Книга: Месть самураев (трилогия)
Назад: Глава 4. Пленение и побег
Дальше: Глава 6. Самая большая тайна Нихон

Глава 5. Миссия капитана Го-Данго

Если бы еще год назад кто-нибудь сказал капитану Го-Данго, что он сменит катана на крестьянскую мотыгу, он вбил бы этого человека по пояс в землю и был бы по-своему прав, ибо испытывал бесконечное смущение, порожденное множеством проблем. И главная из них – ему приходилось ходить, дышать и, вообще, жить согнутым, а это не способствовало укреплению духа самурая. Да и жизнь без привычного движения в седле приводила его в уныние, хотя и в таком существовании были свои плюсы: он научился думать. До этого он не замечал в себе подобных талантов, и это единственное маленькое открытие чуть-чуть да грело душу капитана, да еще, пожалуй, крохотный огонек свечи, отбрасывающий на мрачные стены подземелья еще более мрачные тени.
Участник двух сражений: под Фудоки, в ущелье Хитамити, и под Цуяма, он попал не в ближайшие и не в дальние провинции, где вовсю рыскали отряды арабуру, а в столицу Мира, казалось бы, в пасть врагу. Но в этом поступке был тонкий расчет, – где лучше всего спрятаться? Естественно, под носом у охотника.
Впрочем, выбора у него не было – три стрелы в теле и резаная рана поперек груди от огненного катана заставили его спасителей искать столичных врачей. В общем, как бы там ни было, он очнулся только через десять дней. Рядом сидел человек, поклевывая носом, догорала свеча, и было так трудно дышать, словно на грудь одновременно взгромоздились три слона и топтались вовсю.
Человек встрепенулся и привычным движением поднес к губам капитана тряпицу, смоченную водой.
– Кто ты? – с трудом спросил капитан Го-Данго.
– Слава Будде! – несказанно обрадовался человек. – Заговорили!
– Ах… да… – прошептал капитан и стал что-то припоминать: долгую тряску на повозке, которая превратилась в пытку, и заботливые руки оруженосца. – Гэндзабуро…
– Да, мой господин, это я, – наклонился человек.
От него пахнуло, как от мертвеца – то ли гнилыми зубами, то ли пустым желудком. Но капитан Го-Данго так устал, что ему были безразличны запахи. Его почему-то больше всего волновала петушиная нога, подвешенная под потолком на веревке, обросшей жирными хлопьями пыли. Петушиная нога казалась ему самым жутким предметом в комнате. Много ночей она преследовала его в кошмарах. Он боролся с ней, убегал от нее, а она нагоняла его и душила, душила. Теперь же она показалась ему самым безобидным предметом, и капитану стало легче. Но он еще, нет-нет, да и поглядывал на нее с подозрением, боясь, что она оживет.
– Ну ты и постарел… – косясь на петушиную ногу, заметил капитан Го-Данго, – постарел… – и провалился от бессилия в спасительный сон.
Он помнил Гэндзабуро почти мальчишкой, которого подобрал в какой-то далекой северной деревне, где властвовали голод и холод, и сделал его асигару. А угадав в нем черты преданности, приблизил к себе в качестве оруженосца. И из мальчишки получился воин. Теперь же рядом сидел человек с маленьким сморщенным лицом старика.
В следующий раз капитан очнулся уже от утренней свежести. Он лежал под навесом, укрытый по самый нос толстым пуховым одеялом, и все равно мерз, хотя лето еще даже не было на исходе. Ледяные струйки воздуха проникали под одеяло и, как шила, вонзались в тело. Капитан Го-Данго застонал. Рядом тотчас возник Гэндзабуро, заботливо подоткнул одеяло и взбил подушку. Какой я слабый, подумал Го-Данго, с любопытством рассматривая собственную руку и не узнавая ее. Рука больше подходила мертвецу, чем живому человеку – жилистая и сухая, она была словно обтянута пергаментом, а не кожей. В тот момент, когда Гэндзабуро приподнял его, капитан кинул взгляд вдаль, увидел сверху далекую синюю реку, холмы, купы деревьев и город. Это было место, которое называлось Слиянием. Две реки – Ёда и Окигаву – сливались, образуя новую – Каная, которая, вырываясь на равнину, петляла до горизонта и дальше – до самого моря, за которым не было земли, потому что никто не знал, как далеко оно простирается. Правый берег в месте слияния был высоким и обрывистым, здесь издревле монахи рыли пещеры и селились в них. Теперь монахов нет, подумал Го-Данго и незаметно для себя уснул.
Через день он начал вставать, а через пять-шесть уже самостоятельно выходил подышать до жары свежим утренним воздухом и полюбоваться на синий простор, открывающийся со Слияния.
Тихо и незаметно приходил врач. Бормотал что-то о слабой груди, и Гэндзабуро поил капитана козьим молоком с медом и цветочной пыльцой.
– Мяса бы, да нет… – сетовал Гэндзабуро.
– Сам… сам отведай! – приказывал ему капитан, стискивая зубы и отводя руку с молоком. – А то смотреть страшно.
Маленькое морщинистое лицо Гэндзабуро наводило тоску. Неужели и я такой же? – думал Го-Данго.
– Да мы как-нибудь проживем… – бормотал, отворачиваясь, Гэндзабуро – Мы привычны. А вот вы…
И все-таки капитан заставлял его выпить глоток-другой лечебной смеси. Ну и хорошо, удовлетворенно думал он, засыпая, ну и отлично. К давнему шраму через всю правую половину лица и к двухгодичному шраму на спине, полученному в бою с Богом Яма, добавился третий наискосок груди, похожий на веревку вишневого цвета, и три помельче, но глубокие – от стрел: на шее, на плече и на колене. Иному смертному хватило бы малой толики от этих ранений, чтобы уйти в область за Луной. Один лишь капитан Го-Данго был способен выдержать столько напастей в полной мере и не умереть. Он и не умер, но чах и постепенно из бойца превращался в тень, только в очень большую, он и эта тень с каждым днем все уменьшалась и уменьшалась. Силы покидали его. Гэндзабуро ничего не мог поделать, только жалостливо качал головой.
Весть о том, что в брошенном монастыре поселился капитан Го-Данго, как-то сама собой разнеслась по округе, и к капитану потянулись люди. Они сидели на земле со своими котомками, не смея войти, и Гэндзабуро гонял их бамбуковой палкой:
– Господин сегодня болен, – обычно ворчал он. – Приходите через три дня.
Ему никто не смел перечить, однако никто и не думал уходить, люди лишь пересаживались на новое место, подальше от ворчуна, таща за собой котомки. С рассветом они в преддверии появления иканобори скрывались в кустах, в которых вились тропинки, а на следующую ночь появлялись снова, и все повторялось с точностью движения светила: бамбуковая палка, бурчание Гэндзабуро и котомки. В котомках оказывалось немного еды и лекарства: барсучий и медвежий жир, растирки на змеином яде, травяные настойки, коренья и лечебные порошки.
– Что там у тебя сегодня? – спросил капитан Го-Данго, уловив запах мяса.
– Крысу принесли, – нехотя ответил Гэндзабуро.
– Давай хоть крысу, – согласился капитан.
– Да они ее всю сами обглодали. Остались одни лапки.
– Давай лапки, люди все же старались.
Капитан с жадностью все проглотил, разобрав, что съел кусочек горелой шерсти, немного костей, сухожилий и когти.
– И на этом спасибо, – пробормотал он.
Организм требовал мяса, его нельзя было ничем заменить. Ночью, покашливая, капитан вышел наружу. Его уже ждали, но не друзья и не товарищи по оружию. Внезапно разлился неяркий свет, и тот, кого он, прикрывшись рукой, увидел, привел его в трепет: перед ним стоял грозный Старец. Го-Данго не был с ним знаком, но сразу узнал. Это был один из Трех Старцев, живущих в горах Ямидзо, в монастыре Проклятых самураев, далеко на севере.
– Встань! Встань! – тихо, но властно велел Старец. – И слушай меня. К тебе будут приходить самураи. Твоя задача формировать из них отряды и ждать приказа.
– Слушаюсь, сэйса! – вымолвил капитан Го-Данго, цепенея.
– Отряды будешь размещать в окрестных городках под видом крестьян и торговцев. Для связи я дам тебе голубей.
– Я не смею ослушаться, – ответил капитан, – да немощен и не набираюсь сил. Помру, должно быть.
– Это дело поправимое, – сказал Старец и положил сухую прохладную руку на горячий лоб Го-Данго.
Капитану Го-Данго сделалось очень и очень хорошо, и он проснулся. В ушах все еще стоял голос великого Старца. От неожиданности Го-Данго подскочил, словно его ужалила пчела, и выбежал из пещеры, ни разу при этом не задев, как обычно, головой потолок и петушиную лапку. Да и бежал он, как пятнадцатилетний пострел, только не замечал этого.
Снаружи было темно, хоть глаза выколи, но меж знакомых очертаний тополей и кустов маячила чья-то голова. Он понял, что ему все приснилось, что не было ни Старца, ни его прохладной руки, только почему-то лоб до сих пор хранил память о прикосновении и уже ничего уже не болело.
– Я выздоровел, больше ничего не приносите, – расстроено сказал капитан в ночь неизвестно кому.
– Да разве мы смеем… – выступил из темноты человек. Выглянула луна, и капитан в нем узнал старого сослуживца Икэда Сёэмон.
– Ты здесь, Икэда?
– Да, таратиси кими. А еще Кога Сабуро, Гэнго и все наши.
– А больше никого не было?
– Нет, сэйса. Разве этого мало?
– А старика? Старика не было?! – Го-Данго подался вперед, жадно слушая ответ.
– Нет, старика не было… – недоуменно оглянулся в темноту Икэда: – Гэнго, ты никого не видел?
– Нет, – в отдалении замаячила белая фигура, неосторожно бряцнув оружием. – Никого не было. Мы свое дело знаем.
– А… ну да, – хлопнул себя по лбу Го-Данго, – как я не догадался! Это я спросонья. Приснится же!
Ему почти удалось крыть свой конфуз. А я уже было обрадовался, что кому-то нужен, подумал он с тяжестью на сердце. Оказывается, никому не нужен. Бедный, бедный капитан, тебе предстоит прожить больным и сирым остаток дней в горьком одиночестве, и даже собратья по оружию не способны вдохновить меня.
– Мы здесь кое-что принесли… – раздался голос Икэда в тот момент, когда капитан Го-Данго повернулся в сторону пещеры, чтобы оплакать свою печаль.
– Да, да, отдайте Гэндзабуро и не приходите больше.
– Мы придем, таратиси кими. Мы обязательно придем.
– Не приходите, я прошу.
– Нет, нет, мы обязательно придем!
