Два номера для группы в мотеле «Дэйз Инн» на Западном бульваре Сансет Тру не понравились. Он решил, что окна слишком открыты со стороны парковки на восточной стороне здания, и хотя группы в «юконах» будут посменно дежурить с биноклями и приборами ночного видения, все равно ему это не нравилось. Он заставил поменять номера так, чтобы окна выходили на запад, где их загораживало другое здание. Потом он вернулся в свой номер, расположенный дальше по коридору, распаковал вещи, плеснул в лицо холодной воды из-под крана, лег на кровать навзничь и так и лежал, пока звонил жене и спрашивал, как проходит день.

«Тут все нормально, — говорил он ей. — Калифорнийское солнышко. Трафик не слишком плотный. Группа сегодня дает удаленное интервью из клуба „Кобра“ — да, так он называется, — Нэнси Грейс, если хочешь, посмотри вечером ее шоу. Помнишь человека из агентства по поиску талантов, я тебе про него рассказывал? Роджер Честер? Это он устраивает. И мне должны позвонить люди Греты ван Састерен, сделаем парочку радиоинтервью перед концертом. Ну, в общем, складывается такая же минута безумия, как вчера».

Ее фраза: «минута безумия». Период хаотической деятельности, когда остается лишь пригнуть голову и держаться, как кот на шторе.

Он ей сказал, что все под контролем. У него есть все, что ему нужно. Да, он знает, что забыл рыбий жир, оставил его на полочке с витаминами. Паровой утюг плохо работает. Наверное, они на всей полке выбрали единственный дефектный. Но все, что надо, у него есть. Он сказал ей про пальмы, которые растут прямо на улице, совсем как в кино, и ей бы до безумия хотелось посмотреть обувной склад «Офф Бродвей», который тут почти через улицу. Он попросил ее не волноваться, он найдет место, где будет хороший салат-бар.

Он не стал ей говорить, что у него «Дом блинчиков» через дорогу, потому что она знает, как он любит смешивать блинчики с сиропом, хрустящий бекон и капающие желтком яйца в невероятную вкуснятину пира, веселым сердечным смехом толстяка, ржущего над таблетками «Омега-3». Но такой пир он себе позволял нечасто. Только когда «Дом блинчиков» поблизости попадался.

«Люблю тебя», — сказала она ему.

«Люблю тебя, — ответил он. — Завтра позвоню».

Это можно было и не говорить: он ей звонил каждый день, когда бывал в командировках.

«Береги себя», — сказала она ему.

«Непременно», — ответил он.

Такой вот ритуал, прикосновение рук на расстоянии.

Он положил телефон и лег на спину, глядя в творожно-белый потолок и гадая, когда это надо сделать и надо ли.

Перед установкой звука? После концерта?

Надо ли вообще?

Хотел бы он знать, будь он одним из них?

Это решение из тех, за которые ему платят. Его работа. Эти молодые люди в холле — взрослые. Нехорошо было бы от них скрывать… Но опять же: что хорошего будет, если им показать?

Он задал себе другой вопрос: будь он отцом кого-нибудь из них, хотел бы он, чтобы знали его сын или дочь?

Тру полежал еще немного, обдумывая решение со всех сторон, чтобы дать себе выход, если ему этого хочется. Потом встал, взял лэптоп и вышел.

— Мистер Тру! — отреагировал Кочевник, ответив на стук. — Как поживаете?

Воздух сегодня был несколько суров, морозен на этом пути из Сан-Диего, но Тру случалось выживать в куда более суровую и морозную погоду.

— Я хочу вам кое-что показать, — сказал он. — Пока я настрою, не могли бы вы позвать сюда девочек?

— Кого?

— Дам, — поправился Тру.

Когда все собрались и Тру настроил лэптоп, сидя у письменного стола, который никогда не видел, как прикладывают перо к бумаге, он спросил, всем ли видно. На экране была видна печать ФБР на черном фоне.

— Говорит и показывает ФБР? — спросила Берк.

