Глава XVI

Здесь, друг мой, Вы должны позволить мне сделать паузу. Последующие события таковы, что самое изощренное воображение не создаст ничего подобного. Даже своевольной фортуне не под силу так распорядиться человеческой судьбой. Это совершенно невероятно и ужасно. Стоит только вспомнить тот кошмар, и мной вновь овладевают тревога и растерянность.

Возможно, я и научусь когда-нибудь оглядываться на прошлое без мучений, но пока еще очень далек от этого. Я боюсь теперь уединения и сна, они стали для меня сигналами, по которым являются чудовищные призраки, Где сумерки и безмолвие, там голод, слепота, смерть и безумие. Никакие усилия не способны с этим справиться, Отныне мои страхи постоянно нуждаются лишь в одном утешителе – свете. У меня ноет сердце, когда я наблюдаю заход солнца; чтобы уснуть, я зажигаю свечу и ставлю ее рядом с подушкой. Если бы я проснулся посреди ночи и обнаружил себя окутанным тьмою, не знаю, в каких действиях могло бы выразиться мое отчаяние.

Долг по отношению к другу предписывает мне продолжить повествование, и так отложенное на более длительный срок, чем позволяют правила приличия. Теперь, вновь обретя способность держать в руках перо, я положу конец беспокойству, которое Вы, возможно, испытываете за мою судьбу, и вспомню череду неслыханных, чудовищных злоключений, выпавших на мою долю в последнее время.

Не уверен, однако, что сумею последовательно изложить все эпизоды и перипетии случившегося. Образ набегает на образ, невероятные события, как картины, мелькающие за окном скорого поезда, сменяются с такой быстротой, что, боюсь, мне не удастся отделить их друг от друга и обрисовать с достаточной ясностью. Воспоминания больно сжимают мое сердце. Я испытываю отчаяние и безысходное одиночество: два этих чувства слились в одно, непередаваемое словами. Но постараюсь рассказать, как смогу. Однако, сколько бы я ни изощрялся в красноречии, трудно будет заставить Вас поверить, что все это происходило на самом деле. Слабость и заторможенность мысли сковывают меня, превращая мою историю лишь в подобие правды. Что ж, Вам придется довольствоваться этой бледной тенью пережитого мной кошмара.

Я говорил, что спал. По крайней мере, так подсказывает мне память; одежда валялась на полу, свеча стояла на стуле возле самой подушки, а сам я лежал в постели и рассматривал лунную дорожку на стене, совсем темной там, куда не доходил свет свечи. Помню наплывы бессвязных фантазий, предвестников сна. А потом в какой-то момент мысли мои совсем перестали течь, и меня поглотила пучина забвения, такого глубокого, будто я умер.

Возвращение в реальность далось мне нелегко. Я выбирался из этого бездонного омута так медленно и вяло, что сам не верил в свое пробуждение. Поначалу я никак не мог разобраться в собственных чувствах и осознавал только то, что жив. Это безвольное состояние не сопровождалось ни усталостью, ни болью – я ощущал лишь мучительное нежелание двигаться и не в силах был открыть глаза. Мысли блуждали, запутанные и бессвязные, сознание присутствовало, но в отрыве от тела и разума. Затем оборванные связи в моем организме начали постепенно восстанавливаться. Я понял, что лежу на спине. Глаза смежены. На них что-то давит, слишком тяжелое, чтобы поднять веки, Стоило мне попытаться сделать это, меня пронзила такая ужасная боль, какой я никогда в жизни еще не испытывал, Но вот глаза открыты, а вокруг по-прежнему кромешная тьма. Я хотел приподняться, однако мои члены задеревенели, и суставы почти потеряли гибкость. Ценой огромных усилий мне удалось наконец принять сидячую позу. Плечи и спина невыносимо ныли, словно меня избивали дубинками, жестоко и долго; кровь бешено пульсировала в висках; лицо было покрыто холодными, липкими каплями – только потеря зрения могла меня так напугать. Я поворачивал голову в разных направлениях, моргал, щурился, напряженно всматриваясь, но все тщетно – повсюду безраздельно властвовал абсолютно непроницаемый мрак.

