На запад, на запад ехала «Жестянка», увлекая за собой трейлер, по федеральному шоссе I-20 через выжженный солнцем ландшафт в сторону Эль-Пасо.

Весь списочный состав группы был в наличии. Берк в самом начале восьмого привез красный пикап со стикером международной ассоциации гей-родео. Она влезла в спальный мешок и не шевельнулась до половины одиннадцатого, почему «Жестянка» и не выехала до полудня. Но времени хватало, и все было хорошо.

— Триста восемьдесят два на YouTube, четыреста шесть на MySpace и четыреста пятьдесят четыре на нашей странице, — сообщил Джордж, посмотрев на сотовом статистику обращений к видео. — Но еще не вечер, парни, еще не вечер.

Сегодня он сиял — только что из-под душа, в джинсах и свежей футболке лимонного цвета — и чувствовал себя на миллион евро. Отчасти от радости и облегчения: он все рассказал о своих планах, и этот тяжелый момент остался позади. На него не пролился поток ненависти, никто никого не обзывает и не старается уесть. Джефф в Чикаго отмерил ему время щедро, тут проблем не будет. Концерт в «Кертен-клаб» принес три сотни с мелочью — вполне приличный улов. Не было ощущения, что он бежит с тонущего корабля: Джордж чувствовал, что создается какое-то солидное основание, что «The Five» переходит на новый уровень. Ролик оказался дорогим, не поспоришь, но вчера Джордж уже слышал о нем кучу комментариев, а все, что заставляет людей говорить о группе, — на пользу. СМИ — вот ключ ко всему. Как только они заинтересуются, это будет означать половину победы. И вот почему он не возражал потратиться на несколько дней в мотеле Эль-Пасо: потому что у них договорено интервью с «Таймс» во вторник, шесть минут на «Кей-Ти-Эс-Эм» в утренней передаче вереду, неформальный визит на ток-шоу местного радио «Кей-Ти-И-Пи» в среду, а в четверг — появление в магазине «Фрики фронтир комикс, книги и диски» на бульваре Пеббл-Хиллз. Надо мелькать в СМИ, надо, чтобы люди тобой интересовались и чтобы шли разговоры. Так что — да, он сможет их оставить в лучшем виде, чем когда пришел в команду, и ему очень важно было в это верить.

За рулем был Терри. Все достали кто айпод, кто геймбой, каждый по-своему проводил время. Терри втянул Джорджа и Кочевника в дискуссию, какая рок-опера «The Who» лучше: «Томми» или «Квадрофения»? Джордж стоял за волшебника пинбола, а Терри с Кочевником — за четыре личности Джимми. Потом разговор переполз на знаменитых авторов одного хита, из которых Берк считала самым очевидным «The Knack» с «Моей Шароной», — песню, которую крутили без конца на чьем-то дне рождения в боулинге. Берк тогда было десять, а было это лет через тринадцать после записи песни. Тут они соскальзывали на опасную почву, потому что Терри обладал энциклопедическими познаниями о бывших когда-то группах и в любой момент мог пуститься в странствие по — как говорила Берк — «царству плесени».

С горящими глазами за ленноновскими очками, со страстью в звенящем голосе Терри сказал бы, что уж точно потрясающая была группа «Kings of Leon», певец Badly Drawn Boy и группа «Band Of Horses», но если ты не слышал, как «Montells» исполняют «Тебе меня не заставить», или «Humans» играют «Предупреждение», или «Warlords» — «По-настоящему прекрасная леди», то ты не знаешь, что такое огонь и горячка чистого гаражного рока. Ты не знаешь, как может звучать в музыке первобытная сила. Если ты не дергался под «Дина хочет религию» группы «The Fabs» или под «ЛСД» группы «Pretty Things», так закрой за собой крышку гроба, потому что ничего тебе уже не поможет. А когда Терри нападал на тему «рок-звезда», то, по его оценке, ею мог быть только Фил Мэй из «Pretty Things», а увидеть его в самой его издевательской ипостаси можно в ролике «ЛСД» на YouTube, посеревшем и полинявшем, старом и любительском, но когда Фил Мэй в полосатом стильном пиджаке глядит мимо камеры и мотает головой, отбрасывая с лица длинные черные волосы, и слова будто разжевывает в клочья перед тем, как выплюнуть, вот тогда ты понимаешь, что это и есть — Звезда.

