Все вышеприведенные устные и письменные высказывания Черчилля о том, что необходимо в дальнейшем провести суд над нацистами и наказать их, символически воплотились в конце концов в Нюрнбергском судилище. И сам процесс, и его решения, и вообще все его итоги станут на многие десятилетия тем камертоном, тем критерием, по которому будет принято судить обо всем, что связано со Второй мировой войной. Все общепринятые оценки произошедшего восходят именно к этому источнику. Подвергать его моральному сомнению считается дурным тоном.

Но так думали не все и не всегда. В частности, президент Джон Кеннеди в своей удостоенной Пулитцеровской премии книге «Профили мужества» написал о политическом героизме сенатора Тафта, который, руководствуясь кодексом чести, поставил под сомнение справедливость Нюрнбергского суда. Тафт проводил сенатское расследование о пытках, применявшихся к свидетелям в процессе, и, в частности, заявил: «Суд победителей над побежденными не может быть беспристрастным вне зависимости от того, насколько он ограничен рамками справедливости… Во всем этом судилище присутствует дух мести, а месть редко бывает справедливой. Повешение одиннадцати заключенных – пятно на американской истории, о котором мы будем долго сожалеть… Подменяя законную процедуру политикой, мы можем дискредитировать всю европейскую концепцию справедливости на годы».

Американский правовед Эрл Кэррол подчеркивал, что 80 % персонала прокуратуры Нюрнбергского процесса состояли из германских евреев, вернувшихся из Америки, где скрывались от нацизма. В том числе глава прокуратуры Роберт М. Кемпнер и его помощник Моррис Амхан, работавшие под началом генерала Тейлора. Вот что пишет по данному поводу достаточно осведомленный американский исследователь Дэвид Дюк, опирающийся на свидетельства американских и английских юристов (Эрл Кэррол, Уилл, Харвуд, Морис Бардиш и др.):

«Я выяснил, что судья Верховного Суда Айовы Чарльз Ф. Венерстурм отказался от назначения [судьей в Нюрнберге], возмущенный процедурой. Он заявил, что обвинение не давало возможности защите собрать улики и подготовить дело, что в судах не пытались выработать принцип законности, а руководствовались исключительно ненавистью к нацистам. К тому же, сказал он, 90 % состава суда в Нюрнберге представляли люди, которые по политическим или расовым основаниям были предубеждены против защиты. Он утверждал, что евреи, многие из которых являлись немецкими беженцами и новоиспеченными американскими гражданами, преобладали в составе Нюрнбергских судов и более интересовались местью, нежели справедливостью… Вся атмосфера была нездоровой. Адвокатами, клерками, переводчиками, исследователями являлись те, кто стали американцами только в последние годы и в чьей биографии отпечатались еврейские ненависть и предубеждение».

Данное обстоятельство верно даже в отношении Советского Союза как стороны в Нюрнбергском процессе. Достаточно сказать, что решающую роль в необходимом для работы трибунала согласовании основополагающих постулатов англо-американского, континентального и советского права сыграл выдающийся советский правовед Арон Трайнин. А советская делегация, представлявшая обвинение, во многом состояла из евреев: Л. Шейнин (помощник главного обвинителя Руденко), М. Рагинский (прокурор-дознаватель), С. Розенблит (эксперт) и др.

Дюк также перчисляет основные вопросы, которые возникают у непредвзятого наблюдателя, когда тот знакомится с материалами Нюрнбергского процесса: «Наша западная концепция закона основывается на идее о беспристрастности. А возможно ли это, когда судьи являются политическими противниками обвиняемых? Возможно ли это, когда людей обвиняют в совершении во время войны действий, которые союзники и сами совершали? Заслуживают ли доверия суды, если они признают огромное количество свидетельств, не подвергая свидетелей перекрестному допросу? Когда так называемые показания состоят из признаний, полученных под пытками? Когда свидетели защиты в случае появления в суде могут быть взяты под стражу? Когда людей судят за нарушения законов, которых не существовало во время совершения этих действий?».

Как понимает читатель, Черчилля подобные вопросы не беспокоили, не мучили. Он знал, что делал, – и делал, что знал. На конференции в Ялте Черчилль предложил расстрелять руководство рейха по списку и заявил, что суд над ними, если уж он состоится, должен быть «политическим, а не юридическим актом».

Так оно, безусловно, и вышло. Нюрнбергский трибунал не был ни международным (судили победители побежденного), ни военным (американцы заседали как гражданские судьи). Это был, выражаясь без обиняков, межсоюзнический оккупационный суд. Как выразился фельдмаршал Монтгомери, Нюрнбергский процесс сделал проигрыш войны преступлением. Причем союзники не только обвиняли немцев по законам, которых не существовало на момент совершения преступлений, но к тому же предварительно разжаловав и уволив обвиняемых из рядов вермахта. Это была юридическая уловка, лишившая их защиты Женевской конвенции об обращении с военнопленными.

