XXII

Когда мама пришла с работы, я отправился в библиотеку, домик в сказочном стиле на Маунтин-бульваре. По четвергам она была открыта допоздна.

Первым делом я взял «Радугу тяготения», которую читал в университете для семинара Майка Кларка по современному роману. Именно оттуда я почерпнул все свои немногие (как оказалось, точно выверенные) сведения о Фау-2. Час я листал книгу и проглядывал относящиеся к делу абзацы, начиная с эпиграфа, затем стал читать кусок про второстепенного персонажа, Франца Пёклера, инженера, чья рабочая биография следует этапам космического ракетостроения в Германии: веймарский период «Ракетного порта Берлин», идеалистическое Verein für Raumschiffahrt, Frau im Mond и повальное увлечение ракетами, милитаризация ракетного производства с приходом Гитлера, Пенемюнде и – я вздрогнул, обнаружив, – Нордхаузен, где в какой-то момент оказывается главный герой Эния Ленитроп. Я помнил, как читал эти абзацы – частью абсурдистские, частью жуткие, – помнил, что действие развивалось в подземном логовище ракеты и рядом, но название городка в Гарце начисто выпало у меня из памяти. Мне подумалось, интересно, знал ли дед «Радугу тяготения» и пытался ли ее читать? Как бы он воспринял описания военной Европы, ужасов Нордхаузена, ощущения при ракетном обстреле – все то, что Пинчон сам не видел и не пережил? Меня текст убедил, но я ведь и не знал ничего. Всю литературу, кроме так называемой научной фантастики, которую читал (как и «Волшебную гору») ради концентрированных идей, дед называл «чушью собачьей»: зачем убивать время на романы, если есть научные книги?

Помимо Пинчона, в библиотеке оказалось совсем немного. Короткая статья в Британской энциклопедии о Нордхаузене и ракетном заводе «Миттельверк» со ссылками на Фау-2, завод Пенемюнде и концлагерь Дора-Миттельбау. Упоминание Пенемюнде, «Миттельверка» и Доры-Миттельбау в общей истории Второй мировой войны. Самые жуткие страницы ближе к концу книги о годовом продвижении Третьей бронетанковой дивизии из Нормандии к Дессау. Одобренная Пентагоном книга про операцию «Скрепка», изданная в 1971 году, осторожно упоминала Георга Рике, администратора среднего звена на строительстве Фау-2: в 1947 году его судили по обвинению в военных преступлениях и оправдали за отсутствием улик. И наконец, сокровище: статья в «Нью-Йорк таймс» от марта 1984-го, которую я прочел на микропленке. Она вкратце пересказывала разоблачения операции «Скрепка» в последнем номере «Бюллетеня ученых-атомщиков». Автор разоблачения, по словам «Таймс», воспользовался документами, рассекреченными по Акту о свободе информации, и убедительно доказал, что своими послевоенными техническими достижениями, особенно в области биологических вооружений, аэронавтики и космических полетов, Америка обязана чудовищным нацистским преступлениям и тщательному сокрытию этих преступлений со стороны американских спецслужб. После десятилетий отрицания и бездействия, сообщала статья, правительство США лишило гражданства видного ученого-ракетчика Артура Рудольфа и выдворило его в Германию. Рудольф не смог или не захотел опровергнуть прямые свидетельства причастности к многочисленным зверствам в бытность директором завода Фау-2 в Нордхаузене. Артур Рудольф, продолжал журналист, вместе с Вернером фон Брауном входил в число ведущих конструкторов «Сатурна V», ракеты, доставившей к Луне миссию «Аполлона».

Это было немного, но основную суть я уловил.

До августа сорок третьего планировалось собирать Фау-2 на том же секретном предприятии, где их разработали: на уединенном островке Пенемюнде у Балтийского побережья Германии. Прототипы и опытные образцы ракет строили на Пенемюнде «иностранные рабочие» – военнопленные из размещенного поблизости концлагеря, главным образом поляки. Они уже начали возводить новый завод, когда в полнолуние, 17 августа союзники совершили массированный авианалет на Пенемюнде. Тайна острова была раскрыта, разведданные собраны, рекогносцировка проведена. Целью авиаудара, получившего кодовое название «Гидра», по замыслу организаторов (в том числе Дункана Сэндиса, зятя Черчилля), было задушить Фау-2 (или А4, как их тогда называли) в колыбели. Для этого шестьсот «ланкастеров», «галифаксов» и «стирлингов» сбросили два миллиона килограммов высокоэксплозивных бомб на, как предполагалось, сборочные мастерские, испытательные станции, жилые корпуса для ученых и инженеров.