Так считает Терри.

«Жестянка» себе погромыхивала вперед по дороге, стучал и повизгивал кондиционер, разворачивался под колесами хайвей посреди желтовато-бурого пейзажа, и лишь кое-где попадались деревья, дрожащие над полинялой зеленой листвой, как скряга над золотом, окруженные колючими кустами и бурьяном по пояс. Земля лежала сухая как порох. Абилин они проехали около половины третьего. Впереди волнами ходил горячий воздух, блестела водой раскаленная поверхность дороги.

— Необычные группы, — сказал Гений-Малыш, предлагая новую тему дебатов.

Вспомнили несколько. «Uncle Fucker», описанный как «психобилли-кантри на кристаллических амфетаминах», вспомнил Кочевник. Ариэль сказала, что видела «А Band Of Ores» в Сан-Франциско — группа «хэви-метал», одетая в стиле орков из «Властелина колец», в боевой броне и устрашающей раскраске. Джордж сказал, что для него очень странная группа «ArnoCorps». Исполняют песни по мотивам боевиков Шварценеггера и одеваются соответственно. Берк напомнила про «Empire of the Sun» с ее совершенно отвязными костюмами и странной и в то же время завораживающей вибрацией электропопа. Майк сидел с закрытыми глазами, слушая свой айпод, и мнения не имел.

— «13-th floors», — предложил Терри.

— Доисторические времена не трогаем, — напомнил ему Джордж. — Только современные группы.

— Наплевать. «13-th floors». И я вам скажу, что «13-th floors» могли бы сдуть и нас, и любую группу с любой сцены в любом городе.

— О Господи, — сказала Берк. — Нафталин!

— Пусть так. — Терри глянул на нее в зеркало заднего вида. — Но покажи мне еще хоть одну группу, которая сама создала бы себе инструменты. Покажи мне хоть одну группу, которая давала такой потрясающий звук. И они писали такие песни, которых ни одна группа в мире написать не могла бы. Покажи мне…

— Покажи мне хоть что-нибудь, оставшееся от «13-th floors», — перебил Джордж, — кроме покоробленных долгоиграющих пластинок в кладовке коллекционера. Может, эти ребята и стали легендой, но их давным-давно нету. Давай лучше будем говорить про тех, кто еще работает?

Терри несколько секунд не отвечал. А потом попросил Кочевника, сидевшего рядом с ним:

— Подержишь руль минутку? — Кочевник взялся за руль, Терри вытащил из заднего кармана джинсов бумажник. — Вам, ребята, имя Эрика Геросимини знакомо?

— Еще бы, — ответил Джордж. — Клавишник и фронтмен. Сидел на кислоте всю дорогу, да? Пропал после того, как группа распалась в… года не помню.

— В шестьдесят восьмом, в ноябре, — сказал Терри. Он вытащил из бумажника потертый на сгибах листок, отдал Джорджу и снова взялся за руль. — Не прочтешь вслух?

Остальные стали смотреть, и даже Майк открыл глаза, почуяв, что здесь что-то происходит. Джордж пробежал листок глазами.

— Блин! — тихо сказал он. — Ты шутишь?

— Прочитай.

— «Терри, — начал читать Джордж. — У меня тут нет компьютера, но я поехал в библиотеку в город. Поискал вашу группу, посмотрел ваше видео. В магазине нашел диск. Отличная клавишная хрень. Если ты столько перелопатил дерьма, чтобы меня найти, и так уж хочешь услышать мою красавицу, давай приезжай. Условия не лучшие, могу тебе сказать, но работаю над кое-чем настоящим. Хотелось бы, чтобы ты послушал молодым свежим ухом. Если едешь из Альбукерка, то по шестьдесят шестой дороге проедешь тридцать две мили, увидишь дорогу направо и знак…» — Он заморгал, поднял глаза: — Это дорога к дому Эрика Геросимини?

— Соображаешь. Там он внизу подписался, если ты читать не разучился.

— Не улавливаю, — сказала Ариэль. — Про кого это мы?