– Ну как хотите… – махнул рукой капитан привычно наклоняясь, чтобы не удариться лбом о перекладину.
Он не заметил, как легко, наклонился, втискиваясь в узкий округлый туннель. Он не заметил, что дышится ему легче обычного и что свежий шрам поперек груди не сковывает движения – словно его и не было. Он не заметил еще многого, например, что руки у него не болят, а шею, в которую попала одна из трех стрел, он держит прямо и гордо. Но разве ему было до мелочей? Ничего не заметил капитан Го-Данго, потому что был сильно расстроен. И вдруг поймал себя на старой привычке. Обычно он придерживал правую ногу, потому что раненое колено отчаянно болело, когда он спускался на пару ступенек ниже перед кельей, в которой жил. А здесь колено даже не подвело – не откликнулось знакомой болью. Он отдернул руку. Неужели что-то было? – осторожно подумал он, боясь ошибиться. Или мне приснилось, или просто колено не болит. Он задышал глубоко и часто, словно пробежал два или три ри. Боже, как я этого долго ждал! Так бывает только в сказках – в самых лучших сказках, когда в самый последний момент приходит избавление от всех напастей.
– Господин, господин! – раздался взволнованный голос Гэндзабуро. – Смотрите, что здесь!
Капитан Го-Данго поспешил заглянуть в келью. У его постели стояли не меньше шести садков для птиц.
– Что там? – спросил капитан, боясь поверить в невозможное.
– Голуби. И много!
– Эйя! – только и произнес капитан Го-Данго и от нахлынувших чувств растерянно сел на постель. – Голуби!
Даже если у тебя иссякла надежда – у тебя есть еще жизнь, которая не кончилась! И все это вкупе придает ей какой-то смысл, который не дано понять. Может быть, она заключается в Богах, которым ты поклоняешься? А может, в женщинах, которых ты любил и любишь? Никто не знает. И никому не дано знать! Все-таки гордость взыграла в нем в последнюю кокой. Он даже выпрямился, расправил широкие плечи и снова превратился в гиганта с рыжими непокорными волосами.
– Да! Голуби! – воскликнул Гэндзабуро, радуясь тому обстоятельству, что радуется капитан.
– Значит, мне ничего не приснилось?!
Бедный, бедный Гэндзабуро, подумал он. Ты предан мне, как верный пес.
– Нет, господин, я его тоже видел, – поклонился Гэндзабуро.
Его старческое лицо посерело от усилия. Помрет скоро, почему-то подумал капитан Го-Данго.
– Кого? – решил еще раз проверить самого себя он.
– Старца! Только он мне запретил говорить, пока вы сами не спросите, – поклонился он еще ниже, боясь, что капитан рассердится.
– Ну вот я спросил, а ты ответил. Значит, жизнь продолжается, и мы кому-то нужны.
– Конечно, нужны! Я сразу все понял, – оживился Гэндзабуро, на глазах у него навернулись слезы.
– Что ты понял, друг мой?! – воскликнул капитан и обнял Гэндзабуро.
– Я понял, что вы выздоровели и мы займемся делом, как прежде!
– Ты угадал, Гэндзабуро! Накорми голубей и следи за ними, как за мной! Даже лучше!
– Я все сделаю, мой господин! – Гэндзабуро сложил ладони. – В деревне я разводил дутышей.
– Отлично! И готовься, готовься, готовься!
– К чему, сэйса? – преданно посмотрел на него Гэндзабуро, вытирая рукавом слезы.
– Сам не знаю, но готовься!
Через день к нему пришел Абэ-но Сэймэй и принес подробное письмо, что делать и как: сколько нужно создать отрядов, где их разместить, систему связи и паролей, а также перечень неотложных дел, и первым из них значилось – завести дружбу с иканобори, которые обитали в таинственном лесу Руйдзю карин. Об этих иканобори ничего не было известно, кроме того, что они трехпалые, а не пятипалые, как иканобори арабуру.
Капитан Го-Данго перечитывал письмо до тех пор, пока не выучил наизусть, после этого сжег в пламени очага, а золу смешал с углями. Он еще долго смотрел на огонь, думая и о прекрасной рыжеволосой госпоже Тамуэ-сан, которую оставил на озере Хиейн, и о маленьком сыне – Каймоне, которого очень и очень любил, и о Натабуре, и об учителе Акинобу, на которых у него были большие надежды. Пока болел, ни о ком не думал, а теперь стал думать. С этого дня он почувствовал, что окончательно выздоровел. Он понял: важно не с кем ты живешь, а без кого не можешь прожить. Он не мог прожить без Тамуэ-сан, сына, друзей и без родины, которую во что бы то ни стало надо было спасти – причем, любой ценой.
Абэ-но Сэймэй отвечал за тайные операции, и капитан Го-Данго не вмешивался в его дела. Никто не знает, кого из них Три Старца наделили большими полномочиями. Подобные детали канули в Лету. Известно лишь, что эти два великих человека сотрудничали во имя блага родины и власть они не делили, ибо нет ничего достойнее, чем спасение родины. Да и задачи их были разными. Если капитану Го-Данго до поры до времени отводилась роль организатора, то Абэ-но Сэймэй орудовал в провинциях, не только добывая информацию, но занимаясь и делами черного толка. Недаром по окрестным селениям ходила молва о невидимке из Ига. Его также называли тенью дракона Аху, потому что тень его была с крыльями. И никто не знал причину этого явления – даже сам Абэ-но Сэймэй. Конечно, одно это говорило о двойственности природы Абэ-но Сэймэй. «Хорошо, что он на нашей стороне», – обычно сами себе напоминали Три Старца, не договаривая. Но с другой стороны, тень с крыльями не могла не вызывать у них беспокойство, и только правильность поступков Абэ-но Сэймэй убеждало Трех Старцев в его лояльности, которую они периодически тайно проверяли.
С капитаном Го-Данго все было проще. Капитан был честным солдафоном, неподкупным и правдивым. Он ничего не ценил превыше родины. Таких людей любят, за такими идут в бой.
Стоит ли напоминать, что в свое время капитан Го-Данго имел чин сёки и под его началом находилась пятая бригада тяжелой кавалерии в полторы тысячи человек. Когда же его господина субэоса Камаудзи Айдзу обвинили в измене и убили по приказу регента Ходзё Дога, сёки Го-Данго был помилован и разжалован до капитана с тем, чтобы отправиться на север воевать с непокорными эбису. Это не только спасло ему жизнь, но и позволило через два года поквитаться с регентом за своего господина Камаудзи Айдзу. Надо отметить, что во времена регенства Ходзё Дога никто никого не жалел. Впрочем, удивительная история с сёки Го-Данго была не такой уж удивительной: жизнь также по какой-то странной прихоти была сохранена и его другу – Гёки. Однако капитан Го-Данго не видел его два года и считал погибшим.
Каково же было его удивление, когда однажды перед ним предстал Гёки. Изможденный и сухой, как щепа, обросший, с бородой, но веселый и, как всегда, непосредственный.
Капитан Го-Данго расчищал террасу от сухих побегов и не сразу понял, что за ним наблюдают. Он выпрямился, и, смахивая пота со лба, произнес:
– Когда я тебя увижу в следующий раз, ты будешь совсем белым.
И они обнялись.
– Тихо, тихо… – попросил Гёки, утонув в медвежьих объятьях друга. – Мне сломанные кости совсем ни к чему.
Капитан Го-Данго с облегчением засмеялся, отстранился, посмотрел на друга и признался:
– А ведь думал, что тебя нет в живых.
– А думал, что тебя.
– Нас всегда сводит общее дело, – хитро прищурился капитан, и его поврежденное веко на правой стороне лица уже не выглядело таким уродливым.
– Конечно, дело, – согласился Гёки. – Но лучше здесь не торчать, – он оглянулся, заметив под деревьями пару лучников выше на склоне, там, где в густых зарослях кустарника виднелись входы в пещеры.
Днем все прятались из-за иканобори, а ополченцы приходили только ночью, потому что ночам иканобори не летали.
– Это наши, – сказал капитан Го-Данго. – Охраняют. А вон и Гэндзабуро бежит. Помнишь Гэндзабуро?
* * *
Когда та часть пола, где спали Язаки и Ваноути, опустилась даже не в глубокий мрачный подвал, а туда, ниже, где под древней харчевне «Хэйан-кё» ветвился бесконечный лабиринт Драконов, ни Язаки, ни Ваноути не проснулись. Спьяну они уже видели, по крайней мере, второй сон, ибо у пьяниц никогда не бывает третьего сна, какой бы долгой ночь ни была.
Из темноты появился Майяпан. Только во сне Натабуры он назвался Мёо – светлым царем Буцу. А на самом он был старшим чертом Ушмаля и не подчинялся никому, кроме него – даже арабуру, а действовал сам по себе, исследуя новый мир исключительно для Ушмаля. Кто такой Ушмаль – было самой большой тайной. Никто не знал его природу. Он светился в темноте, словно облепленный стаей светлячков. И люди его – кецали – тоже светились, но все они без исключения старались действовать руками чертей и арабуру. Единственные из пришельцев, кто не подчинялся воле кецалей, а действовал по собственному разумению – песиголовцы, были черной стороной мира Ушмаля. Их еще называли ойбара.
Майяпан замахнулся огромным ножом. Свет факела отбросил на стену зловещую тень. Мгновение отделяло Язаки и Ваноути от верной гибели. Но они не ведали этого. Быстрая и легкая смерть ожидала их. Ваноути снилось, что он нашел свою старую жену, Язаки – что толстый и рыжий харчевник дразнит его издалека кувшином со светлым пахучим пивом. А как известно, после каждого достаточно приличного возлияния требуется поправить здоровье.
– Дай! Дай! – тянулся к пиву Язаки, не в силах сделать и шага, но хитрый и подлый харчевник отдалялся и отдалялся и хихикал, хихикал, словно болотная выпь.
Язаки не оставалось ничего другого, как безумно страдать. Он и застонал да еще в довершении ко всему повернулся на бок.
Ужасная картина открылась Майяпану – светящаяся, как головешка, левая рука Язаки. Она светила так ярко, что от нее на стену и арочный потолок пал отблеск.
Уж насколько, казалось бы, черти не потеют, а Майяпан вспотел. Вспотели даже его изящно закрученные рожки, которых еще ни разу не коснулась ни одна пила, и Майяпан был горд этим обстоятельством. Он отдернул руку с огромным ножом и облегченно вздохнул. Только что он избежал самого большего греха в жизни – едва не поднял руку на хозяина.
– Ты чего? – удивился рыжий харчевник. – Я ж его знаю. Самый последний гад в этом мире, – он кивнул куда-то вбок, куда убегал лабиринт Драконов, что, должно быть, означало всю эту гадскую, низкую страну, в которую их затащили силком. Пропади все пропадом, думал он, как обычно, и как накаркал.
