Глава XXII

Противоположного берега я достиг без труда, но он оказался совершенно неприступным – таким был крутым. Я плыл вдоль него в надежде встретить выступ или бухточку, где смог бы хоть немного отдохнуть и, если понадобится опять переплывать реку, собраться с силами и с духом. Мне верилось, что вскоре мелководье или какой-нибудь подводный валун дадут моим ногам опору. Но надежды не оправдывались.

Никто из тех, кого я знаю, не сравнится со мной в искусстве плавания, однако, как и у прочих людей, силы у меня не беспредельны. Я испытал невероятное напряжение, к тому же мокрая, тяжелая от воды одежда очень сковывала и замедляла мои движения. Я бы сбросил с себя это бремя, но понимал, с какими неудобствами столкнусь, путешествуя нагишом, а потому, несмотря ни на что, хотел остаться одетым. Продолжая бороться с течением, я пытался найти место, где смог бы выбраться из воды. Увы, мои поиски были тщетными, и я стал подумывать о том, чтобы вернуться к другому берегу.

Вот уж действительно, судьба моя не знает аналогов! Есть ли конец испытаниям и страхам? Стоило мне спастись от одной напасти, как тут же возникала новая. Я выбрался из зловещей темницы в самом чреве земли лишь затем, чтобы перенести муки голода и встретиться с разъяренным зверем. Невероятным образом избежав смерти, тут же столкнулся с дикарями и был вынужден вести бесконечное, безнадежное, кровопролитное сражение с этими хорошо обученными воинами, которые с удовольствием вспороли бы мне кишки и вырвали сердце, умывшись моей кровью. Очередное спасение обернулось угрозой гибели в пучине потока, между необитаемых берегов, где, окончательно обессилев, я, вероятно, пойду ко дну, вдали от тех, кем был бы оплакан, кому небезразличен, и никто не узнает, что со мной случилось.

Прежде я почитал воду одним из любимых мест для занятий спортом, но не только: она помогала мне расслабиться, была желанной постелью. Я мог плавать часами, наслаждаясь ее чудесной прохладой и не чувствуя усталости, Она дарила покой и отдохновение. А теперь все мои навыки хорошего пловца словно улетучились. Мышцы закоченели, приходилось делать невероятные усилия, чтобы удержаться на поверхности.

Поначалу я двигался в воде с обычной быстротой и непринужденностью, но постепенно силы у меня совсем истощились. Мне уже не хватало дыхания, и я понимал, что во второй раз ни за что не переплыву реку. Оставалось держаться берега и высматривать подходящее место, чтобы наконец выбраться на сушу.

Силы все убывали и убывали. Я отчаянно нуждался в какой-нибудь опоре и продолжал плыть вдоль береговых скал в поисках выступа или дерева. Кустарники не выдержали бы моей тяжести. Порой я пробовал ухватиться за окаменевший нарост почвы, но он тут же осыпался, стоило лишь к нему прикоснуться.

Вскоре я заметил сосну, укоренившуюся в расщелине у воды. Ее ствол и крепкие корневые отростки были вне досягаемости, однако я решил попытаться дотянуться до низко нависавшей ветки. Может, по ней мне удастся добраться до ствола. Если не получится, тогда я погиб.

Со свежими силами я сделал бы это без труда, но как выпрыгнуть из воды на несколько футов тому, кто уже истощен до предела и еле держится на плаву? И все-таки я рискнул. На счастье, сучья оказались довольно крепкими, и, перебираясь с ветки на ветку, я сумел осуществить задуманное.

Еще одна опасность миновала, однако я понимал, что это лишь временная передышка и моя жизнь по-прежнему под угрозой, ибо дальнейший путь не менее тяжел и неизвестно, какие испытания уготовила мне судьба под конец, Я запрокинул голову. Пожалуй, теперь было вполне реально забраться на неприступный берег. Хотя, возможно, я опять попаду в ловушку, подобную той, из которой только что освободился. На какой-то миг мной овладело такое же отчаяние, как в подземной темнице, когда я не видел выхода, и как на вершине горы, откуда, казалось, невозможно было спуститься.