— «13-th floors» — это была… — начал Джордж, но Терри перебил:

— Я расскажу.

Он протянул руку назад и подождал, чтобы Джордж положил в нее письмо. Потом сказал:

— «13-th floors» существовала с шестьдесят пятого по шестьдесят восьмой. Они сделали три пластинки под этикеткой «Полидор» и еще пару синглов — продавались отлично, но мир не перевернули. Если сейчас найти эти пластинки в хорошем состоянии, можно заработать приличные деньги. Группа «13-th floors» выдавала экспериментальный рок, я бы даже сказал, кислотный рок. Использовали жуткие эффекты, писали совершенно отвязные тексты, инструменты делали из тыкв да железных труб. Эрик Геросимини играл на пианино «Родос», на органе «Вокс» и на «Меллотроне», и он с ними возился, разбирал, перестраивал их, состыковывал с другими клавишными. Все эти ребята сидели на кислоте прочно, да так, что работать с ними было тяжело. Концерты проваливали налево и направо, только так. Барабанщик у них прыгнул из окна «Холидей Инн» в Батесде, Мэриленд…

— Вперед, барабанщик! — воскликнула Берк, взметнув кулак в воздух.

— …и приземлился на какую-то тетку в бассейне, сломал ей спину — на этом их дорога и закончилась. Они распались, и их засосало в трубу. Как воду из ванны. — Терри пожал плечами. — Но в восьмидесятых их музыка стала всплывать отдельными кусками. Собиратели пластинок вздули цены на их записи. Критики, ни разу о них не слышавшие, заинтересовались, и вдруг они оказались на одном уровне с «Procul Harum», «Cream», «The Doors» — ну, такого рода группами. Только почуднее. Кто-то нашел фрагмент любительского цветного фильма, где они давали концерт в Окленде, в шестьдесят восьмом, за пару месяцев до распада… и там Эрик Геросимини играет на белом клавишном инструменте, который никто опознать не может. Не «Вокс», не «Родос», не «Меллотрон». Но самое обидное — что в этом фрагменте нет звука. И я думаю, что он эти клавиши сам из кусочков собрал. Я слышал про этот инструмент — ходил о нем слух среди собирателей пластинок. Ни на одной записи этих клавиш нет, и никаких свидетельств, что они хоть на одном концерте были, кроме как в Окленде. Но у Геросимини было имя для этого инструмента. Он его… точнее, ее называл «Леди Франкенштейн».

— Так, постой, — перебил Джордж. — Если это он и есть, то как ты его нашел?

— В прошлом году разговорились мы с одним моим учеником-пианистом в Епископальном центре. Просто так трепались и стали говорить про прежние группы. Парню всего двадцать, но ретро знает отлично. И спрашивает, слышал ли я про такую группу, а еще и такую… я говорю да, да, и тут он мне выдает, что его дед был техником у гастролирующей группы, на западном побережье в середине — конце шестидесятых, вот откуда у него такой интерес. Потом обрушивает на меня, что дедушка не только техником был, но и волшебные грибы продавал, и хэш, и кислоту, и вообще все — группам, с которыми работал. Этот тип у них был, ну, как доктор Филголд. Вот внучек и говорит, что дедушка в шестьдесят седьмом был на приходе с парнем по имени Нейт Клив, были добрыми приятелями и до сих пор связь держат.

По бензомеру Терри увидел, что надо бы поискать заправку, потому что стрелка держалась чуть-чуть над литерой «Е».

— Нейт Клив играл на басу в «13-th floors», — продолжал Терри. — Это сейчас он доктор Натан Клив, профессор астрономии в университете Флориды. Я этого не знал до последнего времени, но сообразил, что могу начать с Дедушки. Изложил Кливу свое дело, написал, почему это мне так интересно. Он мне ответил, что знает, где живет Эрик Геросимини, но этот человек — анахорет, и посетителей ему не нужно. Интернета у него нет, сотового нет. Наконец он мне сказал, что напишет ему письмо. Бумажное, которое в почтовый ящик кладут. На это ушел не один месяц, но в мае пришло мне вот это. Приглашает меня к себе. Меня! — У него голос перехватило от наплыва чувств. — Парни, для клавишника это как Святой Грааль найти. Один из величайших кислотных исполнителей рока всех времен и народов зовет меня посмотреть на инструмент, который он создал. Это же как… легенда легенд. Вот почему я должен поехать. Вот почему должен увидеть сам.

