«Иудейский царь» Хаим Вейцман, как мы помним, от лица всего еврейского народа объявил войну гитлеровской Германии, а точнее, если учесть этнический характер войны, – всему немецкому народу. Но вот мира с побежденными он не заключал никогда. Война продолжалась и после безоговорочной капитуляции немцев, война на истребление.

По плану Моргентау, оглашенному в сентябре 1944 года, наказанию (уточню: экономической казни) подлежал весь немецкий народ. Но был там и особый раздел касательно преследований нацистских преступников. Кто подразумевался под этим названием? «Любое лицо, которое подозревается в совершении (путем издания приказов или иным образом) или соучастии в преступлении, повлекшем смерть любого человека в перечисленных далее случаях, должно быть арестовано и осуждено незамедлительно военными комиссиями, если до начала судебного разбирательства ни один из членов Организации Объединенных Наций не заявил, что это лицо помещено под его (члена ООН) арест для суда по подобным обвинениям за действия, совершенные на его (члена ООН) территории: смерть наступила в результате действий, нарушающих правила ведения войн; жертва была убита в качестве заложника в отместку за действия других лиц; жертва приняла смерть по причине ее национальности, расы, цвета кожи, вероисповедания или политических убеждений. Любое лицо, признанное виновным военной комиссией за преступления, указанные в пункте (b), должно быть приговорено к смерти, если военная комиссия в исключительных случаях не установит наличие смягчающих вину обстоятельств».

По сути, перед нами пролог к Нюрнбергскому процессу и иным преследованиям руководителей и активистов рейха, обоснование будущей охоты за нацистами. Но было бы преждевременно признавать в этом приоритет или особую заслугу Моргентау, отняв эти лавры у сэра Уинстона Черчилля.

Тему мести немцам за евреев Черчилль поднял на щит не позднее 1941 года. 4 ноября он направил лично подписанное им послание в «Джуиш кроникл», которое еженедельник напечатал полностью. «Никто не пострадал более жестоко, чем евреи, – писал Черчилль в этой установочной статье. – Неописуемые злодеяния совершались над телами и душами этих людей Гитлером и его ужасным режимом. Евреи вынесли главную тяжесть первых нацистских атак на цитадель свободы и человеческого достоинства. Они вынесли и продолжают терпеть тяжесть, кажущуюся невыносимой. Они не позволили сломить свой дух, они никогда не теряли воли к сопротивлению. Несомненно, в день окончательной победы страдания евреев и их роль в этой борьбе не будут забыты. Придет время, и они вновь увидят, как провозглашенные их отцами на весь мир принципы праведности будут отомщены» (234).

Это было написано, когда гитлеровские войска и колониальная администрация уже полгода массово уничтожали русских, захватывая советские территории и губя мирное население, сжигая целые села вместе с жителями. Всего в одной только Белоруссии было сожжено оккупантами вместе с родными нам по крови женщинами, детьми и стариками более 620 деревень. Погиб каждый четвертый белорус, 25 % населения. Символом этого подлинного русского Холокоста стал мемориал в деревне Хатынь, но он не заслоняет для нас истинный масштаб произошедшей катастрофы.

Русская кровь, русские страдания никогда не имели, однако, для Черчилля никакого значения. Он был зряч только в отношении еврейских нужд и бед, а к русским слеп. И мстить за русских не призывал.

А за евреев – призывал. Свидетельствует Гилберт: «Черчилль… сказал военному кабинету, что на немцев произвело бы «полезное воздействие, если бы Великобритания, Соединенные Штаты и Советский Союз немедленно издали декларацию о том, что определенное число немецких офицеров или членов нацистской партии, равное числу убитых немцами в разных странах, будет после войны передано в эти страны для суда над ними». С одобрения военного кабинета Черчилль составил проект такой декларации и послал его Рузвельту и Сталину. «По мере продвижения союзников, – говорилось в ней, – отходящие гитлеровцы удваивают свои беспощадные жестокости». Все ответственные за них или принимавшие добровольное участие в «актах жестокости, резни и казнях должны быть возвращены в страны, где совершались их ужасные деяния, чтобы быть судимыми и наказанными в соответствии с законами этих стран после их освобождения»».

Все задумывалось еще тогда; и именно Черчилль стоит у истоков послевоенного геноцида беззащитных немцев, избиения их элитной части нации. Еще в июле 1943 года Черчилль телеграфировал по правительственному подводному кабелю Рузвельту насчет нацистской верхушки: «Предпочтительнее всего было бы сразу казнить их без всякого суда, за исключением разве что чисто формальной необходимости опознания». (О том, что «казнь без суда более предпочтительна», говорилось и позже, например в письме британского правительства от 23 апреля 1945 года президенту США.)

«В предложенном Черчиллем проекте декларации далее говорилось: «Пусть те, кто до сих пор не испачкал своих рук невинной кровью, будут опасаться попасть в ряды виновных, потому что три союзные страны будут преследовать их везде, вплоть до самых дальних уголков земли, и отправят их к обвинителям для совершения правосудия» (249).