– Ну и что? – потерял к убийству всякий интерес Майяпан.
Он был очень умным и принялся размышлять, что есть случайность, а что закономерность, и далеко ли от каждой их них до падения, которое он едва не совершил. Но рыжий харчевник никак не хотел успокаиваться.
– Он у меня столько пива вылакал с рыбой!
– Не обеднеешь! – Майяпан отступил и с величайшим почтением взирал на Язаки и Ваноути, которые посапывали, как младенцы.
Я едва не убил кецаля, думал Майяпан, какой я дурак! Все, пора на покой, старым стал, потерял сноровку. Но об этом никто не должен знать, иначе меня ждет отставка и я больше не буду старшим чертом. А это значит, что я наравне со всеми должен буду ходить в город. От этой мысли он вспотел еще больше.
– Ты чего! Ты с ума сошел! – все понял рыжий харчевник. – Это же обычные аборигены.
– Это ты обыкновенный черт! А это кецали! Видишь руку?
Тут он заметил на боку у Язаки мшаго, что еще больше укрепило его во мнении, что если это не кецаль, то, по крайней мере, очень близкий к ним человек. Может, промеж них еще кто-нибудь светящийся существует? – с почтением думал он.
– Ну и что?! – спросил рыжий харчевник, на всякий случай пристально взглянув на светящуюся руку Язаки.
У харчевника тоже ни разу не отпиливали рожки, и поэтому он считал себя почти равным Майяпану. К тому же рожки у него были почти что такого же черного цвета, как у его начальника, но чуть-чуть другого оттенка и со светлыми, как он считал, благородными полосками. Правда, во имя моды харчевнику приходилось их закрашивать краской от осьминогов. Но зато он мечтал: «Вот когда у меня будут темные рога, я им всем покажу!» Но годы шли, а его никак не назначали выше Майяпана, и харчевник считал, что его не ценят по заслугам.
– А то, что о них надо сообщить куда следует.
– Я бы вначале убил, а потом сообщал. Дай нож!
– Армагеддон! – выругался Майяпан. – Это ты сделаешь, когда займешь мое место. А пока ты должен повиноваться мне!
– Почему это?! – оторопело воскликнул рыжий харчевник, хватая от волнения ртом воздух, как рыба на берегу.
– Ты всего-навсего изготовитель еды. Сходи на кухню и принеси господам кецалям пива.
– Чуть что – беги помогай, а не понравилось – иди на кухню, – ворчал рыжий харчевник, взбираясь по крутой лестнице.
И тут у него в голове, как и у всех завистливых людей, созрел коварный план. А что если донести самому Ушмалю о том, что Майяпан вступил в сговор с аборигенами. Начнут разбираться, то да сё. Время уйдет. Глядишь, что-то и выгорит. В мутной воде, как известно, рыбка ловится.
С этими мыслями рыжий харчевник отправился на кухню, чтобы написать донос. Но так как он не умел писать доносы, то провозился до утра. С грехом пополам он справился к рассвету и принялся раздувать огонь в курительницах и в треугольном очаге. За этим занятием и застал его Натабура. Дальше уже все известно: харчевня «Хэйан-кё» принялась прыгать по лесу, а Натабура – ее ловить. В конце концов харчевня оступилась и канула в черную выворотню вместе с рыжим, толстым харчевником. Так столица Мира лишилась своей достопримечательности, из которой редко кто возвращался, а кецали – места, где можно было спокойно отдохнуть. Никто, кроме них, не мог построить такую харчевню, которая снаружи выглядела, как хлипкий домик, а внутри имела три яруса, веранду, и время в ней текло совсем не так, как снаружи.
Между тем, Майяпана терпеливо ждал, когда проснутся господа аборигены. Он уже и сам поспал, и размял кости, прогуливаясь по бесконечному лабиринту Драконов, не смея притронуться к двум огромным кувшинам с пахучим пивом, он уже два раза зажигал новые факелы, дабы сторожить сон господ, а Язаки и Ваноути все не просыпались и, знай себе, постанывали и ворочались в постели, как два слепых щенка. Наконец, Язаки открыл заплывшие глаза, заметил его и потребовал:
– Воды… воды…
С величайшим почтением Майяпана налил в чашку пива и с таким же почтение протянул Язаки, который взахлеб влил в себя ее содержимое, даже не разобрав, что пьет. Правда, он немного почмокал губами, удивился и хрипло спросил:
– А ты кто такой?
– Я ваш слуга.
– Слуга? – еще больше удивился Язаки и тут заметил Ваноути: – Эй, дед, вставай!
Майяпан уже давно догадывался, что старик – это слуга господина, только он никогда не видел, чтобы господин и слуга спали в одной постели. Конечно, это дело господское, рассуждал он, но должны же быть рамки приличия.
Несмотря на стопятилетний возраст, обоняние у Ваноути оказалось даже лучше, чем у Язаки. Он безошибочно потянулся к пиву, и они с Язаки выпили кряду по пять чашек, которые едва успевал наполнять Майяпан, перевели дух и окончательно взбодрились.
– Хороша жизнь! – сказал Ваноути, потягиваясь.
– Ну и где мы? – спросил Язаки, беря кувшин за влажное горлышко и совершенно не узнавая места, где они легли спать.
Майяпана от волнения стал заикаться. Мол, так получилось не по его вине, что харчевня снялась с места и ушла гулять, что она так всегда делает и что от этого и появилась страшная легенда о пропавших людях.
– Как это? – вытаращил глаза Ваноути, проливая пиво себе на живот.
Долгие года он жил в деревне и забыл о таинственной харчевне.
– Так бывает, – повторил Майяпан, глядя мимо Ваноути, потому что он тоже был слугой, как и Майяпан, а значит, с ним не стоило разговаривать, как с господином.
– Почему она теперь не вернется? – в свою очередь спросил Язаки.
– А черт его знает, – пожал плечами Майяпана и тут же тактично поправился: – Бывает, возвращается на прежнее место. Но чаще – нет. Возникает в людном месте, и снова в нее можно заходить.
– Ты вот, что, – не очень задумываясь об услышанном, стал командовать Язаки, – нам в город нужно. Как пройти-то?
– Да здесь недалеко, за третьим поворотом направо, и мы во дворце.
– Каком дворце? – беспечно спросил Язаки, опорожняя кувшин и с вожделением поглядывая на другой, который крепко держал в своих паучьих ручках Ваноути, периодически, как пиявка, присасываясь к нему.
– Этот… как его… Оль-Тахинэ…
Таким образом, Майяпан хотел выказать пренебрежение к арабуру и лишний раз показать, что он всей душой и телом принадлежит к клану Ушмаля, а арабуру для него всего лишь туземцами из неведомо какой страны.
– Вот как? – машинально произнес Язаки. – Дай! Дай! – он решительно отобрал кувшин у Ваноути, одним махом опорожнил его, подумал и сказал, осоловело икая: – Ну веди… куда там двигаться-то?
Ваноути жалобно шмыгнул носом, проводил тоскливыми глазами пустой кувшин, который откатился в угол, и они отправились в путь. Майяпан шел впереди, почтительно оглядываясь и освещая путь, и предупреждал:
– Здесь яма, а здесь канава. – И добавил непонятное и страшное слово: – Армагеддон!
И тут только Язаки, хотя и опьянел от пива, сообразил, что они идут прямо в пасть арабуру, ведь во дворце Оль-Тахинэ жил новый император.
– Стой! – приказал он.
Майяпан замер с поднятой ногой, а Ваноути налетел спьяну на Язаки и наступил ему на любимую мозоль. Язаки скривился и спросил:
– А где здесь можно еще выпить, но так, чтобы нас не видели дворцовые?
– Есть у меня одно место рядом с Поднебесной, – понимающе улыбнулся Майяпан.
Уж он-то знал привычки кецалей. Им не были чужды простые земные радости. Конечно, сам Майяпан давно отошел от обычных дел и в город не ходил, не только в Чальчуапа, но во всех других городах, куда его забрасывала судьба вместе с Ушмалем и кецалями – надобности не было. Он был старшим чертом и ходил с донесениями лишь наверх. Поэтому-то он и не спиливал модные черные рожки. На самом деле, они были не такими уж черными, но хитрый Майяпан пользовался заморскими красками, которые не смывались по две-три луны, и в этом отношении чувствовал себя уверенно.
– Знаешь, что, – решил схитрить Язаки, – ты нам покажи, куда идти, и отправляйся по своим делам, а мы потом с дедом придем.
– Я бы рад, мой господин, – с почтением ответил Майяпан, – да разве можно оставить вас в чужом городе?
– Почему в чужом?! – завопил пьяный Ваноути. – В какой чужом?
Язаки уже кое-что стал соображать. С чего бы это Майяпан, который очень и очень смахивал на черта, которые в свою очередь никогда не водились в Нихон, стал ему с Ваноути так угождать. Вначале Язаки подумал, что черт их боится. Но потом понял, что это просто смешно, что причина в чем-то другом. Последние несколько кокой он безрезультатно ломал над этим голову и не мог найти никаких понятных объяснений. И вдруг Ваноути все испортил своими выяснениями – чужой он или не чужой. Да какая, собственно, разница?! Нет, ему надо было выяснить отношения, как самому задиристому петуху.
– Заткнись! – потребовал он от Ваноути. – Ты пьян!
– Я не пьян! Пусть он вначале объяснит, почему чужой?! Я здесь полжизни прожил! Меня здесь каждая собака знает! Куриное дерьмо!
– Если господин пожелает, я могу утихомирить вашего слугу. Армагеддон! – бесстрастным тоном предложил Майяпан, уловив смутное желание Язаки.
– Какого слугу? – взвизгнул Ваноути, но, взглянув на лицо Язаки, осекся.
Почернел Язаки. Стал похожим на черную сосну – гёдзя, из глаз разве только икры не сыпались. Вот каким был в тот момент Язаки, который всю жизнь слыл добродушным и веселым. Наконец в голове стопятилетнего Ваноути что-то щелкнуло, сработало в нужном направлении, и он, надув щеки, замолчал на полуслове.
– Ну что, дед, угомонился? – спросил Майяпан, который так ничего и не сообразил, даже не насторожился, списав поведение Ваноути на его возраст и пьянство. К тому же, кто еще может быть в услужении у кецаля? Конечно, и абориген в том числе. Это не возбранялось, а даже приветствовалось Ушмалем как признак улучшения отношения с местным населением. Только вот староват Ваноути для слуги, но это дело вкуса, подумал Майяпан. Какое мне дело до господских дел?
– Мы ему больше не нальем, – хихикнул Язаки, разряжая обстановку.