Первая внятная мысль, пришедшая мне на ум, оповестила меня, что я слеп. Эта напасть поражает нас внезапно и без предупреждения. Как же безрадостно, что теперь ее жертвой стал я. Если бы мои глаза сохранили способность видеть, я бы непременно смог различить даже самый незначительный, незаметный, мгновенный и слабый проблеск света. Или просто я нахожусь в неком замкнутом пространстве, полностью изолированном от внешнего мира.

Мысль заработала в другом направлении. Я попытался восстановить, какие последние события запечатлелись в моей памяти, но прошлое так контрастировало с настоящим, что разум, расстроенный новыми впечатлениями, отказывался что-либо анализировать.

Поскольку зрение не помогало мне ориентироваться, я задействовал другие органы чувств. Воздух вокруг был застойный и холодный. Я лежал на чем-то шероховатом и жестком, не то чтобы голый, но и не одетый – ни ботинок, ни кальсон, лишь рубашка и штаны. Что же все это значит? Минимум одежды, зловещая, затхлая атмосфера, каменное ложе?

Я окончательно стряхнул с себя сон. Однако что же было, прежде чем я впал в состояние анабиоза? Где тогда находился? Во всяком случае, не здесь. Помню просторную, светлую комнату, невысокую кровать, но никак не эту грубую твердь в кромешной тьме. Помню, тогда я чувствовал себя превосходно, а теперь весь в ушибах, каждое движение вызывает сильную боль. Так куда я попал? В нору? В подземную тюрьму? По чьей воле я тут оказался?

С огромным трудом удалось мне подняться на ноги, Я шатался и дрожал, но, шаря руками в пустоте, начал потихоньку продвигаться вперед. На третьем шаге чуть не споткнулся о какой-то предмет, слегка сдвинув его в сторону. Наклонился, поднял и сразу узнал на ощупь индейский томагавк. Никаких ассоциаций, связанных с этой находкой в свете нынешнего моего положения, у меня не возникло.

Нерешительно и медленно я пошел дальше, выставив вперед руки, и вскоре коснулся пальцами стены, такой же твердой, как и пол. Пройдя несколько шагов вдоль стены, я уперся в угол. Потом еще и еще раз. Углы следовали один за другим через короткие промежутки. Я продолжал искать ключ к разгадке, пока не заподозрил, что нахожусь в каком-то большом помещении нестандартной конфигурации.

Впрочем, это предположение тоже появилось не сразу, и к нему примешивались немалые сомнения, поскольку кромешный мрак не позволял мне выбирать направление и соразмерять расстояния. Я немного отогрелся, в мышцах появилась упругость, но возвращение чувствительности сопровождалось болью. Страхи и мучения сломили меня, я отказался от бесплодных исканий и опустился на камень, прислонившись спиной к стене.

Какое-то время я прислушивался к своему состоянию, которое вкупе со всем остальным свидетельствовало, что ко мне подкрадывается безумие. По ощущениям это была реальность, но невероятность происходящего походила на сон. Ничто не перечило моим ложным представлениям, образы прошлого наплывали на меня, переплетались в причудливых узорах и обретали пестроту. Казалось, что некий загадочный тиран, по чьей злой воле я оказался в этой темнице, играет со мной, заставляя гадать, какую участь он мне уготовил – мучительную смерть от голода или бессрочное заточение до конца моих дней. Попытки понять, что представляет собой это страшное подземелье, тоже были тщетными: то ли стены непроницаемы для дневного света, то ли сейчас ночь, а значит, есть надежда, что какой-нибудь слабый лучик сможет пробиться сюда сквозь щели в стенах или потолке.

А что, если я погребен заживо? Вдруг я впал в столь глубокий анабиоз, что друзья сочли меня мертвым и предали земле – тогда спасения нет. И то, что в таком случае мое тело находилось бы в ограниченном пространстве гроба, и я должен был бы задохнуться, ни в коей мере не делало эту гипотезу менее достоверной для меня. Предположения, одно ужаснее другого, сковывали мой разум, препятствуя поиску путей к освобождению. Сознание было затуманено хаосом мыслей, метавшихся между болезненными ощущениями и лихорадочными грезами.

