I

– Сергей Иванович, ты к народной мудрости как относишься? – очень прилично одетый и ухоженный господин, наверняка давно забывший, что на свете существуют такие понятия, как ширпотреб и общественный транспорт, равнодушно скользнул взглядом по раскинувшейся далеко внизу панораме суетливо копошащегося мегаполиса и, даже не пытаясь скрыть своего недовольства, кольнул собеседника нехорошим взглядом.

Визави ухоженного, крепкий и подтянутый мужик лет пятидесяти, какими-то неуловимыми признаками вроде уверенной осанки, скупости в движениях и некоторой особой небрежности в одежде, сразу вызывал ассоциации с недавно сбросившим привычный мундир полковником и, казалось, высокий лоб с благородными залысинами украшала невидимая, но довольно легко угадываемая надпись «отставник».

– Это вы к чему? – отставник чуть настороженно взглянул на холеного и, пошелестев красной пачкой всемирно известной отравы для бравых ковбоев, закурил и деликатно выпустил облачко нежно-голубого дыма в сторону.

– А к тому… «Сколько веревочке ни виться…», «Новая метла…» и «протчая, протчая…», как писал в своих «прелестных письмах» вор и бунтовщик Емелька Пугачев. Тот самый, что считал, что лучше один раз напиться живой крови, чем триста лет питаться падалью… Ты вообще в курсе, что в стране делается? Что разухабистые девяностые, когда папа разрешал всем проходимцам хватать жирные куски и ртом и… всеми руками, давно закончились? Что в Кремле уже вторая новая метла на престол взгромоздилась? Сегодня этот парень пока еще присматривается, команду подбирает, с олигархами заигрывает, в либерализмы-плюрализмы и демократию играет… А завтра? Как там у классика… «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!» И захочет эта метелочка живой кровушки испить, да денежки, путем не совсем праведным заработанные, у зажиревших ворюг отобрать со всей пролетарской строгостью да в царские сундуки и ссыпать… И вот тогда-то и обернется пушистая метелка в топор вострый, а веревочка для многих закончится тугой и жесткой петлей…

– А, может, другая присказка подойдет? Не так страшен черт, как его малюют… Нет?

– Да нет, Сергей Иванович… Ты телевизор хотя бы иногда посматриваешь? Тогда должен был заметить, как президент грозно бровки хмурит и все о борьбе с коррупцией правильные слова говорит. Ему для имиджа просто позарез необходимо десяток-другой ворюг разного ранга за решетку отправить! В кулуарах, между прочим, легким ветерком шепоток гуляет, что помощнички для царя-батюшки уже и списочки некоторых особо зарвавшихся и уверовавших в свою неприкасаемость составили. Так что вот-вот наш юрист венценосный зажиревшим воеводам бошки начнет рубить на радость народцу рассейскому… – холеный слегка поежился и нервно дернул укутанной теплым шарфом шеей, словно уже чувствовал прикосновение острого и леденяще-холодного лезвия воображаемого топора. – Слушай, Иванович, а ведь не май месяц, что-то я подзамерз маленько. Идем-ка мы с тобой в машину – там все-таки потеплее…

Внутри «мерседеса» действительно было очень чисто, тепло и уютно. Отставной полковник удобно устроился на мягко-упругом кожаном сиденье и мельком подумал, что российские боссы всех мастей так дорожат своими «меринами» и «бээмухами», наверное, не только потому, что эти автомобили, слегка отличающиеся от жестяных коробок, гордо именующих себя «жигулями», удобнее и надежнее других. Дорожат они своими недешевыми тачками, купленными на народные деньги, еще и как несомненными свидетельствами определенного положения и успеха, и как клочками независимой территории, отгороженной от все того же народа мигалками, затемненными стеклами и массой привилегий. Так любой корабль, вошедший в иностранный порт, является кусочком суверенной территории государства, флаг которого развевается на его мачтах…

Хозяин комфортного и престижного средства передвижения небрежным кивком отпустил водителя «погулять», по-хозяйски достал из минибара округлую бутылку коньяка и ловко разлил в пузатенькие бокальчики граммов по пятьдесят.

– Давай, Сергей Иванович, ударим слегка по инфаркту, ха-ха… На чем я там остановился?

– На списках и топоре, – бесстрастно подсказал отставник, краем глаза отмечая, что особого удовольствия боссу упоминание о топоре, естественно, не доставило.

– Да, о списках… Так вот, в списках тех вполне могут оказаться и очень уважаемые люди, а посему они сейчас старательно подчищают «хвосты». Дело это, понятно, хлопотное… Небось помнишь, полковник, как еще при комбайнере меченом вся Германия суетилась как муравейник перед дождем, когда ошалевшие от безнаказанности генералы направо и налево – больше налево, естественно, – распродавали чуть ли не танковые дивизии и всякую-прочую мелочь со штампиком «имущество ГСВГ»? Тогда еще Гоша-мерседес угрем на горячей сковородке вертелся, доказывая, что он бел, пушист и честен невероятно? А Димочку Жаркова, который слишком уж упорно копался в германских гешефтах, за что и взорвали мальчонку дядьки злобные, припоминаешь? В те не самые приятные деньки военная прокуратура, помнится, и в твою сторону очень даже нехорошим взглядом посматривала…

– Я все помню, генерал! И то, что вы, Михаил Андреевич, очень многое тогда для меня сделали и я ваш должник на все времена, тоже помню. Но, насколько я понимаю, вы меня пригласили не для того, чтобы лекцию по новейшей истории прочесть?

– То, что память у тебя хорошая, радует… А нужен ты мне, естественно, для дела. Если в двух словах, то проблемка такая… Знаешь, почему порой проваливаются самые что ни на есть гениально задуманные преступления и аферы? Потому что любая мафия – это цепь людей, а в любой цепи обязательно найдется то самое пресловутое слабое звено… Есть один, скажем так, Большой Босс. И есть контора под названием… ну, пусть будет «Росвооружение». Слышал о такой?

Полковник, понимая, что вопрос скорее риторический, молча кивнул. Кто ж об этой конторе не слышал… Вон, сейчас чуть ли не в каждой газете можно прочитать, как хитроумные дяденьки торговали, да и продолжают торговать со всем миром танками, самолетами-вертолетами и прочими железными штуками, набивая долларами мощну России, ну и, естественно, про свой карман не забывая. Благо, государство с подачи не очень трезвого Хозяина еще в начале девяностых бросило клич: «Обогащайтесь, россияне!» Всем россиянам в ротшильды выбиться, ясное дело, не получилось, но некоторым под шумок перепало очень даже немало…

– Так вот, полковник… И было превеликое множество всяких контактов-контрактов, сделок и, как можно смело предположить, не все они были чистыми, прозрачными и законными. Целый штат умнейших людей виртуозно топил криминальные концы и все было шито-крыто. Все были довольны, сыты и смеялись. Но, как известно, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий. Нашелся человечек. У него в руках имеется, вероятно, довольно солидная пачка документов, которые более чем красноречиво свидетельствуют о том, что неведомо куда уходили таки-ие партии оружия, техники и прочей дряни, а в карманах ребятишек, заигравшихся в купцов первой гильдии, осели таки-ие суммы… Если эти бумаги лягут на стол в Большом кабинете, то Хозяин сначала сложит два и два, потом отнимет… все и у всех, а потом ляп по Тяпкину, тяп по Ляпкину… Вот такая арифметика – как ни решай задачку, а в ответе все равно пожизненное выходит. Короче, поручик Голицын, горит под ногами донская земля… А у тебя, я точно знаю, есть хорошие пожарные…

– Вам нужен… стрелок? – Сергей Иванович совершенно непроизвольно понизил голос и опасливым взглядом зачем-то посмотрел сквозь светло-коричневое стекло на видневшуюся неподалеку одинокую фигуру водителя. Тот совершенно спокойно посматривал на панораму города, слегка сутулясь и пряча лицо от знобкого ветерка за поднятым воротником куртки, чем вызывал у бывшего полковника смутные ассоциации с нахохлившимся воробьем.

– Да нет, дорогой, не все так просто…Если бы стукачок и шантажист сидел на подмосковной дачке и чаек попивал, я бы тебя и беспокоить не стал по таким пустякам. Далеко он. Послать туда авианосец с морской пехотой я по понятным причинам не могу. Мне не примитивный одноразовый киллер нужен, мне солдаты нужны. Естественно, не стройбатовцы-новобранцы. Нужны твои волки, или как их там обычно величают… дикие гуси, псы войны?

– А почему вы так уверены, что такие… хм, гуси у меня есть?

– Невнимательный ты, Сергей Иванович, – снисходительно хохотнул холеный и ловко вбросил в рот карамельку. – Конфетку хочешь? Я же только что толковал тебе про слабое звено… Матерые вояки у тебя есть, и я хочу, чтобы они слегка поднапряглись и заветный чемоданчик с этой чертовой бухгалтерской документацией мне доставили. А человечек тот хитроумный… вот хорошо бы, если б его машина случайно сбила, или еще какая летальная неприятность приключилась… Только сделать это надо красиво и аккуратно, понял? Солдатам перепадет хорошая денежка, да и ты внакладе не останешься.

– И в каких же таких краях ваш плохиш прячется?

– Ну, если уж быть точным, то плохишей оказалось целых три. Правда, серьезную опасность представляет лишь тот, у которого имеется чемодан компромата, но если уж проводить зачистку, то по полной программе. Так что убирать надо всех троих. А насчет далеких краев… Ты в детстве кино такое «Ташкент – город хлебный» смотрел? Там голодные пацаны все на юга бежали и приговаривали, что там тепло, там яблоки… Так вот, например, там, где по моим сведениям прячется один из них, очень тепло. Не знаю уж как насчет яблок, но пальм с кокосами и песчаных пляжей там навалом. Второй выбрал для себя места попрохладнее. А третий объект, интересующий нас больше всего, обнаружился аж на задворках империи, в которой проживают потомки тех самых самураев, про которых наши папы распевали в бодрой песенке про трех танкистов…

– Сведения достоверные? Насчет всех троих? Представляю, сколько вам это стоило…

– Сведения у меня всегда достоверные, – генерал на секунду-другую недовольно поджал губы, явно намекая собеседнику, что люди его уровня и возможностей не могут себе позволить слишком богатой роскоши пользоваться непроверенными сведениями, слухами и догадками. Это удовольствие пусть останется для желтых газетенок, для нищих теток на рынке, да для выживших из ума бабок, смакующих сплетни на лавочках. – И стоит это немалых денег, верно ты заметил. Но умный человек никогда не экономит, если речь идет об информации. Кто ей владеет… ну, сам знаешь… Ты, Сережа, мне этот экипаж машины боевой из списка живых вычеркни, а машину сожги. А не то она под своими гусеницами и меня, и тебя, и много кого еще похоронить может. О средствах не думай – все будет оплачено и обеспечено по полной программе. Повторяю, полковник: под ударом могут оказаться очень серьезные люди и они, естественно, хотят перестраховаться от возможных … хм, неприятностей на все сто. И даже на двести процентов. Так что, о том, чтобы провалить задание, не советую даже и думать. Все, полковник, свободен, иди, работай… Да коньячок-то допей сначала, что ж ты так заспешил. Во-от… Ну, иди, иди, дорогой. Да кликни там этому – ехать пора…

– Эй, мужик, закурить не будет?

Малышев, уже вошедший под скупо освещенную желтоватым светом арку проходного двора, сначала чуть замедлил шаг, а потом и совсем остановился, вполне непринужденно и естественно разворачиваясь боком к появившимся со стороны двора молодым парням. Разворачиваясь так, чтобы за спиной оказалась стена – лучшая защита на случай нападения сзади.

…Та-ак, как говорится, классика жанра: двое в полутемном переулке просят закурить припозднившегося прохожего. Нет, не двое – трое. Вон и третий с другой стороны арки расслабленной походочкой не спеша подгребает. Молодые, здоровые и нагло самоуверенные. Естественно, никем еще всерьез не пуганные и не битые. Явно не очень трезвые. Достаточно нетрезвые, чтобы не думать о последствиях, но и недостаточно пьяные, чтобы промахнуться, если надумают хвататься за нож или какую-нибудь железяку. Хотя сегодня, поговаривают, самое модное оружие – бейсбольная бита. Забавная мы страна: про свою лапту никто не помнит, а про американский бейсбол знают все. И биты стали очень даже ходовым товаром в спортивных магазинах. Насмотрелись голливудского дерьма про «крутых парней», обезьяны немытые в грязных лаптях…

– Ну че молчишь, дядя? Или от страха слова забыл? – парень, подошедший со стороны улицы, выглядевший чуть выше и покрупнее первой двойки, снисходительно улыбнулся и склонил голову к плечу, с нескрываемым презрением рассматривая невысокого, худощавого мужичка неопределенного возраста, испуганно жавшегося к стене, покрытой облупившейся штукатуркой.

– Да не курю я. Не повезло вам, ребята.

– Ха, Серый, слышь, че этот ботаник базарит? Мужик, это тебе не повезло! Сильно не повезло. Что ж ты по ночам шастаешь, да еще и без курева?

– Ты еще скажи, что у тебя и денег нет, и мобилы… А ну, выворачивай карманы, сука! – и у третьего голосок прорезался. Нет, все-таки битые – шепелявит паренек, кто-то, по-видимому, пару зубов выставил убогому.

Серый, не спуская глаз с тщедушного мужика, медленно опустил руку в карман куртки и, достав нож, щелкнул кнопкой. Из рукоятки выскочило тускло блеснувшее узкое лезвие. Вроде бы все было как обычно: остановили лоха, слегка припугнули. Сейчас он должен до заикания и крупной дрожи перепугаться и покорно отдать все, что есть у него в карманах. Но что-то на этот раз шло не так, и это Серому явно не нравилось. Что не так, он вряд ли смог бы внятно объяснить. Но как-то неправильно мужик себя вел, не было в его движениях суеты, а в голосе не было страха – такие вещи Серый просекал сразу. Чужой страх так приятно щекочет самолюбие, да и возможность покуражиться над скулящим, беззащитным терпилой дарит почти такую же сладость и упоение, как хороший косячок из правильной травки. А может, мужик из крутых, шевельнулась тревожная мысль? Тогда он должен был сразу заявить, что за ним стоят серьезные люди, имена-погоняла назвать… Нет, не из крутых он, просто придурок непуганый. Ничего, сейчас мы его поучим немного нормальных пацанов уважать…

– Вы не те песни слушаете, пацаны, – каким-то неживым, скучным голосом негромко начал говорить мужчина, не двигаясь с места. – Тот приблатненный лепила бывший не только «Гоп-стоп» поет, но и про «черный тюльпан». Слушайте песню скальда – и вы узнаете всю правду о викингах…

– Серый, что там это чмо бормочет, а? Может, он дебил какой больной?

– А вот мы сейчас и посмотрим, больной он или здоровый. Если больной – подлечим, а если сильно здоровый – маленько покалечим, ха-ха…

Серый быстро перебросил нож из руки в руку и, угрожающе поводя клинком вправо-влево, решительно двинулся к мужичку. Когда между ним и жертвой оставалось не более полутора шагов, Серый с резким выкриком сделал стремительный выпад, норовя ткнуть мужика под ребра. Но тут произошло нечто странное. Мужичок, вроде бы даже и не шевельнувшийся, вдруг оказался чуть правее того места, где он только что стоял, и удар Серого пришелся в пустое место, а хозяин ножа сначала почувствовал дикую боль в руке, а в следующее мгновение неведомая сила швырнула его лицом в шершавую стену. Боль в руке сразу же отступила на второй план, поскольку в голове вспыхнула яркая вспышка, пронзившая новой болью все тело, а затем наступила темнота, словно сама стена упала и накрыла всей своей каменной массой неудачливого ночного грабителя.

Дружки Серого, так и не успев толком понять, что же случилось с их корешом, разом кинулись на осмелившегося проявить неповиновение мужичонку. Кинулись по всем правилам, до сих пор их не подводившим: с матюками вперемежку с угрозами вроде широко разрекламированной тем же голливудским кино фразочкой «Все, ты – покойник!».

Однако, судя по всему, мужик покойником становиться был решительно не согласен. Хотя он и не кричал, не размахивал руками и ногами, да и вообще почти не двигался с места – не было ничего, напоминающего образ киношного лихого драчуна вроде дешевого пижона Ван-Дамма. Но так уж получалось, что все наскоки и удары парней желанной цели не достигали, проваливаясь в пустоту, а мужик оставался совершенно невредим. Да и ударов-то парни успели нанести всего пару-тройку, а потом один из них, опрометчиво бросившийся вперед, как на кол напоролся на самый обычный прямой удар в солнечное сплетение и, открывая в беззвучном крике рот, хотел было согнуться и попробовать поймать глоточек воздуха. Не получилось, поскольку мужик моментально ударил еще раз – основанием открытой ладони, сознательно и жестоко разбивая в кровь верхнюю губу и нос. Второй, захлебываясь кровью и подвывая, лег рядышком с Серым, зажимая ладонями лицо.

Оставался третий и последний. То ли самый глупый, то ли чересчур самоуверенный и ничуть не охлажденный примером первых двоих, он с визгом изобразил нечто вроде боевой стойки и ударил ногой. Вернее, попытался ударить, поскольку мужик левой рукой довольно непринужденно перехватил ногу в верхней точке удара и на секунду задержал, с мрачной усмешкой заставляя парня делать популярное упражнение на растяжку. А мгновением позже чуть развернулся вправо и ударил, маховым движением подсекая противника и заставляя того сначала подлететь в воздух, а затем приложиться спиной, плечами и головой о грязный серый асфальт…

Малышев с минуту постоял, с холодным равнодушием на лице рассматривая поверженных противников, потом нагнулся, поднимая нож, подошел к недвижно лежавшему Серому и присел на корточки.

