Когда в крепость с ответом вернулся ординарец Плефон, комит Максим Клемен заторопился. Сразу приказал седлать коней, накрыть их вместо обычных попон покрывалами из лучшего бархата и сменил обычные боевые доспехи на особые, предназначенные для торжеств и парадов. Они – тоньше, не такие надежные, зато обильно украшены инкрустацией из золота и серебра. Их он заранее приказал начистить – чтоб сияли, как глаза шлюхи, увидевшей кошель монет!

Шелковый плащ, расшитый львами и грифонами – красной нитью по синему, легкий, с золочением, шлем, полностью открывающий лицо, мягкие сафьяновые сапоги с загнутыми по столичной моде носами – комит глянул на себя в зеркало и остался доволен. Пусть базилевс видит, что они здесь, вдали от столицы, тоже не такие уж провинциалы.

– Хотя, если подумать, когда сам Риномет последний раз видел Константинополь? Когда благодарные подданные нос ему отрезали? – усмехнулся комит.

Выполняя приказание автократора, он взял с собой всех старших офицеров – обоих турмархов, командиров двух турм гарнизона и почти всех друнгариев, командовавших подразделениями турм. В качестве сопровождения – аллагеон из пятидесяти всадников. Это мало, если варвары нападут, но, если такое случится, любой охраны будет мало, рассудил он. Отъехав от ворот крепости, они полностью окажутся во власти нападающих. Его, всю жизнь воевавшего с приграничными варварами, это заранее злило. Остается надеяться на добрую волю Юстиниана. Хотя Риномет и добрая воля… Ставить рядом эти два понятия так же глупо, как пытаться поджарить снег!

Впрочем, базилевс обещал…

Он хорошо помнил, как все ругали самодурство Юстиниана II десять лет назад, на закате его прежнего правления, когда нос автократора был еще цел, но ума уже не хватало. «Исчадие ада!» – так прямо о нем и говорили. Это про базилевса-то, миром помазанного!

Принадлежа, как комит стратегически важной крепости, к высшим офицерам империи, Максим Клемен был в курсе всех военных и дипломатических просчетов базилевса, даже тех, о которых запрещено было поминать. Тоже издевался над ними в кругу доверенных офицеров. И вот Риномет опять рвется к власти. Привел орду страшных болгар. Надо же, как жизнь поворачивается… Да, чудны дела Господа, а милости свои Он, похоже, рассыпает с завязанными глазами!

Военная служба Максима Клемена началась еще при отце Юстиниана, Константине IV. Именно в одной из войн Бородатого он первым взобрался на стены горной крепости мятежного армянского князя, чьего имени уж не помнил теперь. Да и что их помнить, этих армян? Они всегда недовольны, без конца жалуются и вечно ищут поводы взбунтоваться! Он-то хорошо их знает. Потом участвовал еще в двух кампаниях на территории Армении. Во втором из походов едва унес ноги от мятежников князя Самбата Багратуни. Оступись тогда конь, споткнись, и он, раненый, точно бы не ушел. Кривой рубец на бедре и следы от гнойных нарывов – вот память о тех краях. В своем третьем армянском походе он уже был друнгарием, из четырех сотен его солдат в лагерь вернулось меньше половины…

Рассудить, так его военная карьера сложилась удачно. По крайней мере, получше многих, чьи кости давно гниют в забытых Богом краях. Он – комит, командир большого гарнизона. Прибыльная должность, все деньги на содержание тысяч солдат проходят через его руки. Даже на удивление хорошо и удачно для офицера без связей в столице и родословного свитка длинней копья тяжелого всадника! Он хоть и не упускал случая поживиться из солдатской казны (кто в империи не берет, если есть такая возможность?), но сражался всегда стойко. Двенадцать военных кампаний, шесть ран, рубцы и шрамы по всему телу. Будь у него влиятельные покровители, точно, служил бы уже в столице, а не мотался бы по окраинным крепостям, с высоких башен которых виден, без малого, конец земной тверди…