Нет другого способа определить течение времени, кроме как по длительности размышлений и переменам вокруг, Последнее в моем случае было исключено. Что касается размышлений, то за несколько часов заточения я передумал столько, что этого хватило бы на недели и месяцы, Ко всему прочему мой измученный организм подал новый сигнал, сосредоточившись на котором я получил еще один повод для усиления терзающих меня страхов. Голод, до сих пор неразличимый в беспорядочном нагромождении прочих ощущений, заявил о себе в полную силу. Если я вскоре не выберусь отсюда, меня ждут ужасные страдания в течение нескольких дней и избавление от мук в результате голодной смерти.

Взывая к разуму и чувствам, я направил все свои усилия на то, чтобы понять, каким образом здесь оказался и как можно спастись. Прислушавшись, попытался уловить хоть какой-нибудь звук. И мне удалось различить что-то наподобие легкого эхо, которое то приближалось, то удалялось, то замирало, то раздавалось довольно отчетливо. Однако это не навеяло никаких воспоминаний из прошлого. Пожалуй, подобный звук мог быть вызван ветром, проносящимся через просторные залы и продуваемые галереи. Но такое предположение опровергало все мои предыдущие умозаключения. Ведь, ощупав стены, я полагал, что замурован и выхода отсюда нет. Тогда, сделав глубокий вдох, я закричал – так громко, как только был способен в столь ослабленном состоянии. Искаженный и приглушенный звук моего голоса вернулся ко мне откуда-то сверху в виде эха. Крик вырвался у меня неосознанно, но теперь растерянность и неуверенность слегка потеснились, уступая место неожиданной догадке. Я упоминал, как продвигался по краю впадины в пещере, когда блуждал в горах, пытаясь найти Клитеро, и сейчас поймал себя на схожести ощущений. Чтобы определить размер темницы, я закричал снова, громче прежнего. Характер эха зависит как от расстояния, так и от специфических свойств отражающей поверхности. Эффект, произведенный моим криком тогда и теперь, был совершенно одинаковым. Та же самая пещера? Неужели я дошел до края пропасти и свалился вниз? Такие ушибы могли быть получены только при падении с высоты. Почему же я не помню, как попал сюда? У меня было желание на следующий день отправиться в горы, но в памяти не сохранилось никаких свидетельств того, что я его осуществил. Однако, как ни крути, выходит, что я все-таки наведался в пещеру, и кто-то сбросил меня на дно впадины либо, по досадной случайности, я сорвался сам.

Неровные каменные стены и пол моей темницы, точно такие же, как в пещере, подтверждали этот неутешительный вывод.

А значит, со мной случилось непоправимое несчастье, Забраться наверх без посторонней помощи невозможно, Местные жители обходят подобные места стороной. Друзья ни о чем не подозревают. Мне предстоит провести здесь свои последние дни, пока голод не погубит меня. Какое-то время я буду нестерпимо страдать, а потом придет конец.

Последствия голодания уже начали сказываться, и понимание безвыходности моего положения сводило меня с ума. Я должен был подчиниться приговору незримой немилосердной судьбы. Виновный в этой катастрофе и то, как ему удалось заманить меня сюда, низвергнув в пропасть, навсегда останется тайной. Но ведь чувства мои подавлены и могут быть обманчивыми, а на самом деле я просто сплю и мне снится ужасный сон либо мной овладело безумие, и смертельный голод в безнадежном заточении, как и сама эта каменная темница, – лишь плод моего больного воображения.

Однако попытки утешиться подобными рассуждениями оказались тщетными. С каждым часом реальность происходящего становилась все более очевидной. Голод превращал меня в зверя. Я раздирал зубами рубашку и судорожно глотал грязные лоскуты ткани. Мне мучительно хотелось впиться зубами себе в руку, дабы утолить голод и жажду. Сердце мое ожесточилось, и я почти с наслаждением представлял, как разорву на куски какого-нибудь зверька, и напьюсь его сырой крови, и обсосу все его косточки, которые не смогу прожевать.