— О’кей, я понял, — сказал Кочевник. — Но что в ней такого особенного?

— Поет, как голос женщины, — ответил Терри. — И более того. Доктор Клив говорит, что она как кольцо настроения — воспринимает душевное состояние музыканта. Он говорит, что Геросимини как-то встроил в нее жизнь, что тон меняется в зависимости от твоего настроения, от состояния эмоций. Он говорит, что она всех пугает, и в те немногие разы, когда он ее слышал, никакие два человека не могли добиться от нее одинакового звука. И это же ранние технологии, парни. До появления больших синтезаторов. Я хочу это услышать. Только услышать, вот и все.

Наступила тишина. «The Five» должна была давать концерт в «Стейнд-Гласс» в Альбукерке в субботу, девятого августа. Джордж подумал (зная, что Терри тоже уже подумал об этом), что если этот визит к Эрику Геросимини должен будет состояться, то произойдет это на следующий день, в субботу десятого. И тогда молчание нарушила Ариэль:

— Это ведь еще не все, Терри. Для тебя наверняка самое главное — сыграть на ней самому.

Терри кивнул.

— Ага, — ответил он тихо. — Вот это действительно правда. — Он увидел справа у съезда с дороги заправку «Шелл». — Бензин нужен, — сказал он и свернул на пандус. Съезжая с хайвея, он заметил в боковом зеркале, что темно-синий пикап, который много миль держался за ними, тоже свернул. Терри еще раз повернул направо у конца съезда, пикап взял налево и уехал по эстакаде.

— Мне бы поесть чего-нибудь. — Майк потянулся так, что спина хрустнула. Он снял наушники и слышал почти весь рассказ Терри. — Терри, — сказал он, когда «Жестянка» остановилась возле колонки под желтым пластиковым навесом, — с шестьдесят восьмого много воды утекло. Надеюсь, что «Леди Франкенштейн» не превратилась в редкозубую каргу, которая на ужин себе нагудеть не сможет.

Терри не ответил. Он думал о том, что сказал ему доктор Клив в одном из первых телефонных разговоров: «Должен вас предостеречь, что иногда лучше прошлое не трогать. Но если вы действительно хотите, чтобы я ему написал… если на самом деле хотите — я напишу».

Было как раз время для перерыва на туалет и на закуску газировкой или кофе, батончиками, поп-корном или что там еще есть в магазине при заправке — строение, покрашенное желтым, с красной каймой вдоль окон. У входа автомат со льдом, рядом с ним — хреновина со шлангом и раструбом, за пятьдесят центов подышать воздухом. На зеркальных стеклах смываемым мелом были написаны цены на пакеты пива разных сортов, литров колы и кварт моторного масла. Лежала стопка шин на продажу, хотя гаража не было. Кредитная карта, которой платили за бензин, была у Джорджа, так что он начал закачку, а остальные разминали ноги, ходили в туалет за зданием или в магазин что-нибудь купить.

На станции работали коренастая мексиканка и ее сын-подросток. На голове у него была черная бейсболка с лиловым логотипом «Nine Inch Nails». Кочевник купил бутылку газировки из холодильника и осушил ее наполовину, разгуливая между «Жестянкой» и трейлером, из тени на палящее солнце и обратно. Жара стояла адская, градусов сто в тени. Ариэль вышла из здания с бутылкой холодной воды и батончиком «Алмонд джой», который расплавился в обертке раньше, чем Ариэль успела его съесть. Она подошла к Кочевнику и увидела, что к колонке напротив подъехал джип техасского дорожного патруля. Оттуда вышел полицейский.