– Точно, господин, – согласился Майяпан. – Не нальем. Слышал, дед?
Ваноути хотел было еще раз возмутиться и даже по-черному выругаться и упомянуть куриное дерьмо, но на всякий случай промолчал. Не понял он еще всего, не сообразил, но почувствовал, что обстановка не располагает, и счел за благо проглотить обиду. Годы научили его, что бывают такие моменты в жизни, когда надо промолчать, он и промолчал.
Так они и добрались до «Хака» – притона, который находился в самом центре квартала каменотесов, в недостроенном склепе. Хозяева притона не знали, что под их ногами находится тайный лаз. Каково же было их удивление, когда плиты под их ногами раздвинулись, а из мрачного подземелья, откуда пахнуло настоящей могилой, появились три приведения, да еще и с ярким, как солнце, факелом. Ужас обуял завсегдатаев «Хака», и они вместе с хозяевами с криками:
– Симатта! Симатта! – бросились вон, падая и застревая в узком выходе.
А так как они бежали очень и очень быстро, то, конечно, поразливали различные благородные и неблагородные напитки.
У всех троих сразу зачесались носы. Майяпан, который давно крепился и даже совсем недавно дал себе очередной сто двадцать пятый зарок не пить, и тот не удержался – уж слишком соблазнительные запахи наполнили низкое, мрачное помещение с закопченными стенами. Умопомрачительно пахло свежим пивом, сакэ, заморским вином дикарей и самой разнообразной закуской, начиная от пахучих соусов из острого перца, вареных раков и заканчивая ребрышками со шкварками и маринованными в уксусе лягушками. Ваноути заревел от восторга. Язаки, разумеется, выдержал марку в предвкушении насыщения и всего лишь один раз подпрыгнул от избытка чувств. А вот Майяпан удивил всех, даже самого себя: он схватил с ближайшего стола огромную бутыль с заморским вином и одним махом опорожнил ее.
После этого всем стало весело. Ваноути все пытался потрогать остренькие рожки Майяпана, которые прятались в густых курчавых волосах, а Майяпан сдержанно, но гордо воротил морду в сторону и ругался непонятным словом: «Армагеддон!», от которого Язаки почему-то становилось страшно. Язаки же все выспрашивал и выспрашивал, правда, весьма осторожно. Чем занимается старший черт, какие у него обязанности, и кое-что по ходу. Он давно сообразил, что Майяпан принимает его за кого-то другого, даже не за арабуру, а за гораздо более важного господина. Спросить напрямую означало выдать себя с головой. Спросить окольным путем тоже не получалось. И хотя на поясе у Язаки висел самый что ни на есть настоящий огненный катана, он чувствовал себя неуверенно, но не подавал вида. Хитрым был Язаки. Под влиянием этого чувства он даже в какой-то момент перестал пить и обнаружил удивительную вещь: оказалось, что наблюдать за пьяными приятелями весьма и весьма интересно. После трех кувшинов не очень хорошего сакэ Ваноути стал убеждать Майяпана быть проще и вообще не валять дурака. Вначале Майяпан сторонился и даже отвечал нагловато, в смысле, что гусь свинье не товарищ, и так далее, но и он в конце концов сдался под натиском крепких напитков. Особенно Майяпану нравилось дорогие заморские вина. Были они похлеще сакэ, и Майяпана с восторгом думал: «Живут же люди!» Ему еще ни разу не приходилось бывать в Европе, и он завидовал ее обитателям. Он разделся по пояс, потому что стало жарко, и все увидели с кем имеют дело. Сложен Майяпан был по-богатырски. Огромные руки и широкие плечи с горой тугих мускулов любого могли заставить уважать Майяпана. Но только не Ваноути. Он лез обниматься, и они даже троекратно облобызались и поклялись в вечной дружбе.
Язаки не участвовал в их братании, а переваривал то, что услышал от старшего черта Майяпана.
Оказалось, что арабуру прилетели на воздушных лодках. Правда, Майяпана называл их как-то по-другому, но Язаки перевел именно так – воздушные лодки, парусники, а точнее – летающие джонки. Ну да, как еще можно было назвать то, что летает? Летающая джонка! Никак иначе. Язаки даже самому понравилось, однако он не подал вида, что ему такое название в диковинку, и правильно сделал. Зато Майяпан проболтался о планах завоевания Нихон. Спрашивал у Язаки, когда же прибудет следующая партия арабуру – уж очень хочется домой. О доме самого Майяпана Язаки побоялся расспрашивать, чтобы не попасть впросак, зато совершенно случайно разузнал о планах по переселению. Оказывается, черти разведывали обстановку и помогали арабуру заселять страну. Фиг вам всем, подумал Язаки. Как же, заселили! Этими, голопузыми! А еще понял Язаки, что черти эти у самых кецалей что-то вроде ниндзюцу для разведки. Сплошь черные нелюди. Если бы Язаки еще знал о существовании песиголовцев, он бы вообще пришел к выводу, что на его бедную страну обрушились все мыслимые и немыслимые беды. Но о существовании песиголовцев он даже не догадывался и не имел понятия, что очень скоро столкнется с одним из них.
Пока он обдумывал все услышанное, Майяпан, как ни странно, успел напиться. Дед Ваноути не напился, а этот напился. Стал размахивать руками, буйствовать, кричать, что он самый старший и самый грозный черт. Пару раз случайно задел Ваноути так, что тот волчком отлетал в ближайший угол, но возвращался и с восхищенным обожанием глядел на Майяпана.
– Ова! Ова! – твердил он, и они снова пили.
Наконец старший черт Майяпан выкрикнул страшное слово:
– Армагеддон! – опрокинулся на спину и захрапел.
Ваноути возгордился:
– Слабы они против нас! Слабы – пить не умеют!
– А ты умеешь? – насмешливо спросил Язаки, который к этому времени уже окончательно протрезвел и прикидывал, как бы им побыстрее отсюда убраться. Плохое было место. Ненадежное. Как меня сюда занесло? – с удивлением подумал он, рассматривая закопченные стены. Каким боком? Ничего не помню. Пить надо чаще! Ведь мы куда шли? Мы тихо и спокойно шли к капитану Го-Данго. Значит, нам надо на Слияние. Так какого черта, спрашивается?!
– Я умею! – выпятил сухонькую грудь Ваноути и полез выяснять, что случилось с его другом, а потом как завопит:
– Он мертв! Кто-то украл его дыхание!
– Иди ты! – только и успел выказать свое мнение Язаки.
За этим занятие и застали их возмущенные обитатели квартала каменотесов. Вначале они очень испугались и бежали, не разбирая дороги, до границы квартала. Там они долго приходили в себя, вытирая пот, и все поглядывали, нет ли погони.
– Вот куриное дерьмо! – говорили они.
– Я одного видел. Огромного, как императорский дворец, – рассказывал кто-то.
– А я другого, с жалом вместо языка, – вторил еще кто-то.
– Нет, жала у него не было, у него был волшебный катана, – возражал третий.
– Да, да! Факел, факел! И нагината!
– А еще…
– Тихо! – повысил голос самый главный содержатель притона, заросший, как медведь, и не стриженный много лет. – На разведку надо идти…
– Вот ты и иди! – посоветовали ему, сплевывая от нахальства. – Твой притон, ты и иди!
– Я-то пойду, – смело ответил хозяин притона «Уда», что значит «прекрасный». – Я-то пойду, но ведь и вы потом захотите опохмелиться?
– Это верно, – подумав, согласился за всех самый умный завсегдатай. – Мы как-то не подумали. Извини. Говори, что делать? Оро?!
– Подкрадемся и кинемся все разом, – хозяин харчевни показал, как это надо сделать.
Поверили, но все еще сомневались:
– А если они кого из нас зашибут? Вон у них какой здоровяк!
– Ты что, хонки боишься? – устыдили его.
– Да нет, не боюсь, но остерегаюсь. Хонки, они ведь разные бывают.
– Хонки теперь все наши. Не дрефь! Они теперь только арабуру пугают, а своих не трогают.
– Так чего же они кричали?
Недоуменно пожимали плечами – мол, чего только на белом свете ни бывает.
– Я недалеко отсюда давеча видел песиголовца, – начал один. – Он что, тоже из наших?
– А кто его знает?
– Ну идем, что ли?! – гнул свое хозяин харчевни, размахивая для острастки погнутым вакидзаси.
– Ты погоди, я не досказал,
– Ну, говори!
– Этот песиголовец человечину жрал.
– Да ты что?!
– Клянусь здоровьем моего господина!
– Ова! Ова!
– Оро?! Оро?!
– Да, это серьезно.
– Очень серьезно.
– Погибнем за жалкие три бу.
– Это точно…
Тяжело вздыхали. Снова расселись на развалинах, чтобы обсудить свежую новость.
– Что, прямо вот так и жрал?
– А ты давно видел Оки-скотника?
– Да, почитай, дней десять.
– Так это был он!
– Ну ты даешь?! А что ж ты молчал?!
– Да забыл по пьянке, что б ей!..
Кто-то подтвердил:
– Он не просыхает целую сэкки.
– Зря вы так переживаете. Люди каждый день помирают, – успокоил хозяин харчевни.
– Да иди ты! – послали его и даже отвернулись в знак презрения.
– Я бы этого песиголовца голыми руками задушил! – пообещал кто-то и тяжело вздохнул.
– А мы бы зубами загрызли! – поддакнули сгоряча.
– Ну что будем делать-то? – покрутили сразу трое носами.
Их поняли буквально:
– Как обычно – выпьем и подумаем.
– Да, без пива здесь не обойтись…
– И без сакэ тоже…
Все почему-то с надеждой посмотрели на хозяина харчевни.
– Ну что, идем?! – он снова завел старую песню, но теперь не так уверенно.
– Да погоди ты! – махнули на него рукой. – У нас дела.
– Знаю я ваши дела – боитесь! – наступал хозяина харчевни.
– Ничего мы не боимся! – ответили ему грубо. – Просто не хотим рисковать.
– Ладно. Ставлю всем бочку сакэ.
Почесали затылки:
– За такое дело бочки мало. А если кого-то из нас убьют?
Подтвердили:
– Харчевню отбить, это серьезное дело. Это не в храм сходить. Они там, наверное, все уже повыпили.
Хозяин харчевни заскрипел зубами:
– Ладно! Две бочки! – и с огорчением махнул погнутым вакидзаси.
– О! – обрадовались. – Это другой разговор. Только сразу надо кидаться, чтобы они ничего не поняли.
– С разных сторон. А то если опомнятся, пиши пропало.
– Не опомнятся, – подбадривал всех хозяин харчевни. – А если и опомнятся? У нас вот что есть! – и со свистом рубил воздух гнутым вакидзаси.