Терпению моему наступил предел. Я видел, что отсрочка неминуемого не только не приносит облегчения, но, напротив, возбуждает отвратительные желания; оставалось лишь надеяться, что я умру до того, как голод захватит надо мной безраздельную власть. И тут я вспомнил, что нашел томагавк, и возрадовался, что у меня есть надежное средство для пресечения моих мук.

Я взял его в руку, потрогал острие и задумался над тем, какой силы должен быть удар, чтобы оружие вошло в сердце. Наметив место для удара, я стал уговаривать себя не побояться повторить попытку во второй и в третий раз, если первая окажется неудачной. Я понимал, что не способен нанести себе смертельную рану, но, в результате, все равно умру от потери крови, которой, к тому же, смогу утолить свою жажду и облегчить мучения, прежде чем навсегда избавлюсь от них.

Полагаю, Вас не удивит, что я не решился тут же применить это фатальное, хоть и вполне оправданное в моих обстоятельствах средство, а принялся вновь соображать, нет ли какого-то другого пути к избавлению. Вряд ли впадина очень глубокая, размышлял я. Будь это так, разве мне удалось бы отделаться ушибами? Я бы разбился насмерть.

И снова в душе забрезжил проблеск надежды. Возможно ли подняться вверх по стене? – спросил я себя. Стены по всему периметру неровные, бугристые. Но что, если их выступы и выбоины станут вожделенной лестницей, ведущей к спасению? Нужно немедленно взяться за дело. Иначе силы совсем оставят меня, и тогда я обречен.

Не буду перечислять все мои попытки выбраться из злополучной темницы, скажу лишь, что отчаяние и вера в успех чередовались множество раз, а результат оставался неизменным – неудача следовала за неудачей. Каждое из сотен локальных достижений, когда я уже взбирался на значительную высоту, оборачивалось очередным крахом при встрече с абсолютно гладким участком стены, преодолеть который было нереально. И каждое из этих сотен восхождений заканчивалось тем, что, изможденный, страдающий от невыносимой боли, я без сил падал на землю, а придя в себя, опять карабкался вверх. Пока имелся хоть один неизученный участок стены, сдаваться было бы непростительно, и я, едва держась на ногах, предпринимал новую попытку в еще не проверенном направлении.

В конце концов мое упорство принесло плоды: подняв руку, чтобы ухватиться за очередной выступ, я обнаружил, что выше стены нет. Возможно, это край впадины, а значит, и путь к свободе. Сердце подпрыгнуло от радости, и я продолжил подъем, потребовавший от меня неимоверных усилий. Спасительный край находился на высоте чуть более моего роста. Стена здесь была настолько гладкая, что я почти не мог упираться ногами, пришлось подтягиваться на руках.

Не знаю, как мне удалось это сделать, но я все-таки одолел стену и, перевалившись через край, рухнул без сил, Если бы уступ, на который я выбрался, не оказался достаточно широким для того, чтобы на нем поместилось мое полумертвое тело, я неизбежно вновь сорвался бы вниз, и все мучения привели бы лишь к новому приступу отчаяния, ускорив неизбежную для меня в этом случае развязку.

Я не вполне представлял, с какими преградами и опасностями еще предстоит столкнуться, и склонен был предполагать худшее. За время отдыха, необходимого для восстановления сил, разрушительные последствия голода и жажды проявятся в полной мере, и я просто не смогу двинуться дальше.

Утешало лишь одно: у меня есть оружие, чтобы положить конец моим страданиям. Да, я не расстался с томагавком. Так стоит ли ждать? Одно препятствие осталось позади, но другие могут оказаться непреодолимыми. Уже готовый нанести удар, я посмотрел по сторонам диким безжизненным взглядом. Мрак был таким же беспросветным, как внизу, но в темноте отчетливо выделялись два застывших всполоха пламени. Причем эти загадочные, совершенно неподвижные огоньки, словно сфокусированные куда-то внутрь, не распространяли света вокруг себя, Обратившись к прежнему своему опыту и сопоставив наблюдения, я с ужасом понял, что смотрю в глаза кугуара.

