Коридор был совсем не как в подземной тюрьме: никаких вбитых в стены цепей, никаких кандалов, никаких пятен крови, – хотя за кулисами пятна крови присутствуют наверняка. Стены выкрашены светло-зеленой краской: есть теория, что этот цвет действует успокаивающе – в отличие, скажем, от красного, возбуждающего гнев. Если бы не отсутствие ярких плакатов и досок объявлений, это мог бы быть коридор в современном университетском здании. Серый пол сделан из непонятного материала, в надежде произвести впечатление гранитного, но как-то неубедительно. Пол чисто вымыт, кажется, даже отполирован. В неподвижном воздухе пахнет хлоркой.

По обеим сторонам коридора тянется ряд закрытых дверей. Они металлические, но выкрашены той же светло-зеленой краской, что и стены. Все двери заперты на замок. Но это не спальное крыло. Камеры, где содержатся заключенные, располагаются в северной части здания: отделение строгого режима – тамошних обитателей Феликс не видит, – и отделение общего режима, откуда и набирают участников литературного курса.

В этом крыле располагаются классы реабилитации для заключенных общего режима. Учебные курсы, разнообразные консультации. Здесь работают психологи и психиатры. Есть капеллан, может быть, и не один. Есть приходящий адвокат по правам заключенных. Целый штат преподавателей.

Феликс сторонится этих людей: других преподавателей, адвоката, психиатров и капелланов. Он не хочет знакомиться с их теориями. Не хочет ввязываться в обсуждения и выслушивать их мнение о его курсе. За последние три года он имел с ними несколько кратких бесед, после которых у него оставался весьма неприятный осадок. Коллеги смотрят на него косо. Ему отвратительно их морализаторство.

Похоже, они полагают, что он плохо влияет на заключенных. Феликсу приходится постоянно держаться настороже, напоминая себе, что каждое его слово, сказанное в ответ, будет записано в некую книжечку и обращено против него, если его сослуживцев попросят оценить его терапевтическую и/или педагогическую эффективность. Поэтому он держит рот на замке под градом ханжеского пустословия.

Вы действительно думаете, мистер Герц, что это полезно: подвергать этих надломленных, травмированных людей – позвольте заметить, что они все травмированы так или иначе, многие еще с детства, от родительского насилия или полного пренебрежения, а некоторым из них не помешало бы пройти курс лечения в психиатрической или наркологической клинике; их действительно надо лечить, а не учить словам четырехсотлетней давности, – так вы действительно думаете, что стоит подвергать этих надломленных, легко уязвимых людей воздействию травмирующих драматических ситуаций, способных вызвать тревожность, панические атаки и болезненные воспоминания или же спровоцировать опасные проявления агрессии? Под травмирующими ситуациями мы понимаем политические убийства, гражданские войны, колдовство, отрубленные головы, маленьких мальчиков, убитых в темнице по распоряжению злого дядюшки. Слишком близко к их собственной жизни, в каком-то смысле. В самом деле, мистер Герц, вы готовы идти на риск и взять на себя столь серьезную ответственность?

Это театр, мысленно возражает им Феликс сейчас. Искусство истинных иллюзий! Разумеется, там присутствуют травмирующие ситуации! Театр вызывает демонов ради того, чтобы их изгнать! Разве вы не читали древнегреческих авторов? Слово катарсис вам что-нибудь говорит?

Мистер Герц, мистер Герц. Вы слишком абстрактны. Это живые люди. Не буковки из текста в вашей драме, не подопытные кролики, не игрушки для вашей забавы. Имейте хотя бы какое-то уважение.

Я имею немалое уважение, мысленно отвечает Феликс. Я уважаю талант – тот талант, который иначе не смог бы раскрыться; талант, способный призвать свет и жизнь из тьмы и небытия. Ради такого таланта я расчищаю пространство и нахожу время; я даю ему имя и место для жизни, пусть даже они эфемерны и иллюзорны. Но, с другой стороны, театр по сути своей эфемерен. Это единственный вид уважения, который я признаю.

Красивые фразы, говорит он себе. Но не слишком ли напыщенные, мистер Герц?

Он останавливается перед закрытой раздвижной дверью, преграждающей путь. Ждет, когда она откроется, проходит в следующий коридор. Дверь за ним закрывается. На другом конце коротенького коридора – еще одна, точно такая же дверь. Когда в его классе проходят занятия, обе двери закрыты наглухо. Так безопаснее, мистер Герц.

Никакой аудиосвязи с постом охраны, никаких камер слежения. Феликс на этом настаивал: нельзя наблюдать за актерами, когда они репетируют. Это очень мешает процессу. Охранного пейджера будет вполне достаточно. Такова его твердая позиция, и пока что она подтверждается. За три года у него не было ни единого повода воспользоваться пейджером.

Здесь есть туалет с умывальником, первая дверь слева. Три маленькие комнаты, которые можно использовать для репетиций или в качестве раздевалок или гримерных, по мере необходимости. Есть две демонстрационные камеры: одна – копия тюремной камеры пятидесятых годов, другая – девяностых. Когда-то их использовали как наглядные пособия в рамках совместной учебной программы на факультете судебной администрации Университета Западного Онтарио, и с тех пор они так и остались. В каждой – по две двухэтажные койки. В дверях прорезаны смотровые окошки.

Актеры Флетчерской исправительной колонии используют эти камеры в качестве декораций на съемках своих телеспектаклей. Они служили армейскими палатками для Брута, Ричарда и их кошмаров. С помощью красных пледов и бумажных знамен они превращались в тронные залы. Они были пещерой шотландских ведьм, они были римским сенатом, они были темницей в Тауэре, где первый и второй убийцы готовились утопить Кларенса в бочке. Здесь нашли свою гибель леди Макдуф и ее дети. Для некоторых актеров это стало и вправду травмирующим переживанием: они вспомнили свое кошмарное детство. Насилие, угрозы, синяки, крики, ножи.

Проходя мимо, Феликс заглядывает в окошки в дверях демонстрационных камер. Внутри все уныло и мрачно, хотя и чисто: койки аккуратно заправлены серыми одеялами. Кто заподозрит, что здесь творилось волшебство, проходили царственные церемонии, бушевали гибельные страсти? И что будет дальше?

И наконец – большая классная комната, где Феликс проводит ознакомительные занятия, предшествующие репетициям. Там стоят двадцать парт; там есть белая магнитно-маркерная доска; есть и компьютер – спасибо Эстель, – он не подключен к интернету, так что просмотр порно-сайтов полностью исключен; компьютер предназначается только для театральной работы. И самое главное, в комнате есть большой плазменный телеэкран. На этом экране актеры видят результаты своих трудов.

В этой комнате две двери, с двух противоположных концов. Здесь нет окон. Здесь пахнет солью и немытыми ногами.

Вот оно, размышляет Феликс. Мое место ссылки. Мое наказание. Мой остров.

Мой театр.