В помещении заправки, где кондиционер гремел, как в «Жестянке», но работал как минимум вдвое эффективнее, Терри купил себе колу и «баттлфингер», а Майк — имбирный эль, полдюжины глазированных пончиков и пакет вяленой говядины. Берк тем временем решила, что кофе она не хочет, и выбирала между различными сортами холодного чая в холодильнике. Ночь у нее прошла интересно. Когда аппаратура была погружена в трейлер от греха подальше, а выступление «Mudstaynes» закончилось, она вышла с какими-то подругами из Далласа и с подругами подруг — две девицы, которые знают Викторию Мэдден по салону тату «Чернильница Виктории» в Остине. Они были первой марки фанаты «Mudstaynes» и ехали на вечеринку к другой девице в Хайленд-парке, куда позже должна была заглянуть Джина Фейн. Так как Берк всегда была открыта моменту, она залезла на заднее сиденье кремового «Мерседеса CLK-350» с откидным верхом и полетела наперегонки с луной, зажатая между двумя сестрами с запахом «Мисс Диор шери» и «Эмбер романс».

Когда Берк приехала, вовсю гудела вечеринка мощностью так теток в шестьдесят. На комнатных растениях перемигивались лампочки, горели свечи — там, где их еще не сбили, прожигая дыры в персидских коврах, из колонок «Боуз» ревела Джина Фейн, плыл запах травы, наливали в бокалы со светящимися палочками «космосы» и «апплетини», слетали крышки с пивных бутылок — образцов множества микропивоварен. Берк смотрела текущее мимо нее дефиле продольно-полосатых блузок и клетчатых серферских шортов. Кто-то включил видео с записью свального лесбийского греха, но под общие вопли его выключили. Поставили гей-порно, но его тоже потребовали снять. Когда Берк глянула на экран в следующий раз, там крутился фильм «Из 13 в 30» — сцена, когда Дженнифер Гарнер танцует «Триллер». И это попало в резонанс.

Берк получала предложения почти непрерывно — от одной, от двух, от трех сразу. Она понимала, что тут дело в ее рельефных мышцах. И хотя она всегда была открыта моменту и всегда была готова подхлестывать события, иногда ей хотелось найти местечко просто посидеть, выпить пива и понаблюдать за разворачивающимся действием. Когда водной квартире набьются шестьдесят лесбиянок, да еще все время, кажется, приходят новые, когда течет выпивка и свободно выдается травка, драма со смертельным исходом неизбежна. Берк решила, что тут набилось как минимум двести двадцать четыре личности, и половина из них будет дезориентирована или озлоблена так, что простое «Чи ку!» (не бери в голову) не сможет успокоить. Вдруг сцепятся две натуралки — из тех, что любят тусоваться с лесбами, или музыку перекроет вопль: «Я Швейцария!» — означающий, что мирный договор нарушен и оказавшаяся среди боевых действий девушка пытается быть дипломатом. Кто-то попытался кого-то поцеловать взасос, кто-то уклонился или оттолкнул — и гнев развернулся черной змеей. Или же, наоборот, удачный поцелуй взасос и массаж языка на публике делался напоказ бывшей, чтобы понимала: на ней свет клином не сошелся. Берк видела, как за такой номер на красные кудри цвета пожарной машины вывалили ведро со льдом.

Очень было интересное зрелище. Представление после представления.

Берк заметила, что собралось очень много молодых девчонок. Лет этак девятнадцати, двадцати, двадцати одного. Некоторые были по-настоящему красивы. Держались стильно и с достоинством. Но все они чего-то искали, и вряд ли кто-нибудь знал чего. Секса? Конечно, но это лишь верхний слой, кожа. Горячая, веснушчатая, бело-лунная, загорелая и гладкая, эбеновая и блестящая, молодая, мягкая, приятная. Вот почему все они здесь собрались, вот что свело сестер вместе, и многие сказали бы, что это и есть жизнь, что вот она, цельная картина, вот это реальность, это суть секса и доминации, и в конце вечера — последний нежный поцелуй или едкое замечание, брошенное как пощечина. Но, думала Берк, вряд ли здесь кто-нибудь знает, чего ищет на самом деле… и в этом смысле нам ничуть не легче, чем натуралкам.

Может быть, тебе нужно общение, сколько найдешь его. Чужая молодость, красота, крутость — что угодно. Может быть, дело во власти над другими, в том, чтобы плясали под твою дудку. Реванш за испытанные унижение и боль. А секс — лишь способ это оформить.

