Час миновал. Установка звука шла своим чередом. Группа вернулась к Чэппи и устроилась на отдых. Тру пошел в кабинет и стал звонить по сотовому, в очередной раз вникая в подробности организации охраны. Остальные съели приготовленный Чэппи ужин, кто хотел — переоделся и принял душ, а потом все поехали обратно в «Касбах». Народу было битком. Первыми выступали «Mindfockers» — шесть парней из Сан-Франциско, выдававших тяжелый, бьющий по голове рок с дисторшеном и вибрато, после их двух бисов на сцену перед обитой стеной, под здоровенный кондиционер, который, казалось, вот-вот упадет, вышли «Mad Lads», и эта четверка хорошо завела публику фанк-гитарой и ярко-красными клавишами «Элка Х-705», при виде которых у Терри слюнки потекли. Ведущий певец «Mad Lads» открыл футляр, вытащил оттуда аккордеон и покорил зрителей шальным исполнением «В полуночный час», щедро приправляя его каджунским диалектом.

Когда «The Five» вышла на сцену, было половина первого ночи. Выступление началось с «Бедлам о-го-го», замедленной до первоначального темпа. В середине выступления, когда Берк исполняла свое соло на ударных, а Терри со своим отчаянным «Хэммондом» с ней соревновался, заработала мощная и ровная машина звукового полета, в орбите вращающихся сфер, высоко наверху, где музыка представляется мозгу исполнителя как постоянная игра меняющихся геометрических форм на черном фоне космоса, спадающихся и возникающих заново, как в тысяче калейдоскопов, или, как пытался описать Кочевник это ощущение, — слияния с музыкой воедино, будто существуешь недолго внутри спирографа и прикладываешь кончик цветного фломастера к отверстиям зацепленных колес, положенных на бумагу, и когда талант и труд приводят тебя туда, где ты хочешь быть — с гитарой, вокалом, ударными или клавишными, снова, и снова, и снова, — начинает появляться затейливый узор, дух захватывающая комбинация математики и искусства. И когда ты так глубоко уйдешь в видение, аплодисменты и выкрики публики звучат как призыв отпустить магию и вернуться на землю, потому что нельзя слишком долго оставаться на этой высоте, а тяга подняться туда еще раз — это составная часть наркотика, именуемого творчеством.

В дом Чэппи они вернулись примерно в половине четвертого, вымотанные, но удовлетворенные, как после хорошего секса, после двух бисов и варианта «Затемнение в Грэтли», когда они чуть крышу не снесли с «Касбаха». У Чэппи нашлось несколько банок пива, и она их выдала музыкантам, растянувшимся, как полумертвые, в гостиной. Терри сидел на диване между Ариэль и Берк, Чэппи в плетеном кресле, а Кочевник валялся на золотистом ковре. Устроившийся в зеленом кресле Тру принял пиво с благодарностью. Ночь прошла без инцидентов, и группа «The Five», и агенты, рискующие жизнью по его приказу, — все благополучно вернулись домой. Кроме, конечно, тех, что дежурили в «юконе» перед домом.

Тру пил пиво и слушал разговор. Они устали, да, но были еще заведены, как сами это называют. Терри трепался насчет интродукции, где он вроде бы налажал, а Кочевник ему советовал не брать в голову. Потом Кочевник сел, направил свои лазеры на Берк и сказал, что все-таки она частит в некоторых песнях, а она ответила, что он не прав и ритм тютелька в тютельку выдержан. Он несколько секунд с ней спорил, потом они оба пожали плечами и вернулись к пиву, и тем и кончилось. Но Берк поняла, что надо кое-что в тайминге обдумать заново. Снова возобновилась болтовня, все смеялись, вспоминая, как зверел ведущий певец «Mad Lads» с аккордеоном в руках, и вдруг Чэппи встала и спросила:

— А никто не хочет дернуть на сон грядущий? Что-нибудь покрепче пива?

— Мам, — отозвалась Берк, — не начинай. Уже поздно.

