Мимо протрусил бигль на длинном поводке. Подняв ногу, он бесцеремонно пометил край мусорной кучи.

Этот проект начался с прогулки с собакой; будет уместно такой же прогулкой его и закончить. Шестнадцать лет я гуляла с Пумперникель, кудрявой мудрой дворняжкой (и негласно ее изучала). Я начала видеть мир сквозь призму ее предпочтений, объектов ее внимания и предметов, которых она пугалась или к которым стремилась. Пока я выясняла ее интересы, смотрела на то, что она видела с высоты 60 см, и наблюдала, как она носом прокладывает себе путь, мое восприятие изменилось. Я стала понимать, как ужасен большой квартал, лишенный деревьев и фонарных столбов: неоткуда получить весточку в виде метки другой собаки и негде оставить собственную записку. Несмотря на то, что сама я никогда не пробовала общаться с кем-либо, мочась в общественных местах, я стала разделять эстетические пристрастия Пумперникель, предпочитавшей интересные улицы со скамейками, деревьями и прочим инвентарем.

За время жизни Пумперникель мы разработали множество совместных маршрутов, приспособленных к ее взгляду на мир, как я его понимала. У нас были прогулки против ветра, во время которых она зажмуривала глаза, оставляя узкие щелочки, и держала нос по ветру, мощно двигая ноздрями. Мы ходили на обонятельные экскурсии: вместо того чтобы спешить по маршруту, для которого я определила длину или конечный пункт, мы останавливались во всех местах, которые она хотела обнюхать. Когда Пумперникель повзрослела, мы стали выходить на прогулки, главным образом предполагавшие сидение на улице с широкими обонятельными перспективами и множеством других собак с наветренной стороны. Цель большей части прогулок с собаками – дать им облегчиться или размяться. И хотя это весьма веские причины для прогулки, почему бы не погулять просто для того, чтобы увидеть мир, пообщаться с другими собаками или открыть новые запахи?

Поскольку людей не очень интересуют запахи, нам трудно представить, насколько богат ароматами окружающий мир. Это ограничение, которое накладывает наше зрение: картинка, которую рисуют глаза, настолько ярка, что мы не представляем себе иного способа постигать мир, кроме как при помощи зрительных образов. Однако большинство других сухопутных животных, ходящих на четырех ногах с опущенным к земле носом, воспринимают мир через запахи. Кеннет Грэм в книге “Ветер в ивах” знакомит нас с гениальным Кротом, который напоминает: “Мы давно утратили тонкость наших физических ощущений, и у нас даже и слов таких нет, чтобы обозначить взаимное общение зверя с окружающими его существами и предметами. В нашей речи, например, есть только слово «запах» для обозначения огромного диапазона тончайших сигналов, которые день и ночь нашептывают носу зверя, призывая, предупреждая, побуждая к действию, предостерегая и останавливая… ласковые призывы, как легкое дуновение влекли, притягивали и манили”.

Крот стремится помочь людям, коротконосым и подслеповатым, вообразить, каково это – “видеть”, и понять, что стоит за метафорами: звука (“нашептывать”), тактильных ощущений (“дуновения”) и воплощений эмоций (“призывая”, “предупреждая”, “побуждая к действию”). Нам легко описать, как выглядело место, где мы побывали. Но как оно пахло? Нам остаются туманные сравнения (“как летний день”) – выразительные, но неточные; слова, которые не говорят ничего о собственно запахе (“запах чеснока”, “запах свежего хлеба”) или поверхностно характеризуют его (“отвратительный”, “прекрасный”, “вкусный”, “пикантный”). Запахи умело пробуждают воспоминания: дым трубки напоминает мне об отце, когда я еще была ребенком, а он еще курил, и о звуке его шагов и звоне мелочи в карманах, и еще о том, как он улыбался, слушая меня. Запах, как и воспоминание, – это абсолютно личная вещь. Запахом нельзя поделиться с другими с той же легкостью, с которой можно продемонстрировать картинку.

