Глава XXIII

Дорога оказалась путаной и долгой – она словно кружила по лесу во всех направлениях. То там, то тут я замечал сложенные аккуратными кучками дрова, и это меня радовало: значит, поблизости есть поселение, Потом я увидел еще один забор, граничащий с дорогой, которой местные жители, похоже, пользовались довольно часто. По ней я вышел к реке, и передо мной открылся вид на противоположный берег.

Теперь я понял, где нахожусь. Неподалеку был брод, хорошо знакомый всем путникам. У брода дорога обрывалась, Течение в этом месте стремительное, бурное, но вода едва доходит до плеч. На противоположной стороне реки дорога возобновляла свой бег, и по ней можно было пешком или верхом (но не на телеге) добраться до жилья. Она вела вглубь Солсбери. Неужели я теперь же не перейду реку и не доберусь к рассвету до дядиного дома? Почему я медлю?

Тридцать часов, проведенные без сна и на ногах, в крайнем напряжении и постоянной тревоге, что усугублялось истощением и ранами, – это могло подорвать силы и стойкость любого человека. Много раз я полагал, что выдохся окончательно, но дальнейшие события опровергали это Хотя впереди еще мили и мили пути, хотя я опять вымокну и сырая одежда доставит мне новые муки, хотя ветер становится все пронзительнее и холоднее, только на собственном опыте я смогу узнать, хватит ли у меня сил преодолеть этот последний отрезок пути.

Я уже подошел к воде, как вдруг на дороге чуть поодаль мелькнула тень. Человек по имени Биссет, живший поблизости от брода, был мне немного знаком. С упорством и не без выгоды он хозяйничал на своих двухстах акрах, а сын его присматривал на реке за мукомольной мельницей, Биссет был довольно прижимист и груб, но безвреден. Наверное, это он, а может, кто-то из членов его семьи. Теперь, когда у меня вновь было оружие, я чувствовал себя гораздо увереннее, поэтому окликнул путника. Он мне ответил без какой-либо досады или гнева. По голосу я понял, что это не Биссет, но, кто бы он ни был, я рассчитывал получить от него нужные мне сведения.

Приблизившись и присмотревшись к нему, я понял, что это один из работников Биссета. Мой вид его ошеломил, Да что говорить! В таком отрепье и родные не узнали бы меня сразу, а тем более человек, по существу, посторонний.

Полагаю, Вам понятно, что едва я переставал думать о своей безопасности, как снедавшие меня мысли, беспокойные, полные тревожных предчувствий, возвращались к моим близким. В том, что несчастье случилось, я почти не сомневался, но хотел знать, насколько серьезное. Мне не терпелось все выяснить, и в то же время я боялся услышать горькую правду и не мог задать прямой вопрос. А потому изъяснялся намеками и дрожал в ожидании ответа.

Не появлялись ли в последнее время в округе индейцы? – спросил я его. Не было ли с их стороны враждебных действий? Может, они уже причинили кому-то зло? Напали на путника или спалили чей-нибудь дом? Если их видели, то где, на каком берегу реки они бесчинствовали? Выше брода или ниже? Как далеко отсюда?

Когда ему удалось переключить внимание с моего вида на суть вопросов, он рассказал, что тревожные сведения об индейцах поступали и уже посланы на перехват отряды из Солсбери и Четаско, что много людей погибло, а один дом обстрелян и подожжен. Это случилось позапрошлой ночью.

Подтвердились самые ужасные мои опасения. Но толика надежды еще теплилась, и я поинтересовался, кому принадлежал сгоревший дом.

Он ответил, что имени владельца дома не слышал, а сам не выяснял, поскольку никого из живущих на том берегу все равно не знает.

– Кто-нибудь из хозяев убит? – спросил я.

– Да. Все погибли. Только девушку они увели с собой, Говорят, ее потом у них отбили.

– Это не семья Хантли?

– Хантли?.. Может быть… Нет, не помню.

Я потупил взгляд и погрузился в мрачные размышления, Все потеряно! Все, ради кого я жил, погибли от рук безжалостных убийц! Милый дом, в котором в спортивных баталиях и учебе прошло мое детство, где познал я счастливые часы трудов и наслаждений, был уничтожен огнем и мечом – и теперь на его месте лишь ужасающие руины!

Но не только то, что наполняло жизнь любовью, украшало ее, отняли у меня краснокожие дикари. Я лишился элементарных средств к существованию. Вам известно, что дядя, всегда отличавшийся исключительной щедростью и состраданием, приютил меня и моих сестер. Мы были у него на иждивении. Однако в случае смерти дяди все имущество и деньги доставались его сыну, человеку озлобленному и завистливому. Он питал к нам лютую ненависть, и прежде всего за то, что его отец о нас заботился. Земля, дававшая мне хлеб насущный, будет теперь принадлежать тому, кто, если бы не страх наказания, с радостью подмешал бы яд в мою пищу.