Как ни странно, в этой «Московской декларации», подписанной Рузвельтом, Черчиллем и Сталиным (октябрь 1943-го), где перечисляются все жертвы немецкого нацизма, включая даже итальянцев и жителей Крита, евреи вообще не фигурируют. Всемирный сионистский конгресс счел нужным заявить по этому поводу протест, подозревая, быть может справедливо, что этот пропуск не случаен. Но уж не Черчилль, конечно, в том виноват.

Зато в Декларации определенно «говорилось о том, что союзники «будут составлять список чудовищных преступлений со всей доступной точностью» во всей контролируемой нацистами Европе. Затем они будут преследовать всех, кто «войдет в ряды виновных, вплоть до самых отдаленных уголков земли, и отправят их к обвинителям, чтобы свершилось правосудие». Для евреев во всем мире эти слова послужили, конечно, гарантией возмездия и веры в то, что, когда Германия потерпит поражение, суд состоится.

Надо отдать должное: «в результате Московской декларации и благодаря настойчивости Черчилля германские военные преступники, схваченные союзниками, были отправлены для суда в страны, где они совершали свои преступления. Некоторые из наиболее заметных преступников, общим числом 5000 человек, были казнены в Варшаве, Кракове, Праге и Братиславе – там, где происходили наиболее жестокие эксцессы со стороны гитлеровцев» (250). Интересно, каково общее число казненных немцев за весь послевоенный период во всех странах? Некоторые далеко не исчерпывающие данные об этом следуют ниже.

Поводом для расправы были почти исключительно еврейские кровь и слезы. А вот в русских, украинских, белорусских городах и селах, сожженных, разрушенных, разграбленных немцами, где были уничтожены без малого двадцать миллионов мирных жителей, в основном славян, резонансных процессов над немцами было не так уж много. Для сравнения: в 1943–1949 годах такие процессы состоялись в 21 городе СССР; осуждено всего 252 преступника, из них более половины – не к казни, а к различным срокам. Но главное: несомненно имевший место геноцид русских, увы, так и не был своевременно заявлен в повестку дня советским правительством. Причина в ложных идейно-политических установках Сталина, преследовавшего свои цели в послевоенной Восточной Европе и Восточной Германии.

Черчилль, конечно, ни о чем подобном никогда даже не заикался. Для него русская кровь всегда – вода, в отличие от еврейской. У него была иная задача: он приуготовлял идеологию Нюрнберга, идеологию послевоенного возмездия за холокост. И в том же 1943 году заверял Хаима Вейцмана: «Я все знаю об ужасном положении евреев. Они обязательно получат возмещение за все понесенные ими страдания, и они также смогут сами судить военных преступников» (253).

Между тем знания о преступлениях гитлеровцев, успешно пополняясь, нередко оказывались фальсифицированными или как минимум преувеличенными. Так, в июле 1944 года в Форин офис в Лондоне поступил доклад, составленный на основании показаний четырех евреев, сбежавших из Освенцима, которые, добравшись до Словакии, дали свидетельские показания о том, что они видели в этом лагере. Там, например, сообщалось, что венгерские евреи перемещались в Освенцим и умерщвлялись там в газовых камерах с неслыханным прежде темпом в 12 000 человек в день. «Эти показания были переправлены в Швейцарию, откуда их по телеграфу передали в Лондон, Вашингтон и Иерусалим». Кроме того, «Еврейское агентство попросило правительство Великобритании передать материал о депортациях по Би-би-си… Это было сделано, и в радиопередаче из Лондона не только сообщалась вся правда об Освенциме, но и делалось предупреждение венгерским железнодорожникам на их родном языке, что если они будут участвовать в депортациях, то они будут объявлены военными преступниками и их будут судить по окончании войны… Реакция Черчилля не ограничивалась одним лишь отвращением. «Совершенно ясно, – заявил британский премьер-министр, – что все лица, причастные к этим преступлениям, включая и тех, кто лишь подчинялся приказам, проводя эту резню, в случае, если они попадут в наши руки, должны быть преданы смертной казни в том случае, если будет доказано их участие в этих убийствах. Следует сделать публичные заявления о том, что все, кто связан с осуществлением этих злодеяний, будут выявлены, найдены и преданы суду» (262–267).

В октябре 1944 года Еврейское агентство обратилось к союзникам с просьбой выразить публичный протест по поводу депортации евреев в Освенцим. По предложению Черчилля британское правительство проконсультировалось с Соединенными Штатами и СССР. Американцы ответили, что хотели бы издать публичное предупреждение немцам о недопустимости подобных действий, но советское правительство никакого ответа не дало. Тогда «Великобритания и Соединенные Штаты решили действовать без СССР и передали осуждение депортаций по радио 10 октября из Вашингтона и Лондона. Согласно желанию Черчилля, в ходе этого обращения прозвучали совершенно недвусмысленные формулировки: «Если эти планы осуществятся, то виновные в таких действиях предстанут перед судом и понесут наказание за свои гнусные преступления» (272–273).