Всем известно, что собаки отличные нюхачи. Точно так же, как мы, открыв глаза, смотрим на мир, собаки, просыпаясь, “включают” обе ноздри. Собачий нос удивительно хорошо приспособлен для обоняния. Внутренняя поверхность носа представляет собой лабиринт туннелей, выстланных обонятельными рецепторами, которые ожидают, пока на них сядет молекула ароматного вещества – запах. В задней части носа находится полость, отделенная от основного дыхательного тракта перегородкой, которая позволяет разделять обоняние и дыхание и задерживает пахучие вещества. Хотя мы склонны думать, что пахнут лишь некоторые вещи – весенние цветы, мусорный бак, новая машина, выхлопы автобуса, – на самом деле пахнет почти все. Все, что содержит “летучие” молекулы, которые могут испаряться и попадать на рецептор в чьем-то носу, пахнет.

В собачьем носу есть сотни миллионов рецепторов; у них даже есть второй нос, расположенный над твердым небом: его называют вомероназальным органом (органом Якобсона). Такие молекулы как гормоны, которые не возбуждают рецепторы в носу, могут найти горячий прием здесь. Все животные имеют гормоны, которые участвуют в функциях тела и мозга. Вомероназальный орган улавливает летучие гормоны – так называемые феромоны. Именно поэтому собака может унюхать запах стресса или готовности к спариванию в брызгах мочи, которые оставила другая собака.

Собак называют макросоматиками, то есть обладающими острым нюхом, а людей – микросоматиками, то есть обладающими слабым нюхом. Причина не в недостатке оборудования: почти 2 % нашего генома (вы только подумайте) кодируют обонятельные рецепторы. Около 1/50 доли генов отвечает за создание клеток, которые могут улавливать запахи. Поэтому запахи важны для нас. Без запахов жизнь становится безнадежно печальной – пища не приносит удовольствия, а мир становится унылым. Некоторые запахи, наоборот, чрезвычайно раздражают.

Но большую часть дня запахи не вмешиваются в наши дела: не так уж много мы нюхаем. Для людей ароматы обычно бывают соблазнительными или отталкивающими, притягательными или отвратительными, выразительными или ускользающими. Мир собаки ужасно пахучий – но не в том смысле, в котором мы обычно понимаем это слово. Для собаки запахи – это просто информация. Топография их мира образована запахами, ландшафт ярко расцвечен ароматами.

С биологической точки зрения человеческий нос работает так же, как собачий. Запахи увлекаются вглубь носа и приземляются на рецепторы – на миллионы рецепторов. Однако у нас на сотни миллионов меньше обонятельных рецепторов, чем у собак. Разница в количестве рецепторов переходит в разницу в качестве. Собаки улавливают запахи в концентрации одна-две части на триллион – их чувствительность невообразимо больше нашей. Если взять одну часть горчицы и триллион частей хот-дога, собака почувствует горчицу.

Чтобы хотя бы примерно понять, чем пахнет городской квартал, нужно сделать очевидное: спросить об этом собаку. Поэтому одним прекрасным днем я отправилась на прогулку с Финнеганом, игривым черным псом, который теперь живет с нами. Я начала с того, что спросила Финнегана, интересно ли ему сопровождать меня и показать мне запахи нашего квартала. Судя по тому, как он лениво раскинулся на диване, свесив голову, он был не очень к этому расположен. Но когда я позвала его во второй раз, он спрыгнул с дивана, позволил пристегнуть поводок и потрусил к двери.

Фин с энтузиазмом выбежал на свежий воздух. Я последовала за ним. И тут мы… остановились. Я подумала, что стоит, наверное, спросить его, куда он предпочитает идти, поэтому вместо того, чтобы тянуть его от двери влево (к парку) или вправо (в город), я просто остановилась на лестнице. Фин, как всегда готовый к сотрудничеству, тоже остановился. Он взгромоздился на верхнюю ступеньку, гордо выставив нос. Мимо вереницей шли люди, создавая потоки воздуха. Если кто-нибудь из прохожих поворачивал в другую сторону, Фин с любопытством наклонял голову и возбужденно колотил хвостом.