От ровной, надежной дороги меня отделяла водная гладь, но, вспоминая все пережитое за последнее время, я содрогался от одной лишь мысли, что нужно вновь переплыть реку. Теперь я испытываю стыд, вспоминая свое малодушие. Ведь сила духа, которая помогала мне до сих пор, никак не сочеталась с такой трусостью. Это было совсем не в моем характере. И вскоре отвага и стойкость вернули меня в нормальное состояние, вытеснив все недостойные чувства.

Я продолжил подъем. Ветви и корни дерева служили мне ступенями. Забравшись наверх, я сел у обрыва, чтобы передохнуть и обдумать, с какими трудностями и опасностями еще предстоит столкнуться впереди. Вдоль реки не видно было никакой дороги. Пустота, заброшенность и где-то вдалеке – несколько ферм, разбросанных на значительном расстоянии друг от друга. Достичь одной из них стало теперь для меня основной целью. Конечно, я по-прежнему хотел бы к утру оказаться в Солсбери, но, промокший до нитки, в холодную ночь, все равно не смог бы.

Я брел по гребню горы, река все время оставалась по правую сторону. К счастью, опасных подъемов и спусков больше не было, и я тешил себя надеждой, что каждая пройденная миля приближает меня к дому дяди. Как же я жаждал увидеть наконец какие-нибудь приметы близости обжитых мест! И отклик на мои чаяния не заставил себя долго ждать. Октябрьский ветер пронзительно свистел в диких травах пустоши, скудно украшенной сухими стеблями душистого кустарника и круглыми соцветиями коровяка. За пустошью раскинулось огороженное поле, на котором возвышались плотно уложенные скирды. Вероятно, где-то неподалеку и человеческое жилье.

Тому, что голосов не слышно и огни погашены, я не удивился: в такое время люди спят. Но, подойдя к веранде, заколебался. Стоит ли стучать в дверь, тревожить хозяев, отнимать у них покой, столь сладостный после тяжелого дневного труда, столь необходимый в простой безгрешной деревенской жизни? Не поискать ли ночлега на сеновале или в амбаре?

Продолжая размышлять, я между тем осматривал дом, который являл собой пример чистоты и порядка. Сложен он был из бревен, тщательно обработанных рубанком, а не только топором и пилой. Стены выкрашены белой краской, в окнах – застекленные рамы, что в этих пустынных местах было редкостью. Обычно оконные проемы здесь никак не благоустраивали, а на ночь затыкали старыми шляпами, нижними юбками и прочим тряпьем. Поражал и фасад дома, украшенный над массивной добротной дверью карнизом с фронтоном. Все эти детали склонили меня к мысли, что в доме обитают не просто добропорядочные, зажиточные крестьяне, но, по-видимому, люди более высокой культуры, нежели большинство местных жителей.

Несомненно, я найду с ними общий язык. Не позволив им выказать милосердие и доброту, я причинил бы ущерб и себе и им. Они будут рады помочь мне в моем несчастье, у них я найду и убежище, и тепло, и хорошую пищу.

Однако я не хотел их беспокоить. Подумал, что, если кухня не заперта, смогу и сам найти там все, что нужно, не мешая хозяевам почивать. А нужно мне было совсем немного – теплая печь, чтобы высушить одежду и, устроившись на прогретых кирпичах, хоть немного поспать, несмотря на тягостные предчувствия и неприятные воспоминания о пережитом. Я надеялся, что смогу получить столь необходимую мне недолгую передышку от забот и тревог.

Подойдя к двери кухни, я обнаружил, что она распахнута настежь. Это было недоброе предзнаменование. У нас не принято запирать кухонную дверь на замок или на задвижку, но и оставлять совсем открытой тоже. Я осторожно вошел и увидел подтверждение моим опасениям, Несколько обгоревших бревен лежали посреди кухни. Похоже, их перебросили сюда из печи – несомненно, с намерением сжечь дом дотла.