— Да. — Тру навел курсор трекбола на иконку программы работы с изображениями, щелкнул, выбрал «Просмотреть все», и появилось несколько цветных превьюшек. Эти картинки он получил в защищенном вложении из Тусона вчера утром, когда заезжал в офис в Сан-Диего. — Тут будет графика, — предупредил он и поймал себя на том, что смотрит на Ариэль.

— Я думаю, мы это переживем, — ответил Кочевник с намеком на фырканье.

Синяк вокруг глаза уже позеленел, и глаз вроде бы видел. Кочевник все еще кипел по поводу вчерашнего разговора. И если честно, он был глубоко и горестно разочарован мистером Полуправдой.

— О’кей. Первая картинка.

Он щелкнул по иконке, и экран заполнило изображение в высоком качестве.

Они не поняли, на что смотрят. Терри из кресла спросил:

— А что это?

Показанная картинка изображала… вроде как бледную и веснушчатую кожу? А еще… яркая коричневая татуировка? Очертания бокала с буквой X посередине, а внизу — V в обрамлении двух извитых хвостов?

— Это клеймо, — ответил Тру. — Находится вот здесь. — Он показал на себе, прямо над левой лопаткой. — Те, кто в этом разбирается, говорят, что это часть печати Люцифера из книги «Гримориум верум», изданной в восемнадцатом веке.

Он щелкнул второй эскиз, и снова появилось яркое коричневое клеймо на бледной коже, но эта кожа была взрыта длинными рваными шрамами.

— Кто-то его обработал кнутом, — сказал Тру, не дожидаясь вопросов. — Кто-то, кто по-настоящему любит держать кнут. Этот символ считается изображением всевидящего глаза и опять-таки связан с сатанизмом.

— Стоп! — Кочевник, сидевший на другой кровати рядом с Ариэль, теперь встал. — Что это за херня такая?

— Это клейма, шрамы от различных типов кнутов, бритвенные порезы, раны, сделанные рыболовными крючками и битым стеклом, а также иными приспособлениями, которые эксперты пока не определили, — на спине и на груди Коннора Эддисона. Их нашли, когда его из той свалки оттащили в трейлер-медпункт. Фотографии сделаны полицией Тусона.

Тру щелкнул третье изображение — еще несколько скрещенных шрамов крупным планом. Они были оставлены вонзенным металлическим предметом, имеющим форму миниатюрной пятипалой когтистой лапы.

— Ох… Господи, — выдохнула Берк.

— В нижней части спины, справа, — сообщил Тру.

На всех картинках были надписи, на каком месте тела они находятся.

От следующего изображения Ариэль отшатнулась, Кочевник сузил глаза, а Терри выдохнул:

— Ну и ну…

Это было клеймо: перевернутая большая пентаграмма, в центре голова — наполовину козлиная, наполовину человеческая, рога аккуратно обведены языками пламени, на лбу горит 666, и все сделано подробно, с прилежанием и творчески — если можно назвать творческой работу каленым железом и электровыжигателем.

— Эта посередине груди, — сказал Тру. — Здесь видно, что соски у него тоже выжжены.

— Я больше не могу, — сказала Ариэль, закрывая глаза и отворачиваясь.

— О’кей, не обязательно смотреть все, но я хотел, чтобы вы имели представление. — Тру закрыл программу демонстрации изображений и перешел к другому файлу. — Вот тут говорится… Вчера около полуночи Коннор Эддисон захотел говорить с полицией. Вдруг выразил такое желание, так что пришлось выслушать, что он хочет сказать. Готовы?

Кочевник все еще стоял. Он шагнул и встал между Ариэль и экраном, словно желая защитить ее от этих мерзких изображений истерзанной плоти.

— Зачем ты нам все это показываешь?

— Чтобы вы знали, что произошло, — спокойно ответил Тру.

— Да мы же уже знаем, — возразил Терри.

— Нет, не знаете.

Тру дважды щелкнул видеофайл, и началось воспроизведение.