Я ждала, пока он двинется с места. Но он стоял, и только его голова реагировала на то, что происходило на улице. День был очень ветреным, и печальный старый флаг на здании напротив развевался, хлопая по древку. Фин, навострив уши, прислушивался к треску ткани и хлопкам удерживающей флаг веревки. Я подумала, что этот звук Скотт Лерер мог бы использовать для записи стоящего на морском берегу коттеджа в Новой Англии. Наш городской ветер доносил звуки чьих-то криков ниже по улице и тащил пластиковый пакет, наполненный ветром, по крышам припаркованных машин.

Мы простояли несколько минут. В конце концов я решила, что если сама не начну движение, у нас вообще не будет никакого гуляния, а будет лишь восторженное сидение. Если бы Фин был не собакой, а любым другим животным, он бросился бы вперед сразу после того, как мы вышли за дверь. Поэтому я сама выбрала направление и пошла. На ходу я замечала, на что обращает внимание Фин. Диктофон снова оказался бесполезным, как и в случае с моим сыном. Вместо этого я (наблюдая, куда Фин идет, где он задерживается, как настораживает уши и как ведет себя его хвост) позволяла псу “рассказывать” об увиденном.

Первым делом Фин чихнул, затем облизнул нос. Я подумала, что это ничего не значит: просто рефлекторная реакция на щекочущую нос пыльцу. Позднее я поняла, что это не так. Фин гордо шел рядом. Он высоко держал голову, мягко кивая в такт своим шагам. Его взгляд скользил по стене слева, по закрывающейся двери гаража, по собаке, прошедшей справа. Раздался длинный гудок автомобиля; Фин не остановился, но прищурился, а уши прижал. Собаки прижимают уши к голове, чтобы приглушить звук – так мы закрываем уши ладонями.

Вскоре после этого он остановился. Снова облизал нос. Его заинтересовал толстый, ничем не примечательный бетонный столбик. Столбик поддерживал железную ограду: короткую юбочку, надетую на здание, чтобы защитить его от нас. Фин стал изучать ограду, держа нос в паре миллиметров от поверхности. Он даже прикоснулся к ней носом, оставив влажный отпечаток. Я попыталась проследить за “взглядом” его носа. И увидела наползающие друг на друга грязные пятна засохшей жидкости – некоторые более грязные и более засохшие, чем другие.

Это была, конечно, золотая жила: собачья моча. Настоящая геология пятен. Нанюхавшись в свое удовольствие, пес двинулся к следующей “справочной”. И дальше. С некоторой досадой я заметила, что до угла оставалось еще с полдесятка столбиков. Судя по неослабевающему интересу, с которым Фин подходил к каждому столбику, для него они вовсе не были одинаковыми. Каждый нес информацию о посетителях: хорошо накормленных, готовых к спариванию, агрессивных, больных. Может быть, о грустных, тоскующих, подозрительных, восторженных.

Я попыталась взглянуть на тротуар как на место, потенциально хранящее следы других людей – следы их настроения, состояния здоровья и привычек. В какой форме я могла увидеть эти следы – другой вопрос. К сожалению, мысль о мусоре, который оставляют люди, пришла в голову первой: в городе всегда можно увидеть следы присутствия людей – вещи, которые они бросают. Но есть и другие следы, менее заметные. Облако теплого воздуха, в которое я попадаю, проходя мимо припаркованной машины, говорит мне о том, что недавно кто-то выключил двигатель и ушел по своим делам. В беспорядке лежащие на тротуаре опавшие лепестки или листья указывают, сколько людей прошло по ним. Если вы заметите на тротуаре кучку сигаретных окурков, поднимите глаза – и вы обязательно увидите вход в офисное здание. (И, скорее всего, это будет после обеденного перерыва.) Несколько лет назад я стала замечать, а потом и собирать потерянные непарные перчатки и варежки, одиноко лежащие на земле, покинувшие руки, которые они согревали. Эти печальные создания, застывшие в неловкой позе, указывают на то, что недавно мимо прошел человек, занятый чем-либо, для чего нужна одна свободная рука. Я находила больше правых перчаток, чем левых – это, видимо, говорит о том, что правшей больше, чем левшей, а также о том, что людям удобнее снять правую перчатку, делая что-нибудь, для чего нужны пальцы обеих рук: вытащить кошелек, набрать номер на телефоне, завязать шнурок.