— Это поздно? Господи, я тебя едва успела увидеть, ты две ночи тут пробыла и уезжаешь… когда? В десять утра?

— Мы можем остаться до одиннадцати, — сказал Тру.

— Ладно, в одиннадцать. Вы, мистер секретный агент! Виски с колой?

— Я… гм…

— С кока-колой, — объяснила она на случай, если он в человеческой расе пришелец.

— Я выпью, — сказал Терри.

— А, черт с ним, — сказала Берк, пожала плечами и откинулась на спинку, положив ноги в кроссовках на журнальный столик и сбросив на пол несколько журналов. — Записываюсь.

— Наш человек. Еще кому?

Тру посмотрел на присутствующих. Такие молодые. Вдруг у него возникло чувство, что он очень далеко от дома, а когда все кончится, домой ему может и не захотеться. Для него эта ночь была восхитительна. Пусть почти вся она была наполнена бессмысленным шумом и едва сдерживаемым хаосом, но все же… вся эта молодость, вся эта страстность, жизнь под одной крышей… это ему просто глаза раскрывало. В его времена это называлось бы «расширением сознания». Если в это верить.

— Мне немного в рюмку, если они у вас есть.

— У меня? — осклабилась Чэппи. — Вам какого цвета и из какого бара?

— Мам! — сказала Берк. — Не валяй дурака.

— Тебе следует помочь матери, — сказал Тру, когда Чэппи вышла на кухню. — Помочь налить, я имею в виду. — Он посмотрел на ее хорошо стоптанные кроссовки. — И вероятно, следует убрать ноги со стола.

— Бог ты мой! — насмешливо ахнула Берк. Глаза у нее расширились в деланном удивлении. — Ребята, наш-то разъездной менеджер стал нашим сержантом! А я знала, что так и будет. Если маме наплевать, тебе-то какое дело?

Все же она вспомнила, что Флойду было на это не наплевать.

— Леди так не делают, — ответил Тру.

«Отсчет до взрыва, — подумал Кочевник. — Пять… четыре… три… два…»

— Пойди помоги матери, — сказал Тру, и голос его нес суровый чекан официальности. — Ты ей нужна.

И это самое одинокое число в мире — не прозвучало.

У Берк лицо будто застыло с приоткрытым ртом. Глаза блестели, как новенький стакан. Она медленно мигнула, потом сказала: «О’кей», — настолько спокойно и тихо, что у товарищей по группе чуть мозг не вынесло. Потом она встала и вышла.

— Риск — твое второе имя? — спросил Кочевник у Тру.

— Мое второе имя — Элмер, — ответил тот, поднимая журналы с пола и кладя аккуратной стопкой туда, где они были.

Кочевник, Ариэль и Терри решили, что имя звучит отлично.

Тру допил пиво. Стаканы с выпивкой принесли на деревянном подносе, выкрашенном арбузной зеленью. Рюмка для Тру была полна до краев, и на ней красовалась эмблема, свидетельствующая, что рюмка взята в баре «Фанки пайрат» на Бурбон-стрит в Новом Орлеане. Тру ее ополовинил и не преминул отметить, что Чэппи открыла новую бутылку «Джека Дэниэлса» и поставила на стол — туда, где раньше лежали ноги ее дочери. Берк вернулась на диван со стаканом — и ни шипения не испустила, ни проклятия не развернула в качестве боевого знамени.

Но этим гадским барабанам завтра достанется на орехи, подумал Кочевник, устраиваясь поудобнее со своей выпивкой. А может… а может, и нет.

Тру допил до дна. Он все еще думал о «Касбахе» и о том, как публика — достойная публика, понимающая, а не такой сброд, как на «Стоун-Черч», — реагировала на музыку «The Five». Это был иной мир. Тру представить себе не мог, какое мужество нужно человеку, чтобы выйти на сцену перед чужими, которые готовы твою мечту разнести в клочья. Чэппи предложила налить ему еще, и он согласился. Разговор шел о завтрашнем концерте, о том, как надо чуть собраться здесь или растянуть слегка там — «дать дышать», назвал это Кочевник, будто песня — живое существо. Разговор катился расслабленно, непринужденно, разговор людей, уважающих друг друга и, как было ясно, связанных узами родства, профессионализма… узами нести на самом деле.