Нет, грех жаловаться, судьбою он не обижен. За ту, первую доблесть на стенах армянской крепости молодой солдат Клемен был награжден пятью золотыми солиди и назначен декархом – командиром контубернии из десятка воинов. Низший, но офицерский чин. Начало карьеры! Наивному восемнадцатилетнему парню, крестьянину из захудалой деревни на далеком острове Крит, завербованному в имперскую армию за рост и силу, тогда казалось – весь мир открывается перед ним. Дух захватывало – все казалось волнующим, ярким и обжигало радостью. Как в еще более давние времена, на родном Крите, где он, подросток, подглядывал за Грацией Каленой, что купалась полностью обнаженной в укромной бухте.

Восторг того, подросткового самоудовлетворения вспоминается даже теперь, когда он уже перепробовал бессчетное число женщин разной наружности и цвета кожи. Солдаты, знал он, за глаза называют своего комита Живчиком. Втайне он гордился этим грубоватым признанием его мужской мощи. «Бери все, что можешь, если дают, а если не дают, бери силой!» – принцип ветерана.

В походах – да, силой, а в мирное время без того можно купить любую красотку, вопрос лишь в цене. Проституция в империи давно стала таким же уважаемым занятием, как ремесло чеканщика или суконщика. В публичных домах теперь подрабатывают и замужние женщины, и это не мешает им считаться богобоязненными и добропорядочными. Церковь, строгая в вопросах нравственности, признала в конце концов, что в такой форме и в специально отведенных местах совокупление женщин с мужчинами не является блудом, а просто работа для обеспечения семьи. «Вольность нравов есть признак цивилизованности!» – так выражаются теперь константинопольские умники. Отцы церкви до сих пор колеблются лишь по поводу официального разрешения домов для садомитов, но этот вид греха комита не интересовал…

– Впрочем, о чем это он? – одернул Клемен сам себя. Нашел время думать о грудях и жопах.

Ладно, базилевс обещал…

Все-таки на душе у ветерана было не спокойно. Комит в который раз спрашивал себя: правильно ли он поступил, не сразу сдав крепость? Стратиг Фракии еще весной намекал ему в приватном разговоре, что войска Риномета должны пройти, но как-то так намекал, что и уцепиться не за что. Он, стратиг, патрикий Менандр Акоминат из древнего рода Акоминатов, веками владеющих богатыми землями к югу от Константинополя, был мастером сказать много и не сказать ничего. Аристократы, наверное, такую змеиную гибкость с молоком матери впитывают, а ему, критскому крестьянину по рождению, разбирайся!

Когда-то, деревенским пареньком, он ненавидел город как средоточие злобной силы, как ненавидят его все крестьяне империи. Именно в городе жили хозяева их земель, именно оттуда приходили сборщики налогов империи и арендной платы, туда приходилось отвозить большую часть урожая, продавать даже необходимое, с трудом наскребая на платежи из-за фиксированных цен на продукты, установленных в том же городе. «Да в городе у любого разносчика-водоноса больше монет в кошеле, чем у крестьянина, надрывающегося на полях!» – со злостью говорили в деревне.

Потом, став военным, Клемен также сильно начал ненавидеть родовую аристократию. Патрикий Менандр раза в два моложе его, на его холеном, надушенном, умащенном как у шлюхи теле вряд ли отыщется хоть одна боевая отметина, а он – стратиг. Связи! Он же Акоминат, чтоб ему трижды в день блевать черной желчью!