Вот и все, что я знала о людях, которые уронили перчатки. Ну, не считая того, что сейчас у них мерзнут руки. Но – веселы они или грустны, молоды или в возрасте, здоровы или нет? Живут неподалеку или просто шли мимо? В одиночестве или с кем-нибудь? Не считая разницы между детской варежкой и взрослой кожаной перчаткой, детали ускользали от меня. Я не умею определять, кем были эти прохожие, хотя и подозреваю, что потерянные перчатки хранили всю необходимую информацию, и нужно было лишь прочитать ее. И, как скоро показал мне Фин, читать ее собаки умеют.

Когда Фин изучал столбики, меня удивило вот что. Как правило, я видела, что именно он нюхает: живописные брызги и разводы легко заметить. Но Фин не всегда направлялся прямо к оставленной “записке”. Он обнюхивал столбик, будто сомневаясь, где именно она “прикреплена”. Собачье зрение, хотя и не идентичное нашему, несомненно позволяет псу видеть то, что видела я. Фин видел метку, но “сканировал” всю поверхность, как мы сканируем глазами объект. Видеть объект – не значит неподвижно смотреть в одну точку; это значит открыть глаза для всего, что перед нами, и перемещать взгляд туда-сюда. Таким же образом Фин, чтобы обнюхать объект, подходил к нему и сбоку, и сверху, втягивая носом воздух, чтобы проверить, нет ли рядом художника, который нарисовал это пахучее пятно. Собака может улавливать новые запахи с каждым вдохом – и в каждом новом вдохе действительно есть свой запах. Так я узнала, что запахи не привязаны к одной точке, они не статичны и не постоянны. Запах – это туман, облако, распространяющееся прочь от своего источника. С точки зрения запахов улица – это мешанина перекрывающихся ароматов, каждый из которых вторгается в пространство соседнего.

Я наклонилась, чтобы получше рассмотреть, как Фин нюхает. Он, конечно, сразу прервался. Но мне удалось увидеть, что он нюхал быстро: собаки могут втягивать воздух до семи раз в секунду. Люди делают это примерно один раз в две секунды. Если постараться, вы сможете разом втянуть воздух с десяток раз, однако затем вам придется сделать перерыв, чтобы подышать, а при выдохе весь начиненный ароматами воздух выталкивается наружу. Если вы хотите перестать чувствовать какой-то запах, сделайте сильный выдох носом. Если к моменту следующего вдоха вы уже вышли из облака, обонятельные рецепторы ничего не заметят.

Фин не только втягивает запахи обеими ноздрями – его нос собирает образцы срезов мира, что позволяет собакам иметь нечто вроде стереообоняния. Точно так же, как люди определяют источник звука, бессознательно и мгновенно оценивая разницу громкости в левом и правом ухе, собака может измерить разницу в силе запаха между левой и правой ноздрей. И я с радостью узнала, что исследователи, очень, очень внимательно рассматривая собачьи ноздри, обнаружили, что собаки сначала используют правую ноздрю, когда оценивают новый приятный запах (пища, люди), а затем, когда запах становится знакомым, переключаются на левую ноздрю. Напротив, адреналин и пот ветеринаров (да, исследователи собирали пот ветеринаров) вызывали смещение в сторону правой ноздри. Обе ноздри, а также обонятельные клетки, к которым они ведут, посылают информацию к своим сторонам мозга (правая ноздря – к правому полушарию). Ученые заключили, что использование правой ноздри связано со стимуляцией реакций возбуждения – агрессии, страха и других сильных эмоций. Левая же ноздря, как и левое полушарие, участвует в спокойных ощущениях. Теоретически вы можете увидеть, настроена ли собака дружелюбно по отношению к вам, просто присмотревшись к тому, какую из ноздрей она пустила в ход.