В кадре была одна из маленьких допросных — такая, как в любом реалити-шоу на этой планете. Камера стояла в верхнем углу. По одну сторону стола сидели двое мужчин — один седой в белой рубашке и в галстуке с красным узором, другой в темно-синей рубашке с закатанными рукавами. Седой коп протирал глаза, будто мешки ворочал до полуночи. У того, что в синей рубашке, были коротко стриженные каштановые волосы, крепкая фигура с широкой спиной и плечами борца. Между ними лежали ручки, блокнот и что-то вроде диктофона. По другую сторону стола сидел тощий и бледный юнец, одетый в кричащий оранжевый спортивный костюм, который недавно так понравился Кочевнику. Руки Эддисона были сложены на столе в молитвенной позе. Тщательно расчесанные светлые волосы казались мокрыми, будто он только что, перед тем как очистить душу, решил принять душ.

В нижнем левом углу кадра стоял штамп даты-времени, справа — счетчик кадров. Время было ноль часов девять минут.

— Тогда начнем, — сказал старший коп. Голос рокотал, как радиоприемник, у которого усиление сместили в сторону низких частот. — Ваше имя, пожалуйста.

— Аполлион, — сказал молодой человек.

Он говорил с собранной уверенностью, тихим голосом, отвечавшим его внешности, но не тому рваному ужасу, что был у него под костюмом.

— Прошу прощения? — переспросил второй коп.

Голос прозвучал как у ковбоя: «Аккуратней, парнишка. У меня тут пять фасолин в барабане».

— Аполлион, — повторил негромкий голос, потом произнес по буквам.

Пальцы Радиоприемника забарабанили по столу:

— Домашний адрес?

— У вас же все это есть, — ответил молодой человек, Коннор Эддисон или Аполлион, или как он еще себя назовет.

— Нам хотелось бы услышать от вас.

Молодой человек смотрел прямо в камеру. Левый глаз у него почернел и распух. Подбородок заклеен пластырем, нижняя губа вздулась. Кочевник вдруг ощутил колоссальную гордость за себя, хотя знал, что большую часть этих травм нанес Нацист.

— Называйте меня Аполлион, — произнес в камеру негромкий голос. — Я не от мира сего.

Ковбой вырвал страничку из блокнота и начал вставать со стула.

— Я вам могу рассказать, что это значит, и в сеть лезть не придется.

Ковбой остановился, подумал секунду, чуть все же не пошел, потому что нервы гуляли, но взял себя в руки, сел, разгладил на столе страницу и уставился на Аполлиона.

— Я — разрушитель, — сказал бледный юноша. — Я — все, чего вы боитесь, я — все, чем вы хотели бы быть.

— Вот как? — спросил Ковбой, опустив глаза на лист бумаги.

— Вот так, — ответил Аполлион.

— «Я хотел бы сидеть за решеткой по очень серьезному обвинению в покушении на убийство»? Так, Коннор? — пророкотал Радиоприемник.

Аполлион снова поднял к камере побитое лицо и просиял улыбкой:

— Им бы надо уши прочистить.

— Ну хорошо, Аполлион. — Радиоприемник сказал это так, будто объявлял какую-нибудь группу восьмидесятых стиля глэм-метал. — Вы хотели говорить — мы слушаем. — Он откинулся на спинку, стул скрипнул. Радиоприемник развел руками: — Говорите.

— Я бы хотел шоколадку. Сладкое что-нибудь.

— После разговора. Давайте я вам помогу начать, задам вопрос. Зачем вы в четверг пытались совершить убийство? Ведь именно это вы пытались сделать? Застрелить как можно больше людей на сцене?

— Это три вопроса, — заметил Аполлион.

— Может, начнете с первого? — предложил Ковбой.

— Мне бы «сникерс». Любую шоколадку.

— Ладно, хватит дурака валять. — Приемник встал. — Давай, мы это уже проходили.

Аполлион не шевельнулся и через несколько секунд сказал:

— Седьмым домом фурии владеют.

— Как? — переспросил Ковбой, пытаясь понять.