С огромным трудом мне удалось побороть отчаянное желание избавиться от мук, отдавшись на растерзание этой дикой кошке. И все же, невзирая на свое бедственное состояние, я нашел в себе мужество противостоять кровожадному хищнику с оружием в руках. Томагавк, которым я намеревался лишить себя жизни, теперь должен был помочь мне одолеть врага.

Времени, чтобы медлить и раздумывать, не было. Уже в следующее мгновение зверь мог неожиданно напасть и разорвать меня на куски. Бесполезно пытаться приблизиться к нему – я не настолько быстр, чтобы опередить его, и лишь привлеку к себе внимание. Сомневаясь, смогу ли метнуть томагавк на нужное расстояние, я собрал все оставшиеся силы и вложил их в бросок.

Никто не знает, на что способен в критической ситуации. Зачастую, столкнувшись с опасностью, человек вдруг обнаруживает в себе такую мощь, о которой не смел и мечтать. Понимая, что не могу двинуться с места, я, дрожа всем телом, слегка приподнялся на краю впадины и сумел так метнуть томагавк, что и в добром здравии не сделал бы лучшего броска. Полет был стремительным, попадание точным. Я целился в проем между светящимися огоньками. Томагавк впился в лобную кость, и кугуар, издав душераздирающий вопль, рухнул на землю.

Вскоре я определил на слух, что мучениям моего врага пришел конец. Спустя мгновение крики и конвульсии прекратились. Но голос пумы, отраженный каменным сводом пещеры, еще какое-то время вибрировал в воздухе – жалобно и безнадежно.

Все произошло так внезапно, и я, задействовав неведомые резервы своего организма, потратил столько сил, что выдохся без остатка. Мной овладела апатия, я лежал практически без чувств, с трудом, очень медленно выбираясь из этого состояния. Первой осознанной мыслью было добраться до трупа, чтобы утолить голод, достигший уже той стадии, когда о разборчивости речи не идет. И я пополз. Не хочу мучить Вас описанием тех крайностей, к которым привела меня жестокая необходимость. Теперь все позади, и я вспоминаю тот ужас с отвращением, как кошмарный сон. Но тогда я уже начинал терять рассудок. Выбора не было, и голод принудил меня к этой жуткой трапезе.

Длительное голодание способно взять верх над всеми человеческими чувствами: если уж оно доводило матерей до детоубийства, то стоит ли изумляться, что я не отказался от еще теплой крови и призывно пахнущей плоти мертвого зверя?

Но на смену одной беде явилась другая. Ощущение сытости сменилось вскоре непереносимыми резями в животе. Я еще не испытывал подобных страданий. О, как горько я сожалел о своей неумеренной алчности! Истязание голодом все же лучше мучений, которые вызвала эта омерзительная пища.

Смерть снова подступила вплотную, хотя и в ином обличье. Только теперь она была желанна как никогда, и мне хотелось ускорить ее. Лежа на жестких камнях, я извивался, перекатывался с места на место в тщетных попытках унять боль и совершенно не думал о подстерегающих меня опасностях. То, что я снова не свалился в расселину, из которой совсем недавно выбрался, можно объяснить лишь чудом.

Сколько времени я провел в таком состоянии, не знаю, Даже предположить не могу. Если верить моим чувствам, то не меньше нескольких дней, но человек не способен так долго выдерживать подобные испытания.

Боль постепенно стихала, и я погрузился в глубокий сон. Мои грезы, искрящиеся тысячами оттенков, вели меня за собой, манили прозрачными потоками чистой воды, изысканными кушаньями, которые появлялись передо мной, совсем рядом, но пропадали при моем приближении, Проснулся я в одиночестве и впотьмах, правда, уже не в столь плачевном состоянии. Насыщение, вызвав временное расстройство, все же пошло мне на пользу. Не утолив голода, я не избежал бы смерти. Выходит, для опасного испытания имелись веские причины.

