Глава 32

Тишина. Белая простыня, белая штора. Нормальный дневной свет, не мертвенно-синий, как в зверинце. Голова гудит, легкая тошнота.

Максим поднялся с кровати, вышел из своего укрытия, огляделся. Маленькая, метров пятнадцать, комната, на окне решетка, стены от пола до потолка выложены белым кафелем, у стены шкаф со стеклянными дверками, пузырьки, коробки с лекарствами.

У окна стол, на столе компьютер, тонометр, длинный ящичек с карточками, в углу напольные весы. Максим вспомнил: это кабинет местного врача. Он был здесь, когда его привезли из тюрьмы.

Выглянул в окно. Высокий забор с колючей проволокой, вышка с часовым, мимо не спеша прошли два автоматчика с огромной овчаркой.

Сел на стул у стола. Сцепил руки в замок, зажал их между колен, опустил плечи, сгорбился, уставился в рисунок на линолеуме.

В памяти всплыл последний бой. Что это было? Случайность? Попытка «закрыть»? Почему же он тогда меня не замочил?

Об учителе у него остались теплые воспоминания. Он не только научил его драться, не только воспитал в нем дух бойца, – он привил ему чувство, которому сегодня так мало уделяется внимания в многочисленных легальных и полулегальных кружках и секциях боевых искусств. Благородство Воина, этикет поведения Самурая.

«Лучший бой, – часто повторял ему Александр Иванович, – это тот бой, который не состоялся. Признак храбрости Самурая в бою – сдержанность и уважение к противнику, в быту – это слово». Эти правила Максим усвоил на всю жизнь и не нарушал их даже в этом аду.

Дверь открыли ключом, в комнату вошла невысокая женщина с родинкой на щеке.

– Зачем вы встали? Вам надо лежать! – взволнованно сказала она и поставила на стол большую тарелку, прикрытую сверху другой, маленькой.

– Почему я здесь? – спросил Максим.

– Ой, что тут было после вашего боя! – воскликнула женщина и, покосившись на закрытую дверь, понизила голос: – После того, как вас принесли сюда, этот полковник, с которым вы… в общем, он устроил такой скандал. Он с этими генералами говорил, как с мальчишками. Оказывается, сюда можно присылать только рецидивистов, у которых пожизненное. А у вас какой срок?

– Девять лет.

– Ну, вот. Он приказал, чтобы вас после боя принесли сюда и подлечили. Вы были без сознания, я посмотрела. Ничего серьезного: небольшие ушибы, возможно, легкое сотрясение. Как вы сейчас чувствуете?

– Неплохо. Голова только гудит и подташнивает.

– Ну-ка, сядьте, я померяю давление.

Максим сел, положил на стол руку, врач быстро надела на нее повязку тонометра. – И еще этот полковник сказал, что будет писать жалобу на наше руководство самому Золотову. А самый главный среди них, такой высокий генерал, блондин, тоже возмутился и так ему с угрозой: «Не зарывайтесь, полковник. Вы знаете, с кем вы разговариваете?» А тот: «Знаю, потому и разговариваю с вами. А с этими уродами – он показал на Самура и Сухарева, – разговаривать бесполезно». Сто на шестьдесят. Пониженное. Так, – врач сняла повязку с руки Максима, – я вам сейчас дам пару таблеток. Вы их примете и поедите, а я вам сделаю кофе. Я взяла тут из столовой… – она поставила перед Максимом тарелку с двумя котлетами и творожной запеканкой.

– А вы… не боитесь? Такая забота об уголовнике-убийце.

– Ну, во-первых, вы для меня сейчас пациент. Во-вторых, не боюсь. Я увольняюсь отсюда. Видеть каждый день, что тут творится, – лицо женщины вдруг стало тревожным. – К этому привыкнуть невозможно. Да вы ешьте, ешьте…

Максим с жадностью начал есть. В дверь постучали: «Приказано отвести в камеру».

– Не входить! – начальственным голосом крикнула хозяйка кабинета. – Я еще обследую пациента. Как закончу, заберете. – Поставила перед Максимом чашку горячего кофе, шепотом приказала: – Не торопитесь, пейте спокойно.

Иконников маленькими глотками стал пить кофе, который показался ему необыкновенно вкусным. Вдруг поставил чашку на стол, посмотрел на врача, горько усмехнулся:

– Только это все лишнее. Я здесь долго не протяну, вы же знаете.