В то время точность бомбометания была невелика. Во время авиаудара по Пенемюнде сложились ошибки навигации, аэронавтики, расчетов. Хотя испытательным станциям и сборочным мастерским нанесли заметный ущерб, бóльшая часть бомб упала на прилегающий концлагерь. За несколько минут погибли семьсот «иностранных рабочих»; число немецких конструкторов, уничтоженных в ходе операции «Гидра», составило два. И союзники, и немцы сошлись в оценке, что авианалет – стоивший жизни двумстам британским летчикам – задержал ракетную программу максимум на восемь недель.

Операция «Гидра» была хоть и малоэффективна, но не безрезультатна. Немецкое руководство поняло, что программа Фау-2 уязвима, и Генрих Гиммлер воспользовался этой уязвимостью, чтобы взять ее под контроль СС (в котором Вернер фон Браун получил звание штурмбаннфюрера). Очевидно, запланированный завод был под угрозой. Не следовало строить его на открытом побережье в известном неприятелю месте. Новому заводу предстояло быть секретным, как на Пенемюнде, но не только: его решили спрятать.

Новый комплекс «Миттельверк» начали строить в Гарцских горах, на окраине Нордхаузена. С дерзкой изобретательностью, характерной для немецких военных разработок, завод упрятали в небольшую гору. Из расположенного неподалеку Бухенвальда пригнали поляков, французов, русских, чехов, украинцев – пленных и политзаключенных и заставили их пробивать туннели под горой Конштейн, расширяя заброшенную гипсовую шахту. В комплексе «Миттельверк» разместили сборочные цеха, администрацию, общежития для сотрудников и, поначалу, концлагерь для рабочих, которые трудились, ели, спали и умирали под землей. Когда они умирали, их тела отправляли в крематорий Бухенвальда.

Растущее производство Фау-2 требовало больше рабочих, чем мог вместить «Миттельверк». СС заставило узников выстроить у южного входа в туннели концлагерь, получивший кодовое название Дора; со временем он оброс дополнительными лагерями по периметру «Миттельверка», которым присвоили имя Миттельбау. В Бёлке-Казерне (бывшие нордхаузенские казармы) отправляли умирать доходяг. С начала строительства и первой отправки бухенвальдских узников в сентябре сорок третьего до освобождения Доры-Миттельбау в августе сорок пятого на сборку семи тысяч Фау-2 отправили примерно шестьдесят тысяч заключенных.

Люди, строившие ракеты, жили в грязи, голодали и подвергались жестокому обращению. В полосатых робах, на четырехэтажных нарах, они мерзли зимой, жарились летом, умирали десятками тысяч круглый год. Работали сверх человеческих сил в примитивных и опасных условиях. Туннели были жаркие, темные, тесные, наполненные дымом и грохотом механизмов. Жестокая дисциплина поддерживалась самыми зверскими методами. За малейшие нарушения заключенных били, пытали, увечили; страх перед бунтом приводил к регулярным массовым казням. Осужденных по шесть человек за раз вешали на мостовом кране для погрузки ракет, на виду у всех заключенных, а также инженеров и ученых, начиная с фон Брауна. Тела в назидание оставляли болтаться наверху. Несмотря на все жестокие меры, узники активно проводили саботаж, – видимо, из-за него, а также из-за чудовищных условий, в которых трудились подневольные работники, у Фау-2 был очень высокий процент отказов. Со временем, чтобы не возить трупы в Бухенвальд, крематорий выстроили в самой Доре.

Сто четвертая пехотная («Тимбервулф») и Третья бронетанковая («Спирхед») дивизии вступили в Нордхаузен 11 апреля 1945 года и увидели, что неприятель уже оставил город. Первым делом они наткнулись на лагерь в городской черте. В Бёлке-Казарне незадолго до того разразился тиф, а в первых числах апреля по лагерю пришелся авиаудар союзников, при котором погибли полторы тысячи заключенных и сотни получили ранения. Чтобы скрыть масштабы происходившего в Нордхаузене, немцы применили все, что могли: «марши смерти», вывоз заключенных, массовые захоронения, – так что в Бёлке-Казарне остались только доходяги и безнадежные раненые. Освободители не успели толком осознать увиденное, как наткнулись на Дору. До тех пор американские военные еще не видели концлагерей. Снятые в Доре фотографии и киноленты попали на первые полосы газет и в новости по всему миру. Даже после того, как история тщательно скрыла название и назначение Нордхаузена (по крайней мере, на новой родине фон Брауна), ужасные изображения сохранились: ряды покойников, уходящие в бесконечность, живые скелеты с остановившимся взглядом. В туннелях под горой Конштейн, среди недособранных ракет и невыключенных станков, освободители нашли рабочих последней смены: охранники ушли, однако узники не сбежали, поскольку у них не было сил двигаться. Груды истощенных тел, с которых на американцев смотрели без выражения осовелые лица. В лазарете лежали голые трупы погибших в последнюю смену, обескровленные и приготовленные к отправке в крематорий.