Эти размышления вернули меня к чиханию Фина. В самом начале прогулки он хорошенько, от души чихнул. После того, как я прервала его ознакомление со столбиками, мы пошли дальше, и он снова чихнул. Он очищал рецепторы. Чихание – это собачий способ выбросить все лишнее из носа, чтобы взять следующую порцию запаха. Это собачья версия вежливого покашливания, которое мы используем, чтобы завершить разговор на одну тему и перейти к следующей, или смущенного кхм, которое мы издаем, чтобы нарушить молчание в лифте или другом тесном общественном пространстве.

Вы, наверное, замечали, что мир за входной дверью пахнет ярче после дождя, когда земля влажная – особенно летом, когда все согрето солнцем. Молекулы запаха, осевшие на землю – скрытые следы запахов, – довольно сложно уловить. Зато теплый воздух – согретый солнцем или внутренней поверхностью собачьего носа – делает запахи летучими, а в таком виде их проще анализировать. А влажный воздух (или нос) позволяет эффективнее взять пробу запаха. Именно поэтому Фин иногда облизывает вещь или прижимается к ней носом: он не пытается ее съесть, а приближает запах к своему вомероназальному органу.

Шли мы медленно. Часто останавливались, чтобы Фин понюхал землю, брошенную покрышку, бумажный пакет на тротуаре или просто воздух. Какие обонятельные фейерверки, должно быть, взрывались у него в носу с порывами свежего ветра! Запахи не только с нашей улицы, но и из-за угла и с подножия холма. Ароматы из Нью-Джерси! Ароматы с большой высоты, ароматы из прошлого и из места, в которое мы направлялись.

Двигаясь в таком темпе, я стала замечать то, что прежде не видела: небольшие вентили, торчащие из стен домов; латунные шляпки [маркшейдерских знаков] на тротуаре (как я узнала позднее, учтенные в государственном реестре таких шляпок); разницу в освещенности северной и южной сторон улицы. После того как мы изучили все пожарные гидранты, я увидела, что к некоторым приставлены часовые: короткие столбики. (Подозреваю, что по случаю неудачного взаимодействия пожарных гидрантов с автомобилями.) Я стала присматриваться к бесчисленным пятнышкам на тротуаре: черным потекам, которые в ближайшем рассмотрении оказываются расплющенными комочками жвачки или пятнами жидкости.

Когда мы поравнялись с высоким жилым домом, внимание Фина привлекло что-то у входной двери, к которой вели три ступеньки. Я проследила за его взглядом. В дверях два человека, шумно суетясь, усаживали пожилого мужчину в инвалидную коляску. Судя по всему, это было тяжело и утомительно для всех участников процесса. Заметив, что мы смотрим, пожилой мужчина взглянул на нас удивленно. Я улыбнулась и, будучи человеком, вежливо отвернулась. Очевидно, этот мужчина не хотел, чтобы я наблюдала за тем, с каким трудом он усаживается в коляску. Но Фин стоял как вкопанный. Он не только продолжал пялиться на них, но и, когда я потянула его вперед, уперся лапами. Когда поводок туго натянулся, я повернулась и посмотрела на Фина. Он вел себя очень невежливо.

Конечно, собаки вообще не бывают вежливыми; о вежливости и невежливости рассуждают люди. В человеческом смысле собаки абсолютно невежливы. Хотя они живут бок о бок с нами, наши обычаи ничего не значат для них. Возможно, пес может научиться “не пялиться”, если хозяин будет за это наказывать, но не обязательно: собака может просто научиться остерегаться хозяина, который следит за ней. Вежливость – человеческое понятие, и по меньшей мере странно считать, что оно доступно пониманию собак.

С другой стороны, меня смущала (подозреваю, что и мужчину в коляске также) неподвижность взгляда Фина. Я знала, что пес просто смотрит, но при этом чувствовала, что нужно избавить мужчину от взгляда, пусть всего лишь собачьего. Собачий взгляд действительно может нас смущать, будто собака видит, каковы мы на самом деле. И Фин, и мой сын с их нецивилизованной манерой глазеть на людей лучше любых психологов или социологов показали мне, насколько материален взгляд.