– Хорош придуриваться, убогий, – я же вижу, что ты уже очнулся, – поигрывая ножом, негромко начал Малышев. – Слушай и запоминай. Я не участковый и лекций о нехорошем поведении тебе читать не буду. Сейчас я сломаю всем вам по руке. Пока по одной. Если вы еще раз попадетесь мне на глаза, будет хуже – я вам ваши глаза вырежу. А теперь скажи, что ты все услышал и понял. Если от страха голос пропал или слова забыл, то кивни. Я жду.

– Не надо… руку. Я понял, – как обычно и бывает при встрече дворовой собачонки с матерым волком, в чуть слышном голосе Серого уже не было ни былой наглости, ни уверенности в собственной крутизне, а были лишь страх и готовность приниженно улыбаться, заискивать, вилять хвостом и выполнять любое требование более сильного хищника.

– Вот и хорошо, – Малышев встал, задумчиво покрутил в пальцах нож и без малейшего усилия отломил клинок у основания, не спеша протер обломки оружия полой куртки и отбросил в сторону. После чего тусклым голосом приказал Серому положить руку на асфальт. Тот крепко зажмурился, прикусил губу и, словно кролик, завороженный взглядом удава, покорно выполнил требование. На трясущиеся пальцы опустилась подошва крепкого ботинка и раздался слабый хруст, тут же заглушенный громким вскриком боли. Крик повторился трижды, а потом странный незнакомец без малейшей спешки удалился, оставив сидевших на грязном асфальте парней заниматься несколько странным делом: все трое почти синхронно покачивались, жалобно подвывая и баюкая изуродованные правые руки…

Малышев вошел в обшарпанный подъезд, вполне пригодный для съемок фильма о послевоенной разрухе сороковых, и поднялся на свой этаж, где в мрачной, захламленной двушке снимал у какой-то полубезумной старухи крохотную комнатку. Старуха была подслеповатой – что, впрочем, не мешало ей с невероятной сноровкой пересчитывать полученные от квартиранта деньги, – и страшно любопытной: Малыш был уверен, что та постоянно проверяет его комнату. А что тут искать? Ни золота, ни оружия, ни наркотиков. Какие наркотики, если Малышев даже не курил, а уж водку и вообще на дух не переносил.

Квартирант открыл дверь своим ключом, неторопливо разделся и плюхнулся на раскладушку, стоявшую в центре комнаты. Старухин диван, громоздившийся у стены, вызывал у Малышева непреодолимую брезгливость, и раскладушка была куплена в первый же день освоения нового жилья. В числе покупок был также новый чайник, к которому прилагались солидный запас кофе, чая и сахара. На этом краткая эпопея благоустройства и закончилась…

Малышев заварил в кружке крепчайшего чая и, присев на подоконник и мрачно поглядывая на раскинувшийся за окном неухоженный двор, помаленьку прихлебывал почти черный напиток.

«…Ни кола ни двора… Ни семьи, ни близких. Это про меня. Почти тридцать лет, а все по съемным халупам. Ладно, еще пару заказов Иваныч даст – можно будет и о маленьком домике в Подмосковье где-нибудь подумать. – Малышев чуть заметно усмехнулся. – Как старуха-то меня все про жизнь мою выпытывала! А что я ей могу рассказать? Про детство, где были только пьяная мамаша и ее хахали? Про то, как у соседей хлеб взаймы брал? Или как меня во дворе били все, кому не лень? Про армию? Как в спецназ попал – кстати, вовремя в армию загребли, иначе сел бы точно! – и какого дерьма пополам с кровью в Чечне хлебнул полной ложкой? М-да, если бы не Сергей Иванович, я бы и за Чечню сесть умудрился бы… Он меня тогда отмазал, а то вломили бы мне срок за того ментовского капитана-суку… Да хрен с ними со всеми – теперь я вольный стрелок. Наемник. Слово-то какое поганое… Солдат удачи, блин! А что мне еще остается, если, кроме как стрелять и глотки резать, я больше ничего не умею? А это уж я умею – научили, спасибо добрым дядям… Да, противно, да, грязь, да, кровь! Но… расклад во все времена был и остается простым: или ты овца, или волк – третьего не дано, что бы там по телевизору про любовь к ближнему не трендели. Это кого мне любить – тех уродов во дворе? Или ворюг, что всю страну себе по карманам распихали? Давить их надо, как крыс жирных. Работа, конечно, противная, но… Не противнее, чем халдеем в ресторане спину перед каждой тварью спесивой гнуть. Работа как работа – каждый ест свой хлеб…»

В кармане куртки запиликал мобильник. Малыш поставил кружку на подоконник, достал трубку и посмотрел на высветившийся на дисплее номер. Нажав зеленую кнопку, коротко ответил: «Да!» Невидимый собеседник так же коротко предложил спуститься вниз, к машине, ожидающей Малышева во дворе.

В полумраке салона самой обычной «Нивы», слегка подсвеченном лампочками на приборной доске, Малышева ожидал тот самый Иванович, о котором наемник вспоминал минут десять назад. Сергей Иванович без долгих прелюдий протянул Малышеву конверт.

– Здесь паспорт, деньги и билет на самолет. Вот фотография и данные на клиента. При мне прочти и лицо запомни. Когда сделаешь дело – позвонишь вот по этому номеру. Получишь новые инструкции. Да, вот еще что… На этот раз оплата будет увеличена в два раза.

– Лететь-то далеко, полковник?

– Далеко, – хмыкнул Сергей Иванович, – через океан. И с собой возьми что-нибудь потеплее – там сейчас морозы под тридцать. Все, удачи тебе, сынок…

Бабочка, привлеченная ярким светом, ткнулась в стекло и с каким-то тупым упрямством билась и билась о преграду, трепеща хрупкими крылышками, окрашенными в яркие цвета.

– Какая же ты дура! Не понимаешь, что это стена? Не понимает… – светловолосый полноватый мужчина лет сорока удрученно кивнул и потянулся к стоявшей на журнальном столике бутылке с яркой наклейкой, на которой куда-то спешил по своим делам Джонни Уокер. Мужчина налил в стакан чуть больше половины, нетвердой рукой поднял его на уровень глаз и, с пьяной сосредоточенностью рассматривая на свет золотистый напиток, нараспев продекламировал всплывший в памяти стишок из далекого детства: – «По Бобкин-стрит, по Бобкин-стрит шагает тощий мистер Смит. В почтовой синей кепке, а сам он вроде щепки…» Ну, давай, Джонни, за твое здоровье! Или ты все-таки мистер Смит?

Мужчина выпил, болезненно поморщился, стукнул донышком пустого стакана о стеклянную прозрачную столешницу и зашуршал бело-желтой пачкой с нарисованным на фоне пирамид симпатичным верблюдом, выуживая сигарету. Щелкнул дорогой зажигалкой, выпустил первое голубоватое облачко душистого дыма и, вспомнив про глупую бабочку, повернул голову в сторону снизу доверху застекленной стены, за которой пряталась в темноте скупо освещенная просторная веранда. Бабочка, жестоко обманутая инстинктом, все еще продолжала биться в прозрачное стекло с монотонностью заведенного неведомой рукой механизма.

– Вот, Джонни, видишь ту дуру? Она думает, здесь солнце, тепло и жизнь, а тут… Счас, погоди…

Светловолосый с трудом поднялся и, покачиваясь и что-то угрожающе бормоча вполголоса, открыл затянутую противомоскитной сеткой дверь и вышел на веранду. С минуту постоял, с пьяной ухмылкой скептически наблюдая за быстро мелькавшими крылышками мотылька, затем с неожиданным проворством выбросил вперед руку и старательно растер невесомо-хрупкое создание по холодноватому стеклу. Брезгливо поморщился и тщательно вытер ладонь о светлые шорты, после чего вернулся в комнату, плюхнулся в кресло и торопливо налил еще с треть стакана.

– Вот, Джонни… Она думала, что здесь ее ждет рай, а мы ее шмяк – и все. И нет ничего.

Ни-че-го. Так и мы: суетимся, мечемся, глотки друг другу рвем – и все из-за этих денег поганых! Думаем, что они нам рай подарят. Свободу, независимость, гарантию нормальной жизни… Да черта с два! Ведь на самом деле мы за миражами гоняемся, а все миражи врут, одна видимость и обман сплошной. Думаешь, люди с по-настоящему большими деньгами спят спокойно? Не-ет, брат, они за эти большие деньги платят как раз самым главным – свободой и покоем. Бомж – он свободен, а миллионер – нет. Мы думаем, что мы ловим деньги, а это они ловят нас. Поймают и как псов держат на цепи, ха-ха-ха. Как глупых Трезоров. А частенько и как ту бабочку – шмяк и все… Я вот сейчас хотел бы в заснеженной тихой деревушке русской в баньку сходить, веничком похлестаться, а потом по морозцу пройтись, снежком белым полюбоваться. А сижу здесь, в этом раю зачуханном, и лишний раз на свежий воздух боюсь выйти… Как в том мультфильме про попугая? «А вы бывали на Таити?» Ну, приехал я на Таити и что? Да пропади они пропадом, эти острова и этот рай…

Вообще-то Игорь Владимирович Лещинский был человеком почти непьющим и настоящих пьяниц вполне искренне презирал и полноценными, нормальными людьми этих тупоголовых пленников зеленого змия не считал. Да и по роду своей деятельности вращался господин Лещинский в таких кругах, где предпочитали более или менее здоровый образ жизни, а сама жизнь и работа практически не оставляли времени на какие-либо развеселые оргии.

Должность заместителя высокопоставленного чиновника из очень солидной конторы, известной практически всему миру под названием «Росвооружение», и вульгарная пьянка по определению не могли сосуществовать рядом. Это выглядело бы примерно так же, как развалившийся в чистеньком кресле чопорно-солидной консерватории грязный и вонючий бомж, прихлебывающий из горла дешевое пиво под звуки какого-нибудь «концерта для виолончели с оркестром». Инородное тело. А всякое инородное тело, как известно, любым организмом, любой системой отторгается. Ну никак не могут сочетаться серьезное дело и незамысловатые радости полуграмотного слесаря-сантехника…

Радости в теперь уже прошлой жизни конечно же были, но были они вполне солидными и «красивыми». Престижная работа, дорогая квартира в очень солидном доме, автомобиль, не имевший решительно ничего общего с российским автопромом, отдых в местах, которые рядовой обыватель может увидеть разве что на карте или в телепередачке вроде «Непутевых заметок». Все было и все рухнуло практически в один момент.

…Началось все с вполне обычного вызова в тихий и уютный кабинет большого босса. Босс вроде бы и самым обычным негромким голосом вдруг начал говорить о вещах не очень-то понятных и неприятных. Ключевыми словами в несколько путаной речи босса были «Счетная палата», «прокуратура» и «коррупция». Лещинский еще четко не осознал для себя размеров нависшей над ними опасности, но главное уловил с первых же слов начальника: это конец всему, синекура приказала долго жить и впереди вполне отчетливо уже проглядывают контуры тюремных нар, вышек и колючей проволоки. И вид заметно нервничающего босса, доселе славившегося своими непробиваемыми уверенностью и спокойствием, лучше всяких доводов убеждал в том, что нужно срочно «заметать следы и рвать когти», как говорят в кругах, в колючей проволоке хорошо разбирающихся. И чем быстрее, тем лучше, ибо уже завтра может быть поздно.

Естественно, для Игоря Владимировича не было секрета в том, откуда вдруг подул ледяной ветер перемен и кто инициировал все эти «строгие проверки» – Лещинский был твердо убежден, что борьба с коррупцией здесь совершенно не при чем, а идет самый примитивный и вульгарный передел собственности. Во власть пришли новые люди, окружили себя кучкой особо доверенных бояр и теперь раздают этим новым опричникам земли и деревеньки с холопьями за верную службу. А поскольку все лакомые куски давным-давно поделены, то нужно старых владельцев убирать с теплых местечек – и чем дальше за Урал, тем лучше…

За Урал, в меньшиковское Березово – это для больших людей, а для мелкой сошки вроде пана Лещинского вполне может быть уготовлено и совсем незавидное будущее. А если точнее – то и вообще никакого. Беда Игоря была в том, что знал он действительно слишком много, как говаривали в наивных старых фильмах. И когда шеф тусклым голосом предложил своему заместителю в срочном порядке спрятаться где-нибудь на другом краю Земли, Лещинский чуть ли не в открытую облегченно перевел дух. Ведь серьезные люди могли выбрать и другой, более кардинальный способ спрятать опасного свидетеля от нависшего над ними костистого кулака сурового правосудия. «Вчера у подъезда своего дома был застрелен…» – мелькнул бы коротенький сюжетик в вечерних новостях…

Далее все было очень просто и быстро. Жена с дочерью была отправлена к родственникам в глухую деревеньку на Вологодчине, имущество по мере возможности было превращено в живые деньги, а документы были в спешном порядке заменены на более надежные и солидные. Через неделю после высокой аудиенции лайнер доставил новоиспеченного гражданина Германии Пауля Шредера сначала в Японию, а затем и в аэропорт города Папете, столицы Французской Полинезии. Господин Лещинский-Шредер решил не мелочиться и искать убежища на краю земли не в переносном, а в самом прямом смысле.

В Папете компания «Текура Таити трэвел» вручила г-ну Шредеру авиабилет и уже через три часа почтенный турист из далекой Германии вселился в очень приличный отель «Интерконтиненталь», расположившийся на берегу океанской лагуны, на соседнем с Таити острове Муреа.

Дальше все было почти точно по классику: «Два дня ему казались новы». Но вся новизна приелась и надоела в рекордно короткие сроки. Ну, прекрасные пляжи, покрытые зеленью горы, великолепный в своей величаво-спокойной красоте океан – и что? «Знаменитый на весь архипелаг дельфинарий» оказался обычным отгороженным бассейном, где резвились и добросовестно отрабатывали свою рыбу аж целых четыре дельфина. Черепаший питомник с замшелыми и сонными, едва двигавшимися тортиллами представлял собой и вовсе жалкое и скучное зрелище. Да, тихо, да, кроме криков чаек и легкого шума прибоя, ничего не беспокоит. Почти рай земной, «Баунти – райское наслаждение», черт бы его побрал… Еще через неделю Лещинский отчетливо понял, что попал в пусть и комфортабельную, но все же тюрьму. И неожиданно для самого себя запил – тяжко и надолго.

…Пробуждение было безрадостным, как и все последние дни. В голове тяжело ворочались серый туман и тупая боль, сжимавшая виски. Игорь слабо застонал, с усилием поднимаясь со смятой постели, нетвердой, слегка дрожащей рукой уже привычно плеснул в стакан граммов сто и, содрогаясь от отвращения, выпил. Запил минералкой, пару минут посидел, тупо созерцая залитый солнцем пейзаж за стеклянной стеной, затем смахнул ладонью обильно выступившую на лбу испарину и закурил.

– Все, надо завязывать. – Лещинский прояснившимся взглядом скептически посмотрел на свои заметно подрагивавшие пальцы. – Допился. Ну, чистой воды алкаш. А ведь прав был Юлиан Семенов, когда говорил, что нет ничего лучше, чем хороший глоток водки ранним утром. Действительно, чудо что за дали открываются! Даже цветность зрения меняется: краски ярче и красивее. Видно, знал мужик, что говорил, хорошо знал. Опыт – он сын ошибок трудных, ха-ха… Все, идем купаться, заразу из организма выгонять. Сейчас бы в баньку, да с веничком. А под Вологдой сейчас зима, снежок хрустит… Нет баньки, брат, и снега нет – есть океан. Ладно, плавать будем много и долго…

Плавать Игорь любил и умел – когда-то в институте доплавался до первого разряда, да и потом старался по старой памяти при первой же возможности выбираться в бассейн. А здесь, где океан начинался в самом прямом смысле почти от дверей отеля, Лещинский, словно дорвавшийся до вожделенного моря мальчишка, почти и не вылезал из воды – благо она в любое время суток была теплой.

Несмотря на длительные заплывы в многоградусные моря зеленые, плыл Лещинский уверенно и относительно легко. Голова уже почти совсем не болела, настроение заметно улучшилось, и жизнь вновь начинала казаться не такой уж и скверной штукой. Красивый потухший вулкан, заросший по склонам тропической зеленью, величаво колыхавшаяся широкая полоса ленивого прибоя, смягченного опоясывающими остров рифами, океанская гладь, неуловимо менявшая цвета от синего до зеленоватого и нежно-голубого – что еще нужно для счастья человеку, вырвавшемуся из мрачноватых северных краев?

Игорь опустил лицо в воду и рассмотрел большую стайку мелких серебристых рыбок, совершенно синхронно совершавших только им ведомые маневры. Среди этой серебристой мелкоты вертелись и более крупные рыбешки, иногда стремительно улепетывавшие от степенно проплывавших совершенно безобидных рифовых акул. У самого дна пролетел куда-то по своим делам огромный скат, вызывавший смутные ассоциации с инопланетным кораблем. Скаты в этих краях были наглыми, настоящими разбойниками: местные приучили их кормиться из рук туристов-дайверов и эти «плавучие одеяла» буквально атаковали своих кормильцев, требуя халявную рыбешку.

Лещинский заплыл почти к рифовому кольцу, и пора было возвращаться. Принять горячий душ, слегка позавтракать, да и стопочка после купания не повредила бы…

Черный силуэт человека в гидрокостюме, удлиненный ластами, появился неведомо откуда и, распугивая стаи рыбок, уверенно начал догонять пловца, отчетливо видневшегося на освещенной солнцем, колышущейся поверхности воды.