Пол был испорчен огнем, который, видимо, своевременно погасили водой из кадки, о чем свидетельствовали оставшиеся лужи. Сама полупустая кадка стояла на печи, По всей кухне валялись осколки глиняных горшков и тарелок, сброшенных с их законного места на полках. Я озирался по сторонам, ища кого-нибудь, кто объяснил бы, что здесь произошло, но безрезультатно.

Последняя искра в печи потухла, так что согреться не удастся, а значит, и оставаться не имело смысла. Тем не менее любопытство и сострадание к чужой беде не позволяли мне уйти. Было ясно, что несчастье уже случилось. Но, может, я сумею чем-то помочь? С этой мыслью я прошел в жилую часть дома и открыл одну из дверей, как оказалось, ведущую в спальню. Стоя у порога, я постучал, никто не отозвался.

Облака не полностью заволакивали небо, и в комнату проникал кое-какой свет. Я видел стоявшую в углу кровать, но занавеска мешала мне определить, лежит на ней кто-нибудь или нет. Несколько минут я стоял, не зная, что делать дальше, как вдруг заметил под пологом движение и понял, что там кто-то есть. Тогда я снова постучал и на всякой случай вышел за дверь. Разбуженный стуком человек застонал спросонья, послышалось тяжелое дыхание, ворчание, потом раздался голос – самый грубый из всех, какие мне доводилось слышать, неприветливый и раздраженный:

– Кто там?

Я не рискнул ответить, и разъяренный мужчина разразился гневным монологом:

– Это ты, Пег? Черт бы тебя побрал! Поди прочь! Убирайся, не то, клянусь Богом, я перережу тебе горло! Так и знай!

Он продолжал бормотать и ругаться, но уже невнятно и бессвязно. Я понял по тону, что человек этот злостный пьяница, дикий и невоспитанный. Это совершенно не вязалось с представлением, которое сложилось у меня о хозяевах по внешнему виду дома. Мои надежды встретить здесь обходительность и гостеприимство мгновенно улетучились. Бесполезно взывать к человечности и здравому смыслу такого субъекта. Я гадал, как обратиться к нему. Или лучше вообще не связываться? Мое молчание подстегнуло его разгоряченное воображение.

– Эй! Ну, иди сюда, иди! Посмотрим, как тебе понравится палка! Уж я сдеру с тебя шкуру! Научу послушанию! Тарелки будешь у меня вылизывать, дьявольское отродье! Да!

Продолжая ругаться, он вылез из постели. Стукнувшись о спинку кровати, заохал, тем не менее встал на ноги и, качаясь, заковылял к двери. Но тут опять обо что-то споткнулся, застонал и растянулся на полу.

Вступать в разговоры или пререкания с человеком в таком состоянии было бы просто глупо. С болью в сердце я развернулся и вышел во двор. Брань, которой подгулявший муж или отец осыпал тех, кому выпало несчастье жить с ним под одной крышей, всколыхнула мои чувства, я живо представил, каково приходится этим людям, и слезы сострадания потекли у меня из глаз, что напомнило мне о моей собственной судьбе. Теперь ничего не оставалось, кроме как найти убежище в каком-нибудь из хозяйственных строений, где, зарывшись в солому, я, быть может, сумею хоть немного поспать.

Но, уже подходя к амбару, я вдруг услышал крик младенца. Он доносился оттуда, изнутри. Я осторожно приблизился и приложил ухо к двери. Ребенок продолжал кричать, потом раздался голос матери или няни, которая пыталась его успокоить. Ее увещевания сопровождались душераздирающими рыданиями и восклицаниями.

– Ах, мой малыш, – причитала она. – Ну, что же ты не уснешь никак, не дашь твоей бедной мамочке покоя? Ты замерз, я знаю, тепла моего тела недостаточно, чтобы тебя согреть. Что с нами будет? Твой заблудший отец не спохватится, даже если мы умрем.

Слова несчастной женщины напомнили мне события, проливавшие свет на семейную сцену, случайным очевидцем которой я оказался. Как раз на этом берегу реки жил некогда фермер по имени Селби – немолодой, добродушный, работящий отец семейства. Сын его, проведя несколько лет в Европе, после смерти отца вернулся в отчий дом и привез с собой жену. О нем все говорили как о чрезвычайно безнравственном человеке, а супругу его, напротив, считали воспитанной, благородной, совершенно не похожей на мужа.