Кое-как уговорив Фина идти дальше, я решила посмотреть, на что обращают внимание другие псы. Почти все встреченные нами собаки проявляли гораздо больше интереса к обнюхиванию Фина и вилянию хвостами, чем ко мне. Довольно часто, впрочем, собаки смотрели на меня – или, может быть, нюхали. Это казалось предложением пообщаться. Взгляд собаки очень человеческий.

Один энергичный коричнево-белый пес, вроде гончей, подбежал к нам, несмотря на сопротивление хозяина, которого он увлек за собой на поводке. Его запах показался Фину особенно интересным – и наоборот. Собаки бодро завиляли хвостами, высоко их задрав, и перешли к сложному танцу взаимного обнюхивания. Я называю это танцем потому, что они двигались, как давние партнеры по танцу, совершая некоторые движения одновременно, а другие – в ответ на действия партнера: сначала взаимное обнюхивание низа живота; стойка с прижатыми друг к другу мордами; круговое движение, во время которого каждый пытался сунуть нос под хвост другому. Я улыбнулась женщине на другом конце поводка: мне показалось это уместным, раз уж наши собаки знакомятся. Это была высокая женщина в дождевике, хотя дождем сегодня и не пахло. У нее была дорогая стрижка, но лицо казалось усталым, тревожным. Она через силу улыбнулась мне. Интересно, что узнал Фин, обнюхав ее собаку: ее настроение, мысли, болезни? Беннет Лорбер нюхает образцы тканей пациентов. Люди, если их долго тренировать, могут различать запахи болезней. Во времена, когда осмотр пациента производил человек, а не компьютер, опытные врачи диагностировали болезнь по запаху. Утверждалось, что люди, которых в XIX веке называли “умалишенными”, lunatics, пахнут, “как желтый олень или как мышь” (это подразумевало, что человек знает, как именно пахнут названные животные; возможно, после того, как человеку удается понюхать “умалишенного”, это становится очевидным). Тиф пахнет как свежий серый хлеб; корь – “как свежевыщипанные перья”; чесотка пахнет плесенью; подагра – молочной сывороткой; туберкулез напоминает выдохшееся пиво; а диабет имеет невыносимо приторный запах, напоминающий гнилые фрукты.

Наш новый знакомец внезапно решил, что ему пора, и увлек за собой хозяйку, оставив шлейф запахов. Фин повел вслед носом, повернулся и затрусил прочь. Я удержалась от того, чтобы повести носом вслед женщине. Следующие несколько минут прохожие нам не встречались, и Фин принялся за улицу. Он совал нос во все отверстия. Я узнала благодаря прогулкам с ним, что в нашем районе очень много низких подвальных окошек, и каждое, судя по всему, испускает массу притягательных для собак ароматов. Очень привлекательны были также промежутки между едущими машинами, потому что они позволяли нюхать ароматные потоки воздуха с другой стороны улицы. Немало времени мы уделили фонарям. Большую долю занятий Фина я бы охарактеризовала как проявление оживленного интереса, но когда мы подошли к большому мусорному контейнеру у края тротуара, я познакомилась и с его страхом. Кусок брезента, которым был прикрыт контейнер, оторвался от креплений и стучал на ветру. Этот звук резко отличался от хлопков желтой ограничительной ленты, огораживающей квадрат свежего бетона неподалеку. И лента, и хлопающий брезент, судя по всему, приводили Фина в ужас. Но он держался. Не сдавая позиций, он насколько мог потянулся вперед, не двигаясь при этом с места, и осторожно поднес нос к загадочной ленте. Через десять секунд – семьдесят вдохов – он установил, что лента безопасна, даже скучна, и мы двинулись дальше. Я прислушивалась к звукам ветра. Я пыталась услышать улицу ушами звукорежиссера. Деревья с округлыми листьями шелестели не так, как дубы – и оба этих звука отличались от шороха липовых листочков. Фина, судя по всему, все эти звуки ничуть не интересовали.