«Хорошо бы пропустить, комит, хорошо бы поддержать… Над Тиберием теперь даже придворные шуты издеваются втихомолку… Да, базилевс, который во сне вскрикивает от страха, как ребенок, наслушавшийся ужасов, – это надо признать… Но – долг, мой комит, долг солдата… Хотя, конечно, комит, на твое усмотрение… Кто отвечает за крепость? Ты отвечаешь, тебе решать…»

Так говорил высокородный патрикий, кружил словами, как коршун в высоком небе. И ничего не сказал в итоге. В бою – проще. Там или атакуешь, или обороняешься, в любом случае понятно, что делаешь. А если все-таки непонятно, спасай собственную шкуру – с этим никогда не ошибешься. В политике по-другому. Скажешь – да, ошибка, нет – тоже ошибка. Пробуй, найди между «да» и «нет» золотую середину…

Но он нашел, кажется. Комит рассудил так: крепость нужно сдать, Тиберий вряд ли удержится. Леонтий пришел к власти при поддержке армии, а заговор его преемника вызрел в придворных кругах и штатском управлении. Среди военных этот узурпатор никогда не был популярен, с годами ситуация только ухудшилась. В армии Тиберия ценят не дороже медной нумии, особенно после того, как он сменил целый ряд опытных боевых командиров на всякую сволочь, преданную ему лично. Пока это коснулось центральных фем, окраины не трогали, но и здесь знали и волновались. «Пуганый так напряженно думает о том, как сохранить власть, что управлять империей ему некогда», – так говорили между собой высшие офицеры.

Только крепость сдавать не сразу! Для начала показать Риномету, как могут обороняться опытные войска за добротными стенами. Как говорят поставщики-купцы, с которыми он постоянно ведет дела, давая им заказы на поставки для войск и получая с их прибылей свою долю: развернуть товар лицом к покупателю, ха-ха…

Пусть сын Бородатого знает, что его поход на Константинополь успешно начат лишь при содействии комита Максима Клемена. Пусть поймет, что военачальник с таким умом и доблестью (к тому же на исходе пятого десятка лет способный скакать по девкам, как конь, – это ли не признак силы и мужественности?) достоин большего, например должности стратига фемы. Хотя бы вместо женоподобного Акомината, который, рассказывают, склонил на содомский грех всех своих молодых офицеров, кто посмазливее.

Полководец, чтоб его черти отымели лопатой для солдатского нужника!..

Приняв решение, комит Клемен даже восхитился собой. Как тонко рассудил! Одновременно не отступая от долга солдата и в то же время выказывая лояльность будущему правителю. Кто говорит, что сын крестьянина не способен к политике?!

Тогда он восхитился собственным умом…

Сейчас, садясь на коня во дворе крепости, комит почему-то не чувствовал себя так уверенно. И кости ломит, будто опять простудился… Здесь, рядом с Гнилым морем, которое солдаты попросту называли Болотом дьявола, все время чего-нибудь ломит – то кости, то зубы, то старые раны…

Прав он или не прав?

Этот вопрос назойливо, как крики уличного торговца с похмелья, вертелся в голове ветерана, когда старшие офицеры выехали из ворот крепости и направились к ставке нового базилевса.

Быстрые болгарские конники скоро окружили цветастую кавалькаду ромеев – принарядились-то все. Болгары гарцевали вокруг, возбужденно переговаривались, насмешливо улюлюкали, но в целом вели себя достаточно мирно.

Максим Клемен делал вид, что не обращает на них внимания. Пусть скалятся, от него не убудет. Он ехал спокойно, сдерживая коня. Смотрел прямо перед собой, высоко вздернув тяжелый, с годами расплывшийся подбородок. Прямая посадка грузного тела, твердая складка губ, нос большой и острый, как клюв, коротко стриженные темные волосы присыпаны пеплом времени – всем своим видом командир Аркениоса демонстрировал невозмутимость ветерана, привыкшего вглядываться в колонны врагов с высоты оборонительных рубежей.

