Рождественская традиция

Сьюзен достала из ящика комода черное шелковое боди, отделанное кружевом, пролежавшее там, чистым и аккуратно сложенным, последние двенадцать месяцев. Ткань ласкала руки, и она поразилась тому, какими грубыми казались в сравнении с ней ее пальцы и как белье подчеркнуло усталость на отражавшемся в зеркале лице.

Ей стало страшно оттого, что Тони не вернется сегодня, а она представить не могла Рождество без него.

До этого они всегда были на Рождество вместе, но в этом году традиция будет нарушена, и от этого ее охватывал ужас.

Ей тридцать три, и она становится все старше. «Идут годы, растет страх», – подумала она, отодвинула штору и посмотрела сквозь отражение лица на светящиеся гирлянды на деревьях. Обрывки тумана и капли дождя кружились в свете фонарей, словно рой мошек. На ресницах застыла слезинка.

Она подняла голову, задаваясь вопросом, там ли он сейчас, за этими плотными облаками? Порой она видела в ночном небе вспыхивающие рядом со звездами сигнальные огни и думала, что это возвращается он. Облака испугали ее, заставили вспомнить прошлое. Она гнала эти воспоминания. Сегодня канун Рождества, а он всегда в этот вечер к ней возвращался.

Она не получила от него ни одного сообщения, впрочем, в этом не было ничего необычного. В такие моменты она понимала, что чувствуют жены и подруги заложников, не имеющие возможности ни услышать голос, ни получить весть; но Тони не был в плену, в такой ситуации он мог оказаться лишь ведомый страстью. Он был одним из тех импульсивных и непредсказуемых мужчин, неугомонных авантюристов, окруженных ореолом жизнелюбия, которых женщины находят весьма привлекательными. Она не раз замечала, как на него смотрят дамы на вечеринках.

Однако он клялся, что никогда ей не изменял. До недавнего времени Сьюзен ему верила. Друзья убеждали ее скорее забыть, жить дальше, и его долгое молчание, и ее предчувствие скорого расставания говорили о том же.

Стюардесс даже для небольшой частной компании отбирают очень тщательно по внешним признакам. Тони летал с ними по всему миру. Трудно поверить, что ему всякий раз удавалось устоять перед соблазном.

Пусть так, но она продолжала надеяться и приготовила постель, распустила длинные темные волосы, потому что ему нравилось, когда они лежали именно так, выбрала аромат его любимых духов, нанесла увлажняющий крем на руки и провела по ногам, наслаждаясь идеальной гладкостью кожи. Сняв одежду, она поежилась от холода, охватившего обнаженное тело, и надела белье, которое он подарил ей на Рождество пять лет назад – с тех пор стало традицией надевать его в канун Рождества.

Впервые они занимались любовью именно в канун Рождества в спальне в мансарде дома ее родителей в Уэмбли, когда те ушли на вечеринку. Потом они долго лежали в тишине, глядя на облепленные темнотой окна, а в ногах, когда они шевелились, шуршала оберточная бумага. Она до сих пор отчетливо помнила, как они крепко и страстно обнимали друг друга, прижимались, переполняемые жаждой тепла и покоя, как шептали друг другу те клятвы, которые дают все молодые люди и которые потом так легко забываются. Они дали слово, что всегда, что бы ни случилось, будут заниматься любовью в канун Рождества.

За прошедшие четырнадцать лет они ни разу не нарушили обещания. Это стало их традицией – предаваться этим вечером страсти, которая становилась сильнее с каждым годом и заставила Сьюзен вновь поверить в магию Рождества. В детстве она в этом не сомневалась, но потом решила, что утратила веру.

Тони каким-то образом удавалось даже изменить график. В те дни, когда он никак не мог быть рядом с ней, ему везло – вылету самолета мешал неизвестно откуда взявшийся туман или внезапная поломка освобождала его от выполнения обязанностей. Однажды, из чистого бахвальства, он взял самолет своего босса и прилетел из Монако ровно к полуночи. То Рождество она очень хорошо помнила.

Слезы катились из ее глаз; ресницы сметали их, и она улыбалась – не надо, чтобы он видел ее плачущей.

Она зажгла свечи, как делала каждое Рождество, поставила подсвечник на тумбочку у кровати со стороны Тони, подсунула под него открытку и легла.

Немного почитав, она взглянула на часы – десять минут первого. В половину она выключила свет. Пламя свечи было недвижимым, спокойным. Он любил заниматься любовью при свете, любил снимать белье и видеть ее тело.

– Ты мой рождественский подарок, – говорил он и наклонялся, чтобы ее поцеловать. Везде.