Эти узы он понимал.

Он уже почти допил вторую рюмку, когда сказал:

— Я был когда-то в одной группе.

Сказал так резко и неожиданно, что сам не услышал приближения своих слов, даже мысленно.

Непринужденный спокойный разговор стих.

— Посмотрите в эти глаза, — сказал Тру, и когда он улыбнулся, ему показалось, что губами тяжело двигать. — Это правда. В смысле не только меня так зовут, а еще я правду говорю.

— На чем играл? — спросил Кочевник, полупрезрительно полуусмехнувшись. — Неандертальцам на костяной скрипке?

— Да нет, без дураков. — Он видел, что Чэппи снова ему наливает, и ладно, выезжать только в одиннадцать. До восьми он поспит, ему всегда сна нужно было мало, и ночь приятная, и все нормально. — Я на акустической гитаре играл в группе «Honest Johns». Трое парней. И я. В смысле — трое вместе со мной. Я тогда еще в школе учился. — Он еще выпил, и видит Бог, он будет отлично спать в эту ночь. Или утро, без разницы. Когда с музыкантами свяжешься, время выкидывает фокусы. — Ну, на самом деле мы нигде не играли. Только репетировали у приятеля в игровой комнате.

— В какой-какой? — переспросил Кочевник.

— На первом этаже, — объяснил Тру. Эти ребятки ведут себя как взрослые, но о мире знают не больше детей. — У моего приятеля был восьмидорожечный магнитофон. Катушечный.

— Круто, — сказал Терри.

— Играли мы… сейчас вспомню… «Чего бы оно ни стоило» группы «Buffalo Springfield». И еще «Затяжка по кругу» из Брюера и Шипли…

— Ух ты! — восторженно сказал Терри.

— …«Черную птицу» «The Beatles». А лучше всего у нас получалось «Сюита: Голубоглазая Джуди» из репертуара…

— Кросби, Стиллза и Нэша! — Ариэль держала в руках стакан с апельсиновым соком и солнечно улыбалась. — Вау! Я же всегда играла эту песню!

— Правда? Я помню, у нее настройка непривычная.

— Да, ми-модальная.

Кочевник не мог не задать следующий вопрос:

— А кто пел?

— Все мы, — ответил Тру, не понимая, в какую западню ступает. — Разложили на три голоса.

Он еще раз глотнул и подумал о себе как о том парнишке в игровой комнате, двое друзей с двух сторон, все поют в микрофон, а здоровенный магнитофон в углу наматывает звуки на катушку — лишь для того, чтобы они исчезли без следа, оставшись только в памяти.

— Спой нам первые строчки, — сказал Кочевник.

— Что? Ой, нет. Я уже много лет эту песню не пел.

— Слова забыл? Не настолько ты древний старик.

— Джон! — Ариэль перехватила его взгляд и покачала головой.

— Но мотив ты не можешь не помнить, — настаивал Кочевник.

Зачем он так напирал, зачем проявлял такую недоброту, сам не знал. Разве что потому, что концерт вчерашний удался на славу, и пресса тоже считала, что он удался, и в статье в «Пипл» будет сказано, что группу ждет успех еще больший, и будущее этой уже мертвой группы станет Колоссальным Успехом, написанным сверкающим неоном и знаками доллара в двадцать футов высотой, и чувствовал себя Кочевник как последнее дерьмо, потому что не в музыке было дело, не в таланте и преданности ремеслу, а в сенсационной смерти и в снайперских пулях, и как человек хотя бы с остатками самоуважения может назвать это успехом? Он думал, что и остальные, при всех их улыбках и приятных переживаниях вчерашнего приема не могут не чувствовать того же самого или просто не дают себе об этом думать.