Офицеры, знавшие своего начальника, видели, что Живчик все-таки нервничает – слишком часто сжимались и разжимались на поводьях его сильные волосатые руки. Понятно, занервничаешь. Сделав шаг за ворота, Клемен стал в глазах нынешнего базилевса Тиберия предателем и отступником. Конечно, можно объяснить, что крепость оборонялась, что на переговоры с Ринометом пришлось пойти, когда поняли, что подкреплений не будет, а своими силами Аркениос долго не удержать. В случае поражения Риномета жизнь это, может быть, и спасет, но отставки ему точно не миновать…

Кости брошены, игра с судьбой началась!

Базилевс Юстиниан ждал офицеров крепости на холме, уставленном, как стол блюдами, множеством цветастых походных шатров, среди которых роились болгарские воины и солдаты базилевса. Сейчас все высыпали вперед, чтобы поглазеть на защитников крепости, но высокая фигура в пурпурной хламиде бросилась в глаза еще издали. Болгарского хана заметили только те, кто знал в лицо. Среди своих военачальников, блистающих оружием и доспехами с изобилием золота, принаряженных в дорогие меха, по здешнему климату вроде бы лишних, повелитель варваров не бросался в глаза. Грозный Тервел с виду совсем не был грозным, выглядел, скорее, как подросток, случайно затесавшийся в ряды гвардейского подразделения.

Обманчивое впечатление, знали ветераны границы, сами необузданные болгары повинуются своему хану, как дети строгому родителю. Вот, подумать, два правителя, а такие разные во всем – от внешности до характера…

Спешившись перед холмом, офицеры двинулись вверх плотной кучкой. Комит, упрямо наклонив голову и чуть слышно сопя, шел впереди. Этого у Живчика не отнять – никогда не прятался за спины солдат ни в атаке, ни в обороне.

Те из командиров, кто никогда не видел Юстиниана, вздрогнули от вида обезображенного лица, тем более бросающегося в глаза при красоте и стати последнего из Ираклидов.

Глядя на их приближение, базилевс молчал. Лицо нахмурено, челюсти плотно, до желваков сжаты, рваные обрезки ноздрей противно шевелятся.

Комит не дошел до базилевса нескольких шагов, опустился в солдатском приветствии на одно колено. Офицеры тут же склонились следом. Греческая сложность и пышность обращений к высшим уже начали входить в моду при дворе, но в армии еще придерживались простоты древних римлян.

Склонив голову в парадном шлеме, комит терпеливо ждал, пока высокородный изволит обратиться к нему.

– Комит крепости Максим Клемен. Так-так… – звучно, с чуть заметной неправильностью сказал Юстиниан.

– Да, базилевс!

– Максим Клемен, старый солдат, заслуженный командир, который ходил в походы еще с моим отцом…

– Да, базилевс! – с большей охотой откликнулся комит. – Прими мое почтение и преданность, автократор!

– Слава базилевсу! Слава! – подхватили турмархи и друнгарии. Но их выкрики быстро смолкли.

Юстиниан, не обратив внимания на восхваления, сорвался с места, тремя стремительными шагами приблизился к комиту, навис над ним. Ухватил за подбородок, вздернул вверх, пристально глянул в глаза военачальника.

– А почему же ты, старый солдат, заслуженный командир, два дня держал крепость закрытой перед своим базилевсом? Почему?! Почему ты, хорошо служа моему отцу, так плохо служил его сыну?! Почему?! – отрывисто бросал автократор прямо ему в лицо, сразу повысив голос до крика. – Почему ты, старый преданный воин, столько лет служил Богом проклятым Леонтию и Тиберию?! Отвечай, червь!

От его звенящего, отдающегося в ушах голоса, от яростных глаз правителя совсем близко комит Клемен растерялся. Забормотал, что молит о прощении всемилостивого базилевса, что не нарочно, без умысла, ошибался по старости лет, что он – простой солдат, он не все понимает в политике, его дело – гарнизонная жизнь, муштра новобранцев и набеги варваров…

Сам уже не понимал, что бормочет, да и не слышал толком себя. Тяжело говорить, оказывается, когда тебя схватили за челюсть. Пальцы у базилевса цепкие, холодные, массивные перстни больно впиваются в кожу… Про варваров – зря упомянул, запоздало сообразил комит. Разве не они сейчас его окружают?