Пройдя с тяжелейшими боями шестьсот миль в разгар европейской зимы – одной из самых суровых в двадцатом веке, – освободители привыкли к зрелищу человеческих страданий. Но от увиденного в лагерях и под горой Конштейн – по воспоминаниям, которым Пинчон близко следовал, описывая, как Пёклер приходит в Дору, – многие из этих закаленных людей плакали или отворачивались, потому что их тошнило.

Впрочем, опыт научил их побеждать бессильные чувства. Очень скоро они переключились на ярость и жажду правосудия или хотя бы мести (если между тем и другим можно было провести границу). Они принялись искать, кого бы схватить. Охранники-эсэсовцы и администраторы сбежали, как и все сотрудники «Миттельверка». Я не нашел ни одного упоминания, что освободители хотели покарать или хотя бы вспомнили людей с логарифмическими линейками и паяльниками, чье изобретение, лишь по случайности оказавшееся баллистической ракетой, стало способом превратить страдания одних в средство запугать других. Так или иначе, если бы освободителям Доры и пришла в голову такая мысль, это бы ничего не изменило. Ракетчики фон Брауна были уже далеко, рассеяны по Южной Германии и Австрии. В итоге платить долги пришлось горожанам. Освободители вернулись из Доры и «Миттельверка» в Нордхаузен, вытащили жителей из домов и под дулом автоматов заставили их хоронить мертвецов из Доры-Миттельбау.

Вот все, что я нашел в библиотеке Монклера, когда начал искать данные по Нордхаузену. Что было после того, как местных жителей принудительно завербовали в могильщики, я могу лишь догадываться, исходя из обрывочных фактов, нечаянно оброненных дедом в следующие несколько дней.

Я знаю, что он прибыл в Нордхаузен через день после освобождения города и одновременно с сообщением о смерти Рузвельта. Дед ехал на «цюндаппе» по пустым улицам. Поскольку «эйзенхауэровский пропуск» поднимал перед ним любой шлагбаум и открывал любые ворота, дед мог попасть во все лагеря и на подземный завод. Как солдаты дивизий «Тимбервулф» и «Спирхед», он был закален войной. Думаю, его, как и их, увиденное в Доре-Миттельбау потрясло до слез или до тошноты. Из того, что он рассказал мне после, ясно одно: закончив экскурсию по аду, дед, подобно освободителям, начал искать, на ком выместить гнев.

То, что он увидел в тот день и услышал от выживших узников, убедило деда: фон Браун, будучи техническим директором программы Фау-2, не мог не знать о том, что творилось в «Миттельверке». Фон Браун не мог увенчать себя славой ракеты, не приняв на плечи бремя ее позора. Все страдания, вся жестокость, которую увидел мой дед, служили воплощению мечты фон Брауна. Оказалось, что Фау-2 не способ освободить человеческий дух от оков гравитации, а лишь предлог заковать его в новые цепи. Это не экспресс к звездам, а почтовая ракета, и она несет одно простое сообщение, под которым аммотолом подписано имя фон Брауна. Может быть, поначалу он мечтал о чем-то высоком и прекрасном. Может быть, высота и прекрасность мечты на время ослепили фон Брауна и тот не понимал, что предает ее. Очень по-человечески, очень понятно. Но когда твоя мечта, как почти все мечты, оказывается всего лишь током навязчивого желания, текущим по проводам самообмана и лжи, это значит, что пришло время от нее отречься. Время послать к черту мечту и верить своим глазам. И может быть, взвести револьвер.

За тот долгий день в Нордхаузене дед поверил своим глазам и послал к черту мечту, которая объединяла его с воображаемым фон Брауном. Вместе с нею он отбросил память о ракете на вырубке, полчаса чего-то похожего на душевный покой и полуночный разговор с настоятелем собора Лунной Богоматери. Без этого деду на какое-то время стало очень худо: планета его сердца вновь осталась в черном вакууме на тысячи парсеков во все стороны. Затем, подобно освободителям Нордхаузена, он подавил в себе бесполезное горе и стал искать, на кого направить свой гнев.

– Я решил его отыскать, – сказал дед. – Как мне и предписывалось. Более или менее.

– Более или менее?

– Ну, не предполагалось, что я буду делать это в одиночку. Но, учитывая обстоятельства, мне лишние люди были ни к чему.

Я не знал, имеет ли он в виду конкретные обстоятельства или то, что, подобно какому-нибудь частному сыщику, всегда предпочитал работать в одиночку. Для Ауэнбаха дед сделал исключение и потом так и не оправился от потери. Я кивнул, но, видимо, недоумение было написано у меня на лице.

– Обстоятельства были такие, что я собирался, когда найду его, ну, ты понимаешь.

– Убить.

– Верно. С другой стороны, у меня был простор для маневра. С пропуском, подписанным самим Айком, а он был у всех ребят из разведки. Мне предоставили свободу действий. И я ею злоупотребил.