— Если помнишь мотив, — не отпускал Кочевник, — слова могут вернуться.

Тру кивнул:

— Мотив я помню.

Рюмка его снова опустела, и Чэппи рванулась было наливать, потому что всегда приятно завести нового собутыльника, даже если это агент ФБР, но остановилась, встретив ровный повелительный взгляд дочери, говоривший: «Хватит».

— Хотелось бы мне послушать. — Кочевник подтянул колени к подбородку. — Может, ты у нас… загубленный талант, типа.

— Джон, брось, — сказал Терри.

Кочевник посмотрел на него свирепо и спросил:

— Куда мы едем?

Без предупреждения, без глубокого вдоха, без объяснений, что голос у него хриплый, что он не может на публике и жалеет, что вообще про это вспомнил, Тру запел.

Высота голоса была как раз что надо, выше и мягче, чем можно было бы ожидать. В голосе слышались интонации школьника, поющего для своих друзей в игровой комнате.

Голос Тру дрогнул. Он замолчал и посмотрел на своих слушателей, а те уставились на него. Он хотел отпить из рюмки, но заметил, что она пуста. «Вот же черт, каким шутом себя выставил, — подумал он. — Чертов старик, — подумал он. — Чертов старик».

Может, надо было бы захлопать, чтобы нарушить молчание. Ариэль подумала об этом и едва не захлопала, но не стала.

Первой в брешь двинулась Берк:

— Джон наверняка мечтает, чтобы у него получалось так петь в твоем возрасте.

— Ну, — ответил Тру и пожал плечами, глядя на собственные начищенные туфли.

— Неплохо, — должен был признать Кочевник, помолчав еще несколько секунд. — Если захочешь когда-нибудь брать уроки вокала, я с тебя больше ста долларов за час не возьму.

Тру повернул рюмку между ладонями. Он понял, что забылся. Забыл, зачем он здесь и что вообще делает в жизни. Может быть, сейчас самое время дать им понять, что второй раз он себе забыться не позволит.

— В машине, — напомнил он. — По дороге на «Стоун-Черч». — Он все еще смотрел на ботинки, но обращался к Джону Чарльзу. — Ты меня спросил, уж не надо ли тебе сочувствовать Джереми Петту.

— Да, помню.

Тру кивнул. На виске у него бился пульс.

— Ты бывал на войне?

— Нет.

— А в армии? Служил стране когда-нибудь?

— Стране? — Голос Кочевника будто ощетинился. — Это как? Подставить себя под нож, чтобы подрядчик заколотил большие бабки, а на Уолл-стрит поднялись акции производителей флагов?

Тру поднял взгляд на Кочевника, и глаза у него были печальные.

— Ты вообще ни во что не веришь? — Он повторил вопрос, обращаясь ко всем: — Неужто никто из вас не верит в призыв более высокий, чем… чем то, что вы делаете?

— Более высокий? — переспросил Терри. — В Бога я верю, если ты об этом…

— Я о службе стране, — подчеркнул Тру. — О битве за свободу. Не только здесь, но во всем мире. — Он не сводил глаз с Кочевника. Может быть, голова еще несколько шумела после виски, но это надо высказать. — Можешь что хочешь говорить про Джереми Петта, и я не стану оправдывать то, что он сделал, но этот парень… этот морпех служил стране, не щадя своих сил, и что бы он ни сделал и ни собрался сделать, нельзя назвать совсем плохим человека, который не стал Белым Танком.

— Белым Танком? Это что значит? — нахмурилась Ариэль.

— Военный термин. Солдат, бросивший раненого товарища на поле боя. На самом деле по первым буквам… — Этого слова он не мог сказать. — Гадский Трус.

Вот это Кочевника поразило. Просто треснуло по черепу. «Наш сержант», — сказала Берк.

— Ты нам не говорил, где ты служил копом до того, как пошел в ФБР. — Голос Кочевника прозвучал сипло. — Ты был в армии?