Сидя на диване, глядя на проходящие тела и происходящие игры, Берк вспоминала открытку, которую прислал ей отец. Не Флойд, мать его, Фиск, а настоящий ее отец, Уоррен Бонневи. Прислал накануне первого ее концерта, когда ей было семнадцать. Открытка выцвела, заляпалась желтым и выглядела реликтом пятидесятых. На картинке порхали женщины с длинными ресницами, похожие на пчел. В строчке «С первым заработком!» слово «заработком» было зачеркнуто и сверху написано «концертом».

На развороте открытки было напечатано стихотворное поздравление:

Эта последняя строка тоже была вычеркнута, а вместо нее написано:

Странно, да. Тревожно — тоже. Но отец же был сумасшедшим.

— Привет, я Нобль, — сказала женщина с темным загаром и с белыми прядями в волосах. В одной руке она держала бутылку «Сьерра-Невада пейл», а другую протягивала Берк. Было ей лет двадцать восемь — двадцать девять. Очень красивые зеленые глаза, уверенный голос. Одета в черную майку, облегающие джинсы и коричневые потертые ковбойские сапоги. Ничего ослепительного, но вполне сойдет.

Берк пожала ей руку и, когда Нобль спросила, свободно ли место рядом с ней, ответила, что вполне, пусть занимает…

— Слушай, можно тебя спросить?

Берк оторвалась от холодильника и важного выбора сорта чая. Майк подошел сзади, держа свой имбирный эль, коробку пончиков и пакет говядины.

— Давай, — сказала она, видя, что он не решается.

Майк глянул в сторону двери. Берк увидела входящего полицейского — молодой, очень аккуратный латиноамериканец подошел прямо к холодильнику и взял себе бутылку яблочного сока. Кивнул им, Майк спросил у него: «Как жизнь?» — а полицейский поставил бутылку на прилавок и заговорил по-испански с женщиной — они явно были хорошо знакомы.

— Что берешь? — спросил Майк.

— Пока не знаю. Ты это хотел спросить?

Она знала, что нет. Он всегда подбирался боком, как краб.

— Пробовала «В-8 фюжн»? Тропический апельсин у них хорош.

Она посмотрела ему в глаза, потому что он чертовски нервничал.

— Что случилось?

Майк смотрел вслед уходящему полицейскому. Они с Берк были тут одни, если не считать женщины с мальчиком.

— Да вот… я тут хотел узнать… Ты насчет песни думала?

— Какой песни?

— Ну, что Джон предложил, — объяснил Майк. — Чтобы к новой песне каждый написал слова.

— А, ты про эту фигню. — Берк улыбнулась, чуть раздвинув губы. — Новая «Кумбайя»?

Она решила попробовать тропический апельсин и полезла за ним в холодильник.

— Ну… да, о’кей, но… знаешь, может, не так это и глупо. — Майк пошел за ней к прилавку. — Я понимаю, к чему он клонит, но…

— К тому, чтобы работой нас занять, — перебила Берк, доставая деньги.

— Да, но… — Майк выглянул в окно, через все написанные мелом на стекле слова и цены. Машину уже заправили. Джордж расплатился у колонки и куда-то ушел — в туалет, наверное. Терри залезал в «Жестянку» — была очередь Кочевника вести. Кочевник и Ариэль пока что стояли в тени чуть поодаль. Полицейский поднял капот своей машины и вроде бы наливал воду из пластиковой канистры в резервуар омывателя. — Может, это неплохо, — продолжал Майк. — Чтобы все как-то вместе держались.

— А мы и так вместе, — напомнила она ему, убирая в карман сдачу. — Мы же в турне, как можно тут быть не вместе?

— Вместе — это в смысле не злиться друг на друга. Не ругать друг друга за развал. Быть на одной частоте… или как-то так.

Берк уже готова была выйти, но тут она остановилась и внимательно посмотрела на Майка, будто третий глаз на лице высматривала.

— А может, я злюсь?

Он пожал плечами — дескать, может, и он злится где-то в глубине души, но приходы в группу и уходы из нее — факт жизни музыканта. И ничего тут не сделаешь.