Несколько лет они дарили друг другу чулок, но она отменила эту традицию, решив оставить ее детям. Рождество было ее любимым праздником в детстве, и она хотела, чтобы и у их детей было так же. Однако она никогда не мечтала, что это однажды станет для нее самым главным. Станет точкой на горизонте, к которой она будет стремиться пристать каждый год. Портом, где можно переждать шторм. Волшебное время, когда раны излечиваются, грусть уходит, а надежда возрождается. Она никогда не считала, что мысли о Рождестве дают ей силы вставать каждое утро и возможность пережить весенние и летние месяцы. Затем приходили август и сентябрь – месяцы глубокой депрессии, когда воспоминания тускнеют, сомнения разъедают, сочась, словно кислота из проржавевшей батарейки, причиняют боль и оставляют шрамы.

Пройдет время, и с первым хрустящим инеем на осенней листве память вернется и надежда окутает ее, возвращая понимание, что от Рождества ее отделяет всего несколько долгих ночей и свирепых бурь, сопровождающих осеннее равноденствие, способных до неузнаваемости изменить пейзаж. Рождество принесет безмятежное спокойствие, звуки гимнов, вечера за игрой в «Монополию», долгие прогулки и аромат пирогов, смех и веселье, общение с друзьями и напомнит о старых добрых традициях.

Сьюзен закрыла глаза, зная, что этой ночью, как и всегда в канун Рождества, заснет крепко и не будет помнить когда. В тишине отчетливо слышалось шуршание бумаги, и она улыбнулась – дети уже роются в чулках. Но подарки сегодня никто не откроет – она приучила их ждать до утра. Они будут разглядывать пакеты и коробки, пытаясь угадать, что внутри. Затем послышался щелчок дверного замка, и дыхание ее участилось. Еще щелчок – дверь закрылась. Она ждала, когда звякнет цепочка и раздадутся приглушенные шаги. Все как обычно; все знакомо. Рутина. Самое главное в браке, чтобы традиции не превратились в рутину. Она лежала и ждала, ждала того, что возбуждало больше всего на свете. Он двигался медленно, сначала снял пальто, затем прошел в кухню и просмотрел кипу корреспонденции, оставленную специально для него. Внутри ее кружилась снежная буря, как в стеклянном шаре, если его встряхнуть.

Он поднимался по лестнице, и шаги становились неторопливее и легче с каждой секундой, словно он чувствовал ее возбуждение и оно меняло его настроение. Он открыл дверь их спальни, и пламя свечей дрогнуло от неожиданности, тени заплясали на ее веках. Губы ее наконец растянулись в улыбке, которую невозможно было больше сдерживать, ведь она ощущала, как он встал у кровати, как стянул пахнущее свежестью одеяло, отчего по коже пробежал приятный холодок. Она знала, что он наблюдает за ней, знала, что сейчас склонится и поцелует ее; пальцы его рук, как обычно, сначала неловко, попытаются справиться с крючками.

– Ты мой самый дорогой рождественский подарок, – прошептал он.

– А ты мой, – ответила она, когда губы их почти соприкасались.

Утро было сухим и холодным, дул восточный ветер. Снежинки сверкали на траве, словно она была посыпана блестками, малиновый шар солнца светился на фоне серого шелкового неба. Это было такое волшебное утро Рождества, какое она помнила с детства.

Дом наполнялся треском, когда она шла по ковровому покрытию, зажигала камин, доставала бокалы; шуршала оберточная бумага, когда дети начали открывать подарки. Треск электрических разрядов наполнял ее тело, по венам разносилось тепло, которое она ощущала всегда, когда Тони был рядом.

Она любила это время перед шумным вторжением родственников. Когда-то несколько раз они посещали утром церковь, но Тони это не понравилось, он предлагал ей ходить одной, но они так мало времени проводили вместе, что она не хотела расставаться с ним даже на час. Утро они посвящали друг другу, оно стало временем наслаждений и покоя. А еще, как она надеялась, возникновения чего-то нового в их отношениях.

В Рождество дом всегда яркий и светлый. Окна пропускают дневной свет, который распределяется удивительно равномерно, и все вокруг словно оживает, цвета становятся насыщенными, текстуры выразительными, ковры, обои, шторы уже не кажутся такими бледными, как большую часть года. Даже остролист выглядит посвежевшим, а ягоды особенно красными.

Воздух наполнялся ароматом политой жиром индейки, тлеющих дров и терпкого вина в только что откупоренной бутылке. На улицах была непривычно тихо, так не бывает даже в воскресенье. Безмолвие ночи перешло в день, но оно скоро будет нарушено громким смехом, звоном бокалов, болтовней и шутками родственников, без которых праздник невозможен, как без светящейся гирлянды, ждущей своего часа в картонной коробке.

И конечно, без дочерей. Всегда дочерей.

«Я не знаю второго такого дома, где столько дочерей», – любил говорить ее отец.