Тру не отвел глаз:

— Военная полиция. Корпус морской пехоты США.

Он ушел в армию сразу после колледжа, зная, что опыт работы в военной полиции поможет ему быстрее продвинуться в той работе, которую он себе наметил.

Кочевник сообразил, что к чему, — и остальные одновременно с ним.

— Так дело не в том, чтобы нас спасти. Тебе надо спасти его.

— Именно так, — подтвердил Тру.

— Блин! — едко сказала Берк и наклонилась вперед, переключившись полностью в режим атаки и сцепив зубы. — Так ты надеешься, что он попытается нас убить?

— Строю планы в расчете на это, — поправил ее Тру.

Вот тебе и правда, обернувшаяся ложью.

— Наш дорожный менеджер, — заговорил Кочевник, чувствуя, как в сердце нарастает знакомая злость, — хочет спасти своего парня. Своего слегка сбившегося с пути сумасшедшего морпеха. И какая разница, если надо будет для этого продырявить одного-двух, а то и всех нас? Так, Гомер?

— Не совсем, но близко. — Тру снова уставился на туфли. Любил, когда они начищены до блеска. Вообще любил, чтобы все было аккуратно и подтянуто, но жизнь, к сожалению, имеет привычку устраивать хаос. Он чувствовал, что из всех из них на него с состраданием на лице смотрит только эта девушка. Она ему нравилась. Если честно, ему вообще нравились все эти люди. — Никто не хочет, чтобы пострадал хоть кто-нибудь из вас, — сказал он, не поднимая головы. — Я знал, что Петт мог попытаться вас достать на «Стоун-Черч». Были приняты все возможные меры.

— Ага, но какой-то мудак с пистолетом пролез. — Голос Кочевника хлестнул кнутом.

— Все возможные меры, кроме металлодетекторов. Но — да, я надеялся, что он покажется. Что сделает попытку, когда мы остановились на хайвее.

— Господи! — сказала Берк. — Настолько на нас наплевать?

— С той техникой, что у нас есть — которую вы видели и которую не видели, — моим людям нужен был бы единственный выстрел из темноты, чтобы засечь место. Я уже говорил вам, каким хорошим снайпером был Петт. Выстрел в Майка Дэвиса был сделан с прежней точностью, но он не попал с первой попытки. Так ведь?

Тру смотрел, как Чэппи наливает себе стакан. У нее рука слегка дрожала. Он подождал, пока она нальет, и только потом стал говорить дальше. Взгляд Ариэль — он видел ее краем глаза — заставлял его жалеть, что вообще настал этот час.

— Значит, квалификация Петта снизилась, — сказал он. — Очень маловероятно было, что он достигнет цели с первого выстрела, разве что очень повезет или он будет очень близко, чего ему не хотелось. Я считал тогда и считаю сейчас, что если Петт все еще в стране и если он все еще преследует нас и хочет убить кого-либо из вас, то он попытается снова. Где — не важно. Вы можете вернуться в Остин и сказать, что игра закончена, но… это его игра, и он будет решать, кончена она или нет. — Тру повернул взгляд голубых глаз к Кочевнику, который скривился в отвращении. — Но ты совершенно прав, Джон. Мой главный приоритет в этом деле — взять Петта живым и оказать ему всю необходимую помощь. — Он сделал долгую паузу, чтобы Кочевник, да и все они прониклись его словами. — Вот почему здесь я, а не какой-нибудь другой агент из офиса, который морпехом не был. Скажем так: ветераны ищут друг друга. Ради жизни. Или по крайней мере должны искать. То, через что этот парень прошел в Ираке и после увольнения… это трагедия, и я не желаю смотреть на еще одну трагедию — чтобы ему пустили пулю в голову и поволокли как кусок грязи. Потому что он — не кусок грязи.

Тру почувствовал, что лицо у него горит. Может, от виски. Или потому, что он чертовски зол.