— А кто сказал, что мы развалились? — продолжала Берк. — Ну да, Джордж и Терри уходят. Мы их заменим и дальше будем играть. — Майк не успел ответить, что она принимает желаемое за действительное, как она прищурилась: — На одной частоте? Ты что, психологом доморощенным заделался?

Она двинулась к двери, ее слегка окатило жаром, но она остановилась, услышав слова Майка:

— Я начал писать песню. У меня еще не все, конечно… но думал, ты глянешь до того, как я еще кому-нибудь покажу.

Берк замолчала. Пару секунд она просто не знала, что сказать. На лице ее не отражались эмоции — такой у нее защитный барьер от мира, но в душе она была тронута. На миг ей даже почудилось, что она сейчас прослезится, но уж это фигушки. Дело было в том, что Майка Дэвиса она любит — насколько вообще может кого-нибудь любить. Они — сыгранная пара, спинной хребет, основа, близнецы ритма. Он всегда готов подставить ей шершавый локоть, чтобы было за что держаться, и она тоже готова ткнуть его в ребра, чтобы показать, что ей это нужно. Они законтачили с самого начала, если этот контакт подразумевает общие грубые шутки и пиво из одной бутылки. И вот он стоит и просит ее для него это сделать. Ему это важно, по глазам видно. «До того, как я еще кому-нибудь покажу».

Но она такая, как есть, ее не переделаешь, и у нее это легко бы не получилось.

— Ты что, запал на эту чушь насчет песню написать? Неужто у тебя дури на это хватило?

Он улыбнулся, но углы губ остались стянутыми.

— Может, я и чушь написал… в смысле никуда не годится… но до сих пор никто ни разу не просил меня написать слова. Ну да, я знаю, что не моя это работа. Ну, не та работа, которой от меня ждут. Но кто сказал, что нельзя попробовать? — Он поймал мелькнувшее в ее полуулыбке презрение и удвоил темп, как при игре двойным слэпом. — Если предполагается, что все будет о’кей и начнем с новой песни, где каждый примет участие… то я же тогда на пользу группе действую? И ты… ну, тоже могла бы свою долю внести.

— Мы не текстовики. — Берк говорила тихо и терпеливо, будто с ребенком или с собакой. — Джон, Ариэль и Терри — они текстовики. Я понятия не имею — ну никакого, nada, — как писать тексты песен. Давай-ка поехали.

Она вышла, Майк сразу следом за ней.

Полицейский уже опустил капот и губкой смывал слой пыли с ветрового стекла, которое не мог очистить неисправный «дворник».

— Ну пожалуйста, — сказал Майк.

Берк отошла только на два шага от двери. Она остановилась, поняв, что бывает время проявить суровость и бывает время не бояться быть доброй. Вот сейчас как раз второй случай.

Берк обернулась к Майку.

— Ладно, — вздохнула она. — Показывай, что там у тебя.

— В заднем кармане. Блокнот. — Прижимая к груди имбирный эль и пакет с закусками, Майк обернулся, чтобы она могла достать блокнот. — Слушай, я… Нет, на самом деле… спасибо тебе. Только никому не говори, ладно? В смысле пока не говори.

— Ладно. — Она с трудом вытащила зеленый блокнот. В таких тесных джинсах у него яйца либо сожмутся до изюмин, либо распухнут, как яблоки. — Слушай, как ты их надеваешь, черт побери?

— Просто натягиваю.

— Задница каучуковая, — заметила она и все-таки выдернула блокнот, пошатнувшись и отступив на пару шагов.

Что-то ударило в находящееся между ними окно.

Резкий треск — и рядом с меловым знаком доллара в цене упаковки «будвайзера» в окне появилась дыра. Берк это увидела, и Майк увидел, и еще они увидели, как серебристая трещина зазмеилась от краев дыры. Майк повернулся к Берк спросить, что за черт, и на глазах у Берк появилась вторая дыра, словно по волшебству — злому, злогребучему волшебству, — у Майка во лбу, в дюйме над левой бровью. Левый висок выпятился наружу, будто его ударили кулаком изнутри, рот остался открытым, будто он собирался что-то спросить, а бутылка имбирного эля взорвалась у ног, упав на бетон.