Основой, призванной придать делу «законный вид и толк», стал т. н. «Лондонский статут», который разработали судьи Джексон, Максвелл Файф, Фалько и Никитченко. Как подчеркивает Дэвид Ирвинг, «статья 7 статута определяла, что официальное положение подсудимого – будь он главой государства или официальным ответственным лицом из правительства – не может служить основанием ни для оправдания, ни для смягчения наказания. Статья 8 гласила о том, что если подсудимый может доказать, что действовал по приказу своего правительства или вышестоящего начальства, то это также не может являться основанием для оправдания… Эти статьи статута противоречили всем наставлениям по использованию военных законов, существовавшим к началу Второй мировой войны как с германской, так и с англо-американской сторон… В Нюрнберге юристам защищающей стороны будет запрещено также любое упоминание о противозаконных действиях, допускавшихся самими победившими сторонами в ходе войны… Одно из выступлений адвоката германского Верховного командования будет прервано лордом – главным судьей [Великобритании] Лоренсом, так прямо и заявившим: «Мы здесь не для того, чтобы выяснять, допускали или нет другие стороны нарушения международного права, совершали ли они преступления против человечества или военные преступления или же не совершали, а для того, чтобы разобраться по всем этим пунктам с уже имеющимися и присутствующими здесь подсудимыми». Каждому адвокату защиты было позволено произнести лишь краткую речь. А после продолжительной речи обвинителя реплики адвокатам уже не полагалось.

Нюрнбергским судилищем волна репрессий против немцев, конечно же, не ограничилась. Только в том же Нюрнберге и только американцами был проведен еще целый ряд «последующих слушаний» против ста девяноста девяти оставшихся обвиняемых – генералов, дипломатов, гражданских служащих и, что немаловажно, промышленников. Формально такие судебные слушания назывались, например, «Народ Соединенных Штатов против Эрхарда Мильха» и т. п., но в дальнейшем американцы посчитали более уместным придать им статус международных процессов. За последовавшие за этим два года американцы повесили в тюрьме крепости Ландсберг несколько сотен немцев.

В английской зоне оккупации также шли свои суды, их вели участники Соединенного Королевства: 541 судилище было проведено непосредственно англичанами, еще 275 австралийцами и 5 канадцами – против служащих концентрационных лагерей и еще других менее важных военных преступников, около трех сотен из которых были повешены Альбертом Пьерпойнтом – официальным английским палачом из тюрьмы Хеймелин.

Также весьма отличились французские военно-полевые суды, которые вынесли в общей сложности 2853 смертных приговора, не считая того, что французским Сопротивлением было казнено 8348 человек вообще без какого-либо суда над ними.

Вообще, черная тень, отброшенная нюрнбергскими решениями на немецкий народ и покрывающая его по сей день, служила надежным обоснованием бесчисленных репрессий, физических, экономических и морально-политических, которые за семьдесят лет привели-таки к тем радикальным и, похоже, необратимым изменениям в немецком генотипе и фенотипе, телесном и духовном, о которых мечтали кауфманы, хутоны, моргентау и рузвельты. Надо взять в соображение хотя бы тот факт, что в Третьем рейхе немцем имел право считаться тот, у кого лишь трое из четверых предков в третьем колене могли подтвердить свое немецкое происхождение, но для членов ордена СС, конечно, правила были строже: надо было подтвердить чистоту крови за триста лет. Это была биосоциальная элита немецкого народа. Она почти вся была уничтожена физически, эсэсовцев разыскивали по всему миру и казнили. Как и в России в 1917–1953 годах, в послевоенной Германии был выбит, вырезан, сведен под корень весь цвет нации. В итоге, посещая сегодня, скажем, Берлин, мы видим весьма невзрачную современную немецкую молодежь, ничем не напоминающую тех картинных арийцев, которых нам демонстрирует кинохроника 1930-х годов. И вообще, как уже говорилось, Германия стоит в мире на самом последнем месте по суммарному коэффициенту рождаемости. Это во всех смыслах уже другой народ, жертва антиселекции…

Лишь когда между былыми союзниками наметилось ожесточенное противостояние, возникло соперничество двух сверхдержав, когда Западу понадобились немцы как форпост этого противостояния, их перестали морить, в них стали вкладывать деньги (не задаром, разумеется), помогать вооружаться и т. д. Но при этом их продолжали уничтожать ментально, выращивая неврастеников и психопатов, задавленных комплексом вины и денационализированных до степени половой тряпки. Этноцид и политический террор, развязанный сионизированными США в Германии, привел к тому, что в наши дни немцы утратили способность к национальной консолидации и даже думать не смеют о сопротивлении нашествию иноплеменных, об отстаивании своих национальных прав и интересов. Пуще всего на свете боятся они обвинений в национализме. В их душах прочно сидит страх, воспитанный тремя послевоенными поколениями – и это страх не просто репрессий (сегодня «за политику» в ФРГ сидит около 12 тыс. человек), но и смерти.