Лещинский, старательно работавший рукам и ногами, аквалангиста не видел и лишь почувствовал какой-то не то укол, не то легкий ожог. Океан вдруг потемнел, и яркое солнце начало стремительно гаснуть. Игорь почувствовал, как немеют и отказываются слушаться руки и ноги, а в следующие секунды с ужасом осознал, что он просто тонет, уходит в глубину голубой толщи воды и вместе с остатками воздуха из него уходит его единственная и такая неповторимая, замечательная жизнь. «Неужели вот так все… Да нет, нет же, не может так быть!» – было последним, о чем успел подумать Лещинский, а потом наступила глухая тьма…

Аквалангист, вертикально зависший метрах в пяти от потерявшего сознание Лещинского, лениво шевелил ластами и чем-то напоминал в эту минуту любопытного морского конька, решившего понаблюдать, как обнаженное тело пловца, безвольно пошевеливая руками и ногами, медленно уходит в глубину. Убедившись, что Лещинский и не думает подавать признаков жизни, пловец в гидрокостюме уверенно подплыл к трупу, подхватил его поперек туловища левой рукой, приостанавливая погружение, а правой выдернул из ножен, закрепленных на бедре, длинный клинок.

Следующие минут пять неизвестный деловито и явно со знанием дела кромсал ножом безвольное тело, нанося острием клинка множественные раны, которые не особо искушенный эксперт вполне мог бы принять за следы зубов акулы. Вода вокруг пловца и его жертвы быстро окрасилась в розовый цвет, кровь медленно расплывалась, образуя небольшое мутноватое облако, но аквалангиста это, похоже, ничуть не беспокоило – поблескивая лезвием ножа, он без особой спешки старательно заканчивал свою жутковатую работу. Когда неизвестный счел, что «следов безжалостных акульих зубов» оставлено более чем достаточно, он убрал клинок в ножны и с силой оттолкнул изуродованный труп в сторону берега. После чего посмотрел на часы, поблескивавшие на запястье, чуть заметно кивнул и с силой заработал ластами, уходя с места расправы над неудачливым купальщиком. Минуты три темный, расплывчатый силуэт еще можно было разглядеть в зеленоватой толще океанской воды, а затем пловец исчез, растаял подобно облачку пузырьков из отработанной воздушной смеси…

Местный коронер, вызванный полицией для осмотра трупа и по своей должности обязанный засвидетельствовать сам факт смерти, долго качал головой и мрачно рассматривал многочисленные рваные раны на теле выброшенного прибоем иностранного туриста.

– Черт возьми, если бы я не знал, что у нас не Австралия и опасных акул здесь просто нет, я бы сказал, что парню крепко не повезло, и его растерзали акулы, – коронер прикурил от протянутой пожилым полицейским офицером зажигалки и с тоской в голосе спросил: – Что делать-то будем? Если туристы узнают, что одного из них сожрали акулы, то сдается мне, что уже сегодня-завтра из-за билетов на самолет будет драка, а в отелях появится куча свободных номеров…

– Ладно, придумаем что-нибудь. – Полицейский с сожалением вздохнул: – Жаль парня. Приехать в такую даль и так глупо и страшно погибнуть… Хм, а почему бы и не акула? Сидел бы в своей Германии – глядишь и уцелел бы. М-да, не повезло…

– Господи, какая же ты идиотка! Сколько раз ты звонила этой своей дуре? Я тебя спрашиваю?! – невысокий и полноватый мужчина лет сорока пяти, облаченный в дорогой спортивный костюм, делавший его похожим на почтенного и добродушного тренера, раздраженно метался по номеру отеля и тыкал пухлым пальцем в кнопки мобильного телефона. При этом толстяк успевал довольно витиевато материться, злобно посматривать на дисплей дорогой игрушки и на свою подружку – классическую представительницу длинноногого племени блондинок.

– Котя, ну что ты так психуешь? – блондинка обиженно надула тщательно подкрашенные губки и, задумчиво посматривая на потолок, неопределенно махнула рукой. – Ну, раза два. Или три… Ну, не помню я. Что мне теперь и поговорить ни с кем нельзя? Ну ты, котик, ваще прямо как Штирлиц! Мы же не шпионы какие-нибудь, чего ты так…

– Дура! – буквально взвился мужчина и вскинул руку с явным намерением запустить мобильником в девицу, но передумал и изо всех сил швырнул пластиковую игрушку в стену. Телефон оказался штучкой крепкой и, отскочив от стены и брякнувшись о застланный ковровым покрытием пол, насмешливо раскрылся и подмигнул цветным дисплеем. Это окончательно вывело толстяка из себя, и он с яростью раненого бегемота несколько раз топнул ногой, превращая средство связи в горстку пластмассового мусора.

– Сам ты придурок! – девица обиженно скривила губки, намереваясь заплакать, но, вспомнив про макияж, передумала и уже без всяких признаков слез в голосе злобно выпалила: – Ты знаешь, сколько он мне стоил? Это же…

– Тебе?! – мужчина даже задержал на миг свои метания по номеру и недоуменно и зло посмотрел на девушку. – Ты, милочка, по-моему, забыла, что даже белье твое куплено на мои деньги! На мои. Ты, сучка безмозглая, за свою жизнь еще ни рубля не заработала… Да, я не Штирлиц. Мои дела намного хуже. Сколько раз я тебе должен объяснять, что за мной идет настоящая охота, что меня приговорили, что я здесь, на краю света, не отдыхаю, а прячусь. Прячусь, понимаешь ты?! Меня грохнуть могут в любую секунду…

– А я тут при чем? – совершенно успокаиваясь, насмешливо спросила девица. – Если ты такой лох, что даже своровать толком не сумел и твои дружки теперь тебя ищут. Тебя же, не меня. Между прочим, прятаться можно было бы и в приличном месте – например, в Париже или где-нибудь в этой… как ее… в Швейцарии, вот. А здесь даже приличного салона красоты нет. Я уже как последняя Дунька с Урала выгляжу…

– Да плевать мне, как ты выглядишь, – устало произнес толстяк, подойдя к окну, за которым виднелись несколько разноцветных веселых домиков, утопавших в бело-голубоватых сугробах, и прислоняясь лбом к холодному стеклу. – Мертвые выглядят еще хуже, поняла? Из номера ни ногой. Завтра мы улетаем. Нет, послезавтра. Завтра – финал гонки, я хочу это увидеть…

Историю, приключившуюся с господином Шевковым, трудно было бы назвать свежей и оригинальной. Как и большинство самых обычных чиновников, некогда рожденных, выросших и получивших неплохое образование в СССР, Петр Андреевич долгое время жил как все: дом, работа, дом. Жена, дети, скука и телевизор по вечерам.

Потом был небольшой карьерный скачок и теплое местечко в «Росвооружении» – что называется, уровень жизни значительно вырос, а вместе с приходом приличных денег несколько изменилась и сама доселе не очень-то сытная и веселая жизнь. Причем изменилась, естественно, в лучшую сторону. Что сразу же оценили как дети, засыпавшие папеньку требованиями «того-сего-прочего и самого лучшего», так и жена, неожиданно выяснившая, что на свете есть такая ужасно забавная штука, как шопинг, и отдававшаяся этому занятию со всем пылом и страстью отчаянно боровшейся с наступавшим увяданием женщины. Получалось неважно. Нет, шопинг получался замечательно, а вот с увяданием было сложнее: ни салоны красоты, ни дорогая пластика, ни чуть менее дорогие тряпки положения спасти не могли. Как ни крути, а сорок пять – это вам не семнадцать, несмотря на все дурацкие присказки про бабу-ягодку.

Вот эти-то жалкие и безуспешные попытки жены вернуть свои семнадцать лет и некий избыток серо-зеленых дензнаков и сыграли с Шевковым недобрую шутку, про которую в народе говорят: «Седина в бороду, а бес…» Бес попался вредный, так саданул под ребро, что, по меткому выражению дедушки Крылова, в зобу дыханье сперло, или, как выражаются более юные россияне, крышу мужику снесло конкретно.

Посланница лукавого была свежа, юна и хороша собой. Волосы ее были белокурыми, ноги длинными, мозги маленькими, а словарный запас значительно уступал тридцати перлам Эллочки-людоедки из известного романа. Машеньке, считавшей настоящее свое имя позорно крестьянским и плебейским и отзывавшейся только на красивое погоняло Виолетта, вполне хватало и пары-тройки словечек, из которых главными были: «хочу!» и «купи!» Петр, человек далеко не глупый, видел свою избранницу насквозь, нисколько не обольщался насчет ее истинных чувств к нему, но… И холил, и лелеял, и баловал, поскольку все-таки были у Виолетты достоинства, которые вполне успешно компенсировали недостаток академического образования и ума: девица была молода и хороша в постели.

Когда на горизонте появилась хмурая грозовая туча, в которой уже явственно поблескивали страшные убийственные молнии, Шевков, не долго думая, быстренько собрался и ударился в бега. Что бывает с чиновниками, сбежать и спрятаться в подобной ситуации не успевшими, он хорошо знал по выпускам теленовостей, в которых весьма красочно описывали расстрелянные автомобили и с плохо срываемым злорадством сообщали, что «убийца скрылся с места преступления». Шевков предпочел скрыться сам. А чтобы не скучать на чужбине, захватил с собой и Виолетту, опрометчиво предложив бросить к ее ногам Париж и весь мир. Правда, с Парижем вышла неувязочка, и сейчас Петр Андреевич со своей длинноногой спутницей находился на самой что ни на есть окраине того самого мира – на Аляске, куда беглого чиновника привела его вторая страсть, корни которой прятались в далеком детстве…

Шевков с детства обожал творчество Джека Лондона. Многие его книги и рассказы перечитывал всю свою жизнь и знал почти наизусть. Сами слова «Север», «Страна белого безмолвия», «Аляска, Юкон, Доусон» звучали как музыка и были преисполнены таинственного очарования. Там, в стране Снежной Королевы, мерцало красочное северное сияние, там трещали морозы, скрипел снег, горели костры золотоискателей. Там жили и боролись с суровой стихией обожженные жестокими северными ветрами настоящие мужчины – высокие, плечистые и жилистые, как серебряные полярные волки…

Шевков однажды побывал на одном из Праздников Севера в краю российских оленеводов, но все эти веселые пьянки жителей далекой тундры вместе с их ездой на оленьих упряжках и прыжками через нарты как-то мало напоминали настоящий Север Джека Лондона. После той поездки в душе поселилось неприятное ощущение разочарования, словно все эти оленеводы в чем-то обманули его и немного разрушили прекрасный замок изо льда, выстроенный детским воображением. И когда неожиданно представилась реальная возможность своими глазами увидеть Великую Северную Гонку, ежегодно проводившуюся на Аляске, Петр, естественно, устоять не мог…

Эту статью Пескова, которого Шевков прекрасно знал и помнил еще по старой советской передаче «В мире животных», вырезанную из какого-то журнала, Петр бережно хранил в своем бумажнике наравне с документами, кредитными картами и наличными…

…Идея Великой гонки, читал Петр в статье, возникла в 60-х годах, когда моторные снегоходы стали быстро вытеснять собачьи упряжки. «Весь колорит Аляски, ее история могут исчезнуть! Я настойчиво стал звонить в этот колокол, вызывая насмешки газет, которые сейчас меня превозносят» – приводил Песков слова Джо Редингтона, Великого Старого Лиса, впоследствии участвовавшего в Северном марафоне раз двадцать, и эти слова заставляли сердце Шевкова биться чуть чаще обычного и рваться туда, в заснеженные пустыни, раскинувшиеся за Северным Полярным кругом…

«…Несколько лет Старый Лис втолковывал аляскинцам необходимость Великой гонки:

– Это будет уникальное состязание в мужестве, мастерстве, выносливости, это будет выражением духа Аляски. Гонка попадет на телеэкраны Америки, люди увидят: оказывается, есть в мире Аляска. Ну и к собакам мы воскресим уважение». Джо своего добился. Нашел деньги на главный приз. Уговорил военных пометить трассу по дикому аляскинскому бездорожью – леса, тундра, два горных хребта, русло Юкона, морское побережье с ураганным арктическим ветром. И родилась Великая Аляскинская гонка – 1700 километров по бездорожью от Анкориджа в Ном…» – эти строчки Петр Андреевич зачитал до дыр наравне с томиками Лондона и заучил наизусть…

Впервые за много лет Шевков был по-настоящему счастлив, и этому не мешали даже стервозность и капризы Машки-Виолетты и мысли о возможных преследователях. Все ему нравилось, все приводило его в почти детский восторг: и собачьи упряжки, и чистый снег, и весьма приличный мороз, и даже вкуснейшие гамбургеры, купленные в чистенькой местной забегаловке. Это была страна его детства, это был его Праздник…

…Упряжка за упряжкой проносились мимо по направлению в раскинувшийся неподалеку городок – предпоследний в длинной нитке пути, на которую эти городки и поселки нанизывались, как разноцветные бусины на бесконечные четки. Следующим должен был стать главный, финишный отрезок до Нома. Смертельно усталые, вымотанные трудной гонкой машеры покрикивали свое «марш-марш! хо! джи!», а не менее усталые собаки, от которых валил пар, не сбавляя темпа с фанатичным упрямством настоящих бойцов пробегали последние километры перед отдыхом.

Шевков, стоявший в разноцветной толпе возбужденно галдевших зрителей, растянувшихся вдоль трассы, помеченной оранжевыми колышками с флажками, проводил взглядом последнюю упряжку из группы лидеров и с сожалением вздохнул. Но тут же посмотрел на часы и прикинул, что если он успеет быстренько срезать по целине с полкилометра, разделявших два отрезка трассы, делавшей здесь длинную петлю между невысокими горушками, то сможет еще разок увидеть, как мимо пронесутся все лидеры гонки. Без долгих раздумий Петр решительно оттолкнулся лыжными палками и, шумно дыша и проклиная свой неспортивный образ жизни, пошел по нетронутому, сверкавшему под солнцем голубоватому снегу.

«Все, как только вся эта фигня с беготней и прятками закончится, надо браться за дело! А то зажирел, как кабан, смотреть противно. Плаванием займусь, на тренажеры похожу… Кто же гонку выиграет в этом году, а? Ладно, что гадать – завтра в Номе узнаем…» – прикидывал Шевков, обливаясь потом и все же продолжая упрямо штурмовать снежные сугробы…

…Кому досталась победа в Великой Аляскинской гонке, кто получил главный приз в пятьдесят тысяч долларов, Шевкову, поставившему на одного из фаворитов пять тысяч американских рублей, узнать было не суждено. В небольшом распадке, поросшем густым мрачноватым ельником, его настиг неизвестный на лыжах и одним отработанным движением свернул незадачливому любителю северных забав шею. Тело случайно обнаружили местные жители лишь три дня спустя.

Шериф осмотрел припорошенный сухим снегом труп, окинул взглядом крутой обрыв, с которого, скорее всего, навернулся несчастный и сочувственно покачал седой головой: «Да, не повезло парню. Кто же с такой крутизны съезжает?» Еще через сутки удалось выяснить, что погибший был вроде бы сербом из Македонии и проживал в местной гостинице. Так же при опросе найденных свидетелей шериф узнал, что этот серб ушел в сторону распадка не один: вслед за ним увязались не то двое, не то трое попутчиков. Причем более или менее вспомнить и описать свидетели смогли лишь одного – невысокого, худого мужчину лет около тридцати. На этом, собственно, следствие и закончилось. Вердикт полиции был предельно прост: несчастный случай вследствие неосторожности…

…Катков шумно выдохнул и, опираясь на черенок широченной фанерной лопаты, придирчиво окинул взглядом только что прочищенную тропинку, пролегавшую от калитки до крыльца дома. Придраться было не к чему: ширина была на всем протяжении одинаковой, брустверы-отвалы – ровными и аккуратно округлыми. Катков удовлетворенно кивнул и с сожалением посмотрел на клонившийся к закату огненно-золотой шар солнца. Еще минут через десять оно должно было превратиться в шар красный и потихоньку спрятаться за кронами деревьев, опушенных светло-серебристым инеем. Иней, создававший обманчивую иллюзию некой теплой шубейки, укутавшей замороженный лес, кое-где был обит с хрупких черных веток порывами холодного ветра и эти стылые голые ветви красноречиво говорили, что до весны еще очень далеко.

Тени быстро сгущались, из нежно-голубых превращаясь в сине-лиловые. Небо тоже готовилось сменить малиновые полосы заката и зеленоватые вечерние краски на густую ночную черноту, в которой вскоре должны были повиснуть дрожащие от холода разноцветно-переливчатые звезды….

С сожалением смотрел на закатное солнце старший лейтенант военно-морского флота Катков по очень простой причине: заканчивался еще один день его отпуска, проведенного в этой затерянной среди тверских лесов деревушке. Как выяснил для себя Вячеслав, отпуск – это не такая уж и плохая штука, особенно если проводить его подальше от суеты большого города.

Дом в деревне старлею достался в наследство от тетки, у которой он в детстве гостил пару раз с родителями. Тетку Катков, если честно, помнил плохо и особых чувств к малознакомой родственнице не испытывал, но так уж получилось, что домик достался именно ему, поскольку своих детей у тети Веры не было, а больше на этот серенький особнячок с небольшим участком земли никто и не претендовал. По большому счету этот домик с его двумя крохотными комнатенками и домом-то назвать было трудно, но когда Вячеслав приехал посмотреть на свалившееся на него наследство, избенка ему неожиданно понравилась, как, впрочем, и сама небольшая деревенька.

Лес на много верст вокруг, тишина, которую так и хотелось обозвать патриархальной. Какие-то по особенному степенные и в то же время наивные и трогательные старички и старушки, каким-то непостижимым образом все еще продолжающие жить в стране, которая давным-давно исчезла… Все это настолько отличалось от суетливых, зараженных азартом бестолковой погони за призрачно-лживыми признаками успеха городов, что даже не верилось, что такие места в сегодняшней России еще остались.