Кто-то с сомнением посмотрел на негодное оружие, но промолчал, зато все достали кривые индийские ножи и разные кастеты. И отправились назад. Страшно было до колик в животе, но шли. Правда, дошла ровно половина храбрецов, но и этого хватило.
Стали они заглядывать во все щели и увидали следующую картину. Огромный белотелый демон валялся пьяный, а сухонький чаморошный дедок причитал над ним, как над покойником. Третий демон сидел отрешенно и потягивал пиво.
– Первый раз вижу, чтобы демоны пили, как скорняки, – прошептал кто-то.
– Значит, это не демоны, – догадался хозяина харчевни.
– А раз не демоны, то чего мы здесь стоим?! – расхрабрились они и бросились в атаку, подталкивая друг друга в спины.
* * *
Чудные были эти мгновения. Больше Натабура в своей жизни ничего подобного не испытывал и ни разу не летал. Но и одного раза хватило, чтобы желудок пару раз вывернуло наизнанку, хотя он был и пустым уже целую луну.
Увидел он с высоты птичьего полета и океан по обе стороны, и маленькую горку – вулкан Фудзияма с дымком, и голубые реки, и черные пропасти – кахи, которые в народе назывались скалистыми воротами, в которых люди прятались в лихие годы. Все это ему очень понравилось, но не понравилось летать. А учителю Акинобу хоть бы что: знай себе, кричал от восторга и размахивал руками, приглашая к веселью. Натабура хотел крикнуть: «Бу-коросу!», да передумал и решил пройтись по твердой земле, а не парить в ненадежной синеве. Как только он об этом подумал, они с учителем Акинобу стали опускаться. Было ли это совпадением, или сила сутр закончилась, никто из них ничего не понял. Только опустились они туда же, откуда и улетели – в столицу Мира. И не куда-нибудь, а прямо во двор дома, где их ждали друзья: Афра, Баттусай и Митиёри. Цепи мгновенно опали, мало того, он тут же рассыпались в прах, превратились в ржавчину, словно только и ждали этого момента. И густая трава выросла там, где они лежали, похожие на рыжих змей.
Радости не было предела. Афра прыгал и норовил лизнуть Натабуру в губы. Баттусай орал:
– О Дух, сияющий в небе!
Даже Митиёри, забыв о Ваноути, тоже кричал:
– Ова! Ова!
Один Баттусай, недаром что слыл синоби-мэцукэ, вовремя крикнул:
– Данконы!
Бесконечное напряжение, в котором они все находились все эти дни, спасло им жизнь – все среагировали очень быстро, и прежде чем три десятка стрел нашли своих жертв, попрятались за различными укрытиями: за повозкой, за поленицей, за деревьями. Поэтому никто не пострадал, только Афра получил стрелу в хвост, потому что не успел его поджать под себя. Но он перекусил и в мгновении ока выдернул стрелу из раны.
А потом они побежали. Натабура на ходу прилаживал кусанаги за плечи, а на шее у него уже вовсю болтался радостный годзука, который сам, впрочем, как и кусанаги, прыгнул в руки. Оказывается, все это время они находились здесь, в доме, где хоронились Баттусай, Афра, Митиёри и генерал Го-Тоба, который покинул укрытие, чтобы в конце концов превратиться в арара – самого главного демона ужаса. Стоит ли упоминать, что Акинобу также самым волшебным способом получил свой белый посох из корейского дуба, в котором прятался стальной клинок.
Дом ювелира Хата Кансукэ стоял не на центральной улице, как у большинства зажиточных представителей этой солидной профессии, а в глубине квартала, к нему вели узкие мрачные переулки, по которым к реке Ёда стекала грязная вода. Прохожие пробирались к своим домам, утопая по щиколотку в нечистотах. К тому же верхняя часть квартала располагалась в предгорье, и улицы были крутыми, а после непогоды – скользкими и трудно проходимыми. В этом был большой плюс, ибо Хата Кансукэ занимался контрабандой, и ему не нужно было афишировать свой бизнес. Для прикрытия он держал лавку в центре города, недалеко от базара Сисява, рядом с аллеей пихт и Поднебесной площадью. В этой лавке он продавал то, что разрешали власти: изделия из золота и серебра, а также поделки из кожи, бархата, парчи и моржовой кости, оружие варваров из Европы, которое попадало бог весть какими судьбами в Нихон, безделицы варваров оттуда же, применение которым никто не мог найти, как то: сломанные часы, табакерки, чесальные палочки, блохоловки, астролябии, секстанты, негодные пистолеты, аркебуза и даже компас без стрелки.
Все эти вещи мало кого интересовали, разве что любителей иноземных диковинок, однако они придавали лавке вес и значительность в глазах покупателей. Большие же дела творились в другом месте – в подвале жилого дома Хата Кансукэ. Через руки ювелира в страну попадали драгоценные камни из Ая. В основном изумруды, бриллианты, аметисты. Практически, вся торговля камнями с западного побережья принадлежала никому неизвестному Хата Кансукэ, который всегда действовал через подставных доверенных лиц. Такие же лица представляли его интересы в Ая и Чосон. И при регенте, и еще до регента Хата Кансукэ жил припеваючи. Но когда между императором Мангобэй и регентом Ходзё Дога началась борьба, к Хата Кансукэ пришли. Было это ночью, и смышленый Хата Кансукэ, как предвидел – отослал семью еще загодя в далекую приморскую деревню к родственникам. Это позволило ему маневрировать. Явились, конечно, за деньгами. Пришлось отдать все, что было в доме и в двух потаенных места, о которых знали лишь очень близкие люди. Хата Кансукэ заподозрил своего городского управляющего, который пропал накануне. Собственно, после этого Хата Кансукэ и заволновался и отослал семью, а сам остался, выжидая. И дождался-таки. Для вида Хата Кансукэ сдался не сразу. Он даже позволил себе такую роскошь, как пару сломанных пальцев, не считая синяков и шишек. И вроде бы от страха и боли показал, где лежат золотые рё и камни. Если бы стражники во главе к Макаром Такугава знали, что еще за год того, как поссорились император и регент, ювелир вывез в тайные места два воза золота и драгоценных камней, а еще столько же переправил в не очень далекий Чосон, где у Хата Кансукэ был дворец и где его знали совсем под другим именем, они не дали бы Хата Кансукэ никаких шансов не то чтобы что-то утаить, а просто остаться в живых. Они бы заставили его вспомнить каждый день из последних пятнадцати лет. Это было бы очень жестокая пытка, потому что у стражников и времени, и терпения было предостаточно. Как ни странно, Хата Кансукэ спас длинный язык: он умел рассказывать все что угодно, но не то, что надо, и находил к каждому человеку отдельный подход. Городской управляющий знал ровно столько, сколько должен был знать, чтобы у него создалась картина всезнания. А это было иллюзией, туманом, который умел напускать Хата Кансукэ.
Наутро его уже не было в столице Мира. Удобно устроившись в паланкине и нянча покалеченную руку, но нисколько от этого не расстраиваясь, он отправился в сторону моря, изображая насмерть перепуганного человека. Химицу сосики донесла начальнику городской стражи Макару Такугава, что Хата Кансукэ перепугался и «едва унес ноги», что вполне всех устраивало, ибо это позволяло избежать ненужных слухов и кривотолков среди горожан, а также позволяло надеяться, что об этом случае император вообще может не узнать, а если и узнает, то будет уже слишком поздно. Дело в том, что деньги были нужны регенту для приобретения войска глиняных истуканов – хирака и ганива, которых возили из древних гробниц императоров страны Ая. Через два дня Хата Кансукэ уже был в Чосоне и зажил там спокойной жизнью. На всякий случай он оставил охранять дом старого-престарого слугу с сыном. Он еще надеялся вернуться, но время шло, а события на родине приняли совершенно невероятный оборот, да и в новой стране у Хата Кансукэ появились новые дела. И постепенно он стал забыть Нихон. Но речь в данном случае не об этом – не о дальнейшей жизни никому неизвестного ювелира по имени Хата Кансукэ.
Когда в страну пришли арабуру, сын старого слуги погиб, а отец умер от горя, так и не узнав самого главного – что сын его принадлежал к одному из кланов ниндзюцу, точнее, «к тем, кто крадется в ночи». А убили его случайно, днем, когда он этого вовсе не ожидал – стрела, пущенная рядовым корзинщиком, попала ему сзади в шею. Он умер мгновенно. С Баттусаем же он дружил много лет, и несколько раз Баттусай на правах друга ночевал в огромном пустом доме, поэтому-то он и привел сюда своих спутников. Убежище было надежным, и о нем никто не знал. На всякий случай они поселились не в каменном доме, а в летнем, который стоял в саду, укрытый от взглядов густыми кронами деревьев. Вот почему Бугэй опростоволосился, хотя у него была информация, что в доме ювелира что-то происходит. Но, во-первых, Бугэй не знал всей предыстории, а во-вторых, он, конечно, не был знаком ни с Макаром Такугава, ни с его преемником – Досё, ни даже со следующим начальником городской стражи, имя которого в истории не сохранилось. Если бы он знал хотя бы кого-нибудь из них, то обязательно что-то сообразил бы о доме ювелира, а сопоставив факты, действовал бы быстрее и добился бы нужных результатов. Но он действовал вслепую. Да и честно говоря, времени на раздумья у него не было – ему надо было любыми способами и как можно быстрее оправдаться в глазах императора Кан-Чи, поэтому он успел взять с собой только тех кэбииси, которые оказались под рукой. Они следили за улетевшими мятежниками государственной тюрьмы Тайка, пока мятежники не растаяли в небесной синеве, и уже собрались было в унынии и печали разбрестись по казармам, дабы принять, как должное, императорские кары. А Бугэй всерьез обдумывал, в какую бы сторону унести ноги, чтобы, с одной стороны, не попасть к мятежникам, действовавшим в провинциях, а с другой, не угодить в лапы арабуру, как вдруг кэбииси, завопив и заулюлюкав во все горло, стали показывать на небо. Бугэй с большущим облегчением увидел, как пленники, сбежавшие из-под самого носа, как ни в чем не бывало опускаются на территорию города.
– Хватайте их! Хватайте! – командовал Бугэй, с трудом перелезая через стену. Мешал живот и одышка. – Хватайте, ахо!
Он так спешил, что не дал своим людям прицелиться.
– Стреляйте же! Стреляйте быстрее! – кричал он, хватаясь за пухлую грудь.