Мои поступки были спонтанны, однако никакие обдуманные действия не принесли бы лучшего результата, Я убил пуму не для того, чтобы добыть пищу, а из чувства самосохранения и по велению инстинкта. Если бы я мог предвидеть, к каким мучительным последствиям приведет меня моя кровавая трапеза, я бы от нее воздержался; но страдания были следствием усилий организма переварить ту гадость, которую я глотал, и обратить мне во благо.

Теперь меня мучила жажда, и я собрался с силами, чтобы справиться с новой напастью. Из этого каменного каземата должен быть выход, думал я, причем где-то недалеко В темноте трудно определить, где именно, но ведь пума как-то проникла сюда.

Вскоре я услышал еле различимый непрерывный гул, слишком монотонный для ветра. Больше всего он напоминал рокот воды. Я решил идти на этот звук и попытался понять, откуда он доносится.

Со всех сторон и у меня над головой была пустота, опорой мне служил лишь неровный грунт под ногами. Я передвигался медленно, с трудом, походя отмечая, что путь мой имеет тенденцию к подъему. В темноте мне приходилось все время быть настороже и, чтобы обезопасить себя, проверять на ощупь, куда я ступаю, а также выставлять вперед руки, дабы ни на что не наткнуться.

Так я шел довольно долго. Гул не усиливался, даже, наоборот, стал тише. Усталость валила меня с ног, и я начал падать духом. Тело покрылось испариной, которая, усугубляя жажду, служила вместе с тем средством для частичного ее утоления.

Моя предприимчивость не была случайной. Мне вспомнилась история англичан, плененных в Бенгали. Безжалостные враги заперли их в тесной комнате, но несколько человек сумели спастись, слизывая влагу, выделяемую телом. Я успешно перенял их печальный опыт. Но это была временная мера. Я понимал, что, блуждая в потемках, могу никогда не выбраться отсюда либо голод и усталость доконают меня, прежде чем мне удастся найти выход из пещеры. Не следовало удаляться от моей добычи. Теперь я жалел, что не подумал об этом раньше и лишил себя какой-никакой, но все-таки пищи.

Вернуться назад к останкам пумы я не мог. Во-первых, это вновь отдалило бы меня от свободы, которую предвещал подаривший мне надежду рокот воды. К тому же я совершенно не представлял, как пришел сюда. Чтобы не тратить силы в непосильной борьбе с препятствиями, я часто отклонялся от прямого маршрута и понимал лишь, что пологий подъем неуклонно ведет меня вверх, а уж каким путем идти к конечной высшей точке, не все ли равно.

Оставаться на месте тоже было абсурдно. Подъем или спуск – не важно, лишь бы двигаться, глядишь, и выберусь куда-нибудь. Я решил изменить направление и побрел не вверх, а вдоль по слегка покатой каменистой поверхности того, что считал склоном холма. Когда несколько сотен футов были пройдены, мой слух вновь уловил уже знакомый гул, о котором я рассказывал.

Этот звук, напоминавший рокот текущей воды, мог вызвать лишь несказанную радость в сердце человека, страдающего от жажды. Моя решимость заметно укрепилась, Звук не приближался, не становился громче, но, пока я слышал его, во мне жила надежда.

Ни малейший лучик света, проникший в эту каменную темницу, не ускользнул бы от моего внимания. Я напряженно вглядывался во мрак и наконец, справа от себя, заметил слабое мерцание, дрожащее и неровное. Я пошел в его направлении, свет становился ярче, устойчивее. Такой обычно исходит от огня, когда сгорает сухой хворост; во всяком случае, это был не солнечный свет. Вскоре до меня донеслось и характерное потрескивание.

Я ненадолго остановился, внушая себе, что следует соблюдать осторожность. А потом, когда вышел на свет и обнаружил, что оказался у входа в пещеру, чуть ли не бегом бросился к костру, не отрывая взгляда от огня и не видя ничего вокруг. Однако нетрудно было предположить, что огонь поддерживают люди и что они находятся где-то неподалеку.