— Мне было сказано ехать на «Стоун-Черч», — сказал юноша. Он обхватил себя обеими руками, свое тощее тело, покрытое жуткими шрамами и ожогами. — Я видел рекламу по телевизору. Я видел, кто там будет. Та группа, за которой охотится снайпер. Будет играть в четверг после трех часов дня. Одно выступление. Я посмотрел у них на сайте. И на сайте фестиваля «Стоун-Черч».

Он замолчал.

— Говорите дальше, — предложил Приемник.

Он снова сел, но на край стула, готовый вскочить и снова бряцать мечом, если придется.

Ковбой попробовал копнуть глубже:

— Так кто это сказал вам ехать на «Стоун-Черч»?

Аполлион начал едва заметно раскачиваться взад-вперед. На лице у него застыла улыбка. От ее вида у Ариэль даже при такой дистанции в пространстве и времени побежали мурашки по коже.

— Кто сказал вам ехать на «Стоун-Черч», Аполлион? — повторил Ковбой.

Молодой человек что-то ответил. Так тихо, что они не расслышали.

— Вы что сказали? — переспросил Радиоприемник. — Кто?

Аполлион повторил чуть громче. Какое-то имя, скороговоркой. Как имя чего-то, чего должен бояться даже разрушитель.

Имя девочки.

— Бесси, — сказал он.

Тру остановил ролик.

— Бесси — это… — начал он, но его перебила Ариэль, потому что уже знала:

— Его сестра. Изнасилованная и убитая младшая сестра.

Тру уставился на нее, будто увидел на ее лице такое, чего никогда в жизни не видел, или услышал в ее голосе твердую уверенность, которую не совсем понял, и Ариэль чувствовала, что остальные тоже на нее смотрят, и она сама свои чувства понимала не полностью, но глядя на это видео, на безумную улыбку этого человека, слыша его жутковато тихий голос, произносящий имя давно мертвой девочки, она чувствовала, что даже в этой комнате не все спокойно и тени в углах шевелятся и дрожат, когда на них не смотришь.

— Да он псих, — сказал Кочевник. — Бесноватый.

Не успев договорить, он подумал о тех психах и бесноватых, которые разукрасили тело Аполлиона огнем и кровью.

— Это не все, — сообщил Тру.

— Показывай дальше, — сказала Ариэль.

Тру щелкнул курсором по кружку со стрелкой.

— Кто такая Бесси? — спросил Ковбой, показывая, что не дал себе труда ознакомиться с делом, но Аполлион не шевельнулся и слова не сказал. Радиоприемник написал что-то в блокноте и подвинул напарнику. Ковбой прочел и коротко кивнул.

— Значит, Бесси вам велела ехать на «Стоун-Черч» и убивать людей. Я правильно понял? — спросил Радиоприемник.

Аполлион снова не ответил, и казалось, что уже не ответит. Таймер отсчитал двенадцать секунд. И тогда он сказал:

— Она мне велела найти пистолет, украсть, если надо будет, из дома Кэла Холланда, и убить эту девушку.

— Какую?

— Ту девушку из рок-группы. — Распухшие губы Аполлиона чуть изогнулись в досаде. — Которая поет. Бесси мне велела убить ее, потому что, если ее не будет, они не смогут закончить.

— Что закончить, Аполлион? — спросил Ковбой.

— То, что делают. — Он продолжал качаться туда-сюда. — Бесси говорит, они даже сами этого не знают.

— Гм, — произнес Радиоприемник. — Так что… Бесси вам сказала, что это?

— Ну нет. — Аполлион покачал головой. Он печально улыбнулся — улыбкой старшеклассника, умного, но ботана, предмета издевательств крутых ребят, который эту свою роль навсегда запомнил. — Мне не дозволено.

— Останови! — велел Кочевник. Тру нерешительно подвел палец. — Сейчас же останови!

Кадр застыл. Тру посмотрел на Кочевника, подняв темные брови.