К тому же их руки дрожали, потому что кэбииси побаивались беглецов, которых назвали архатами. А с архатами, как известно, шутки плохи. Поговаривали, что у тех, кто по ним стреляет, отсыхают руки и прочие члены, а головы – так те просто отваливаются, как сучки на столетнем дубе. Если бы не Бугэй, все давным-давно разбежались бы. С другой стороны, подберись они ближе, последствия залпа для беглецов оказались бы плачевными. В принципе, кэбииси могли и не спешить, а окружить беглецов или даже послать за подмогой, чтобы действовать наверняка. Но Бугэй был перепуган не меньше стражников и поэтому торопил их, и случилось то, что случилось. Поляна перед летним домом мгновенно опустела. И хотя кэбииси все обыскали, но кроме сломанной окровавленной стрелы, ничего не нашли. Тогда они, подгоняемые Бугэй, которому уже нечего было терять, устремились в погоню. Впрочем, здесь они были не так успешны, и не потому что первые три кэбииси, по неосторожности сунувшиеся во двор следующего дома, были тут же зарублены Акинобу и Натабурой, а потому что действовали вяло и при первом же удобном случае пытались уклоняться от своих обязанностей и спрятаться в кустах.
Хотя Бугэй узнал и Афра, и Баттусая и даже подумал, что на этом можно сыграть, он уже прощался и с карьерой, и с жизнью – его кэбииси, как бараны, столпились перед узким проходом во двор следующего дома и не хотели идти вперед: тропинку загораживали три трупа в луже крови. Впрочем, ни учителя Акинобу, ни Натабуры, ни Афра, который всегда желал быть рядом с хозяином, к этому времени там уже не было. Так вот, Бугэй уже прощался с жизнью, когда с той стороны, куда убежали мятежники, послышались крики и звуки битвы. В свою очередь, Акинобу, Натабура и Афра нагнали своих в тот момент, когда они нос к носу столкнулись с отрядом корзинщиков, лишь трое из которых были вооружены мшаго. Остальные – нагинатами и катана. А если учесть, что бойцы из корзинщиков были никакие, то силы оказались приблизительно равными. Вот где пригодилось воинское умение учителя Акинобу, Натабуры и Баттусая.
Сражение произошло на крохотной площади, на которой сходились пять кварталов и разбегались пять улиц. Площадь называлась Ступенчатой, потому что состояла из трех длинных уступов. Беглецы двигались сверху, а отряд корзинщиков во главе с арабуру в чине лейтенанта – снизу из города. Корзинщиков послал первый великий министр Дадзёкан. Так называли рядовых арабуру, которые носили свой скарб и скарб офицеров в плетеных корзинах. Только корзинщики были направлены в такие районы, где беглецы не могли появиться. Это было сделано первым великим министром Дадзёкан для очистки совести и для того, чтобы охватить весь город.
Беглецам осталось всего-то миновать площадь, свернуть на третью улицу справа, ведущую к реке Ёда, и по ней попасть на Слияние, когда произошла стычка. Дома в этом предгорном районе столицы Мира были из камня, двух-трех ярусными, а в окнах блестело настоящее стекло.
Один из корзинщиков, который числился слугой у брата самого императора Чачича, а теперь стал десятником, был преисполнен решимости схватить улетевших мятежников. По причине непонимания он презирал архатов, как и остальное население Нихон, однако при виде Натабуры его все же бросило в дрожь. Он невольно вспомнил, при каких обстоятельствах погиб его господин, и обстоятельства эти показались ему сродни колдовству. Лично ему жизнь спасла только лошадь, которая шарахнулась в сторону и понесла по полю. У него до сих пор не укладывалось в голове, как можно какой-то железкой, хоть и очень остро заточенной, противостоять оружию кецалей. Эта заминка стоила его господину жизни. Не успел он и глазом моргнуть, как Натабура, который был до этого мгновения не меньше чем в одном тане от него, самым невероятным образом преодолел все три огромные ступени, очутился совсем близко, и его грозный взгляд, а еще больше голубой кусанаги, парализовали руки и ноги корзинщика. От страха он даже не успел привести мшаго в боевое положение. А если бы даже и успел, то чувствовал, что не может поднять руку. Честно говоря, он боялся этого оружия господ, которое плавило всех и вся. По правилам, лезвие мшаго полагалось активировать лишь при виде противника, не только для того, чтобы как можно дольше сохранить ту энергию, которая скрывалась в рукояти, но и для того, чтобы по неосторожности не задеть световым лучом кого-то из своих. В общем, какие бы мысли ни владели корзинщиком, он умер прежде, чем опустил руку к поясу, где висел мшаго. Натабура ударил его в шею и тут же взлетел, используя старый испытанный принцип хаябуса. Катана корзинщика всего лишь срезал подошву его сандалии на левой ноге.
Баттусай же в свою очередь всеми силами старался подстраховать Натабуру, хотя против него выступил другой корзинщик с мшаго. С ужасным звуком, похожим на гудение гнезда шершней, сверкнул луч мшаго, но недаром Баттусай слыл лучшим из лучших синоби-мэцукэ школы Кожаиба. За мгновение до удара он сделался тенью, на которую луч мшаго не оказал никакого воздействия. Со стороны Баттусая это было большим риском, ибо он не знал в полной мере свойств мшаго. Но Баттусай рискнул и не ошибся – он выиграл этот поединок, перебил корзинщику горло с помощью тэкко. Мшаго, упав на мостовую и, вращаясь по инерции, покалечил много корзинщиков. Их-то крики и услышал Бугэй.
Акинобу действовал менее успешно. Пробиваясь к третьему корзинщику, владеющему мшаго, он потратил время, и хотя от его руки пало много рядовых корзинщиков, а еще больше было ранено, Акинобу тоже пришлось применить хаябуса – как самое простое решение в бою. Он взлетел, и десятки лезвий нагинат и катана сопроводили его движение, и он уже не мог пробиться сквозь их лес, чтобы поразить третьего корзинщика с мшаго. Да и сам корзинщик не проявлял особого боевого духа, а старался как можно быстрее убраться с поля боя, понимая, что он столкнулся с опытными бойцами, которые рано или поздно всех их перебьют. Возможно даже, что из всех корзинщиков этот оказался самым умным и дальновидным. Ощетинясь нагинатами, воины медленно попятились к центру города. К ним невозможно было подступиться ни сверху, ни с боков. В этот момент и застал их отряд Бугэй. На это раз Бугэй действовал хитрее, не кричал и не подталкивал своих солдат. А велел подкрасться и напасть внезапно. Его стражники не могли применить луки без того, чтобы не поразить своих, что чрезвычайно уменьшило боевую эффективность, зато вместе с корзинщиками они получили численный перевес.
Афра успел предупредить об опасности. Он залаял и взлетел, неся на себе Митиёри. На его счастье, стрелы, пущенные в них, растаяли в голубом небе. Афра было тяжело лететь. Они с Митиёри опустился на ближайшую крышу, и, высунувшись из-за ее конька, наблюдали за сражением, не в силах ничем помочь своим.
Неизвестно, как сложилась бы ситуация, если бы к моменту появления кэбииси – городской стражи, Акинобу, Натабура и Баттусай не пробились бы на третью улицу справа, узкую, где могли лишь разминуться два человека, темную, словно ущелье, и извилистую, как ручей в горном лесу. Здесь никогда не было ни каменной мостовой, ни водостоков, и под ногами зачавкала грязь. Соломенные стрехи нависали так низко, что мешали бежать, а солнечный свет едва освещал дорогу.
Они преодолели почти треть пути к реке, когда им вслед полетели стрелы: «Шу-у-у…шу-у-у…» От этого звука душа уходила в пятки. Стрелы ударяли в стены домов: «Тук-тук, тук-тук!» и с шуршанием застревали в крышах.
Корзинщики, воодушевленные подмогой, попытались их преследовать, но Натабура, воспользовавшись преимуществом, убил самого смелого из них, и корзинщики, и кэбииси предпочли держаться на расстоянии. Вот тогда им и пригодились луки.
Как только запели первые стрелы, все трое тут же попрятались в укрытия: кто умудрился втиснуться в ниши, рядом с бронзовым Буддой и горящей свечой, кто разлегся за горкой мусора, прижавшись к стене. Баттусай вообще сумел зависнуть под стрехой – благо, что стрелки не разглядели его. После этого пришлось очень быстро перебегать от одного тупичка к другому.
Низкие стрехи домов не давала прицельно стрелять. Да преследователи не особенно спешили, потому что пошли на хитрость, послав часть кэбииси и корзинщиков в обход. Поэтому все их действия носили демонстративный характер. Впрочем, стоило кому-то из троих: Акинобу, Натабуре или Баттусаю совершить перебежку, как две-три стрелы летели вслед. Кэбииси и корзинщики действовали крайне осторожно, не приближаясь, однако и не давая всем троим оторваться слишком далеко. Но в одном из тупиков дом оказался на сваях.
– Натабура! – тихо позвал Акинобу.
Они как раз юркнули в следующий тупичок между домами, и Натабура прикрывал их. Позиция была неудобной не только для того, чтобы долго прятаться, но чтобы перебежать к своим. К тому же, похоже, его уже стерегли, потому что две стрелы воткнулись в стену напротив, и их древки еще дрожали. По крайней мере, корзинщики знали, где он прячется. Третья стрела расщепила доску перед его носом, когда он собрался выглянуть, и ее наконечник, пробив дерево, вылез наружу. Натабура потрогал его. Наконечник был теплым. Потом он услышал, как стражники перебегают переулок наискосок, чтобы им было удобнее стрелять, и кожей ощутил опасность. Конечно, они не сунулись бы в его тупичок, пока он не ранен, но могли удержать на выходе из него.
– Натабура! – снова позвал Акинобу.
О том, чтобы применить хаябуса, не могло быть и речи – слишком близко были расположены крыши. Да и как такового хаябуса у них сегодня не получалось. Высокий прыжок – иногда замедленный, иногда быстрый. Но только не классический хаябуса. Слишком долго они с учителем Акинобу не тренировались.
– Натабура!!! – в третий раз, уже не скрывая беспокойства, позвал учитель Акинобу.
Тогда он кувыркнулся через улицу, ощущая, как на излете поют стрелы: «Шу-у-у…шу-у-у…» и втыкаются в стены: «Тук-тук, тук-тук!» Прыгнул к противоположной стене, где в нише блестел Будда. И снова: «Шу-у-у…шу-у-у…» И снова: «Тук-тук, тук-тук!» Одна стрела прошила кимоно на спине. Он почувствовал, что ранен, окончательно сбив с толку лучников, кувыркнулся еще раз и оказался рядом со своими.
Оказалось, что они нашли-таки лазейку. Надо было всего лишь поднырнуть под фундамент, и они перебрались на соседнюю улицу, где их уже ждали Афра и Митиёри. Фундамент заметно просел, и Натабура пару раз задел его раненой лопаткой. Как только они собрались все вместе, Афра тут же начал оказывать знаки внимания – подпихивать руку и урчать, как кот, от удовольствия.