Нет, конечно, не все здесь, в Ольховатке, было столь уж замечательным – были в деревушке и свои недостатки. Самой большой ложкой дегтя было практически полное отсутствие нормальных дорог. В сухое лето и морозной зимой в Ольховатку еще можно было попасть, а вот в весеннюю и осеннюю распутицу или в дождливое лето деревня превращалась в отрезанный развеселой русской грязью остров. Катков не раз прикидывал, что в распутицу в тетушкино имение мог бы добраться разве что десантный корабль на воздушной подушке…

Каких-либо особых перестроек и переделок Катков решил, по здравом размышлении, не устраивать – ради одного месяца в году не имело никакого смысла. Но печку с помощью соседа, дядьки Сергеича, поправил, а комнату, в которой это чудо русской инженерной мысли занимало треть пространства, обшил свеженькой еловой вагонкой. Да еще вместо старого, рассохшегося пола настлал новый – тоже из хорошо выструганных досок. Можно было бы, конечно, и более современными материалами комнатенку отделать, но старлею хотелось, чтобы в его новом доме витали именно запахи свежего дерева, смешанные с сухим живым теплом русской печки. Вторую комнату Катков за ненужностью просто прикрыл: как заметил понимающий мужик Сергеич, «вроде как на консервацию поставил». В ремонте Сергеич принимал самое деятельное участие – как советом, так и делом, а вот от предложенной платы решительно отказался: «Да ты что? Что б я со своих брал? Не-е, ни под каким видом! Если когда по-соседски вином побалуешь – оно и ладно будет…» На сомнения Вячеслава в том, что он для деревенских уже свой, Сергеич недоуменно пожал плечами: «Ну тык, а чей же? Ты ж не дачник какой, а Веркин племяш – так наш, значит. Тем более не шарамыга какой, а офицер флотский…» Логика соседа показалась старлею несколько странноватой, но спорить было вроде и не о чем – свой, так свой…

Поскольку на «шхуне, вмерзшей во льды», как Катков с изрядной долей иронии называл свое жилище, весь экипаж состоял всего лишь из одного человека, то капитану приходилось совмещать решительно все должности, положенные на судне по штатному расписанию. Был, естественно, в этом длинном списке и кок, или – если по-сухопутному, – повар. После недолгих размышлений кок-кашевар предложил капитану приготовить на ужин отварную картошечку, к которой полагалась всяческая зелень в виде салата, маринованные грибочки, презентованные щедрым соседом, и нежная и жирная, отливающая перламутром селедочка. Капитан покладисто кивнул и предложенное меню утвердил, после чего кок небрежным тоном, совершенно не терпящим возражений, отправил салагу на камбуз чистить картошку. Салажонок Катков слегка пригорюнился, но есть хотелось, и картошку чистить все равно пришлось…

Правильно сложенная печка деловито шумела спрятанным в ее кирпичном теле огнем, распространяя по комнатке приятное сухое тепло, а на плите побулькивала под крышкой картошка, в свою очередь, добавляя в запахи жилья аромат традиционной российской еды, которую отделяет от закуски настолько трудноразличимая грань, что нет никакого смысла ее и искать. Когда исходящая парком картошка была уже щедро приправлена маслицем и посыпана мелко порезанной зеленью, за окном где-то на соседней усадьбе громко залаял пес, недвусмысленно сообщая, что в поле его зрения и обоняния появился кто-то чужой. Валерий, сначала искренне считавший соседского дворянина настоящим пустобрехом, со временем научился различать оттенки его голосовых сообщений и сейчас выглянул в окно, почему-то почти уверенный, что вероятные гости если и появились, то именно по его морскую душу.

Дворянин с загадочной кличкой Чукай не обманул: по свежерасчищенной тропинке к дому неторопливо шел, с любопытством осматривая деревенские сарайчики-заборчики, высокий и крепкий мужчина лет сорока с небольшим, в котором старший лейтенант Катков по прозвищу Скат без труда узнал своего непосредственного начальника – подполковника Вашукова. Правда, на этот раз Вашуков был не в своей обычной форме морского пехотинца, а в самой обычной «гражданке»: меховая шапка, теплая куртка, брюки и зимние ботинки.

Подполковник Вашуков являлся командиром одного из спецподразделений боевых пловцов «Дельфин», некогда сформированных под широким крылом ГРУ – Главного разведуправления Генерального штаба – и предназначенных, по первоначальному замыслу больших генералов, для возможных боевых операций за пределами страны. Были осуществлены какие-либо операции или нет, неболтливые военные умалчивают, но это не так уж и важно, важно то, что подобные подразделения в Российской Армии и на Флоте были, есть и будут…

– Ну, здорово, отпускник, – Вашуков протянул старлею руку, с легкой ухмылкой стиснув ладонь подчиненного так, чтобы тот сразу вспомнил, кто здесь командир, и без суеты начал раздеваться. Повесил на гвоздик куртку, поверх нахлобучил шапку и не без ехидства заметил:

– А гардеробчик-то у тебя не евро… Чисто русские гвозди!

– Для меня в самый раз, – сдержанно улыбнулся Скат и гостеприимно повел рукой: – Прóшу пана. Мой дом – ваш дом, моя картошка – ваша картошка. Вы вовремя – сейчас ужинать будем. Картошечка, грибочки…

– Грибочки, говоришь, – подполковник, словно только сейчас вспомнил нечто очень важное, вскинул указательный палец и полез в карман своей куртки. На свет появилась стеклянная литровая емкость с прозрачной жидкостью, подернувшаяся в тепле влажным туманцем. – А я вот, как чувствовал, прихватил случайно.

– А у меня – тоже совершенно случайно, – и селедочка приличная есть, товарищ…

– Да оставь ты, – поморщился Вашуков и сердито отмахнулся, – не в штабе – у себя дома. Давай, Вячеслав батькович, наливай и угощай…

После пары стопок некоторое время прилежно дегустировали деревенские простенькие разносолы. Катков угощал гостя, вопросов не задавал, хотя и прекрасно понимал, что командир намотал на спидометр две сотни верст, естественно, не потому, что соскучился по своему подчиненному и решил выпить с ним водочки в занесенной снегом деревушке.

– Где у тебя покурить можно? – Вашуков зашелестел пачкой сигарет и жестом остановил взявшегося было за бутылку Ската: – Погоди пока, старлей, не гони. Разговор есть…

– Да курите здесь. Дым в печку помаленьку вытянет… – Вячеслав отодвинул в сторону тарелку и, облокотясь на столешницу, выжидательно посмотрел на подполковника, со вкусом делавшего первую затяжку и, по-видимому, прикидывавшему, с чего же ему начать.

– Ты, старлей, как к ворюгам относишься? – Вашуков, не дожидаясь ответа на очевидно риторический вопрос, продолжил: – Вот и я думаю, что вор должен сидеть в тюрьме… Еще, кажется, Суворов говаривал, что интенданта, просидевшего на складе три года, можно смело расстреливать – наверняка, будет за что. Сегодня в нашей Армии и в ВПК тоже воруют…

– Да неужели? – делано удивился Скат и саркастически улыбнулся, но тут же помрачнел и обреченно махнул рукой. – Что тут говорить, командир, – сейчас все воруют.

– И ты туда же, – неожидано рассердился Вашуков. – Байку хочешь? В магазине баба тоже ляпнула, мол, одни ворюги кругом, все воруют! А один мужичок ей вежливенько так: «А что конкретно вы, мадам, воруете?» Баба и заткнулась. Я, например, за двадцать лет службы гильзы стреляной для себя лично не взял! И ты, точно знаю, домой ящики с тушенкой не таскаешь. И не только мы с тобой такие честные и правильные. Так что, давай, сынок, не будем всю армию грязью мазать, как это любят журналюги наши! Ладно, проехали… Ты все правильно понял – по делу я к тебе. И то, что ты сейчас в отпуске, как нельзя кстати… Ладно, налей-ка еще по одной.

Подполковник выпил, прикурил новую сигарету и неторопливо продолжил:

– Так вот, несмотря, как говорится, на наш традиционный бардак, кое-где все же начинают порядок наводить. И за ВПК взялись. Да, воруют, но, чтобы посадить и наворованное вернуть, нужно собрать доказательства и все проверить. Проверили, кое-что собрали. Для суда, кстати, нужны еще конкретные живые свидетели, а с ними получилась некая закавыка… Например, три очень осведомленных в многомиллионных махинациях мужичка, как удалось выяснить, смотались за бугор и там попрятались…

– И мы, как я понимаю, должны их найти? – задумчиво кивнул Скат.

– Не совсем. Найти-то их и без нас нашли, – не очень понятно выразился Вашуков. – Вот только искали их, как выяснилось недавно, не только соответствующие службы, а и те ребята, которым очень не хочется, чтобы эти свидетели в Россию вернулись и до возможного суда дожили. Насколько я в курсе, двоих уже прибрали. И прибрали, надо заметить, со знанием дела – все было организовано и проделано аккуратненько и замаскировано под несчастные случаи. Один шею себе сломал, на лыжах катаясь, а второго вроде как акулы сожрали… Я всех нюансов, естественно, не знаю, не докладывает нам начальство, но задачу перед нами поставили вполне конкретную: одного человечка найти, по-тихому изъять, так сказать, из оборота и целехоньким доставить в Россию-матушку.

– Товарищ подполковник, а почему именно мы? Что, у СВР – или у кого там? – своих спецов по этим делам нет?

– Старлей, ты меня удивляешь… Какие спецы в той же Счетной палате или в военной прокуратуре? У Службы внешней разведки тоже другие задачи, специфика другая. А это работа именно для вас, ребята, для спецназа. Там, наверху, очень внимательно прочитали ваш отчет о работе в Венесуэле. Им понравилась и идея смешанной группы: боевые пловцы плюс человек из сухопутного спецназа. Так что есть возможность снова собрать тебя, Тритона и этого… Орехова, майора. У вас вместе неплохо получается.

– Майор с Тритоном – это хорошо, – задумчиво почесал подбородок Катков, – но вот то, что мы для тех, кто в кабинетах бумажки перебирает, будем каштаны из огня тягать…

– Их не учили с огнем работать, а нас учили и учили, насколько ты знаешь, неплохо. – Вашуков жесткой ладонью постучал по доскам стола, на что посуда отозвалась нежным звоном. – У каждого своя работа. Не о том толкуешь, Вячеслав, ох, не о том. Я с тобой разговоры веду как раз для того, чтобы ты не просто мой приказ выполнил и гада того тепленьким домой доставил, а для того, чтобы ты четко осознавал, что делаешь и зачем. Как тот же Суворов говаривал: «Каждый солдат должен знать и понимать свой маневр!». Помню, как-то читал дочке книжку… Сказку про Урфин Джюса и его деревянных солдат. Так вот, мне тупые дуболомы не нужны! Спецназ – это не бутылки и кирпичи с дурацким визгом о голову крошить, в спецназе головой прежде всего думать надо…

Гость на минуту прервался – этого времени как раз хватило на то, чтобы подполковник молча и как-то очень сердито хлопнул очередную стопку и засмолил новую сигарету, на которую, держа руку на отлете, посмотрел тоже довольно недружелюбно, сокрушенно качнул головой и неожиданно пожаловался, вызывая у Ската легкую улыбку:

– Как же надоела, зараза, а бросить не получается… Ладно, это я не в ту степь. Так, о деле…Ты с ребятами вора вернешь домой, его засунут в камеру. Потом с его помощью в казну вернут большие деньги, которые на нужды той же армии пойдут, да на те же квартиры для молодых офицеров. И хотя бы часть грязных пятен, которые всех нас марают, мы сотрем и докажем, что в этой стране пока еще есть на кого положиться и кому довериться… Ладно, политзанятия заканчиваем, а то что-то меня все не туда заносит. Вас, понятное дело, еще не раз проинструктируют, но все же… Когда вы того деятеля за жабры возьмете, особое внимание надо обратить на то, что у него должен быть пакет документов, в которых, как утверждают знающие господа, содержится масса информации о всех махинациях: кто, что, куда и за сколько. Номера счетов, коррупционные схемы и прочая лабуда. Не думаю, что тот мужик повсюду с кейсом таскается – скорее всего, бумаги хранятся в каком-нибудь надежном месте вроде банковской ячейки… Так что, запомни, Скат: у вашей группы будет две цели – свидетель и его бумаги. Я журналистов терпеть не могу, но в данном случае вполне можно сказать и их словами: «Эти бумаги – бомба!» Хороший такой фугас, который взорвет к чертовой бабушке все воровское гнездо. У меня все, старлей. Вопросы?

– Да какие еще вопросы, товарищ подполковник… – Катков ожесточенно потер ладонью шею и налил еще по стопке. – Давайте за тех, кто… хм, не тушенку со складов таскает, а просто честно делает свою работу… Вообще-то один вопрос у меня все же есть: когда едем?

…Для того чтобы хорошо бегать, надо бегать и бегать много. Ни за год, ни за два стоящего марафонца из новичка, впервые надевшего беговые кроссовки, не получится. Можно за пару лет выучиться неплохо водить машину, но настоящим гонщиком или профессиональным водителем большегруза можно стать лишь после нескольких лет серьезной работы. За два года из молодого солдата может получиться неплохой рядовой боец, но настоящего спецназовца за такой срок из него не сможет сделать никто, даже самый толковый и гениальный в своем деле инструктор.

Настоящий спецназ – это не совсем те, кто каждый год второго августа размахивает флагом ВДВ, купается в фонтанах и, приняв на грудь граммов пятьсот, кричит на весь свет о своей крутизне и бьет в морду всякого, кто посмеет в этой крутизне усомниться. В большинстве случаев громче всех кричат, пожалуй, именно те, для кого служба в ВДВ стала самой большой и единственной удачей в их никчемной скучной, серой и пьяной жизни. Голоса тех, кто по-настоящему хлебнул Афгана и всего того, что было потом, звучат не так громко и пафосно. Они не стучат себя в грудь, бренча медалями и размазывая пьяные слезы по щекам, не упрекают Родину в том, что она их «отправила на бойню», а потом о выживших просто забыла. Они молчат потому, что твердо знают главное: они как умели честно выполнили свой долг. Так о чем кричать и махать кулаками после драки, о которой хочется просто забыть?

Юные пацаны, искренне презирающие очкариков и ботаников, с восхищением говорят о службе в ВДВ, в морской пехоте, в спецназе, и невдомек им, что пехота крылатая и морская пехота – это, по сути, всего лишь просто пехота. Спецназ – это все же несколько иное…

В армию приходит тысяча молодых парней. Есть откровенные слабаки, есть те же ботаники и просто малопригодные к серьезной службе ребята. Из этой тысячи для службы в ВДВ или в морской пехоте можно отобрать около сотни. Около десяти из них со временем могут стать хорошими солдатами. И, возможно, лишь один из этой десятки имеет шанс стать настоящим спецназовцем. И дело здесь конечно же не в идеальном здоровье. Для спецназа годен лишь тот, кто рожден воином. Это целый комплекс качеств, – и физических, и психологических, и даже генетических, – который становится базовым для желающего стать не просто стрелком в камуфляже и берцах, а Солдатом, чья жизнь посвящена одной из самых страшных вещей в жизни человека – войне…

Романтика, если она и завихрялась розовым туманцем в восемнадцатилетней голове, исчезает, как тот же утренний туман в стихах классика, уже на курсе молодого бойца. Человек начинает понимать, что воинская служба – это прежде всего просто работа. Просто работа, пахота и надо научиться делать ее на совесть, а если возможно, то и лучше всех. Ты должен научиться прыгать с парашютом днем и ночью, на горы, на лес, на воду. За десять прыжков ты не успеешь стать мастером – прыжков нужны сотни. Ты должен уметь стрелять из всего, что стреляет, и из любого положения попадать в цель – хотя бы одной пулей, но в каждую мишень. Если ты за службу отстрелял лишь первое упражнение «три одиночных – шесть очередью» – какой же из тебя стрелок…

Ты должен научиться бесшумно снимать часового и выживать в рукопашной схватке, в которой надо уметь пользоваться как ножом, так и всем, что попадется под руку. Тебе придется научиться подолгу обходиться без еды, воды и огня, выживать в таких условиях, в каких выжить невозможно, казалось бы, в принципе. Тебе придется драться одному против пятерых – и ты начнешь со временем понимать, что за одного битого дают не двух, а десяток небитых. Тебе придется набегать сотни и тысячи километров, потому что в спецназе крепкие ноги – это твой шанс выжить тогда, когда по твоим следам будет идти погоня из прекрасно обученных охотников за диверсантами. Тебе придется…

Список почти бесконечен, и учиться и пахать тебе придется не год и не два, а всю жизнь в спецназе. И если ты станешь настоящим матерым волком – у тебя есть шанс уцелеть в страшной игре по имени «Война», в которой есть всего лишь один главный приз – жизнь. Ведь, если отбросить в сторону красивые и глупые слова о том, что на войне в первую очередь гибнут лучшие, то сразу становится понятно, что гибнут в первую очередь как раз плохо подготовленные или совсем необученные. Именно те, кого какая-то сволочь когда-то цинично назвала «пушечным мясом».