— Чем это нам может быть полезно? — На разгневанного Кочевника с сине-зеленым распухшим глазом страшно было смотреть. — Ты думаешь, вот это нам поможет ставить звук, общаться с прессой, давать интервью и держаться в форме? Это должно нам помочь сделать то, что мы должны делать?

— Джон, — тихо сказала Ариэль. — Нам надо это посмотреть.

— Нет, не надо. — Он показал на рамку кадра на экране. — Это психованный, подсевший на боль фрик-сатанист. И больше он никто, ясно?

— А кем он еще мог бы быть, Джон? — спросил Терри, и Ариэль поняла, что он снова сидит рядом с ней, на месте, которое она для него держала там на скамейке перед эвкалиптом, но сейчас он ее слушал. Ловил каждое слово.

Кочевник был не способен отвечать. Он смотрел на Терри, на Ариэль и снова на Терри, потом на Берк, умеющую капать едкой кислотой на все неуправляемые мысли или неудобные идеи и сплавлять их в один Ком Глупости.

На этот раз яд не капал. На этот раз Берк закусила губу, издала короткий нервный смешок и встряхнула головой, будто говоря, что сказать ей нечего.

— Закончить что? — спросил Тру, обращаясь ко всем. — Просто ради интереса? Вы думаете, имеется в виду ваше турне, или…

— Мертвые не разговаривают! — почти выкрикнул Кочевник. — Призраки не выходят из могил приказывать людям делать то или это! Мертвые — мертвы! Их просто нет!

Но еще не успев договорить, он услышал слова своего личного призрака: Джонни, тут нет дорожной карты.

«Но это же другое, — подумал он. — Это воспоминание». Отец его — не призрак, который велит ему украсть пистолет и застрелить девушку, потому что, если ее не будет, не будет закончена какая-то песня.

Ну вот, подумал он. Вот это оно и есть. Вот в этом и дело. В общей песне. И девушка у колодца. Девушка в драной соломенной шляпе с черпаком воды, которая пыталась засунуть его в свой мешок идиотов. «Ангел жизни», — назвал ее Джордж. Божий глас, обратившийся в церкви к Терри, рай и ад и прочий мусор для тех, кто боится думать своей головой. Ну да, приехали.

— Говорите свою чушь, — обратился он ко всем, — чтобы я мог назвать ее чушью.

У Ариэль глаза были темно-серые с искоркой сапфировой синевы, как блестки чего-то загадочного, мелькающего на поверхности моря.

— Ты знаешь, в чем тут дело, Джон. Знаешь лучше всех, потому что идея была твоя.

— Это просто песня, — сказал он с интонацией чуть ли не просительной. — Даже не законченная, даже музыки для нее нет. Просто несколько цепочек слов, связанных в строчки. Никаких скрытых смыслов. Никаких вспышек света. Просто это был способ… как-то удержать…

— Уберечь группу от распада, — подсказала Ариэль. — Я знаю, что так это началось, но теперь я думаю, что этим не кончилось.

— Новая песня? — спросил Тру. — Вы пишете новую песню? На вашем сайте говорится об этом?

— Нет, — ответил Терри. — Мы об этом стали думать уже после выезда из Остина.

— Тогда откуда это мог бы знать Коннор Эддисон? И если верить ему… верить его сестре, вы даже не знаете, что делаете. Так как это может быть?

— Нет у этого фрика сестры, ее убили! Хватит уже про его сестру! — Кочевник боялся, что сейчас у него провода перегорят. Его придется грузить в «скорую» и везти в реанимацию в Голливуде, и, быть может, та девушка явится к нему в палату и скажет: «Я в тебя верю», а он ей тогда крикнет в ответ: «Да пошла ты, я вот в тебя ни хрена не верю!»

Тру проговорил как можно спокойнее:

— Осталось всего несколько минут. Я хотел бы вам показать до конца.

— Берк! — сказал Кочевник. — Пошли куда-нибудь в бар, и мать их так!

— Нет, — ответила Ариэль, глянула на него и отвела глаза. — Я, пожалуй, останусь. Да и вообще… небезопасно сейчас разгуливать.