– Бежим! – крикнул Митиёри, с ревностью глядя на Афра, – я уже все разведал.
Здесь они и столкнулись с преследователями, которые пошли в обход. Но теперь преимущество было на стороне Акинобу, Натабуры и Баттусая – ведь ближний бой для самурая – все равно, что чашка сакэ перед обедом.
На свою беду Бугэй бежал впереди всех. То ли его в конце концов подвела судьба, то ли он просто обмишурился – не остановился вовремя, не прислушался к себе. Но ни огненный катана, ни два стражника с острыми нагинатами, оказавшиеся рядом с ним, не помогли ему. Стоит ли напоминать, что Бугэй никогда не был бойцом и никогда не занимался тем, чем занимались Акинобу, Натабура и Баттусай – всю жизнь они совершенствовались в искусстве фехтования. И хотя мшаго в его руках уравновесил шансы обеих сторон, ловкость и опыт самураев не имели себе равных.
Кэбииси во главе с Бугэй бежали в гору и запыхались. Однако Бугэй и не думал сбавлять темпа, ему нужно было как можно быстрее оправдаться в глазах императора Кан-Чи. Он гнал от себя мысли: о том, что не надо рвать пупок ради арабуру – это глупо, и о том, что за поворотом может быть засада. Эти мысли он самоуверенно проигнорировал, полагая, что судьба, как всегда, будет ему благоволить. Его больше заботили стрехи крыш, и он все время наклонял голову, оберегая глаза. В том месте, где две улицы сходились почти на берегу реки и где стояли низкие, убогие дома, окна в которых были заклеены желтой промасленной бумагой, в лучах вечернего солнца блестела маленькая площадь, размером с бу. Здесь-то он столкнулся с теми, кого преследовал. По правилам во время бега или в засаде мшаго не полагалось приводить в боевое положение. Во-первых, огненное лезвие было опасно для самих нападающих, а во-вторых, гудение мшаго выдавало засаду или скрытное приближение к врагу. Все это Бугэй проигнорировал с непонятной даже для самого себя беспечностью, поэтому Акинобу первым заметил Бугэй и спрятался за стену крайнего дома. Его появление перед Бугэй оказалось для того полной неожиданностью, и хотя он довольно уверенно рубанул световым лучом, но сделал это так, словно рубился катана, и, не имея ни малейшего представления, как надо правильно действовать мшаго, приложил слишком много сил, поэтому-то провалился. Даже если бы он попал в Акинобу, он бы все равно провалился – слишком сильными были замах и удар. Луч бордового цвета чиркнул по земле, от которой сразу же пошел пар, и Бугэй повел рукоятью снизу вверх, чтобы исправить положение, он было поздно – клинок Акинобу пробил Бугэй грудь и безошибочно нашел его сердце. В этот момент Бугэй почувствовал облегчение. Должно быть, он подспудно стремился к смерти, чтобы враз избавиться от всех тех грехов, которые поработили и управляли им. Вместе с хлынувшей кровью из Бугэй выскочила его черная душа, и люди, которые обычно не видели души умирающего человека, на этот раз разглядели черную-черную тень, очень похожую на Бугэй.
Так умер Бугэй, который при арабуру служил начальником городской стражи, но в душе так и остался поваром. Бугэй, который больше всего в жизни любил деньги, а потом оказалась – что и власть. Бугэй, который с легкостью предавал все тех, кто был рядом с ним. Его черная-черная душа с воем шарахнулась в горы подальше от тела, ибо она это тело ненавидела. В горах же ее уже поджидали духи и демоны, которые питались свежими душами умерших. Но всех-всех их опередил арара – демон генерала Го-Тоба. Он растолкал всех, расшвырял, недвусмысленно грозя своим мечом, и съел все, что можно было съесть, не оставив сородичам ни капли, ни кусочка новоиспеченной души. Таким образом, от Бугэй ничего не осталось. А вскоре о нем и позабыли, потому что история этой страны не желала запоминать имена предателей и негодяев.
Натабуре и Баттусай тоже выпала возможность во всей красе показать, на что они способны. Пять или шесть кэбииси упали, обливаясь кровью, на площади размером с бу, а остальные обратились в бегство. Путь к Слиянию был открыт.
Однако если бы Акинобу, Натабура и Баттусай знали, что там их ждет полное крушение всех их планов, они бы со всех ног бросились на помощь капитану Го-Данго. Впрочем, если бы они поспешили, то столкнулись бы с арабуру, а не их слугами, и исход битвы был бы предопределен. Но они, ничего не подозревая, обрадовано сбежали меж холмов, поросших бурьяном и чертополохом, к реке, посреди которой чернел Запретный остров. Желтое заходящее солнце отражалось в воде, мошкара клубилась меж ивами, и тихо плескались волны. На мгновение всем показалось, что ничего не случилось, что нет ни иканобори, ни арабуру, ни императора Кан-Чи, который сидел в двенадцатиярусной пирамиде Оль-Тахинэ и убивал народ, а есть только эта величественная река, несущая свои воды к далекому морю. Это чувство владело всеми до тех пор, пока они не разглядели в воде человеческие трупы.
– Все хватит! – сказал учитель Акинобу, заметив, что Баттусай и все остальные слишком долго плещутся. – Уходим! – и с непонятной тревогой посмотрел вверх на склон, ожидая, что вот-вот появятся преследователи. Но холмы были пустынны и тихи.
Должно быть, корзинщикам и кэбииси надоело умирать и они предпочли убраться восвояси. Странно, – подумал Акинобу. Неужели все-таки испугались? Он привык иметь дело с настойчивым противником, но в данном случае все вышло даже очень просто. Непонятная тревога овладела им. Казалось бы, надо радоваться – два шага, и они у капитана Го-Данго, а он насторожился. Может, это и был Мус, а он его не понял, поддавшись тягостному ощущению от вида покосившихся крыш заброшенных храмов, которые то там, то здесь проглядывали сквозь буйную зелень деревьев, или от вздувшихся трупов казненных самураев, плывущих по реке.
Все заметил учитель Акинобу, кроме одного – Натабура был ранен. Вначале он не подавал вида, но когда кровь стала капать на сандалию, то пришлось раздеться, чтобы Акинобу осмотрел рану. Стрела прошла вскользь, и рана оказалась неопасной.
Пока Акинобу возился с Натабурой, вовсе стемнело. Эта задержка и спасла им жизнь.
В прежние времена многочисленные огни храмов отражались в реке, теперь же в ней блестели лишь холодные звезды, да рябая лунная дорожка лежала поперек. Жара сменилась ночной прохладой, пели цикады, да иногда плескалась рыба. Город молчал, притаившись за речными холмами. Показалось бы, что его нет вовсе, если бы не слабый запах дыма, который приносил ветер – где-то готовили мясо да не углядели, и оно подгорело. Афра проснулся, отошел и долго внюхивался, поводя влажным черным носом, потом поднял лапу на кусты, вернулся и подпихнул мордой руку хозяину. Натабура посмотрел на него и решил, что пес что-то хочет сказать, он не может. Должно быть, голоден, решил он.
– Нет у меня еды, нет. Потерпи!
Афра в знак презрения оттого, что хозяин его не понял, напился из реки и, облизываясь, подошел и снова пихнул мордой.
– Ну и молодец, – похвалил Натабура. – Молодец!
Акинобу с Баттусаем шли впереди. Баттусай хорошо видел в темноте, но не знал дороги, и помогал Акинобу. Затем шел Митиёри, который клевал носом от усталости, от обилия впечатлений, но из упрямства даже не прилег и на кокой. А уж замыкающими были Натабура с Афра. И снова Афра повел себя странно – то прижимался к ноге, то убегал в темноту. Что-то его тревожило, но Натабура не сумел почувствовать тревогу пса. Афра даже не интересовали лягушки, которые при приближении замолкали, а потом прыгали в воду. Обычно Афра не упускал возможности погонять их.
Вначале тропинка бежала вдоль реки, потом стала забирать вверх, все выше и выше. Ноздри щекотали ночные запахи полыни, горячей летней пыли и тины. К ним добавлялся крепкий запах жареного мяса.
Афра снова убежал вперед и отсутствовал так долго, что Натабура уже стал волноваться. Вдруг его очень тихо позвал Акинобу. Вначале Натабура различил лишь столпившиеся фигуры.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Случилось, – сказал откуда-то снизу Баттусай.
Оказывается, он сидел чуть поодаль – в двух шагах. Блеснул его кастет – тэкко.
– Это кто-то из наших, – прошептал Митиёри и посторонился.
И пахло. Пахло так знакомо, что сразу невозможно было понять, чем именно, но явно не горелым мясом. Тогда Натабура шагнул к Баттусаю и все понял: в траве лежал труп самурая, которого убили мшаго. И тогда Натабуру едва не стошнило, хотя он не ел в течение всей луны.
– Кими мо, ками дзо! – прошептал он, отступая на тропинку, которая белела среди густой травы.
– Поэтому так и пахнет, – сказал Акинобу. – А я думаю, чего так пахнет?.. – и посмотрел наверх, туда, куда лежал их путь. Но берег Слияния был темен и безответен.
– Надо спешить, – сказал Натабура. – Может, еще успеем, – хотя понимал, что они уже безбожно опоздали.
– Чуял, ведь чуял, что что-то случится! – в сердцах воскликнул Акинобу.
Тотчас где-то совсем недалеко раздались гортанные голоса, и взлетела китайская ракета. Вернее, она была похожа на китайскую ракету, но слишком долго плыла в воздухе, освещая все вокруг желтым светом.
Все присели, словно их действительно можно было увидеть с холмов.
– Тихо! – прошептал Баттусай.
Ракета с шипением упала в реку за Запретным островом, осветив деревья и скалы, придав им напоследок сказочные очертания, как в театре теней Кабуки. Всем сделалось не по себе. Все, кроме Афра, невольно подумали о проделках хонки.
Арабуру пустили еще одну ракету, заспорили. Натабура уловил, что речь идет о каких-то мятежниках, и наступила темнота, а за ней и тишина. Потом долетел глухой звук, словно люди шли по тропинке и кто-то оступился.
– Ушли, что ли? – прошептал он, чувствуя, как Афра дышит ему в ухо.
– Ушли, ушли… – отозвался Митиёри. – Вверх по склону.
Митиёри по деревенской привычке с почтением относился к старшим и если высказывался, то только по делу.
– Кого-то же, наверное, оставили? – усомнился Баттусай. – Не может, чтобы не оставили?
Они еще подождали. Но были тихо и сонно. Река равнодушно катила воды, из-за тучи выглянула луна. Афра воспользовался случаем, завалился тут же рядом в траву и стал выкусывать у себя блох.
– Сделаем так, – прошептал Акинобу, – идем очень тихо, разговаривать нельзя, приготовьте ножи.