Спецназ тоже иногда несет потери, но, ввиду особой подготовки, как правило, меньше других. Стая матерых волков не боится в лесах никого – они порвут любого, кто встретится на их пути. Волкам страшна лишь охота с вертолета, когда «серых хищников лесных, матерых и щенков» убивают не в честной схватке, а просто расстреливают, не оставляя ни малейшего шанса на спасение. Спецназ умеет делать свою работу и не боится никого и ничего. Кроме предательства, когда – как это было с Армией в конце восьмидесятых и в девяностых – свои же начинают расстреливать своих с вертолетов. К счастью, расстреляли не всех и Армия у нас еще есть. Есть и настоящие мужики, которые без особой шумихи и дешевой похвальбы умеют решать любые боевые задачи. Правда, война есть война и порой на базы живыми возвращаются далеко не все. Война – дама жестокая и ей плевать на самую серьезную подготовку – она иногда с завязанными глазами палит наугад, а иногда с усмешечкой сталкивает одну стаю с другой – такой же серьезной и подготовленной…

…Длинная очередь из крупнокалиберного пулемета БТРа вновь разорвала настороженную тишину, на пару минут воцарившуюся над окраиной небольшого поселка, приткнувшегося у подножия невысокого горного хребта, где-то чуть севернее примыкавшего к массивам Северного Кавказа. Дробный грохот подхватило глуховатое в этот серенький сырой день эхо и немного погоняло его между длинных каменистых склонов, покрытых серо-желтой мертвой травой и редкими зарослями голых кустарников. Вслед басовитому голосу пулемета сухо ударили хлесткие автоматные очереди и несколько раз грохнули тугие разрывы ручных гранат. Пули с хрустом яростно вгрызались в сложенные из добротного красного кирпича стены, высекая облачка красной пыли и кирпичной крошки, с противным визгом рикошетили и улетали неведомо куда. Из узких окон второго этажа дома ответными очередями огрызались не то два, не то три автомата. Патронов боевики, засевшие в доме, больше напоминавшем некое подобие старинного крепостного форта, явно жалеть не собирались. Штурм длился уже больше двух часов, но реальный результат, который должен был представлять собой группу понурых, мрачных пленников или хотя бы трупы боевиков, сложенные в рядок вместе с их оружием, пока был равен нулю…

– Вот суки, а… – лейтенант Сорокин привалился спиной к невысокому, сложенному из дикого камня заборчику, и, сноровисто поменяв опустевший рожок на полный, передернул затвор своего АКМСа. – Сейчас бы из танка по ним пару раз жахнуть – и песня вся…

– Или бортовым залпом крейсера, – майор Орехов, командир группы спецназа, выудил из узкого кармана измятую красную пачку самой обычной «Примы» и прикурил, сердито пыхая серо-голубым дымом. – Ну нет у меня танка, лейтенант… Нет, так у нас дело не пойдет. Дом мужики строили на совесть, на века. Мы так до весны перестреливаться будем, а через полчасика уже темнеть начнет…

– Слушай, майор, а как они так попались, а? Такие неуловимые и вдруг…

– Как обычно. А то ты не знаешь, что вся оперативная работа держится на стукачах… Кто-то из местных стукнул, ребята из ФСБ подсуетились, и вот мы здесь, а они там, в доме. И наша задача – их обезвредить. Как говорят в теленовостях: «В результате боевой операции уничтожены куча боевиков и один из печально известных полевых командиров». Вот там, в доме этом чертовом, как раз такой средненькой величины командир и отстреливается. Как его там… Мадаев, что ли? Да какая нам на хрен разница, кто он там… Надо его брать.

– Так брать или уничтожать? – в глазах Сорокина на секунду мелькнула злая усмешка и было не очень понятно, кому эта усмешка адресована – то ли телевизионщикам, то ли мужикам из ФСБ, у которых были свои, специфические цели и задачи, частенько не очень-то совпадавшие с целями, которые ставили перед собой спецназовцы.

– А это уж как карта ляжет, – неопределенно цыкнул зубом Орехов.

– Товарищ майор, они на связь вышли, – к Орехову подобрался один из бойцов и, присев на колено, протянул трубку мобильного телефона. – Вот, из окна выбросили. Хотят с командиром говорить…

Трубка тут же отозвалась мелодичным звоном и выдала популярную в определенных кругах мелодию: «А мы с тобой кайфуем…» Майор нажал кнопку приема.

– Командир слушает. Что надо?

– Слушай, слушай. Ты, командир, какое училище заканчивал, а?

– Военное. Дело говори.

– Может, мы с тобой в одном училище учились, а, уважаемый? Я хорошо учился, воевать умею. Не взять вам нас. Только людей зря потеряешь. Зачем тебе это? Давай так: вы даете нам полчаса, и мы уходим, а? А в доме найдешь потом подарок для тебя и для твоих людей – очень хороший подарок. Полгода сможешь жить по-человечески…

– Я не принимаю подарков от незнакомых. Пустой у нас разговор. Даю тебе три минуты. Выходите с поднятыми руками – и всем хорошо. Мы – домой, а вы – в теплую тюрьму. Все. Три минуты! – Орехов нажал отбой.

– Думаешь, сдадутся? – скептически скривился лейтенант.

– Это вряд ли, – мрачно качнул головой Орехов. – Так, лейтенант, сделаем так…

Расчет Орехова оказался правильным: с тыльной стороны дома, куда удалось незаметно пробраться через соседний двор, оказалось малюсенькое окошко в цоколе, через которое майор с лейтенантом Сорокиным смогли пробраться в подвал. Если бы Орехову еще вчера кто-то сказал, что в это небольшое отверстие сможет пролезть взрослый человек, майор не поверил бы. Однако нужда вертеться заставит и, сняв каски-сферы, разгрузки и бронежилеты, офицеры буквально ввинтились в лаз, до крови обдирая себе кожу на боках. Затем снаряжение снова было надето и началось быстрое и бесшумное прочесывание каждого закоулка, коридорчика и комнаты. Все это несколько напоминало картину боя в каком-либо из домов Сталинграда зимы 1942 года: на одном этаже немцы, на другом – наши, и кто владеет домом – толком сказать не мог никто…

Снаружи почти безостановочно грохотал пулемет, ему вторили выстрелы автоматные, а где-то наверху все с той же отчаянной злобой огрызались автоматы боевиков. Прикрывая друг друга, Орехов и Сорокин подошли к подножию лестницы, ведущей на второй этаж. Майор быстрой тенью взлетел наверх и прижался к выступу стены. Определив, из которой комнаты звучат выстрелы, метнулся к двери.

Лейтенант, словно тень или зеркальное отражение, повторил маневр Орехова и встал по другую сторону двери. Затем спецназовцы проделали простенький маневр, не раз и не два отработанный в учебном центре подмосковного полигона: сначала вышибается дверь, затем в проем летят парочка гранат – обычных, светошумовых, газовых – по ситуации, – а уж потом в помещение влетают бойцы и скручивают или добивают всех уцелевших.

Еще не затих грохот разрыва гранаты, а Орехов уже ласточкой влетел в проем и, проделывая кульбит, с безошибочностью боевой машины точно определил расположение боевиков в комнате и короткой очередью мгновенно вывел из строя одного. Второго положил Сорокин. С третьим спецназовцам относительно повезло: тот именно в этот момент перезаряжал автомат. На то, чтобы выщелкнуть пустой рожок, вставить полный и передернуть затвор, нужно секунды три-четыре. Именно этих секунд майор боевику и не дал. Орехов просто навел ствол на бандита и нажал спусковой крючок. Автомат коротко и оглушительно подал свой голос, и боевик молча ткнулся заросшим черной бородой лицом в грязные доски пола, усыпанные битым стеклом и пустыми блестящими гильзами. В доме наступила тишина – пока еще опасливая и недоверчивая. Так замирает, остывая и потрескивая после тяжелой и напряженной работы, усталый и перегревшийся двигатель автомобиля, проделавшего долгий путь…

– Слышь, майор, – после того, как бойцы проверили все комнаты этажа и чердак, Сорокин присел на ступеньку лестницы, выдохнул длинно и устало и кивнул на последнего бандита, – а этого вполне можно было попробовать и взять, нет?

– У меня зарплата не такая большая, – тусклым голосом отозвался Орехов, закуривая свою неизменную «примину».

– В смысле?

– В смысле, что расстрела у нас нет. – Взгляд майора стал жестким и неприязненным. – Он получил бы в лучшем случае пожизненное, и я, как честный налогоплательщик, должен был бы всю жизнь эту тварь кормить. А зарплата у меня маленькая, и я очень жадный. Мне как-то одна дамочка сказала, что вор не в тюрьме должен сидеть, а в земле лежать… Я ответил на твой вопрос, лейтенант? Или будешь рапорт на меня…

– Орехов, да ты… – лейтенант даже задохнулся на мгновение, теряя дар речи. – Ладно, проехали. Чего там непонятного: оказывал яростное сопротивление и был убит в перестрелке…

– Вот именно. Шарапов – хороший парень, но наивный дурак. А вот Жеглов, собака, умел вдаль смотреть и тысячу раз прав оказался… Кстати, Сорокин, про щи с потрошками не знаю, а вот по хорошему стакану мы с тобой заработали точно! Давай, двигай клешнями, а то и к ночи домой не попадем…

Однако мечтам Орехова о наваристых щах, вполне заслуженном стакане и небольшом отдыхе так и не было суждено осуществиться. Посыльный из штаба перехватил выходившего из душа майора в коридоре офицерского общежития и сообщил о срочном вызове к командиру бригады, к которой была прикомандирована и группа спецназовцев под командованием Орехова. На вопрос майора о причинах столь спешного вызова посыльный сначала неопределенно пожал плечами, но потом все же рассказал, что из Москвы на Орехова пришел какой-то запрос и, похоже, командировка для него заканчивается.

– Так что, думаю я, товарищ майор, ваша беготня за боевиками кончилась, – в голосе посыльного Орехов явственно расслышал нотки неприкрытой зависти к человеку, который вскоре покинет эти неспокойные края с их серой зимней слякотью и вернется в большой нормальный город, жители которого имеют весьма и весьма туманное представление как об этих местах вообще, так и обо всем, что здесь творится.

– Может, и так, – майор, уже настроившийся было на несколько часов более или менее нормального отдыха, сдержанно хмыкнул. В эту минуту Орехов был твердо уверен в том, что срочный вызов из Москвы вряд ли сулит ему какие-то очень уж приятные перемены. Опыт и некая интуиция подсказывали, что, скорее всего, вместо сегодняшней охоты за группами боевиков предложат какую-то другую, но все же охоту – а что еще может предложить командование боевому офицеру, одна из основных специальностей которого в просторечии именуется очень просто и красноречиво: волкодав…

Спустя два часа Орехову все же удалось прикорнуть. Правда, не на своей кровати в комнатке офицерского общежития, а в грузовом отсеке Ил-76, вылетевшего с местного аэродрома на Москву. Время полета, таким образом, прошло практически незаметно – майор даже не успел замерзнуть в своем промозглом отсеке, напоминавшем металлический ангар, а борт уже заходил на посадку в подмосковной Кубинке…

…Стас Воронин никогда особенно не вникал в тонкости большой политики – ни в мировом, ни в российском масштабе. Он давным-давно уяснил для себя очень простую и понятную схему: какими бы красивыми словами не прикрывались большие политики любой страны, а суть их устремлений и подоплека практически любых действий всего лишь одна – пусть мне и моей стране будет хорошо, а всем остальным – уж как повезет.

В России, на взгляд Воронина, все было еще проще: есть большое корыто, есть те, кто к этому корыту доступ имеет, и есть те, кто об этом доступе пока всего лишь мечтает. Все это напоминало бывшему капитану внутренних войск обычную драку за власть и лучший кусок в переполненной тюремной камере. Наиболее сильный и наглый выбивается в паханы, окружает себя группой боевиков-гоблинов и шестерок, и далее камера начинает жить по понятиям и правилам игры, которые устанавливает новый пахан. И как бы этот авторитет себя ни именовал, суть остается неизменной: есть «свои», есть «чужие» и есть остальные жители камеры, которые никогда и никого особенно не интересовали, те, кого в газетах именуют обычно «простыми россиянами» или народом.

Чтобы простой народ не чувствовал себя слишком уж откровенно бесправным, обворованным и облапошенным, ему подбрасывают множество красивых игрушек вроде «демократии», «свободы слова» и «честных выборов» – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не мешало отцам и слугам народа жить красиво и в свое удовольствие…

Несмотря на всю примитивность и упрощенность такого подхода к более чем серьезным проблемам, Стас в течение всей своей жизни почти ни разу не ошибся и всегда умел сделать правильный выбор. Тот самый выбор, который позволял если и не вплотную приблизиться к вожделенному корыту, то хотя бы покрутиться неподалеку, что гарантировало вполне пристойное существование в стране, появившейся на развалинах СССР. Экс-капитан прекрасно понимал, что ни большого политика, ни акулы серьезного бизнеса из него не получится никогда и ни при каких условиях – хватка и мозги не те. А вот пристроиться поближе к серьезному человеку, как это делают рыбки-прилипалы, и поиметь свой кусочек вкусного пирога со стола этой самой акулы было вполне возможным.

Правда, один раз Стас все-таки ошибся и поставил явно не на ту акулу. Начальник и покровитель, поначалу казавшийся человеком очень даже солидным, на деле оказался чересчур наглым, жадным и в чем-то даже глупым, из-за чего довольно быстро погорел на каких-то махинациях и сел. Капитан Воронин мысленно плюнул вслед спецвагону, увезшему дурака-начальника куда-то в сторону Нижнего Тагила, и по-тихому распрощаться с карьерой в модных ныне силовых структурах.

Стас оценил благосклонность судьбы и в очередной раз отметил простенькую мудрость своей личной политики, следуя которой он в первые ряды не лез и всегда старался из тени особенно не высовываться – именно эта тень и уберегла-то его от цепких лап правосудия. А также экс-капитан, за плечами которого было несколько лет службы в спецназе известной дивизии им. Дзержинского, сделал для себя логичный вывод: сегодня в этой стране, вопреки распространенному мнению, воруют не все, а лишь те, кому разрешено, кому «по статусу положено». Всех прочих российская Фемида, за годы перестроек и реформ ничуть, как выяснилось, не растерявшая былой сноровки, умеет порой удивительно ловко хватать за воротник и отправлять в места, где люди, отгороженные от остальной страны заборами из колючей проволоки, щеголяют в черных зэковских робах и ходят строем…

Как раз в пору неспешных поисков новой акулы на Воронина какими-то своими хитрыми путями вышел некий полковник, представившийся Сергеем Ивановичем, и предложил бывшему капитану спецназа работу. Размышлял Стас недолго – акула производила впечатление серьезное и экс-капитану понравилась. Тем более что платить полковник обещал очень прилично, а выбирать Воронину было особенно-то и не из чего. После первой же ликвидации Стас понял, что работает он на людей действительно серьезных и что сел он в поезд, из которого уже не выпрыгнешь. Поезд, в котором у каждого из пассажиров в кармане лежит «ван вэй тикет» – билет в один конец, как поется в одной старой песенке…

…Япония Стасу не понравилась практически сразу же, как только он покинул салон самолета, приземлившегося на идеальную бетонку огромного токийского аэропорта. Воронин вряд ли смог бы толком объяснить, чем же конкретно вызвана эта неприязнь, но раздражала его буквально каждая мелочь: и обилие чужих восточных лиц, и совершенно непонятная вкрадчиво-мяукающая речь вокруг, и мельтешащие в глазах угловато-разлапистые кораллы иероглифов. То, что большая часть надписей дублировалась на английском, не столько помогало, сколько каким-то непонятным образом подчеркивало, что ты находишься в самом прямом смысле на другом краю света и здесь все другое – климат, люди, порядки, обычаи. Все другое и все малопонятное.

После того как все таможенные формальности были позади, Воронин вдруг ясно понял, в чем кроется причина некоторого дискомфорта, мешающего ему подобно камушку, попавшему в ботинок…

Вопреки туманным представлениям Стаса о Японии, как о стране, где чуть ли не круглый год цветет какая-то там загадочная сакура, где на каждом углу топчутся разодетые в цветные кимоно девицы с веерами, стыдливо прикрывающие по-дурацки выбеленные лица, а мужики только и делают, что улыбаются друг другу и кланяются, на самом деле все оказалось гораздо проще и совсем не так романтично.

Тот же Токио на поверку оказался самым обычным мегаполисом с его неисчислимыми стадами машин на широких улицах, толпами подпирающих небо стеклянно-зеркальных небоскребов и реками человеческих фигур и лиц, спешащих по своим неведомым делам. Вся эта суета шумела и мельтешила на фоне вывесок, рекламных картинок и прочих поясняющих и зазывающих надписей, сливающихся в одно огромное, переливающееся всеми цветами радуги красочное пятно.

Если отбросить в сторону обилие лиц «восточной национальности» вокруг и паучьих колонн иероглифов, то вполне можно было бы представить себя в любом современном городе мира. Даже в более чем современном – на взгляд Воронина, было в токийских улицах что-то такое… инопланетное слегка. Словно весь мир еще подзадержался в прошлом веке, а вот именно Япония каким-то хитро-азиатским образом успела перебраться в двадцать первый и чувствует себя в нем очень даже естественно и комфортно.

Экс-капитан понял, что больше всего остального его раздражает вот эта самая отчужденная инопланетность. Вежливая холодность и равнодушие страны из будущего, заставлявшие чувствовать себя пареньком из глухой деревушки, вдруг оказавшимся в насколько большом, настолько и чужом городе. Именно чужим, не имеющим с этими непонятными людьми ничего общего, ощутил себя Стас с первых же минут после того, как покинул уютный салон «боинга». И обилие вокруг лиц с характерным разрезом глаз только подчеркивало эту чужеродность и еще раз навязчиво напоминало о том, что Воронин, собственно, и так знал еще в Москве – светловолосый европеец на японских улицах выглядит если и не как муха в горшке со сметаной, то и ненамного незаметнее. Эта невозможность затеряться в толпе могла здорово осложнить задачу. Как и то, что в аэропорту, как оказалось, японцы в обязательном порядке фотографировали абсолютно всех пассажиров – как прибывающих в их страну, так и транзитных…

«Доллары к оплате не принимают нигде…» – вспомнил Воронин строчку из тщательно заученной «Памятки туристу по Японии» и, проклиная валютный патриотизм самураев, отправился к обменному пункту аэропорта. Там довольно-таки симпатичная девушка с молниеносной быстротой обменяла несколько серо-зеленых бумажек на местные цветные фантики с угрожающе огромными цифрами, живо напомнившими Стасу российские денежки девяностых. Экс-капитан аккуратно уложил стопочку купюр в объемистый бумажник и, стараясь вложить в улыбку как можно больше обаяния, слегка склонился в полушутливом поклоне и с легкой запинкой поблагодарил: «Аригото!» Пора было запихивать свои дурацкие эмоции в карман и начинать жить по местным «понятиям». Работа – она и в Японии работа…

Далее, по заранее разработанному плану, следовало добраться до небольшого отеля где-то на окраине Токио, где Стаса уже должны были поджидать еще два «игрока сборной России». Правда, специализировалась эта сборная команда отнюдь не по футболу или пинг-понгу – скорее их можно было назвать специалистами по стрельбе, единоборствам и прочим нетрадиционным способам договариваться с партнерами и конкурентами по бизнесу.