А все, что представляло ценность для меня, согревало сердце и душу, бесследно исчезло. Моя комната, мои тайники, мои шкафы, книги, памятные безделушки, одежда, подарки от тех, кого я любил, – все это уничтожено безвозвратно. Как пережить такое горе?

Но ведь работник Биссета сказал, что слышал о девушке, которой удалось спастись. В нашей семье, кроме моих сестер, других девушек не было. Значит, речь об одной из них. Ей предназначен удел худший, чем смерть: эти дикари, жестокие и ненасытные от природы, будут забавляться, глядя на ее страдания, изобретать все новые и новые пытки, и остаток жизни она проведет в дикой глухомани, в рабстве и непосильных трудах. Теперь смысл моего существования сводился для меня к единственной цели: вернуть ей свободу, стать поддержкой для нее, последней, кто уцелел из нашего несчастного рода.

Погоди! Он обмолвился, что, по слухам, пленницу отбили у индейцев. О! Кто же ее ангел-избавитель? Под чьим кровом она обрела пристанище? Теперь она оплакивает кончину своего воспитателя и друга. Кончину сестры, И меня, родного брата, тоже считает мертвым. Что же я не спешу отыскать ее? Объединить наши слезы в общем потоке, порадовать ее тем, что я жив, искупить мое невольное дезертирство, всю жизнь посвятив ее воспитанию и образованию!

Мне теперь был абсолютно ясен дальнейший путь. Никакие преграды, опасности и трудности уже не пугали меня. Я прервал свои размышления и, не простившись с человеком, от которого получил нужные сведения, даже не поблагодарив его, помчался к реке, прыгнул в воду и спустя мгновение был уже на другом берегу.

Дорогу я знал достаточно хорошо. Оставалось пройти двенадцать-пятнадцать миль. Сомнений, что мне не хватит сил, не было. Но я решил идти не к дому дяди, а к Инглфилду Инглфилд мой друг. Если сестра действительно жива и ее освободили из плена, то она должна быть там. И я смогу наконец узнать свою судьбу. По этой причине, добравшись до развилки, откуда одна дорога вела к дяде, другая – к Инглфилду, я выбрал вторую.

У поворота дороги мое внимание привлек дом, стоявший справа, на некотором отдалении. Занятый своими мыслями, я прошел бы мимо, не заметив его, но в окнах верхнего этажа горел свет. Это означало, что там еще не легли спать.

Владелец дома был мне знаком. Он пользовался в округе уважением и доверием. Вероятно, он сможет рассказать о недавних событиях. Я должен получить интересующую меня информацию и, по крайней мере, не буду мучиться от неопределенности. От двери меня отделяло несколько минут. Горевшая свеча подтверждала, что мое появление в такой час не нарушит покой хозяев.

Возле ворот начиналась дубовая аллея, которая вела к дому. Я не думал о том, какое впечатление произведет мой внешний вид. Меня всегда видели гладко причесанным, аккуратно одетым, считалось, что я спокоен и мягок в обращении. Увы, ничего этого не осталось. Голые ноги, шея, грудь были мертвенно-бледного цвета, покрыты синяками и рубцами. А еще чудовищный шрам на щеке, всклокоченные волосы, ввалившиеся глаза, горящие лихорадочным огнем от истощения, холода и всего пережитого. Вдобавок – мушкет, который я нес в руке. Да они примут меня за сумасшедшего или бандита!

Недоразумения, конечно, не избежать. И все-таки я верил, что сумею развеять их сомнения, голос и слова обнаружат мою истинную сущность и помогут исправить первое впечатление.

Парадная дверь была открыта, и я вошел. Посреди комнаты находилась жарко протопленная немецкая печь, Я бросился отогревать свои замерзшие члены и в то же время огляделся.

Две свечи горели на столе, возле них стояли бутыли с сидром и валялись курительные трубки. Судя по обстановке, тут недавно сидели мужчины. Они курили и пили, но нигде не было ни намека на какие-либо голоса, движение, тени. Я прислушался: ни сверху, ни снизу до меня не доносилось ни малейшего шороха.

Но ведь совсем недавно кто-то здесь пил, шумел, беседовал. Я ничего не мог понять – контраст был разительным. Ни одно рациональное объяснение не приходило мне в голову. Минут десять-двадцать я грелся у печки и раздумывал над странной загадкой. Затем решил осмотреть дом, Я не знал, кого могу встретить, поэтому из предосторожности не выпускал из рук ружья. Взяв со стола свечу, я осмотрел комнаты первого этажа и кухню. Людей нигде не было, но стулья и столы стояли на своих местах, и ничто не говорило ни о каком нападении или разбое.