Теперь они поднимались очень медленно и осторожно. Было слышно только, как шелестят сухие стебли трав. Афра понял, что к чему, и уже не путался под ногами, а преданно и чинно бежал рядом.
Они поднимались все выше и выше. Ярко светила полная луна. Река уже блестела где-то далеко внизу. Холмы кончились, пошли уступы, и на одном из них, когда, казалось, что уже конец пути, что где-то здесь среди сосен и елей должна быть нужная пещера, наткнулись еще на один труп. Человек тоже был убит мшаго – пахло все тем же горелым мясом. Собственно, по этому запаху его и нашли. Афра постарался.
– Бакаяро! – выругался Баттусай. – Мы так никогда их не осилим!
Придумаем, зло подумал Натабура, мы обязательно что-нибудь придумаем. И осилим. Быть такого не может, чтобы не осилили. Наверняка есть средство, просто мы еще не догадались. Надо поговорить с Акинобу.
На поляне у входа в пещеру лежали два человека. На пороге – еще один с луком. Это могло означать только одно – капитана Го-Данго защищали до последнего вздоха. А если это так, то, значит, все пропало, и заговор, не успев созреть, рухнул.
Баттусай обшарил все окрест, вернулся и прошептал:
– Больше никого нет…
– Ну что будем делать? – спросил Акинобу, переворачивая лучника, чтобы посмотреть ему в лицо.
Он узнал его по затылку. Только у одного из его друзей был такой плоский затылок – у сотника Гэнго, который когда-то был лучшим лучником в отряде капитана Го-Данго.
– Прости, друг, – прошептал Акинобу, – что мы пришли слишком поздно.
Он подумал, что раз Гэнго с его луком не смог поразить ни одного арабуру, то дела дрянь. А может быть, он все же кого-то из них убил? – с надеждой подумал Акинобу.
Они сели в круг на корточки, готовые при малейшей опасности вскочить на ноги и схватиться за оружие.
– С рассветом все равно надо уходить, – высказал здравую мысль Натабура.
– Да, они обязательно вернутся, – согласился Баттусай.
– Утащили своих, – убежденно произнес Митиёри.
– Хорошо бы… – вздохнул Натабура.
– А что если кого-то оставить? – предложил Акинобу. – Ведь сюда кто-то приходит из наших.
– Я бы вообще пока убрался из города, – высказал Баттусай здравую мысль.
– Это правильно, – согласился Акинобу. – Но, с другой стороны, сюда кто-то обязательно должен вернуться. Ведь не сидели они здесь все это время, сложа рукава.
– Не сидели, – согласился Натабура, – это правильно. Сэйса, давайте, я останусь?
– Хорошо, – почему-то не сразу согласился Акинобу. – Надо еще подумать. Ты слишком долго не ел и к тому же ранен, – сказал он.
И действительно, при упоминании о еде в желудке Натабуры неприятно засосало, и он ощутил приступ слабости: то ли кончалось действие сутр, то ли пришло время поесть.
Вдруг Митиёри, который почтительно сидел поодаль, не смея вмешиваться в разговоры старших, горячо зашептал:
– Учитель, учитель!.. Там кто-то есть…
Они тотчас попрятались кто куда и замерли, как сурки в норах. Только после этого Натабура уловил неясные звуки и удивился – подросток слышал лучше всех их вместе взятых.
В пещере кто-то зашуршал. Может, барсук, подумал Натабура. Или медведь? Нет, не может быть. Откуда в пещере барсук, а тем более медведь? Афра не реагировал, хотя был охоч на всякого зверя. Однако и Афра заворчал, но не так, когда чувствовал живность, а совершенно по-другому. Более нервно, что ли? Стало быть, это человек, догадался Натабура. Ну, это мы сейчас проверим!
– Тихо… – прошептал он в ухо другу, и они вдвоем, храбрясь, подступили к ветхой двери.
Дверь скрипнула и приоткрылась. В щелочке забелело лицо. Человек долго прислушивался к звукам ночи. То, что это не капитан Го-Данго, Натабура сообразил сразу – слишком мелким был человек. Мелким и осторожным. Он бочком выскользнул из пещеры и запричитал над одним из убитых.
Тогда-то Натабура бросился на него, прижал коленом к земле и прошептал:
– Тихо, свои…
И пока к ним подбегали Акинобу и Баттусай, Афра во всю кусал ноги маленькому человеку, который брыкался, как теленок.
– Кто ты? – спросил Акинобу, отгоняя Афра.
Баттусай юркнул в пещеру. Но и так было ясно, что там больше никого нет.
– Пусто, – сообщил Баттусай через кокой.
За это время выяснилось следующее: можно было догадаться, что капитан Го-Данго жив и здоров и находится где-то недалеко, иначе бы человек не вертелся здесь. Однако человек, который назвал себя Гэндзабуро, не торопился сообщить, где именно. И вообще, он держался очень мужественно, и Акинобу понял, что тот готов умереть за своего господина.
– Ты думаешь, мы кто? – спросил Акинобу, отпуская его.
– Люди, – дипломатично ответил Гэндзабуро.
– Какие люди?! – возмутился Баттусай. – Ты чего нам голову морочишь? Мы друзья твоего господина.
– Я не знаю никакого господина. Я один здесь живу.
– Ну да, – согласился Акинобу и выразительно глянул на Баттусая, чтобы он не пугал Гэндзабуро. – Вот что, тебе капитан говорил что-нибудь о Натабуре?
– Натабуре? – переспросил Гэндзабуро, чтобы выиграть время.
– Ну да, – терпеливо подтвердил Акинобу. – Или об Акинобу?
– Не знаю никакого Акинобу и Натабуру тоже!
– Вот он, – Акинобу показал на Натабуру.
– Я его не знал, – гнул свое Гэндзабуро, даже не взглянув в сторону Натабуры.
– А о собаке?
– Какой собаке?
– О медвежьем тэнгу, тикусёмо! – снова не удержался Баттусай.
– О медвежьем?..
– Ну?!
– Который мне ноги покусал?
– Тот, который покусал…
– Говорил… – с еще большей настороженностью отозвался Гэндзабуро, как-то странно вертя головой.
Натабура насторожился, потому что уловил желание Гэндзабуро сбежать в ближайшие кусты.
– Стой! – он поймал его за пятку в последний момент и, хотя получил удар ногой в лицо, все же удержал Гэндзабуро.
Акинобу и Баттусай долго очищали глаза от песка, который швырнул им в лицо ловкий Гэндзабуро. Баттусай при этом ругался самым черными словами:
– Ах, ты симатта! Ах, ты куриное дерьмо!
– Можете меня убить! – твердо произнес Гэндзабуро и сложил руки на груди. – Я больше ничего не скажу!
– Не говори, – согласился Натабура. – Только капитан Го-Данго давно нас ждет. Он вызвал нас с острова Миядзима. Вот мы и пришли.
Гэндзабуро лишь неопределенно пожал плечами и гордо отвернулся. Тогда Натабура сказал:
– У твоего господина шрам через правую часть лица. Веко разрублено. Волосы у него рыжие, а сам он такой огромный, что не всякая лошадь снесет его. Его жену зовут Тамуэ-сан. Цвет волос у нее рыжий. Его сын – Каймон. Он тоже рыжий. Ну? – просительно добавил он.
– А зачем вы пришли?! – с подозрением спросил тогда Гэндзабуро.
– Кими мо, ками дзо! – не выдержал Натабура. – Сколько можно пытать?!
– Хватит валять дурака! – снова не удержался Баттусай и даже замахнулся. В руке его блеснул тэкко. – Веди нас к своему господину!
– Мы пришли затем, чтобы участвовать в восстании, – снова набрался терпения Натабура, невольно загораживая Гэндзабуро от Баттусая.
– Хорошо, – неожиданно согласился Гэндзабуро. – Я отведу вас. Я узнал его, – он показал на Афра. – Мой господин рассказывал о летающей собаке. А о вас не рассказывал.
– Ладно, – с облегчением кивнул Натабура. – Веди. Только не сбеги.
– Не сбегу… о вас он тоже один раз говорил, – признался Гэндзабуро. – Мол, деретесь, как Бог, мечом. Один раз его по пьянке тоже задели.
– Ну, положим, не по пьянке, – заметил Натабура и вспомнил ночной бой, в котором капитан Го-Данго разворотил полдома, пока его не угомонили.
– Так что ж ты нас пытаешь?! – удивился Акинобу.
– Мало ли что… – жалобно шмыгнул носом Гэндзабуро, – я вас не знаю, может, вы, цукасано гэ.
– Ты что, думаешь, что мы предатели? – возмутился Баттусай. – Ах ты, гад!
– Мой господин болен. Ему покой нужен, – с жалостливыми нотками в голосе добавил Гэндзабуро.
– Вот мы и вылечим твоего господина, – с облегчением поднялся Акинобу. – Пойдем, а то светает.
Действительно, небо на востоке из черного превратилось с темно-голубое, а река на Слиянии, напротив, потемнела и, казалось, стала шире, хотя куда уже шире – противоположного берега видно не было, только в отдалении чернели скалы Запретного острова, поросшего редкими соснами.
– Хозяин меня послал проверить, может, кто живой остался, – наконец объяснил Гэндзабуро, когда они ступили под низкий свод пещеры.
Из ниши в стене он достал толстую свечу, зажег ее, и они пошли куда-то вглубь берега. Миновали ряд разгромленных келий, скудные пожитки и утварь которых арабуру выкинули наружу.
– Конечно, он упоминал и о великом учителе, – признался Гэндзабуро.
– А что ж ты молчал? Кими мо, ками дзо! – возмутился Натабура, наконец разглядев лицо Гэндзабуро.
Он походил на рано состарившегося подростка. Только черные волосы говорили о его настоящем возрасте.
– Мне велено было только посмотреть. А о вас он ничего не говорил.
– Узнаю капитана.
– Он всегда бдит, – похвастался Гэндзабуро.
– Может, он устал ждать?
– Может, и устал, – покорно согласился Гэндзабуро.
В нишах лежали мумии монахов – маленькие, почерневшие, со сложенными руками, похожими на гусиные лапки. Кое-где горели вечные лампады.
Когда по расчетам Натабуры они углубились в берег примерно на расстояние один сато, белый известняк сменился черным камнем. И они ступили под огромный свод подземного храма. В центре возвышалась статуя Будды. Похоже, арабуру сюда не добрались, потому что в крохотных нишах тоже горели свечи и пахло благовонными палочками.
Гэндзабуро поколдовал в углу храма, и вдруг Будда сдвинулся с места, а под ними открылся ход с лестницей, оттуда тянуло запахом реки.
Назад: Глава 4. Пленение и побег
Дальше: Глава 6. Самая большая тайна Нихон