Насколько Воронин был в курсе, один из спецов на прошедшей неделе улаживал одно из «деловых разногласий» где-то на просторах заснеженной Аляски, а второй – не то бывший морской пехотинец, не то боевой пловец, – нечто подобное же проделывал в краях, где о морозах и снегах не имели ни малейшего представления…

…Пожилой таксист припарковался неподалеку от входа в отель и, поглядывая на счетчик, начал тщательно, до последней иены, отсчитывать сдачу. Стас водилу не торопил: уже знал, что чаевые здесь давать не принято, поскольку все уже автоматически включено в счет, и если ты не хочешь, чтобы тот же таксист гнался за тобой, размахивая зажатыми в кулачке бумажками и монетами, то сиди, жди и терпи. И уж тем более не ставь себя в глупое положение фразочкой вроде: «Сдачи не надо!»… Воронин уже привычно буркнул «Аригото!», зачем-то подождал, пока такси вольется в не очень плотный здесь, на окраине, поток машин, и лишь затем шагнул к стеклянной двери под вывеской, извещавшей, что именно здесь находится отель, выбранный им для встречи со своей командой бойцов…

…Тугая волна горячего сухого пара ухнула куда-то под потолок и сразу же рванулась вниз, обволакивая обнаженные тела жгучим облаком. Четверка крепких мужиков на мгновение затихла, пригибая головы и забавно съеживаясь, но тут же снова с деловитой яростью заработала уже потерявшими изначальную сухость и пушистость вениками. В крепкие запахи влажного дерева и едва ощутимой горчинки хорошо вытопленной бани с новой силой вмешался ни с чем не сравнимый аромат березового листа, напоминавший о славной поре, когда весна только-только сменяется летними днями и все в природе еще свежо, молодо и не тронуто ни усталостью, ни осенней желтизной.

– Ох, мама ты моя… Это не баня, мужики, это – что-то такое… помесь святой инквизиции и рая на земле. – Скат отшвырнул в угол до голых прутьев исхлестанный веник, присел на корточки поближе к входной двери, из-под которой чуть ощутимо тянуло холодком и, шумно отдуваясь, мечтательно произнес: – Вот теперь бы на каменку пивка холодненького литровочку-другую…

– Ха, пивка… Пивом голову не обманешь, старлей! Мы к пивку и водочки грамм несколько найдем, не боись! Тут у нас какая хочешь: и на женьшене, и корейская со змеей внутри. Да погоди чуток, сами увидите, – живо отозвался один из парильщиков, майор погранвойск, по инициативе и по приглашению которого Катков и накануне прилетевшие вместе со старлеем старший мичман Троянов и майор Орехов и попали в эту замечательную баню. Вообще-то, на самом деле майор был капитаном третьего ранга и командовал несколькими весьма приличных размеров пограничными катерами, но гостям своим великодушно разрешал именовать себя на сухопутный манер – для краткости. Правда, Тритон пытался немножко поворчать по поводу того, что один сухопутный Орехов никак не перевешивает троих представителей славного ВМФ и надо бы все по военно-морскому уставу, но Скат наградил мичмана таким красноречивым взглядом, что тема несерьезных мальчишеских амбиций была мгновенно закрыта.

– Видит око, да глаз неймет, – устало прикрывая глаза, туманно прокомментировал Орехов заманчивое предложение пограничника, носившего страшно оригинальную фамилию Иванов.

– В смысле? – Иванов вполне искренне озадачился и на его округлом, обожженном всеми тихоокеанскими ветрами лице появилось выражение непонимания пополам с обидой. – Ты, майор, на что намекаешь? Что вы со мной и рюмку после бани не выпьете? Нет, брат, это не то что не по-дружески, это даже как-то и не по-мужски… Или я чего-то не так понял?

– Все ты понял правильно, майор, – не открывая глаз, негромко ответил Орехов. – За баню тебе спасибо, как говорится, и за привет, и за ласку, но водку я пить не стану. Ребята, если захотят, отведают твоих женьшеневых, а я воздержусь. Ты не сердись, какие тут обиды… Мы на работе, между прочим, а мне не двадцать уже… Хочешь старую байку? Никто не мог застрелить очень юркую птичку – даже самые прославленные охотники мира. А русский жахнул два пузыря водяры и попал! Все к нему: как это ты так? А он ухмыляется: так я ж из пяти стволов… Так то байка, а в жизни так не бывает…

– Да понял я, майор, не тупой. – Иванов уважительно покосился на аккуратный круглый шрамик на жилистом бедре Орехова и уже совсем другим тоном спросил: – Насчет работы вашей… Так о чем вы со мной говорить-то хотели?

– А вот командир наш, – Орехов оттопырил большой палец и указал на сидящего рядом Ската, – с ним и беседуй. У нас, майор, иногда не тот командует, у кого звезд на погонах больше, а тот, кто в поставленной задаче лучше разбирается. Давай, Вячеслав, вербуй майора в наш засадный полк…

Вероятно, со стороны этот импровизированный военный совет выглядел немного странноватым: четверка мужчин, чуть прикрывавших наготу кто веничком, кто полотенцем, вела неторопливую беседу и чем-то напоминала собрание римских патрициев. Эта картина, вполне вероятно, могла бы вызвать у стороннего наблюдателя улыбку, если бы выражение лиц «патрициев» не было столь уж серьезным и сосредоточенным.

Обсуждали детали возможного будущего сотрудничества группы Ската и пограничников, представителем которых здесь, в тесноватом помещении баньки, был майор Иванов. Несколько необычное место разговора решительно никого не смущало и не удивляло, поскольку отвечало сразу нескольким условиям, в одинаковой мере беспокоившим как прибывших накануне из Владивостока спецназовцев, так и майора местной пограничной стражи. Главным среди всех этих условий была конечно же секретность. А уж баня, где по понятным причинам трудновато утаить даже самые миниатюрные микрофоны или видеокамеры, соображениям секретности отвечала вполне, тем более что практически каждый сантиметр парилки был Катковым проверен заранее, как раз в те минуты, пока его товарищи неторопливо раздевались в предбаннике.

– В общем, товарищ майор, дело такое. – Скат промокнул полотенцем лицо, уперся ладонями в колени и чуть наклонился в сторону Иванова. – Может случиться так, что из Японии нам придется уходить… скажем так, не очень легально, но очень быстро. Если события будут развиваться именно так, то можешь ли ты со своими ребятами обеспечить нам эвакуацию из заранее оговоренной точки встречи, или, выражаясь красиво – с места рандеву?

– Если точку этого самого рандеву вы обозначите в наших территориальных водах – то без особых проблем. Или в крайнем случае в нейтральных водах, – кивнул майор. – Я сам на своем катере куда нужно будет подскачу. Все сделаем аккуратненько и тихо, не беспокойтесь. Если понадобится, я могу и с вертолетчиками договориться. Там мужики понимающие, и мы без лишней бюрократии иногда помогаем друг другу. Тут, у нас на границе, как вы понимаете, своя специфика…

– Вот и у нас вроде того, тоже своя специфика, – Катков сдержанно улыбнулся. – О том, что, кроме тебя, о нашем путешествии не должна знать ни одна живая душа, я даже и говорить не стану – это и так понятно…

– Об этом можешь не беспокоиться, – вновь понимающе кивнул пограничник. – Мне в разведотделе флота, куда насчет вашей группы бумага из Москвы пришла, все подробно объяснили. Оттуда утечек не бывает, а насчет меня и моих ребят тоже можете особо не переживать – мы службу туго знаем, не первый день здесь. Вы там, в Европах, привыкли считать, что тут все сто раз куплено и продано, как тот же рыболовный флот и квоты на рыбешку. Что скрывать, всякое есть, но насчет границы… тут у нас все в кулаке и на замке!

– То, что на замке – это хорошо. А вообще вы тут с японцами как? Насчет островов они все шумят?

– Да ну, – Иванов пренебрежительно отмахнулся, – тоже мне, нашли проблему. Они периодически шумят, да потом снова быстренько успокаиваются. Знаешь, как один англичанин ответил на вопрос, почему у них нет еврейской проблемы? Просто мы, сказал он, не считаем себя глупее евреев – так что, нет у нас, мол, такой проблемы. Так и здесь: японцы ребята умные и прекрасно понимают, что острова им никто и никогда не отдаст. Так же они понимают не хуже нашего, что торговать всегда намного выгоднее, чем воевать. Нам вон, если честно, со своими браконьерами в сто раз больше проблем, чем с японцами… Так что, еще раз говорю: все сделаем тихо и красиво – как в кино, как учили…

– Тихо и красиво – это хорошо, а вот как в кино – ни в коем случае не надо! Ну что же, товарищ капитан третьего ранга… Будем считать, что договорились. Точку на карте и прочие нюансы чуть позднее оговорим… А теперь, – Скат улыбнулся и слегка прихлопнул ладонью по гладким доскам полка, – давай, хозяин, угощай гостей из Европ, как ты говоришь! Наш майор пусть здоровье бережет, а мы со старшим мичманом по стопке себе позволим…

…Старший лейтенант знал, о чем говорил, когда упоминал кино. Те же оперативники из милицейских структур всегда особо подчеркивали, что стрельба и погони, о которых так любят красиво рассказывать в своих лентах киношники, в их повседневной работе вещь весьма редкая. Редкая, поскольку долгая беготня и выстрелы в большинстве случаев говорят лишь о том, что сработали опера грубо и не очень профессионально – в идеале преступника берут тихо, без малейшего шума и суеты, и уж тем более совершенно незаметно для посторонних зевак.

Точно так же, по идее, должны работать и разведчики, и диверсанты. Это в кино бравые десантники и прочие коммандос прыгают с парашютами в тылы врага и, круша супостатов направо и налево, выполняют свою задачу – допустим, взрывают ужасно секретный склад ГСМ или боеприпасов. А затем, в строгом соответствии с законами жанра, все с тем же огнем и грохотом начинают отходить, с яростными криками укладывая беспомощных и глупых супостатов уже целыми полками и дивизиями… В реальной жизни группа незаметно проникает на территорию противника, выполняет задачу и так же бесшумно и незаметно уходит. Причем как правило пути отхода по вполне понятным причинам разрабатываются и готовятся даже чуть более тщательно, чем всякого рода тропки, ведущие к заветной цели операции. Никто ничего и никого не видел, не слышал, и ни одного громкого выстрела ни с одной стороны сделано не было – настоящий спецназ старается работать именно так…

Как будут развиваться дальнейшие события в случае, если группе удастся выполнить свое задание по поиску и поимке беглого деятеля из «фирмы, торговавшей оружием», командир группы старший лейтенант Катков даже при всем желании, естественно, точно предсказать не мог. Не мог, поскольку ни один даже самый гениальный и тонко рассчитанный план не гарантирует от сбоев и всякого рода неприятных случайностей. Зато Скат точно знал, что ни с какими парашютами им под покровом ночи на японскую территорию прыгать не придется, потому что в Страну восходящего солнца они должны были отправиться самым что ни на есть законным образом, с соблюдением всех пограничных и таможенных формальностей.

Так же точно Катков и его товарищи знали и другое: свое задание они выполнят, несмотря ни на что и при любых раскладах всех случайностей и событий. Помешать им могла разве что только гибель, но ни один из троих в ближайшем будущем погибать отнюдь не собирался, хотя внутренне каждый из них, подобно тем же средневековым самураям, к встрече с малоприятной старушкой был всегда готов. С той самой старушкой, что всюду таскается с отточенной косой на костлявом плечике. Такая уж в спецназе работа…

Застолье протекало вполне мирно, неторопливо и, как говаривали в прежние времена, культурно. Иванов, не переставая нахваливать местные деликатесы, изо всех сил пытался накормить гостей так, чтобы они запомнили хлебосольное и богатое Приморье если и не на всю оставшуюся жизнь, то уж на год-два точно. Спецназовцы в особых уговорах, собственно, и не нуждались – отведали всего понемножку, не забывая аккуратненько сдабривать устрашающее обилие местных блюд, среди коих преобладали морепродукты всех цветов и размеров, стопкой-другой из выставленных на столе бутылок с весьма приличными напитками. Причем то ли замечание Орехова насчет того, что не стоит забывать о завтрашней работе, то ли просто самодисциплина боевых пловцов сработала, но никто по-настоящему навеселе не был даже в конце длительного ужина. Обычно мужики, вспоминая подобные посиделки с друзьями, на вопрос о количестве выпитого пренебрежительно отмахиваются: да какая там выпивка – так, чуть-чуть для настроения…

На следующее утро группа Ската присоединилась к команде российских каратистов, летевших в Японию для встречи с мастерами одного из самых известных стилей каратэ – киокушинкай, созданного легендарным Масутацу Оямой. Договоренность с руководством команды была достигнута еще в Москве и теперь в рядах жилистых мастеров «пути пустой руки» кроме четверки вальяжных чиновников из основных Федераций каратэ России, врача, массажиста и тренеров появились еще трое: спортивный журналист Катков, массажист Троянов и тренер Орехов. В новых документах, изготовленных специально для поездки в Японию, имена и фамилии спецназовцев были, естественно, изменены. Все было законно, чисто и абсолютно легально, так что, даже при большом желании спецслужбам Японии придраться было бы решительно не к чему…

…Наверное, летом здесь было очень красиво: возвышающиеся над тихим заливом аккуратные горы, разбросанные по ступенчатым склонам разлапистые сосны с живописно искривленными ветвями, украшенными длинными иголками хвои, небольшой водопад, уютно шумевший среди зарослей каких-то местных растений, напоминавших не то камыши, не то бамбук. По утрам из-за вершин степенно выкатывается мутновато-красное солнце – почти точно такое же, как и на флаге страны. Потом оно наливается жарким расплавленным золотом и начинает разгонять белесый утренний туман, озаряя и согревая голубые воды залива и изумрудно-зеленую зелень травы и деревьев. Оживляются просыпающиеся задолго до восхода птицы и на все голоса приветствуют доброе божество, несущее свет и тепло. Наверное, в жаркий и влажно-душный полдень над водопадом временами появляется призрачная радуга, а среди прибрежных реденьких камышей шныряют, трепеща прозрачными крылышками, стрекозы…

Все здесь было очень красивым, причем настолько, что неведомо откуда вдруг появлялось ощущение чего-то кукольного, ненастоящего. Словно кто-то много веков назад с любовью и знанием дела вырезал красивенькую гравюру в стиле Хокусая и повесил в аккуратную рамочку – этим пейзажам явно не хватало вольного, дикого размаха и величия…

Впрочем, сейчас, в декабре, солнце проглядывало нечасто, над заливом и горами висела обычная для местной зимы сырая холодная мгла и в целом картинка получалась довольно-таки скучноватая. До весеннего цветения сакуры, засыпающей всю страну Ниппон нежно-розовыми лепестками, оставалось еще больше двух долгих месяцев…

…Микроавтобус «мицубиси», украшенный по борту логотипом какой-то телекомпании, негромко урча прекрасно отрегулированным мотором, прокатился по центральной улице небольшого туристического поселка и мягко затормозил неподалеку от красивой арки, выстроенной в традиционном синтоистском стиле. Арка, с ее резными столбами и красиво изогнутой крышей, была воздвигнута таким образом, что казалась ажурной рамой, окаймлявшей чудесный вид на залив, горы и сосны.

В микроавтобусе с легким стуком открылась боковая дверь, из темного салона появились двое молодых мужчин и начали сноровисто разматывать не то провода, не то кабели для какой-то аппаратуры. Еще через пять минут выяснилось, что один из мужчин, вставший с микрофоном в руках на фоне красивой арки, был, по-видимому, кем-то вроде репортера. А второй, с двумя фотоаппаратами на груди и с кинокамерой на плече, наверняка был оператором и фотографом в одном лице.

Репортер деловито отдал несколько каких-то указаний, оператор, в свою очередь, тоже несколько раз взмахивал свободной от аппаратуры рукой, вероятно, предлагая своему товарищу занять наиболее выгодный для съемки ракурс. Наконец все было готово и репортер, подав команду «начали!», обаятельно улыбнулся и поднес микрофон к губам.

– А сейчас, уважаемые телезрители, мы с вами находимся в небольшом курортном местечке на южном побережье острова Кюсю. Это совсем неподалеку от крупного города Кагосима.