Прежде чем подняться наверх, я несколько раз постучал и не получил никакого ответа. Но в одной из комнат горел свет. Зная планировку подобных домов, я сообразил, что освещено не хозяйское жилье, а помещение для гостей. Там, несомненно, кто-то есть, и этот «кто-то» все мне расскажет. Я слишком мучился сомнениями, чтобы медлить и откладывать. Поэтому стал торопливо подниматься наверх.

Постучав поочередно во все двери, увы, безрезультатно, я попытался открыть хоть одну, но они были заперты, а когда подошел к комнате, где горел свет, на мой стук тоже никто не откликнулся.

Нехорошо входить без приглашения, но только так я мог узнать, есть ли кто дома, и потому, преодолевая смущение, вошел. Здесь тоже никого не оказалось, однако все свидетельствовало о недавнем присутствии людей. На обеденном столе стоял походный секретер с перьями и чернильницей. Перед ним стул, справа свеча. Столь изысканный секретер – большая роскошь в наших краях. Видимо, эту комнату занял какой-то приезжий, а остальная часть дома пустовала. И, судя по всему, это был не рядовой путешественник и не обычный, часто наведывающийся гость.

Вероятно, он где-то поблизости. Мне стало не по себе оттого, что я вторгся, да еще в таком виде, в его «святая святых» – туда, где он работает и отдыхает. Не лучше ли продолжить путь или, по крайней мере, подождать внизу, в общей гостиной? Так даже разумнее, потому что неизвестно, когда он вернется, да и вряд ли этот незнакомец сможет сообщить мне нужные сведения.

Рядом с письменными принадлежностями на столе были какие-то документы, и я не устоял перед преступным любопытством заглянуть в них. Сверху лежали чистые листы. Но возле секретера, напротив свечи, я заметил нечто, приковавшее мое внимание. Поддавшись мгновенному импульсу, я рванулся к столу, схватил бумаги… Когда-то я уже держал их в руках, не раз в прошлом впивался глазами в знакомый почерк. Нет, нет, чувства не обманывали меня!

Думаю, такое состояние смешанного восторга и страха испытывали в жизни немногие. Никакое чудо поэзии, никакое сказочное волшебство не сравнится с этим! То, что предстало передо мной, было невероятно как преображение в иной облик, преодоление рубежей пространства и времени, нарушение всех законов обыденной разумной жизни.

Недавно меня повергла в непомерное горе и недоумение утрата писем Вашего брата. Их исчезновение казалось мне необъяснимым. И вот они найдены – в таком неожиданном месте, где я никак не рассчитывал их найти. Несомненно, это те самые письма. Конверты, сургуч, бечева, которой они были перевязаны, – все выглядело целым.

Какие магические силы перенесли их из моего кабинета в этот дом, где я так редко бывал, куда вообще не заглядывал в течение последнего года, поскольку близких отношений с здешними обитателями не поддерживал, и они не имели представления о моих занятиях и развлечениях, радостях и печалях? Гадать об этом было совершенно бесполезно. Да и не хозяева дома завладели письмами. Мое пропавшее сокровище оказалось у незнакомца, который похитил письма или стал их обладателем вследствие непостижимых обстоятельств.

И этот человек где-то рядом. Он покинул дом совсем ненадолго. Скоро он вернется, и если я уйду, то, возможно, никогда его не увижу. Нет, нужно побеседовать с ним, Письма целы, они опять у меня, и больше я с ними не расстанусь. Но мне мучительно хотелось узнать, чьим проискам я обязан тем, что долгое время был лишен их. Я сел за стол с твердым намерением дождаться незнакомца, ибо меня не покидало ощущение, что от разговора с ним зависит моя судьба.

Я усматривал некую взаимосвязь между историей с письмами и трагедией, постигшей тех, кто был мне так дорог. За пропажей писем последовала череда ужасных несчастий, но если бы их не похитили, они бы не уцелели, разделив участь дома, мебели и прочей утвари. Дикари привыкли доводить свои черные дела до конца и дома, на которые нападают, как правило, стараются стереть с лица земли. Не только из мести или жестокости, но и из предосторожности. Когда следы ограбления и убийства уничтожены огнем, никто не докажет, что пожар устроен умышленно, – ведь он мог произойти и случайно.

Тут ход моих мыслей был нарушен скрипом двери внизу и звуком шагов по лестнице. Я услышал биение собственного сердца и нетерпеливо вскочил со стула. Потом в нетерпении приблизился к двери и стоял, не сводя с нее взгляда. Мне хотелось бы удовлетворить свое любопытство еще до того, как незнакомец войдет – по его тени, но положение свечи исключало такую возможность. Что ж, узнаю, кто он, посмотрев ему в лицо. Дверь открылась – и передо мной оказался человек, заменивший мне отца, воспитавший меня, друг и наставник моей юности, с которым мы долгие годы были разлучены жизненными обстоятельствами и которого я уже не чаял вновь увидеть, Да, это был Сарсфилд!