– Где был твой меч, комит, где была твоя преданность?! Почему не пришел ко мне, почему не предложил их, когда мне, базилевсу, избраннику Бога, выкручивали руки палачи Леонтия?! Почему?!

Голос базилевса, распаляемого собственным гневом, стал еще громче и сильнее. Хотя куда громче, без того уши заложило…

«А почему только он?» – мелькнуло некстати у комита. Разве турмархи и друнгарии за его спиной толпой бегали к Юстиниану предлагать преданность и мечи? Разве сам патрикий Менандр Акоминат, стратиг фемы Фракия, поспешал со всех ног к базилевсу на помощь? Несправедливо, что автократор только его обвиняет!

– Дай мне твой меч, комит! – Сильные пальцы автократора исчезли наконец с его лица.

– Все, что прикажешь, базилевс… Что прикажешь…

Комиту хотелось сказать, что если нужно, если базилевсу угодно, он уйдет со службы, уйдет в монастырь, будет Бога молить о его вечном здравии и прощении своим прегрешениям… Он вернется на Крит… Точно – на родину! Там – зеленые горбатые горы и теплый песок лагун, там вечно сверкает в пене и брызгах теплого моря тело Грации Калены, девы его мечты…

– Меч, комит!

Он так и не смог ничего сказать, смешался и не успел. Выдернул меч из ножен, подал базилевсу на ладонях.

Юстиниан быстро схватил оружие за рукоять, со свистом рассек воздух где-то рядом, кивнул, одобряя. Скривил губы, прищурился, будто прицеливаясь.

Только сейчас, вскинув голову, увидев темный и страшный, совсем сумасшедший блеск в расширенных глазах автократора, Максим Клемен отчетливо и как-то очень неспешно подумал, что это не отставка, не монастырь, не усадьба землевладельца на жарком Крите… Это конец!

Господи, почему?! За что, Всемогущий?!

Нос у Юстиниана – как пятачок, точно… Как нарочно все складывается – его карьера началась у армян, и теперь Риномет, армянин по крови, ее заканчивает. То-то он никогда не любил уступчатые горы Армении и протяжные переливы их песен… Об этом он тоже успел подумать, хотя, сам понимал, думать нужно сейчас о другом…

А о чем?

Опять свистнул меч, и острое, быстрое, почему-то очень горячее жало вонзилось в шею, пошло сразу вверх и вниз, заполняя огнем все тело…

Солнце в небе расширилось, сверкнуло так же ярко и ослепляюще, как ягодицы несравненной Грации. Но не выдержало собственного накала, разбилось на бесконечность мелких, колючих стеклянных осколков, сразу заполнивших все вокруг…

Максим Клемен умер.

…Тело обрушилось на землю. Базилевс ловко, со сноровкой тренированного бойца, успел выдернуть меч.

– Вот так я поступаю с предателями и изменниками! – объявил он. – Пусть это будет урок для всех!

Автократор удовлетворенно глянул на меч со следами крови, качнул клинком. Перевел взгляд на остальных офицеров крепости. Те словно отпрянули, хотя вроде бы оставались на месте, склоненные на одно колено. Приказа встать, как положено после приветствия, Риномет все еще не давал.

– Ты! – Юстиниан вдруг ткнул мечом в сторону одного, высокого, плечистого и рыжеватого, со светлыми глазами навыкате, по виду – македонянина. – Как тебя зовут, офицер?

– Андроник Данимед, мой базилевс! Друнгарий четвертого друнга, второй турмы гарнизона Аркениоса! – отрапортовал тот, еще больше выкатывая глаза. – Я, базилевс… – Он запнулся и не закончил, снова опустил голову. Похоже, даже зажмурился в ужасе, заметили некоторые.