У него на уме было другое. Внезапно, после вялой пробежки, он натянул поводок и, выставив нос вперед, куда-то устремился. Мы пришли к крыльцу невысокого жилого дома. Каждую неделю я зачарованно смотрю, как нос Фина ведет его по направлению к кучке обслюнявленных теннисных мячиков, которые ждут в зарослях плюща с тех пор, как мы приходили сюда неделю назад. Но сегодня, похоже, нос его подвел: мячей не было. Там не было вообще ничего. Только равнодушная закрытая дверь.

Минуты через три на ступеньках появилась женщина, которую я помнила по утренним прогулкам с собакой. Она вышла со своим питомцем на короткую полуденную прогулку. Женщина объяснила, что пришла домой совсем недавно. Я, слегка смутившись, попыталась объяснить ей, что мы делаем у нее на крыльце, а Фин при этом радостно вилял хвостом. Скоро он уже был готов идти дальше, а мне, напротив, хотелось задержаться – я не понимала, как он сумел найти дом этой женщины.

На самом деле ничего удивительного. Хотя на домах обычно нет бросающихся в глаза признаков их жильцов, каждый все равно оставляет следы – характерные запахи в отпечатках ног и целое облако ароматов в воздухе. Если вы зайдете в лифт сразу после того, как из него вышел надушенный или курящий человек, вы поймете, что я имею в виду. Собаки, даже те, которых специально не тренировали ходить по следу, умеют улавливать наши запахи и определять направление, в котором ушел носитель запаха. В каждом отпечатке ноги запах более слабый или сильный по сравнению с предыдущим и следующим отпечатками. Самый свежий отпечаток пахнет сильнее всего, а старый имеет самый слабый запах. Для собак-ищеек пяти шагов достаточно, чтобы определить направление движения по изменению концентрации запаха.

Фин понял, что женщина недавно пришла домой, по отпечаткам ее ног. Для него квартал усеян знаками присутствия знакомых и незнакомых людей и собак. Всякий раз, когда я выхожу из дома, я вижу наш квартал более или менее одинаковым. Для Фина же все по-другому, и неудивительно, что он останавливается каждый раз, когда мы выходим из дома: для него улица совершенно новая, хранящая запахи тех шести часов, которые прошли с момента последней прогулки.

Впереди был длинный участок без единого заборчика, фонаря или пожарного гидранта, и этот участок мы преодолели в хорошем темпе. Хотя исходно я собиралась наблюдать за тем, за чем наблюдает Фин, я обнаружила, что в основном наблюдаю за ним самим. В конце концов, подумала я, он тоже часть квартала – как и остальные собаки, мимо которых мы проходили каждый день. Я сосредоточилась на его поведении. Пес нес хвост высоко, свернув его в приветливое колечко. Он шел характерным шагом. Собаки, как и люди, могут ходить по-разному: шагом и трусцой, рысью и иноходью, а в крайних случаях бежать галопом. Мимо столбиков Фин двигался шагом: его задняя левая нога неторопливо следовала за передней левой, а затем задняя правая нога следовала за передней правой. Такой шаг называют небрежным: отпечатки ног, которые оставляет идущая шагом собака, не накладываются друг на друга; вместо этого отпечатки передней правой и задней левой ног слегка перекрываются, образуя четкий след каждой лапы. Глядя на то, как Фин шел, слегка покачивая боками, я подумала, что слово “небрежный”, хотя и придумано специалистами, совсем не подходит для обозначения этого шага. Возможно, лучше подошло бы расслабленный или беззаботный. Это был свободный легкий шаг, на который Фин, похоже, тратил примерно столько же сил, сколько я – на то, чтобы переставлять ноги.