— Так, я хочу полной ясности, — сказала Берк. — Ты говоришь, что его жизнь тебе дороже наших? И если он где-то высунется, твои люди не станут стрелять на поражение?

— Мои люди отлично обучены той работе, которой я от них жду, — был ответ. — Я хочу, чтобы он попал в психбольницу, на самое лучшее лечение. А не на кладбище.

— Правительство в действии! — язвительно улыбнулась Чэппи, и глаза у нее стали маленькими. — Хер с ним, с народом!

Она подняла стакан в тосте.

Кочевник допил свой стакан. Интересно, насколько быстра у старика реакция, и уклонится ли он от брошенного в голову стакана?

— Если твои люди увидят Петта до того, как он выстрелит в кого-либо из нас, они не станут пытаться уложить его наповал? У них будет приказ брать его только живым, если до этого дойдет?

— Именно так, — ответил Тру.

Ариэль встала с дивана и отнесла пустой стакан в кухню. Тру старался на нее не смотреть, а она на кухне задержалась.

Комнату заполнило молчание. Точнее, опустошило ее.

— Ты не понимаешь, — начал Тру с разгорающейся искрой гнева в голосе. — Не понимаешь, через что этим ребятам пришлось пройти. Не понимаешь, что им пришлось увидеть. Не можешь понять, потому что живешь на всем готовом. Все у тебя есть. Тебе никогда не приходилось драться за что-то такое, за что стоит умирать? Приходилось или нет? Отвечай!

— А кто решает, что стоит, а что нет? — отпарировал Кочевник. — Ты? Президент? Какой-нибудь корпоративный босс, решивший возвести мегамолл и мегаплекс посреди Багдада? Кто?

— Видишь? — Тру улыбнулся криво, но щеки у него горели. — До тебя не дошло. Есть такие вещи — свобода, например, — за которые стоит погибать, даже если ты думаешь иначе. Если люди отвернутся от своего долга, что с ними станется?

— Из них многие, — ответил Терри, — останутся в живых.

— Сидеть тут и не быть обязанным ничего делать — это легко. От тебя никто ничего не требует — сиди и бери. — Тру едва не встал и не прервал этот разговор, потому что получался он очень беспорядочный и бесцельный, но одну вещь еще он должен был сказать, важную вещь, которую надо, чтобы услышали Джон Чарльз и остальные, хотят они это слышать или нет. Он знал, что Ариэль стоит в кухне у двери. И хорошо, ей тоже надо это слышать. — Чего вы не понимаете и никогда не поймете — это что эти люди воюют за вас, — сказал он. — За ваше будущее.

— За нефть для моей машины? — свирепо осклабился Кочевник. — Ты про это?

— В частности. За наш образ жизни, пока мы не сможем подключить иные источники энергии. Но ты не понимаешь, что Джереми Петт и такие, как он, отправились туда с мужеством и решимостью делать работу, которую они обязаны делать как солдаты на службе своей страны. Не важно, хотели они или нет, их не спросили, и они не хотели, чтобы их спрашивали, потому что именно это они были обучены делать. И я могу вам сказать, что снайперская подготовка, которую проходил Петт, потяжелее других. Она невероятно трудна, и пройти ее могут только лучшие из лучших. Тебя бы не взяли ему носки подавать! — Движение указательного пальца подчеркнуло этот пункт. — Так вот, он — лучший из лучших, делающий то, что его обучили делать, и тут у него дома случается страшное несчастье, убивающее его дух и оставляющее пустую оболочку. Но физических повреждений — серьезных и долговременных — у него нет, а психологические травмы он, очевидно, сумел скрыть, потому что его учили терпеть и не поддаваться боли, и очень много его учил этому родной отец, так что никто не берет сержанта Петта под контроль. Нет, в госпиталях для ветеранов не хватает ни персонала, ни коек, так что крепкие, здоровые парни вроде Джереми Петта получали грамоту, что Корпус морской пехоты весьма благодарен им за службу. Может, им еще и медаль давали, как Петту, чтобы помнили, чем они отличаются от таких, как ты. Потом этих искалеченных молодых ветеранов, обученных убивать людей на расстоянии более восьмисот ярдов, выпускают в мир искать работу.