Юстиниан кивнул, глядя с высоты своего роста на открывшуюся из-под шлема мускулистую загорелую шею с чуть заметными завитками волос, совсем выгоревших от солнца.

Чужой страх всегда поднимал ему настроение.

– Встань, друнгарий Данимед! Назначаю тебя комитом крепости Аркениос! Веди своих офицеров, готовь автократору достойную встречу!

Сам друнгарий внезапно почувствовал, что сейчас обмочится на позор перед всеми. Или – уже…

Чем ответил Андроник Данимед базилевсу на новое, высокое назначение? Струей мочи, могучей, как у осла! Казармы вздрогнут от солдатского хохота, подумалось с отчаяньем. Тем не менее привычка к послушанию сработала, друнгарий вскочил, вытянулся в струну.

«Течет по ногам или не течет?»

– Слава великому базилевсу! – гаркнул он со всем пылом, пытаясь хоть этим отвлечь внимание автократора от своих ног. Вдруг течет?

– Слава! Слава во веки веков! – остальные офицеры поддержали его так же браво. Украдкой косились на нового командира. Мгновенная смерть Клемена и неожиданное возвышение молодого друнгария ошарашили всех. Никто не понял, за что автократор убил Клемена. «А сам-то базилевс понимает?» – спрашивали себя офицеры, пряча глаза. То, что комит не сдался сразу, – политика, ничего больше. Опытный командир Клемен просто готовил себе путь для отхода, если Тиберий Пуганый все-таки устоит. Любой так сделал бы на его месте…

Андроник оглянулся на них, нерешительно дрогнул губами, но слов команды не произнес. Не смог сразу начать приказывать тем, кому за долгую службу в крепости привык подчиняться.

– Веди, комит Данимед! – повторил базилевс и больше не обращал на него внимания. Отвернулся и направился к хану. По пути приостановился, оценивающе глянул на тело прежнего командира, словно мастер, любующийся своей работой.

Под шеей ветерана, почти перерубленной ударом меча, успела натечь темная лужа крови. Звонко и хлопотливо жужжали мухи, которых прямо на глазах становилось все больше.

– Он сам сказал, что уже слишком стар для службы. – Риномет весело оглянулся на хана. – Какой смысл кормить собаку, лишившуюся зубов? Так, хан и брат мой?

Вспомнил про меч в руке, посмотрел на него и небрежно швырнул рядом с трупом. Клинок глухо звякнул, ударившись об утоптанную землю. Многие почему-то проследили за ним глазами.

Хан помолчал, без выражения глядя на тело комита.

– Ты обещал сохранить ему жизнь, базилевс и брат, – сказал он.

– Разве? – удивился Юстиниан. – Ах да, действительно обещал… Значит, забыл! Я же не могу помнить всё… Увидев это сытое, жирное лицо, я вспомнил о годах изгнания и разгневался, хан и брат. Сильно разгневался. Меч помог мне излить этот гнев…

– Это был опытный командир. Он мог послужить тебе.

Базилевс раздраженно дернулся, но сдержался. Хмыкнул и легкомысленно махнул рукой:

– Пусть хана и брата не заботит малое. Найти нового командира никогда не составляет труда. Ты видел, хан, как это просто. Каждый подчиненный с готовностью занимает место высшего!

– Да, конечно. Я уверен – такая готовность есть у всех твоих подданных, базилевс.

Риномету показалось, что в голосе хана неуловимо мелькнула насмешка. Намекает, болгарское отродье?

Впрочем, может быть, показалось.

«При свете весеннего солнца кажется, что каменные горы умеют смеяться, но кто когда-нибудь слышал смех камня?» – успокоил себя Юстиниан высказыванием кого-то из древних, заученным еще в юности.

Бесстрастие царя диких часто бесило автократора в глубине души. А еще говорят, что он, базилевс, не умеет сдерживаться… Терпит же он повелителя варваров!