Ох, уж мне эти японские названия, – репортер, говоривший по-английски с характерным выговором, выдававшим в нем, скорее всего, американца из южных штатов, снисходительно улыбнулся и продолжил свою бойкую речь: – От Кагосимы сюда можно за какой-нибудь час добраться на автобусе или на автомобиле, который вы можете без труда взять напрокат в любой из многочисленных местных фирм. Дороги здесь почти ничуть не хуже, чем в окрестностях Далласа или в любой деревушке Аляски. За моей спиной вы видите вполне современный туристический комплекс, – мужчина с микрофоном слегка развернулся и плавным жестом указал на расположившиеся чуть в стороне красивые домики, выстроенные в традиционном японском стиле, – который не пустует в течение круглого года. Конечно, летом, когда все кругом согрето щедрым солнцем, здесь намного приятнее проводить свои выходные или отпуск, но японцы почему-то обожают свою природу в любое время года. Мне иногда кажется, что зимние серые и унылые, на наш взгляд, пейзажи нравятся японцам даже больше, чем летние или весенние. Они находят в этой сырой и холодной печали особую поэтическую прелесть и слагают о ней свои странные стихи, которые называются танка и хокку…

Мужчина с кинокамерой подал репортеру какой-то неопределенный знак, означавший, по-видимому, предложение закругляться. Репортер кивнул и скороговоркой выпалил: «А теперь, леди и джентльмены, мы прощаемся с этим замечательным местечком и отправляемся на север, где на острове Хоккайдо нас ждут ничуть не менее изумительные красоты…»

Закончив фразу, мужчина начал быстренько сворачивать кабель, тянувшийся от его микрофона к микроавтобусу. Кинооператор напоследок отснял еще несколько панорамных кадров и минуты через три «мицубиси» вновь фыркнул чуть видимым дымком из выхлопной трубы и умчался из деревеньки так же быстро, как и появился здесь получасом раньше…

– Ну, все отснял? – Стас Воронин, несколько минут назад изображавший репортера, выудил из пачки сигарету и, прикурив от недешевой зажигалки, выпустил в потолок темноватого салона длинную струйку дыма.

– Все в порядке, гражданин начальник, – «оператор», мужчина лет тридцати с самой обычной серо-незаметной внешностью, похлопал ладонью по корпусу лежавшей на сиденье камеры вполне солидного вида. На кисти руки мелькнула какая-то небольшая синеватая татуировка. – Аппаратуру япошки делать умеют. Думаю, фильмец получится не хуже, чем в «Клубе путешественников». А ты, шеф, лихо про все эти хокки и серые пейзажи! Если Сергей Иванович выгонит к чертям собачьим, можешь на телевидение устраиваться, без куска хлеба не останешься.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – сумрачно усмехнулся Воронин. – Если мы на этом, или на каком другом деле облажаемся, то Иваныч нас выгонять не станет – нас просто зароют в шар земной, понял? Как неизвестных солдат… Кстати, все-таки зря мы этот логотип на борт наклеили. Ни к чему было известную телекомпанию светить.

– Так для достоверности же! Вообще-то ты прав – теперь надо бы снять. А то местные гаишники тормознут да прикопаются: кто, откуда… Если журналисты, то где, мол, эта… как же ее… аккредитация, во!

– Много ты на дороге полицейских видел? Тут тебе не Россия, они с радарами по кустам не шакалят. Здесь на каждом метре кинокамеры развешаны – они, как я понимаю, и за нарушениями, и за скоростью, и за всем остальным следят… – Стас развернулся в сторону водителя и распорядился: – Малыш, тормозни где-нибудь, где камер не видно! Надо эту наклейку дурацкую содрать…

Микроавтобус помигал левым поворотником, потом стоп-сигналами и прижался к обочине на одном из закрытых поворотов. Малыш выскочил из водительской двери и одним движением содрал с борта автомобиля красочную наклейку. Скомкал и хотел было выбросить мусор в кусты, но передумал и сунул комок под сиденье, после чего забрался в кабину, запустил двигатель и аккуратно вырулил на дорогу. Переключаясь на прямую передачу, чуть повернул голову назад и спросил:

– Слушай, Стас, а точно он там?

– Да куда он денется… Там, там, не сомневайся.

– И что теперь? – продолжал любопытствовать Малышев, не отрывая взгляда от дороги.

– А теперь надо его оттуда культурненько изъять и очень вежливо расспросить, где он хранит заветный чемоданчик. – Воронин достал объемистый атлас, полистал, отыскивая лист с нужной картой, и ткнул пальцем в какую-то точку. – Вот здесь, неподалеку от рыбачьей деревушки, стоят заброшенные не то цеха, не то склады. Вывезем его туда, там и поговорим.

– А дальше? – пытливо прищурился «оператор».

– А дальше видно будет, – захлопнул атлас Стас и потянулся за новой сигаретой. – Пока бумаги неизвестно где, он будет жив и… хм, почти здоров. Ну а когда бумаги найдем, домой поедем. Усталые, но довольные, как писали когда-то в школьных сочинениях.

– И когда будем брать этого туриста за жабры?

– А что тянуть? Вот сегодня ночью и наведаемся к нашему беглому другу.

– Вот это правильно, – оживился «оператор», – а то начнем тянуть – этот… вот черт, все его сегодняшнюю фамилию забываю…

– Ковальский. Пан Ежи Ковальский. Мужик заморачиваться не стал и сделал себе польский паспорт. Большой человек Егор Ковалев превратился в мелкого польского бизнесмена.

– А интересно, в Польше вообще крупные бизнесмены есть? – расхохотался «оператор», откидывая коротко стриженную голову назад.

– Вот мы сегодня у пана Ковальского и спросим, почем у них краковская колбаса…

…То, что эта встреча российских и японских мастеров «пути пустой руки» не являлась каким-то особенно заметным спортивным событием международного уровня, Катков с товарищами понял практически сразу уже по месту проведения этого мероприятия. Это оказался отнюдь не Токио, а всего лишь Осака, где в арендованном спортивном зале местного университета и должны были показать свое мастерство знатоки и умельцы киокушинкай.

Зал, вполне вместительный и современный, тем не менее не имел практически ничего общего с залами той же токийской академии дзю-до, именуемой Кадокан, а был самым обычным спортзалом, какой можно увидеть в любой приличной школе любой нормальной страны. Разве что вывешенные под потолком японский и российский флаги, да развешанные на стенах красивые свитки с каллиграфически выведенными безупречной кистью иероглифами напоминали о том, что за стенами зала находится все же императорская Япония, а не какая-нибудь из европейских стран. А расставленные и развешанные вдоль одной из стен столбы-макивара и боксерские груши разнообразного вида и предназначения красноречиво свидетельствовали о том, что здесь занимаются именно боевыми искусствами. Последние сомнения развеивали большие фотографии прославленных мастеров каратэ, среди которых особенно выделялось изображение крепкого полного мужика, в котором Орехов без труда узнал самого Масутацу Ояму.

То, что встреча носила слегка провинциальный характер, Ската и его группу вполне устраивало – будь это широко разрекламированным событием мирового уровня, в зале было бы не протолкнуться от кинодокументалистов и прочих фотографов, что, понятное дело, спецназовцам было совершенно не нужно…

…Полсотни бойцов в белоснежных кимоно демонстрировали ката: совершенно синхронно выбрасывали вперед крепко сжатые кулаки, ставили блоки, резко разворачивались и демонстрировали высокие удары ногами, сопровождая каждое движение мощным гортанным выкриком. И была во всем этом не только завораживающая красота безупречной техники, но и некое жутковатое ощущение, что перед зрителями демонстрирует свою холодно-беспощадную силу и умение некая ирреальная боевая машина, не имеющая ничего общего с обычными живыми людьми…

– Серьезные пацаны, – не отводя глаз от размахивавших руками-ногами спортсменов, шепнул Катков сидевшему рядом Тритону. – Приличную школу сразу видно…

Старший мичман чуть заметно пренебрежительно хмыкнул и так же тихо ответил:

– Наши морпехи на занятиях орут ничуть не хуже. А случись им в рукопашке стакнуться, я бы еще посмотрел кто кого…

– Вы, господин массажист, насчет морпехов поаккуратней бы, – старлей сердито сдвинул брови и украдкой показал Троянову кулак. – Ты еще на весь зал заори!

– Да я что, – невинным взглядом уставился на каратистов мичман. – Нормально машутся пацаны. Сила! Ну, чисто Шаолинь…

– Про китайских монахов я бы тебе при японцах не советовал, – с ехидной полуулыбкой прошептал с другой стороны Орехов, как оказалось, обладавший волчьим слухом и слышавший весь разговор друзей. – Это все равно, что армянам сказать, что настоящие крутые ребята – это азербайджанцы. Так что, следи за речью, массажист.

– Да ну вас, – с досадой отмахнулся Троянов. – Я лучше вообще помолчу… А скоро вся эта бодяга закончится? Нам ведь еще…

– Не суетись, – Скат незаметно посмотрел на часы, – все успеем. И везде…

До перерыва зрители смогли увидеть еще несколько показательных выступлений, из которых спецназовцам особенно запомнились два: номер, исполненный российским парнем, и совсем коротенькое выступление японского мастера кэндо – самурайского искусства владения мечом.

Российский парень лет двадцати на могучего богатыря был совсем не похож – как, впрочем, и многие настоящие мастера каратэ. Однако какая-то скрытая сила в его поджарой и сухой фигуре явно чувствовалась. Паренек, согласно общепринятому ритуалу, уважительно поклонился всем присутствующим и подошел к стопке кирпичей, уложенных один на другой на специальной подставке. Принял стойку, несколько секунд постоял, как-то странно каменея лицом и гипнотизируя кирпичи отрешенным взглядом, а затем с резким криком на выдохе саданул кулаком по верхнему кирпичу. Каткову, внимательно следившему за происходящим, показалось, что кулак парня непостижимым образом прошел стопку красноватых кирпичей чуть ли не насквозь. Старлею на тренировках случалось забавы ради разбить кирпич-другой, но чтобы с такой непринужденностью раскрошить сразу десяток… Катков уважительно кивнул и легонько подтолкнул мичмана – знай наших, мы тоже кое-что можем…

Японец вышел в самых настоящих старинных самурайских доспехах, очень сдержанно поклонился и тут же уселся на полу, опираясь на собственные пятки. Положив меч с длиннющей рукояткой на колени, «самурай» прикрыл и без того не больно-то широкие глаза и, казалось, вообще слегка задремал. Тут же к нему подошел ассистент и несильным движением подбросил вверх средней величины блестящее краснобокое яблоко. Яблоко подлетело метра на три, затем остановилось в верхней точке и тут же понеслось к земле. Вернее, к покрытым каким-то лаком светлым доскам пола. Когда Скат был уже почти на сто процентов уверен, что «самурай» свое яблоко проспал, тот в неуловимую долю секунды успел вскочить на ноги, выхватить из ножен меч и с непонятным сердитым выкриком рассечь яблоко точно пополам. Когда половинки несчастного фрукта с чуть слышным стуком упали на пол, мастер уже снова восседал в прежней позе, а меч покоился в ножнах…

– Вот к этому мужику в сад за яблоками я бы полезть не рискнул, – Орехов одобрительно цыкнул зубом и показал товарищам большой палец.

– Ну да, – поддержал майора Троянов, – нету картины грустнее на свете: справа пол-Пети и слева пол-Пети. Вот интересно, а если нашего казака с шашкой выставить против их самурая? Кто кого состругал бы?

– Я бы на самурая поставил, – вполне серьезно ответил Орехов. – Наши казачки срочную служили, а потом-то все больше земельку пахали, хлеб сеяли, да сено косили. А эти всю свою жизнь меча из рук не выпускали. Серьезные пацаны, как говорит наш начальник – в смысле журналист…

Во время перерыва Катков подошел к одному из руководителей российской делегации – седоватому солидному дядьке лет пятидесяти, фигурой и усами весьма напоминавшего знаменитого Тадеуша Касьянова, когда-то сыгравшему в «Пиратах ХХ века» боевого боцмана, в течение всего фильма щеголявшего в берете морского пехотинца и мастерски колотившего пиратов, что называется, и в хвост, и в гриву.

– Иван Григорьевич, что там у нас с моей просьбой?

– Да все нормально, – «Касьянов» опасливо стрельнул глазами по сторонам и, понижая голос, сообщил: – Я обо всем договорился с организаторами. Точнее, с мужичком одним. На стоянке машина вас ждет с водителем. Он отвезет вас в местный аэропорт. А уж оттуда любым рейсом можно добраться до этой вашей… Кагосимы. Рейсы вроде бы каждые два часа. Все совершенно законно и легально. Визы ваши позволяют беспрепятственно куда хочешь ехать, так что то, что вам захотелось посмотреть какой-то там курортный городок на предмет будущего летнего отдыха, ни у кого вопросов не вызовет… Да, чуть не забыл: когда в эту самую Кагосиму прилетите, там прямо в аэропорту можно машину напрокат взять, ну и дальше – куда вам надо. С сервисом у них тут все в порядке, только бабки плати…

– Вот и славно, спасибо вам, – Скат улыбнулся и пожал собеседнику руку. Было забавно наблюдать, как простодушный спортсмен пытается играть в конспирацию. Видимо, в очень серьезных кабинетах ему объясняли, что «журналисту и его ребятам» нужно постараться помочь в их работе, выполняя любую просьбу и не задавая лишних вопросов. – Мы по-английски потихоньку смоемся, а вы уж тут проследите, пожалуйста, чтобы ваши коллеги шум не поднимали по поводу нашего исчезновения. Договорились?

– Шума не будет, обещаю. А назад вы…

– А это, Иван Григорьевич, как говорится, уж как карта ляжет. Пока не знаю, – развел руками Катков и, отыскав взглядом майора и мичмана, чуть заметно кивнул головой в сторону выхода. – Ну, все, пошли мы, а вам еще раз спасибо. Побеждайте тут всех.

– Это уж как карта ляжет, – «Касьянов» подмигнул, пожелал старлею удачи и направился к своим спортсменам, уже начавшим разминку перед схватками с местными мастерами, запланированными во второй части мероприятия…

…Несмотря на то, что по роду своей деятельности боевые пловцы наиболее тесно связаны с морем, и Тритону, и Скату нередко приходилось иметь дело и с самолетами. Причем Троянов это современное и удобное средство передвижения предпочитал всем остальным, а Скат, напротив, с гораздо большим удовольствием пользовался автомобилем. Свое предпочтение старший лейтенант объяснял тем, что слишком уж часто эти воздушные лайнеры начали падать где придется, вместо того, чтобы, как им и положено, приземляться на взлетно-посадочные полосы. На что мичман резонно возражал, приводя цифры лукавой статистики и намекая, что, как ни крути, а армейские борта попадают в неприятности все же гораздо реже гражданских. Может быть, оттого, что и контроль в ВВС, и обслуживание были на порядок выше, чем в развалившемся на горстку авиаотрядов некогда могучем «Аэрофлоте».

Армейские самолеты Троянов упоминал неслучайно, поскольку именно с тех же громадных илов прыгали на учениях морские пехотинцы, в обязательном порядке проходившие парашютно-десантную подготовку. Иногда вместе с морпехами приходилось прыгать и боевым пловцам, хотя обычно в какой-либо заданный район их доставляли все же вертолеты или разного рода быстроходные плавсредства.

С Ореховым дело обстояло еще проще. Для спецназовца сухопутного, по сути, – того же десантника, самолет почти так же привычен, как и армейский УАЗ-469. При всей своей нелюбви к каким бы то ни было вокзалам, аэропорты с их необъятными летными полями, стройными рядами лайнеров и аппаратов поменьше, майор любил. Посадка на обычный рейс или дробный топот множества десантных ботинок по аппарели при загрузке в отсек транспортника, сдержанный гул авиационных двигателей, взлет… Была во всем этом какая-то особая значимая красота, особая свобода – все то, что прячется за простым словом «небо», в которое летчики и парашютисты всегда вкладывают свой, только им ведомый смысл.

Пожилой неразговорчивый водитель в считанные минуты довез троицу до аэропорта, молча дождался, когда пассажиры освободят салон его «тойоты», в ответ на все слова благодарности сдержанно кивнул, предложенных денег не взял, пробурчал что-то по-японски и, поморгав на прощание поворотником, умчался обратно в город.

– Вот интересно, что он там бормотал, а? – направляясь к посверкивающим тщательно вымытыми стеклами дверям аэровокзала, спросил Троянов, ни к кому конкретно не обращаясь. – Хороший народ – деньги им не нужны… А быстро добрались. Как они тут без пробок живут, не понимаю…

– Как-то умудряются. – Скат посмотрел вслед умчавшейся «тойоте». – Языки учить надо. А дед, наверное, что-нибудь типа «скатертью дорога» пожелал, а может быть, и…

– Просто послал, – предположил Орехов, направляясь в сторону касс. – Только бы не пришлось часа три тут торчать. Когда там у них следующий рейс на Кагосиму?

…Торчать, по изящному выражению майора, в аэропорту не пришлось. Уже через тридцать пять минут спецназовцы вместе с другими пассажирами уселись в мягкие кресла тесноватого салона самолета, напоминавшего российский Як-40, и не без удовольствия любовались невероятной красоты стюардессой, словно только что сошедшей с рекламного плаката. «Летайте самолетами Аэрофлота!» То бишь Японских авиалиний…

Стюардесса заворковала обычную в таких случаях сказку про взлет-посадку, ремни и супер-экипаж. Сказка была рассказана дважды: по-японски и на языке Вашингтона и Шекспира, из которых первый отлично известен россиянам по американским рублям, а второй – преимущественно по фильму «Берегись автомобиля», в котором благородный вор Деточкин в свободное от угонов время изображал Гамлета.