Тру щелкнул кнопку воспроизведения. Кочевник не стал выходить из комнаты.

Ковбой постукивал ручкой по краю стола. Радиоприемник потер рукой рот, готовясь зарокотать.

— Откуда у вас эти шрамы, Аполлион? — спросил Приемник. — Это же сатанистские символы?

— Два вопроса, один ответ: седьмым домом Фурии владеют.

— Да-да, вы уже говорили. В этой фразе смысл есть, или это словесный мусор?

— Для меня в ней смысл есть.

— Просветите нас.

— Да я бы даже и хотел бы, — последовал ответ, — но вам этой игры не понять.

Тут Ковбой влез в разговор обеими ногами:

— Игры? Какой еще игры?

Разрушитель молчал.

«Та-та-та», — выстукивала по краю стола ручка Ковбоя. Радиоприемник прокашлялся — как треск помех в репродукторе.

— Ваш отец говорил мне вчера, что вы были образцовым студентом…

— Я и сейчас образцовый студент — просто сменил факультет.

— Мы до этого дойдем. Он сказал, что вы активно занимались в шахматном клубе. Это и есть ваша игра?

— Вас бы это больше устроило, — криво улыбнулся Аполлион. — А шоколадку свою я получу? Я бы настолько лучше говорил, если бы во рту что-то было сладкое.

— Угу. — Радиоприемник вздохнул и посмотрел взглядом измученного человека, который от всей души, искренне хочет домой. — Билли, ты не принесешь ему чего-нибудь? Вам что хотелось бы? «Сникерс»?

— Любой шоколад, — ответил Аполлион.

Билли — Ковбой — встал, поискал в кармане мелочь и вышел.

— Зря он это, — буркнул Кочевник себе под нос.

На видео никто ничего не говорил, пока Ковбой не вернулся.

— Это подойдет? — спросил он, кладя перед Аполлионом пакетик «M&M’s».

— Да, спасибо.

Аполлион аккуратно надорвал пакет и высыпал его содержимое кучкой. Потом начал раскладывать драже по цветам — синее, зеленое, желтое, красное, коричневое и оранжевое. Взял по штучке зеленого и желтого и стал жевать.

— Не скажете ли вы нам, — заговорил Радиоприемник, — как именно Бесси велела вам ехать на «Стоун-Черч»?

Аполлион продолжал раскладывать цвета, время от времени съедая по паре-тройке драже.

— Вы слышали вопрос? — спросил Ковбой.

Терпение его становилось все тоньше и тоньше, как змея на голодной диете.

Когда Радиоприемник заговорил снова, бас его звучал угрожающе. Игры кончились.

— Вашей сестры нет в живых. Так как вы можете тут сидеть и говорить нам — и думать, что мы поверим, — будто она вам велела украсть пистолет и кого-то убить? Противоречит логике, не находите?

Аполлион съел еще несколько драже, потом встретился взглядом с седым копом.

— Логика, — ответил он, — есть создание человека. Она — узкая дверь в очень большой дом. В этом доме много комнат. В некоторых хочется жить, в других… не особо. Логика — пересушенная рубашка, и когда ее вынимают из машины, она жмет в горле, душит и стягивает плечи, но мама тебе говорит, что ее все равно надо носить, потому что она на тебе была в тот вечер, и она тебе ни за что не позволит ее выбросить. Потом, когда ты из нее вырастаешь и ее уже на тебя никак не натянуть, мама из нее делает тебе наволочку на подушку. Логично? Из рубашки наволочку делать?

Оба копа какое-то время молчали. Ковбой шевельнулся на стуле. Приемник потер пальцы, опираясь локтями на стол.

— Мы говорим о вашей сестре, — сказал он. — Как она смогла вам это сказать? Она что — материализовалась? Соткалась из воздуха?

— Она просто приходит. Она есть — и ее нет.

Аполлион продолжал есть драже, будто у него в распоряжении была вечность.