Голубые глаза Тру уже не были холодными, в них горело пламя. Они бросали Кочевнику вызов — а ну, попробуй перебить!

Вызов принят не был.

— А наш мир суров, — продолжал Тру. — Мы все это знаем. И что ты умеешь, тем и пользуешься, не так ли? Не все ли мы так? А за рабочие места идет конкуренция, и хватаешься, за что удастся зацепиться. Может быть, если бы ты был Джереми Петтом, у тебя были бы планы на целую жизнь вперед, планы работать так, что спина трещит и кости болят, и заработать себе и своим родным в Корпусе дом. Но планы, знаешь, удается выполнить не всегда. Какая-то мелочь не учтена — и упс! Извини. Вот тебе грамота, а вот медаль, чтобы ты на нее поглядывал и помнил времена, когда ты что-то собой представлял. А теперь тебе придется идти в этот штатский мир и в нем искать работу. Тебе, который был лучшим из лучших среди умеющих с расстояния восемьсот ярдов.

Тру наклонился вперед.

— И со временем, когда долго стучишься в стены, а они не поддаются, когда понимаешь, какой была твоя жизнь и какой она в этом мире стала… может быть, тогда ты начинаешь искать нового врага, потому что лишь на поле боя начинает чего-то стоить жизнь, которой ты живешь. — Тру кивнул сам себе. — Вот я думаю, такая история с ним и случилась, и я не буду очередным гадом, который его отпихнет к обочине. Если это будет в моих силах, я его спасу.

Он встал с рюмкой в руке.

— Спасибо за гостеприимство, миссис Фиск. А теперь я иду спать. — В кабинете на диванчике. — Поставлю себе будильник.

В этом не было необходимости, он умел просыпаться в любое задуманное время, но хотел гарантии, что не проспит. Хотя ему никогда не случалось проспать.

Когда он зашел в кухню поставить рюмку, Ариэль посторонилась, давая ему пройти.

Тру уже открыл дверь в кабинет, когда Кочевник сказал:

— Один только вопрос. Если Джереми Петт сперва наставит винтовку на тебя — что тогда? Тоже будешь в первую очередь его спасать?

Тру не ответил, и дверь за его спиной закрылась.

В шесть утра у него загудел сотовый. Тру тут же проснулся. Глаза слезились, рот будто забили опилками от половиц в баре, но сознание уже работало.

— Доброе утро, Труитт, — сказал знакомый голос. — Посылаю тебе вложение в почту. Материал срочный.

— Что там?

— Около полуночи заговорил Коннор Эддисон. Все на видео.

— О’кей. — Тру потер рукой глаза. — Посылай.

— Еще кое-что.

— Выкладывай.

— Несколько десятков сообщений о том, что заметили Петта, но вчера есть два из Ногалеса. Одно из них — от местного полисмена. Мы туда послали людей поспрашивать, строго неофициально и очень осторожно.

— Отлично.

— Он мог туда перебраться, — сказал человек из тусонского отделения. — Да, и скоро может возникнуть разговор насчет сворачивания. На это дело очень много уходит сил.

— Да, я в курсе.

— И много людей. А оно у нас не единственное.

— Конечно, я понимаю, — ответил Тру.

Он спал в одежде и сейчас чувствовал, что весь измят.

Пришел вопрос, которого он ждал:

— Сможешь обойтись одной группой?

Тру вздохнул. Тяжело, чтобы там было слышно.

— Я только спросил. Ты подумай, потом мне перезвони, да?

— Да, — ответил Тру, разминая затекшую мышцу на левом плече. — Перезвоню.

Когда разговор закончился, Тру поставил лэптоп на стол и включил его. Проверил, горят ли на беспроводном модеме кабинета все нужные сигналы, а потом так зевнул, что чуть не вывихнул челюсть.

И взялся за работу.