По длинному пустому участку Фин бежал рысью. При таком передвижении задние ноги догоняют передние; при шаге нога с одной стороны опускается на землю, а нога с другой стороны при этом вытянута как можно дальше вперед. Когда я бегу вместе с Фином, ему приходится переходить на галоп, при котором в некоторый момент ни одна из ног не опирается на землю. Когда Фин бежит галопом, он одновременно отталкивается обеими задними ногами, толкая себя вперед. На улице к нам приблизилась собака – иноходью: обе ноги с одной стороны двигались одновременно, после чего переставлялись обе ноги с другой стороны. Из-за этого собака переваливалась с боку на бок и выглядела довольно комично. Рядом с собакой-иноходцем шел мужчина, держащий обе руки в карманах, с поводком, намотанным на запястье. Он не размахивал руками при ходьбе и, казалось, тоже передвигался иноходью. Эван Джонсон, наблюдая со мной за прохожими, рассказал, что млекопитающие и рептилии движутся по-разному: у млекопитающих верхняя часть спины и плечи обычно движутся в противофазе с тазом; рептилии же переваливаются взад-вперед, одновременно переставляя ноги с одной стороны тела. Так вот: эта пара выглядела совершенно по-рептильному.

Мы с Фином подходили к месту начала нашей прогулки, которое было также местом ее окончания. Узнав здание, или ступеньки, или запах стоящих вдоль дома дорожных столбиков (не знаю, что именно), пес, не раздумывая, направился к двери. Я снова остановилась, чтобы посмотреть, отличалось ли поведение Фина в конце прогулки от его поведения в начале. Я не успела это понять. В нашу сторону трусила маленькая девочка в беретике и с восторгом на лице. Ее мама одной рукой везла коляску, а в другой держала телефон; ее мысли где-то витали. Фин поднял голову и одновременно повернулся всем телом к ребенку. Я услышала возглас “Собачка!”, и девочка протянула руку к голове Фина. Он увернулся, отпрыгнул в сторону, а мама, очнувшись, оттащила девочку.

Фин злобно посмотрел на меня. Я сочувствовала ему. Нам нравится трогать собак. Но нравится ли собакам, когда их трогают? И да, и нет. Тактильному восприятию собак посвящено не слишком много исследований, но зато такие работы проводили с лошадьми и людьми. У обоих последних видов тактильная чувствительность для разных участков тела разнится. Мы знаем, что кончики наших пальцев, губы и половые органы могут быть чрезвычайно чувствительны, в то время как участки спины и ноги относительно нечувствительны. (Это также соответствует участкам тела, случайные прикосновения к которым в публичном месте раздражают нас в меньшей или большей степени.) У лошадей, как выяснилось, высокой чувствительностью обладают боковые стороны живота – ровно в том месте, где их касаются ноги всадника. Они могут реагировать на давление, которое всадник даже не заметит. Это, возможно, объясняет, почему некоторые лошади кажутся невосприимчивыми: вероятно, они получают слишком много тактильных сигналов, чтобы понять значение каждого. Собаки также наверняка имеют высокочувствительные области. Есть свидетельства того, что ритмичные сильные поглаживания успокаивают лошадей и собак – но у каждой собаки своя тактильная карта тела. Понаблюдайте за тем, как собака прикасается к другим собакам и какие части тела она вылизывает: это может указывать на зоны особой чувствительности. Если кто-то воспринимает мир всем телом, то карту личного пространства нужно составлять на этой основе.

Во время прогулки с Финнеганом не произошло ничего такого, о чем можно было бы рассказать тому, кто ждет вас дома. Но теперь, когда я смотрела на Фина, я видела, как ярко расцвечен запахами наш мир. Квартал являл собой мозаику из ароматов, и по ним можно было прочитать историю дня. Следя за тем, на что обращает внимание Фин, я вспоминала запах детства: яркий, как запах восковых мелков, как плесневый аромат старой книги или запах новой машины. Я смотрела на ряды столбиков, окон и куч мусора с высоты собачьего носа. Я смотрела на себя со стороны – на то, как вслепую ковыляю на работу, в магазин, к машине, не замечая деталей, которые замечает Фин.

Мы с Фином уселись на диван. Я закрыла глаза и понюхала его шерсть: макушка пахла быстрыми реками; завитки ушей вызвали в памяти нагретое солнцем сиденье у окна. И я почувствовала, что пес обнюхивает меня в ответ.