Она видела, как едва заметно покачиваются лампочки, беспокойно отодвигаются шторы, шарики из оберточной бумаги, свернутые, будто сами собой, перекатываются с места на место с шумом, напоминающим шелест воды, отступающей в море, по гальке пляжа. Ленты серебряного дождя и гирлянды из мишуры покачиваются между ветками ели. Дети были поглощены каждый своим делом. Люси надевала новое платье на Барби. Джейми собирал железную дорогу. Иногда стеклянные шары над их головами соприкасались, издавая звук, похожий на перезвон колокольчиков. Старые дрова в камине превращаются в угли, и весело потрескивают новые.

Сьюзен, суетящуюся в кухне, Тони часто отвлекал, и она постоянно все проливала или начинала делать то, что уже сделано. Он был страстным, как никогда раньше, от его прикосновений внизу живота все сжималось и ныло, воображение рисовало эротические картины, все больше натягивая готовые лопнуть струны в теле. Она разбила стакан и стала убеждать себя, что это на счастье, так ей очень давно сказал Тони. Она напомнила ему тот случай, и они вместе весело смеялись.

За окном хлопали двери автомобиля. Начали прибывать члены семьи. По тропинке шел отец с палочкой, которой пользовался после операции на сердце.

– Так прекрасно ты никогда не выглядела, Сьюзен, – сказал он.

Все отметили, что она сегодня особенно хороша. «Словно помолодела на несколько лет».

Ронни Бодкинс, за которого вышла замуж ее сестра, был жизнерадостным детиной, открывшим два салона, торгующих газонокосилками, и черпающим жизненную мудрость из «Ридерз дайджест». Он уселся на диван, прихлебывая пино-нуар (по его заверению, лучшее красное вино для сердца) и рассказал анекдот, который повторял из года в год, такой старый, будто его извлекли из той же коробки, что и гирлянду.

Каждый год находился человек, который постоянно задавал ему вопросы. На этот раз им стал ее брат Кристофер.

– Как твой бизнес, Ронни?

– О, жаловаться не на что. Рождество для меня лучшее время. Часто заходят разные кумушки и покупают своим муженькам в подарок всякие штучки для сада. Конечно, в это время доходы у меня могли быть и меньше, но ведь сам великий Господь сказал, что большую часть того, что имеешь, надо отдавать земле!

Он расхохотался, довольный своей шуткой. Надо признать, единственный из всех.

Разговор шел своим чередом, балансируя на грани, касаясь то новых проектов, то бередя старые раны. Утро прошло для Сьюзен в тумане воспоминаний об удовольствии и предвкушении страсти. Она вошла в гостиную, чтобы выпить со всеми шампанского, и бросила взгляд на часы. 13:15. Ланч, потом речь королевы. Затем все будут смотреть «В джазе только девушки» с Мерилин Монро, а потом «Аббатство Даунтон», после чего, возможно, лягут спать. Однако в это Рождество все было иначе, и она боялась позволить себе надеяться.

– За тех друзей, которых нет сейчас с нами.

Первый тост за ланчем, тоже по традиции, произносил брат. Все подняли бокалы, а Сьюзен выше всех. Она почувствовала, как нежно ветерок ласкает ее щеки, поднимает и опускает волосы. Язык тела. Знаки между ней и Тони, так бывает у многих любовников – тайные прикосновения, шепот, подмигивание. С годами они так привыкли, что понимали друг друга без слов.

Сегодня Тони говорил ей, что хотел бы ночью опять заняться любовью.

Обычно она специально вливала в себя больше вина, чтобы впасть в состояние расслабленного забытья и упасть, время от времени заставляя себя подняться на ноги, чтобы подать чай, попрощаться с гостями, привести себя в порядок и подняться наверх, в спальню.

Сегодня она отрезала себе тонкий кусочек индейки, от картофеля отказалась, но положила на тарелку несколько стручков фасоли. В бокале ее была только минеральная вода.

– Ты ведь не придерживаешься строгой диеты, дорогая? – спросила ее мама.

Она не ответила, лишь сильно покраснела.

– Да, уже четыре года, – задумчиво произнес отец, продолжая тему тоста.

Прошло четыре года с того дня, как небольшой самолет разбился, заходя на посадку, и врезался в деревья, растущие всего в десяти милях от дома. Простая ошибка. Он забыл перевести высотомер с воды после взлета в Монако на землю для посадки в Биггин-Хилл. Просто повернуть ручку. Магия Рождества действует на всех, но по-разному.

– Я понимаю, как тебе тяжело, дорогая, – сказала мама. – В Рождество ты особенно сильно по нему скучаешь.

Тайну Сьюзен знали свечи, пламя которых резко дернулось после этих слов, послышалось шуршание подарочной бумаги, и ветерок теплый, как дыхание, пробежал по ее шее, напоминая о предстоящей ночи, и это могло бы стать новой традицией.

– Нет, – уверенно сказала она, загадочно улыбаясь. – Это единственный день в году, когда я по нему совсем не скучаю.