— И вы делаете то, что она вам говорит? — спросил Ковбой. — Так что это ее вина, да?

Аполлион перестал жевать.

Он не шевелился, молчал. Секунды тикали.

Двое копов переглянулись. Кажется, что-то нащупали.

— Ее вина, — повторил Аполлион, глядя в никуда. И снова: — Ее вина.

Они ждали, и зрители в номере мотеля видели, как лицо арестованного заблестело от пота, улыбка задергалась, пропадая и появляясь неестественно быстро, и он приложил пальцы к шарикам «M&M’s», как к полюсам батареи, которая в нем поддерживает жизнь.

— Я собирался повеситься, — сказал он пустым голосом, — и тогда она пришла первый раз. Мне осталось только шагнуть со стула. А Бесси сидела на моей кровати и сказала: «Коннор, не надо. — Она сказала: — Тебя любят, Коннор, очень сильно и хотят, чтобы ты знал, как сильно тебя любят. Но ты должен показать, что ты силен, Коннор. Они не любят слабых». Вот она и сказала мне пойти встать перед мойкой автомобилей, и за мной придут и меня подберут, и там был человек, который мне дал выпить воды из бутылки, и потом мы поехали, и я заснул. А когда проснулся… Это была комната в каком-то доме, и меня спросили люди, могут ли они со мной кое-что сделать. Они были вежливые. И умные, это да. Сперва мне много приходилось пить из этой бутылки, а потом… после первых нескольких раз стало все о’кей. Когда папа и мама увидели, они хотели звать полицию, но я им передал, что Бесси мне сказала: если мою силу не проверят здесь, будут проверять ее силу там. И она мне все рассказала. Как больно сделал ей тот человек и что именно он с ней сделал, и она боится, что они узнают, какая она несильная, и выбросят ее тогда туда, где слабаки, и она очень просила: «Коннор, давай ты будешь вместо меня?» И я сказал, что я буду, — говорил молодой человек. — А она сказала, что за это она попытается меня простить. — Он смотрел то на Радиоприемника, то на Ковбоя, и улыбка у него будто включалась и выключалась. — Они мне дали новое имя и родили меня заново. Они показали мне смысл. А когда ты наконец-то, наконец-то увидишь смысл… ты узнаешь, какая есть сила, помимо… — он вспоминал слово, — логики.

Аполлион продолжал есть драже, по паре штучек за раз.

Когда Радиоприемник снова заговорил, басы зазвучали слегка приглушенными:

— А как вы думаете, почему Бесси вам велела убить эту девушку?

— Она была огорчена — Бесси. В среду рано утром, когда она приходила ко мне. Она сказала, что Коннор умер, а родился Аполлион. Родился в муках. Я теперь губитель, и губить — моя работа. Губить. — Он нахмурился, держа возле рта красное драже. — Похоже, я облажался. — Он медленно вложил конфетку в рот. — Сперва я собирался убить ведущего певца. Терпеть не могу его голос. А потом… потом я подумал, что лучше сделать, как Бесси хочет, а то ей попадет. Ее будут мучить, а я… я этого не вынесу. Потому что, ну, понимаете, она же такая маленькая. Так что, пожалуй, облажался я… Пожалуй, облажался я, — повторил он. — Пожалуй, облажался я, — сказал он снова. — Пожалуй…

Вдруг он с невероятной скоростью схватил пригоршню драже, забросил в рот, согнулся и сделал резкий, жуткий, хриплый вдох, схватился за горло, сжал его обеими руками и свалился боком со стула. Два копа выскочили из-за стола и бросились к нему, стараясь не дать ему перекрыть себе воздух. Ковбой стал отрывать его руки от горла, тело под ним билось и лягалось, Радиоприемник выбежал в дверь и заорал почти неразборчиво — как грохот музыкального автомата.

Тру выключил ролик.

Кочевник вдруг сообразил, где он: почти в углу. Он все отступал и отступал туда, пятясь дюйм за дюймом, пока не уперся спиной и пятиться стало некуда.