Затем лайнер зашумел двигателями и, легонько дрожа от нетерпения, плавно покатил в сторону взлетно-посадочной. Еще через десяток минут вновь появилась японская принцесса и рассказала новую историю о высоте полета, о температуре за бортом и о том, что все пройдет просто замечательно, после чего опять испарилась куда-то в сторону кабины пилотов. Обещание стюардессы означало, что минут через пятьдесят пассажиры непременно увидят внизу море огней Кагосимы и его аэропорта…

Орехов в течение недолгого полета мирно подремывал или просто делал вид, что спит. На этот раз майор напрямую подчинялся старшему лейтенанту Каткову, являясь, по сути, простым солдатом – так решило командование, приказы которого не обсуждаются, а выполняются. Что ж, начальству всегда виднее и, видимо, были у него какие-то свои особые соображения и причины, согласно которым командиром группы был назначен именно боевой пловец по прозвищу Скат. То, что майор должен был подчиняться младшему по званию, его нисколько не задевало, поскольку Орехов давно уже не был зеленым лейтенантом и прекрасно понимал, что интересы дела прежде всего, а уж кто там командует – это дело второе. Более того, положа руку на сердце, Орехов мог бы признаться, что он в глубине души даже рад тому, что руководство группой возложено на чужие плечи. Ведь командовать разведывательно-диверсионной группой – это не на плацу новобранцев гонять. Это прежде всего ответственность за всех и за все и тяжкая обязанность принимать решения, от которых зависит не только выполнение поставленной задачи, – зависят жизни подчиненных тебе людей… В толковости же и профессионализме старлея, для которого это задание тоже было далеко не первым и не вторым, Орехов нисколько не сомневался и… почему бы бойцу и не подремать спокойно, если он знает, что есть у него грамотный командир, которому по уставу положено не сны смотреть, а о деле думать…

Тритон большую часть времени бездумно любовался видом из иллюминатора. Каким-либо особым романтиком мичман никогда себя не считал, но вот к некоторым маленьким чудесам никак не мог привыкнуть.

Например, Валерка порой почти по-детски изумлялся и радовался, когда приходилось работать где-нибудь в теплых водах: там, в пронизанной солнечными лучами голубой толще, шныряли среди колыхающихся водорослей и причудливо переплетенных кораллов неисчислимые стаи разноцветных рыбок всех сортов и размеров. И старший мичман всегда умудрялся хотя бы краем глаза заметить все эти вещи, хотя обычно работа боевого пловца отнюдь не предполагает бесцельного рассматривания каких-то там красот…

Так же Валерий любил момент, когда самолет взлетал в скучное, серенькое небо, затянутое грязными облаками, и набирал высоту. А потом… Потом самолет вдруг пробивал слой облачности и оказывался в параллельном мире: чистейшее голубое небо, сверкающее солнце и залитые его светом белоснежные сугробы облаков внизу, напоминающих разбросанную неведомым великаном вату…

Скат, сидевший в кресле с равнодушным и несколько сумрачным видом, в иллюминатор не смотрел и пассажиров не разглядывал. Правда, на хорошенькую стюардессу внимание обратил, хотя в эти минуты старлею было явно не до экзотических красавиц. Катков размышлял о дальнейших действиях группы в том случае, если сегодня им без особого труда удастся найти беглого «коммерции советника». О том, что за эти дни беглец вполне мог что-то почуять и умотать куда-нибудь на другой край света, думать не хотелось…

Несмотря на тревожные мысли, Катков, видимо, все-таки на какое-то время задремал под ровный гул двигателей, поскольку, когда он вновь открыл глаза, стюардесса уже рассказывала о предстоящей посадке и призывала пристегнуть ремни.

Минут через сорок после того, как лайнер коснулся колесами шасси взлетно-посадочной полосы, Скат уже держал в руках ключи от синего «ниссана», взятого напрокат.

– Кто поведет? – старлей подбросил на ладони брелок с ключами и поочередно посмотрел на Орехова и Тритона.

– Я – пас! – мичман, демонстративно отгораживаясь от сомнительной на его взгляд чести, помахал вытянутыми вперед руками. – Мой русский мозг категорически отказывается управлять машиной с правым рулем. Может быть, наш более опытный товарищ майор?

– Майор не против, – Орехов протянул руку за ключами. – Кстати, дядя Валера, а ты на велосипеде ездить умеешь?

– Ну, более или менее, а что? – чувствуя какой-то подвох, осторожно спросил Троянов.

– Так там ведь руль вообще посередине! Ужас, правда? И как твой бедный мозг с этим справляется, не представляю, – направляясь к «ниссану», посочувствовал мичману майор.

Двигатель машины ворковал ровно и мощно, фары выхватывали из сгустившейся темноты серую ленту бросавшейся под колеса прекрасной дороги, а нежно-зеленоватый свет от приборной доски чуть подсвечивал лица Орехова и Ската, молча смотревших вперед. Троянов беспокойно ерзал и ворочался на заднем сиденье, ворча себе под нос что-то вроде: «Все нормальные люди спят по ночам, а мы все куда-то премся и премся…»

Майор вел машину ровно и вполне профессионально, тщательно соблюдая правила и не превышая скорости даже на тех участках, где всевидящих камер вроде бы и не было. Орехов вообще относился к не очень многочисленной категории водителей, в обязательном порядке останавливающихся на знак «stop» даже в том случае, когда гаишников поблизости нет. Правда, жизнь на дорогах устроена таким образом, что порой даже самый аккуратный и дисциплинированный водитель избежать аварии просто не в силах. Как метко подмечают профессиональные шоферюги: «Не ты, так тебя… Не застрахован никто!»

…Освещенные улицы городка, на окраине которого и расположился туркомплекс, который был целью путешествия спецназовцев, быстро пробежали за стеклами «ниссана» и впереди уже были видны группы аккуратных домиков, когда Орехов неожиданно ударил по тормозам. «Нисан» резко клюнул носом, возмущенно приседая на переднюю подвеску, и пассажиров по инерции бросило вперед – носы старлея и мичмана спасли отменная реакция и благоразумно пристегнутые ремни безопасности.

– Э, товарищ Шумахер, вы что, педальки перепутали? – возмущенно пристукнул кулаком по спинке сиденья Орехова Тритон и тут же, понимая, что для экстренного торможения наверняка была веская причина, спросил, вытягивая шею и заглядывая вперед: – Ну чего там?

– Полиция там, вот что, – сумрачно сообщил о причине остановки Орехов.

– Вот черт, только этого нам и не хватало! – с досадой выругался Скат, рассматривая сине-красные всполохи проблесковых маячков, ритмично работавших на крышах явно полицейских машин, торчавших рядом с одним из стилизованных под старину домиков. Рядом с полицейскими автомобилями стоял микроавтобус с опознавательными знаками службы скорой помощи. – Похоже, ребята, мы опоздали…

– Полиция, скорая. А может, и труповозка… И ведь не подойдешь, не спросишь… – Катков, не отрывая взгляда от сине-красной «цветомузыки», задумчиво побарабанил пальцами по панели.

– Что делать будем, командир? – Орехов невольно вспомнил свои недавние размышления о нелегкой доле командира и мысленно посочувствовал старлею, в голосе которого явственно слышались и злая досада, и озабоченность.

– А может быть, назад? – неуверенно предложил мичман. – Пока менты нас не засекли. Они ведь и вопросики хитрые могут начать задавать… Оно нам надо?

– Камеры на въезде нас по любому засекли, – сумрачно возразил Скат. – Завтра полиция пленочку посмотрит и обязательно поинтересуется, а что это за машинка в городок спокойненько въехала, а потом резко тормознула и тут же смоталась… Так что, может получиться еще хуже. С чего это три европейца при виде полиции так резко деру дали, а? Давай, майор, трогай, и едем в комплекс на ночлег устраиваться! Мы люди приличные, законопослушные, нам полиции бояться нечего… Черт возьми, а хотел бы я знать, что же там произошло…

«Ниссан» мягко притормозил и остановился рядом с домиком, в котором согласно затейливой вывеске с ярко освещенными красивыми иероглифами и английским текстом располагалась администрация комплекса. Орехов на всякий случай остался сидеть за рулем, а Скат и Троянов выбрались из салона, старательно изображая любопытствующих туристов, слегка утомленных ночным путешествием по местным дорогам. Спецназовцы еще раз прочли вывеску, удостоверяясь, что нашли именно то, что искали, и совсем уже было направились к дверям, когда услышали позади негромкий, но уверенный оклик по-английски:

– Минутку, джентльмены!

На фоне красно-синего мерцания полицейских маячков появились две темные фигуры, тут же мысленно окрещенные Катковым «толстым и тонким», и направились к припаркованному у подъезда туристической конторы «ниссану». Приближались полицейские без спешки и довольно уверенно – вероятно, именно так действует полиция в странах, где население уважает закон и любого его представителя, где людям и в голову не приходит бояться блюстителей порядка больше, чем настоящих бандитов. На первый взгляд ни у «толстого», ни у «тонкого» оружия было не видно, хотя вооружены они были наверняка.

– Доброй вам ночи, джентльмены, – без всяких намеков на улыбку или поклон, но все же учтиво поприветствовал новоприбывших в туркомплекс гостей «тонкий» – видимо, старший.

«Толстый», стоявший чуть левее и сзади старшего, молча рассматривал незнакомцев, держа руки в карманах не то длиннополой куртки, не то коротковатого плаща.

«Грамотно страхует, собака… – с видимой безмятежностью рассматривая полицейских, размышлял старлей. – Наверняка ствол в руке греет. Спокойно, Слава, спокойно. Немножечко удивления, чуток любопытства, улыбочка…»

– Инспектор Юдзава, уголовная полиция префектуры, – представился полицейский и продолжил, обшаривая незнакомцев цепким профессиональным взглядом: – Прошу прощения, джентльмены… Могу ли я взглянуть на ваши документы?

– Доброй ночи, офицер, – голос Каткова был в меру доброжелателен, но проскальзывали в нем нотки обывательского любопытства и досады на непредвиденную задержку. – Вот, пожалуйста, мой паспорт и прочее… Парни, документы приготовьте, господин инспектор желает взглянуть. Что-то случилось, сэр?

– Ничего особенного… Господа из России? – черная густая бровь удивленно приподнялась, полицейский еще раз окинул взглядом всех троих – к товарищам присоединился и майор, покинувший салон легковушки.

– Что-то не так, офицер? Да, мы из России, прилетели с делегацией от российской Федерации киокушинкай на встречу с вашими мастерами. Кстати, мы всего около часа назад прилетели сюда рейсом из Осаки. Вы можете это легко проверить, а у нас, между прочим, и билеты целехоньки…

– Билеты – это хорошо, – Юдзава так и сяк повертел в ладонях паспорта, словно раздумывая, отдать этим русским документы, или все же надеть на них наручники, затем спросил: – Если встреча спортсменов проходит в Осака, что же вы делаете здесь, у нас?

– Все очень просто, офицер. Один из моих знакомых с восторгом отзывался об этом местечке, где он как-то провел чудесные две недели. И мы, пользуясь небольшим перерывом, решили удостовериться, что здесь и на самом деле все так здорово. Однако я вижу, что мы, похоже, ошиблись и выбрали не самое удачное время…

– Да, время для поездки вы выбрали несколько странное, – полицейский посмотрел на часы, прихлопнул стопочкой паспортов по ладони и, видимо, приняв решение, не то предложил, не то приказал Каткову: – Надеюсь, джентльмены не будут против, если мы задержим вас еще на несколько минут… Всего лишь небольшая формальность.

– Да сколько угодно, офицер, – Скат слегка дернул плечом и сердито поджал губы – не стоит быть с этим ментом слишком уж любезным, демонстрация легкого раздражения будет не лишней. – Хотя, честно говоря, мы чертовски устали… Что нужно делать?

– Ваши спутники могут остаться здесь, а вас я попрошу проследовать за мной. Это, уверяю вас, не займет много времени. – Юдзава развернулся и направился к полицейским автомобилям, знаком приказав своему напарнику остаться рядом с «ниссаном».

«Ну что ж, уже неплохо, – прикидывал Скат, следуя за полицейским. – Если бы у него были какие-то серьезные подозрения или претензии, он ни за что не оставил бы своего дружка одного. Побоялся бы…»

Все формальности, о которых говорил Юдзава, действительно заняли не больше десяти минут. Полицейский уселся в машину и тут же со сноровкой профессиональной машинистки защелкал клавишами компьютера. Уже через несколько минут Юдзава навел справки и удостоверился, что эти трое русских на самом деле прилетели вместе с командой мастеров каратэ, а в Кагосиму прилетели, как и заявили только что, чуть больше часа назад. Таким образом, к преступлению, свершившемуся в одном из домиков туркомплекса около двух часов назад, эти русские не имели ни малейшего отношения.

Тем не менее, несмотря на бесспорное алиби, эти крепкие мужчины, путешествующие по ночам, инспектору решительно не нравились. Почему – Юдзава вряд ли смог бы сформулировать четко и ясно, но вот какое-то особое полицейское чутье подсказывало ему, что все равно с этими русскими что-то нечисто. Вроде бы ни претензий, ни каких-либо доказательств чего-либо противозаконного, всего лишь смутное ощущение… Но что-то здесь было, было – в этом инспектор был почти уверен.

– Все в полном порядке, – полицейский, казалось, с сожалением вздохнул и протянул Каткову паспорта. – Желаю вам и вашим друзьям приятного отдыха. Хотя… Да нет, ничего. Там скажите моему сотруднику, что он может возвращаться…

– Благодарю, офицер, – Скат блеснул лучезарной улыбкой и небрежно засунул документы в карман, бросив на прощание: – Удачи вам и доброй ночи.

Юдзава в ответ лишь досадливо поморщился и проворчал что-то невразумительное…

Катков не успел еще сделать и шага в сторону терпеливо дожидавшихся его возвращения товарищей, как произошло нечто весьма интересное, и старлей, вполне естественно, на секунду-другую задержался, что Юдзава в принципе при всей его подозрительности и сварливости мог списать на обычное обывательское любопытство.

…Двери домика распахнулись и двое санитаров вынесли стандартные носилки с телом, прикрытым простыней, и направились к санитарной машине. Юдзава, бросив откровенно неприязненный взгляд на Каткова, с интересом пялившегося на носилки, резко окликнул носильщиков по-японски и начал им что-то сердито вычитывать. Что – догадаться было не так уж и трудно. Но санитарам, по всей видимости, на полицейские секреты было решительно наплевать, у них была своя работа, поэтому на выговор инспектора равнодушные мужички обратили внимания не больше, чем на свой груз. Поставили носилки на асфальт, затем подняли заднюю дверцу и, без видимого усилия подняв труп, – а в том, что под простыней лежал именно мертвец, Скат ничуть не сомневался, – ловко вдвинули свою ношу в темный отсек. Дольше оставаться рядом со злющим Юдзавой не имело смысла, и Катков, еще раз учтиво кивнув инспектору, поспешил ретироваться…

Несмотря на поздний час, портье небольшой гостиницы оказался на месте и, вопреки ожиданиям, выглядел совсем не заспанным, скорее наоборот: был остроглаз, учтив и улыбчив. Новым постояльцам быстро удалось выяснить, что места в отдельных домиках нужно бронировать заранее и сейчас они все заняты… Тут портье немного смутился и, изобразив печальный вздох, нехотя поправился и уточнил, что один дом, к сожалению, все же освободился, но вряд ли полиция разрешит поселить туда новых жильцов прямо завтра с утра. Портье еще раз огорченно вздохнул и поспешил успокоить гостей, сообщив, что несколько обычных номеров свободны и вселиться в них можно прямо сейчас, сразу же после обычной процедуры регистрации. Свой автомобиль джентльмены могут за небольшую доплату поставить на гостиничную стоянку…

– Должен предупредить вас, господа, что наша гостиница – это точная копия старинных постоялых дворов-рёканов. В номерах практически нет мебели – лишь маленькие столики для чаепития. Спят гости на футонах – это такие матрасы, которые на день убираются… – портье слегка запнулся, поскольку новые постояльцы явно не спешили выражать свои восторги по поводу столь аскетичной экзотики, и тут же поспешил добавить: – Но если джентльмены предпочитают более привычный европейский быт, то у нас есть и такие номера…

– Давайте европейский, на троих, – Скату вовсе не улыбалось спать на полу, а днем восседать на собственных пятках, изображая медитирующего Будду. Экзотика – вещь, конечно, замечательная, но до известных пределов.

Регистрация много времени не заняла, и минут через пятнадцать Скат открывал дверь трехместного номера. Бросив сумки на пол, спецназовцы разделись и без особого интереса осмотрели номер – точно такой же, безликий и казенный, можно увидеть в любом конце света: кровати, стол, стулья, встроенный гардероб, телевизор и прочая мелочь.

– Крыша над головой есть, теперь бы пожрать чего… – мечтательно заявил Троянов, падая на застланную красивым покрывалом кровать. – Меня один прапор как-то, помню, салом угощал: прослоечки, лавровый листочек, чесночок, тмин, а запах – м-м, умереть не встать!

Орехов, не говоря ни слова, принес из коридорчика свою сумку и, вжикнув молнией, начал извлекать из тряпочного нутра какие-то коробочки, банки и свертки.

– Ну, брат, нет слов! – мичман вскочил с кровати и загоревшимися глазами окинул стол, на котором тесной семейкой были разложены консервы, копченая колбаса, сыр, гора какой-то зелени и необычного вида хлеб, подозрительно похожий на длинный французский батон. Троянов потянулся к колбасе, но майор укоризненно покачал головой.

– Ты бы хоть руки помыл… А еще культурной Европой считаешься…

– Никаких Европ не знаем, барин, с-под Рязани мы, – Троянов тем не менее послушно отправился в ванную и вскоре все трое подсели поближе к столу. Уговаривать никого было не нужно – последний раз перекусывали, наверное, часов восемь назад.

– Так что теперь делать-то будем, мужики? – Орехов выпил полный стакан минералки и со вкусом закурил сигарету. – Знать бы еще, кого там грохнули… Если нас опередили и та скорая увезла нашего Ковальского, то дело наше труба. Как говаривал товарищ Копелян: «Это провал… – подумал Штирлиц».

– Кого там грохнули, я не знаю, – задумчиво проговорил Скат, – могу только догадываться. Но одно могу сказать вам точно – на носилках был не Ковальский…