– Я знаю одно: человек должен жить.

Максим вскинул удивленный взгляд на женщину. «Поразительно, – подумал он, – говорит точно так же, как учитель, хотя наверняка не знакома с кодексом Бусидо».

– Как вас звать?

– Полина Георгиевна.

– У меня к вам просьба, Полина Георгиевна. Вы можете позвонить моей жене и сказать, что я еще жив и что… – кадык дернулся на шее Максима, голос его вдруг стал хриплым, – что я ее люблю.

– Конечно, могу. Но только когда выеду с объекта. Нам здесь запрещено говорить по сотовому телефону, а такие, – она кивнула на телефонный аппарат, – прослушиваются.

– Спасибо, – тихо произнес Максим, – взял со стола ручку, отлепил маленький бумажный квадратик от стопки бумаг для записей, написал на листе телефон и имя жены, встал, направился к двери. У двери обернулся, внимательно посмотрел в печальное лицо Полины Георгиевны, – вы… женщина.

Вышел за дверь. Полина Георгиевна услышала грубый голос конвоира: «Лицом к стене, руки назад!», металлический лязг наручников. Она стала механически убирать посуду в раковину. Лицо ее стало еще более печальным.

– …Итак, старлей, всю смену перед заступлением на дежурство проверять лично. Контроль за личным составом жесткий и постоянный. Доклады мне два раза в сутки: в девять ноль-ноль и в восемнадцать ноль-ноль, о любых ЧП – немедленно по обнаружении, и только мне. – Майор Самур сидел за своим столом, перед ним навытяжку стоял долговязый старший лейтенант, начальник охраны объекта. Нос у него был заклеен медицинским пластырем на переносице. – Все машины, прибывающие на объект, проверять лично…

– Но… товарищ майор, это не входит в мои обязанности, – робко возразил начальник охраны.

– Воропаев… – Самур поднял голову, выдвинул челюсть вперед, сузил глаза и вкрадчиво спросил: – А что это у вас с носом?

– Оступился, упал, товарищ майор, – прогундосил начальник охраны.

– Ай-я-яй, – сокрушенно покачал головой Самур, – осторожней надо, товарищ старший лейтенант. – Добавил тихо и многозначительно: – Смотри еще раз не оступись…

Зазвонил сотовый. Самур взял телефон, коротко ответил:

– Самур.

Услышав абонента, поднял глаза на стоящего навытяжку начальника охраны, махнул небрежно рукой: «Свободен!» Старший лейтенант вышел из кабинета. После этого Самур стал говорить по телефону:

– Пока нет, еще не закрыл, Игорь Вениаминович.

– Что значит «пока нет»?! – судя по голосу, Каретников был взбешен. – Вы обещали: два-три дня и… все. Прошла неделя. А денежки-то взяли как за полноценное…

– Значит, так, – Самур сжал челюсти, отчего его лицо стало похоже на волчью морду, – во-первых, прекратите истерику и не кричите на меня. Я этого не люблю. Во-вторых, бой был при своре краснолампасников, поэтому я был вынужден соблюдать определенные правила. И в-третьих, – голос Самура завибрировал, – не лезьте в мои дела. Я же в ваши делишки не лезу. Хотя и могу.

– Хорошо, – голос Игоря Вениаминовича выровнялся, – когда?

– Скоро. На этой неделе вопрос закроем.

– Ладно, – собеседник устало вздохнул, немного помолчал, – сообщите мне…

– Конечно, Игорь Вениаминович, – учтиво пообещал Самур, – как только, так сразу.

– Я жду.

– Всего хорошего. Я вам сообщу. – Самур положил телефон и вполголоса добавил: – Придурок.

После этого поднял трубку внутреннего телефона:

– Геннадий Ипполитович, у нас на субботу запланированы Зубило с Валетом и Меченый с Вареным.

– Да, Ахмед, – подтвердил Сухарев.

– Сделаем так: вместо Зубила и Валета поставим Кентавра и Гладиатора.

– Как скажешь, Ахмед. Только зачем? Замена-то неравнозначная. Лучших бойцов…

– Так надо, Геннадий Ипполитович, – железобетонным тоном подытожил Самур.

– Хорошо, я не возражаю.

– Еще бы ты мне возражал, – буркнул Самур, положив трубку.