Он ощущал неимоверное давление, как астронавт в центрифуге, его вертело все быстрее и быстрее, уже кожа стала отставать на затылке под искусственной силой тяжести. И думал он об одной безумной штуке, которую орут музыканты, когда все плохо, когда летят предохранители, когда колонки превращают звук в смесь грязи и дерьма, когда отказывают прожектора, когда половина дисков в футлярах оказываются переломанными, когда публика теряет терпение и требует крови и деньги назад, когда каждая нота дребезжит ржавым горшком и каждое слово теряется во взбесившемся вое обратной связи.

Он подумал: «Лупи в коубелл!»

Но в самой глубине души он понимал, что никогда не смел подумать о возможности жизни после смерти, возможности существования того, что люди в ограниченности своей называют раем или адом, никогда не смел, потому что если думать об этом, впустить такое в себя — значит, поверить, будто его герой, его кумир, тот человек будет обречен на страдание за ту боль, которую причинил он женщине, всю жизнь любившей только его.

И Джон Чарльз вспоминает иногда, что когда в больнице в Луисвиле ему сообщили о смерти отца от трех огнестрельных ран, первая мысль, невысказанная и навсегда оставшаяся не высказанной, была такая: «По заслугам».

«Бог ты мой, — думает Джон, поднимая руку, чтобы зажать себе рот. — Бог ты мой».

— Его успели отвезти в больницу, — объяснил Тру. — Все с ним в порядке. Физически в смысле. Если отвлечься от… всех этих шрамов. Но он ушел в себя. Его поместили в отделение для самоубийц.

Терри шумно выдохнул. Берк не могла оторвать взгляд от пола. Ариэль обернулась к Джону.

— Мы поймали еще одного, — сообщил Тру. — Лез по склону горы с винтовкой двадцать второго калибра. Очевидно, хотел занять позицию для стрельбы, хотя, должен вам сказать, он бы скорее сперва себя пристрелил — случайно. Он домашний мастер на полставки, а на полную он — как ты это назвал, Джон? — полный псих. Живет в трейлер-парке, миль сорок к северу от Стоун-Черча. Соседи говорят, что он все время слышит голоса и об этом рассказывает. У себя на крыше трейлера поставил всевозможные антенны, говорит, что в военно-морском флоте был экспертом по электронике. Не проверено. Однако соседи говорят, будто он считает, что его трейлер находится на, как он говорит, «линии связи». Знаете, как он ее назвал в полиции? «Ангельская линия». — Улыбка Тру продержалась недолго. — Он говорит, что есть очень серьезные причины для смерти этой девушки из «The Five», потому что ангелов она очень беспокоит. Вообще их вся группа беспокоит. Он говорит, что ангелы всюду распространяют это по линии, каждую секунду, каждую минуту, круглые сутки, обращаясь ко всем, кто может слышать. Он сказал, что они все больше… по его выражению, «заводятся». Такая вот телеграфная линия духов. — Тру пожал плечами. — Если в это верить. Так что этот человек — он решил, что, если ангелы хотят ее смерти, для него отличная возможность показать, на чьей он стороне. Если в это верить.

Он закрыл лэптоп.

Поправил бумагу на столе, который никогда не видел, как прикладывают перо к бумаге.

Потом повернулся к группе «The Five» и очень ясно, настолько серьезно, насколько можно было без того, чтобы нагонять жуть, проговорил:

— Я хочу, чтобы вы мне рассказали прямо сейчас, ничего не утаивая, — во что вы влезли. Что бы это ни было, как бы ни было странно или… нелогично, или что-то в этом роде. Может, вы даже не знаете, какие границы перешагнули. Но прошу вас… не утаивайте ничего. Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать?

— Два психа, — сказал Кочевник, но впервые в жизни голос его предал, потому что Кочевник знал сам, что лжет. Он продолжал стоять спиной в угол, руки приподняты и сжаты в кулаки, готовые послать кого-нибудь в нокдаун.

— Я хочу, — сказала Ариэль.