Мне стало очевидно, что я забрел на ферму Селби, и теперь воочию увидел, каким унижениям и мукам подвергает несчастную женщину ее благоверный. Однако не время было думать о чужих бедах. Да и что я мог? Селби, вероятно, возвратился с пирушки, и алкогольное опьянение пробудило все худшее в его душе. Он поднял жену с постели, выгнал из дому, и, дабы избежать новых оскорблений и побоев, она была вынуждена прятаться вместе с беспомощным младенцем в амбаре. Умерить ярость обезумевшего пропойцы, утешить горемычную страдалицу, помочь ей найти выход из ее безвыходной ситуации – все это было мне не по силам. Заговорив с ней, я лишь напугаю бедняжку, сконфужу, но не смогу даровать облегчения. Под этим кровом для меня нет пристанища. Я решил просить приюта где-нибудь по соседству. Возможно, неподалеку есть еще дома. С того места, где я стоял, начиналась тропинка, которая вела за ворота, к лугу и дальше – я надеялся, что к другому жилищу, и решил немедленно это проверить.

При всем моем желании, удалиться бесшумно мне не удалось. Петли ворот предательски заскрипели, чего не могла не услышать прятавшаяся в амбаре женщина, и ко всем ее бедам добавились новые переживания. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Закрыв ворота, я поспешил прочь, прилагая максимум усилий, чтобы идти достаточно быстро. Впереди, у дальнего края луга, что-то темнело поперек тропинки. При ближайшем рассмотрении это оказалось распростертое на земле, изуродованное топором тело юной девушки. Окровавленная, лишенная волос голова не оставляла сомнений в том, кто повинен в столь жестоком деянии. Значит, и сюда, в тихое захолустье добрались индейцы. Расправившись с девушкой, они, согласно их дикому обычаю, унесли с собой в качестве боевого трофея ее скальп. Опасения, посетившие меня при виде битой посуды и устроенного на полу кухни костра, подтвердились. Однако этим, похоже, ущерб и ограничивался, поскольку пьяный хозяин явно ни о чем даже не подозревал, да и мать с ребенком тоже избежали нападения. Может, что-то спугнуло краснокожих варваров, и они не успели завершить свое черное дело? Думаю, их отряд побывал тут совсем недавно, не более нескольких часов назад. Но велика ли вероятность, что они ушли восвояси и уже не вернутся? Неужели судьба снова испытывает меня, оставив одного и без оружия перед угрозой встречи с вооруженными индейцами?

Осознав свое положение, я стал очень осторожен и внимательно смотрел по сторонам. Вдоль края луга тянулся забор. Мне показалось, что возле забора что-то лежит, загораживая тропу. Дурные предчувствия тут же дали пищу моему воображению, и я заподозрил, что это затаившийся враг поджидает случайного путника.

От страха я чуть не бросился бежать, но, немного поразмыслив, понял, что на таком близком расстоянии стану прекрасной мишенью. К тому же за время моего секундного замешательства никакого движения у ограды не произошло. Похоже, я ошибся в своих предположениях. Ведь это могло быть просто бревно или еще одна жертва кровожадных дикарей. Чувство самосохранения диктовало мне, что следует придерживаться тропы. Отклоняясь от нее или возвращаясь назад, я рисковал заблудиться.

Все эти доводы убедили меня подойти к забору, и тут я увидел, что на тропе действительно лежит лицом вниз человек. Он был мертв. По правую руку от него валялся мушкет. По одежде и татуировке я сразу определил, что передо мной индеец, и догадался, что здесь случилось. Нападавшие встретили сопротивление, в результате чего, по крайней мере, один из них остался на поле битвы.

Анализировать произошедшее мне не хотелось. Слишком уж много жестокого и ужасного встретилось на моем пути за короткое время. Я очерствел. А вот мушкет мог пригодиться для защиты. Я поднял его с земли и углубился в лес, который с одной из сторон примыкал к лугу. Через лес шла проторенная дорога, что обнадеживало. Похоже, опасности остались позади.