Майк почувствовал страшное давление в голове и вдруг стал падать — прочь от Берк, прочь от техасской жары, прочь от «Жестянки» у колонки и от друзей, что ждали там, падать спиной назад, падать в прошедшее время.

Это было черт знает что. Он падал назад, будто на пущенном обратно вагончике «русских горок»: быстрый полет, дух захватывает, и ничего нельзя сделать, только падать. И в этом падении, в этом последнем репозиционировании летела ему навстречу в обратной перемотке его жизнь. Он пролетал сквозь водоворот групп, концертов и дымных клубов, проносился мимо столов, заставленных бутылками виски, через тюрьму, что пахла болотным августом, мимо своей дочери Сары — и подумал было коснуться ее щеки, или волос, или плеча, но поздно, поздно, она ушла, и снова бандитские машинки, и машинки неудачников, и грузовики автостопа, и бас-гитары всех цветов, пролетели черный пес и белый пес и лицо Гровера Мак-Фарленда, глядящего на него с суровым неодобрением при свете желтой лампы, он падал спиной вперед среди множества лиц и теней, через болото тьмы и отчаяния, через что-то вроде последнего отсвета лета, грустного света, света прощания со всем, что есть, рука с веснушками вынырнула из ниоткуда и ухватила его за руку, и знакомый, очень знакомый голос явственно произнес: «А вот и ты!»

Наземь он упал уже мертвым.

Секунда или две тишины, пока Берк тупо смотрела на тонкий кровавый туман, алеющий там, где только что стоял Майк. Она видела, как он выронил пончики, но пакет с говядиной зажал прочно. Левый глаз превратился в омерзительное кровавое пятно, из дыры в голове потекла струйка.

Берк еще не успела издать ни звука — ни вопля, ни сдавленного вскрика, ни стона дикой боли, да и все равно бы она его не услышала, — как молодой полицейский уже бежал к ней, а когда увидел рану во лбу упавшего и пулевое отверстие в окне, выхватил свой служебный пистолет, полуавтоматический «Зиг-Зауэр» калибра 357. Глаза у него сделались дикими. Он был отлично обучен, но две пули невесть откуда в тихое воскресенье могут вывести из равновесия и опытного копа.

— Всем лежать! — крикнул он, приняв двуручную стойку и поводя стволом. Кочевник шагнул вперед — полицейский направил на него пистолет и рявкнул: — Всем лежать, я сказал!

Он не знал, у кого тут есть оружие, у кого нет, откуда стреляли и вообще — что за хрень творится.

Так что Кочевник бросился на землю, за ним Ариэль, Берк упала на колени возле тела Майка, тупо тряся его за руку, чтобы привести в сознание, а Джордж, встревоженный шумом, выбежал из туалета, подтягивая штаны.

— Ложись! Ложись! — заорал полисмен поверх пистолета.

Джордж упал, подняв руки, будто сдаваясь.

— Ты! Быстро из машины! — крикнул полицейский Терри, который тут же вылез из-за руля и лег на бетон, раскинув руки и ноги.

Владелица заправки высунулась из здания, за ней мальчик, и полицейский ей по-испански велел вернуться обратно, а она пыталась ему сказать, что Карлоса ранило осколком стекла и у него кровь идет из подбородка. Потом она увидела тело на бетоне и попятилась, а мальчике порезанным подбородком вытаращился, разинув рот, и начал щелкать сотовым телефоном.

— Лежать! Лежать! Лежать! — орал полицейский сорванным голосом, приближаясь к Берк с наставленным пистолетом.

Ее трясло. На глазах выступили слезы, не получалось сделать полный вдох. Но где-то глубже всего этого ужаса держалась холодная мысль: «Надо ему сказать, что стиль диско мертв».

И мертв, дошло до нее, ее друг, ее ритм-близнец, шершавый локоть, за который можно держаться.

Она легла рядом с ним на горячий бетон и вдруг ощутила в себе перелом, разрыв, шов, лопнувший под небывалым ранее давлением. Она заплакала — сперва тихо, потом зарыдала открыто и прерывисто. Не плакала она с раннего детства — когда еще не умела сдержать холодную крышку над чашей боли.

Ее друг был мертв. И мертва была группа «The Five».

Мертва. Мертва. Мертвее мертвого.