Глава 1

И опять шел дождь… Он начался неделю назад, и теперь лил, не переставая. Мы сидели по своим норам — как грустно заметила Элина! — и старались без особой надобности не высовываться наружу. Заниматься какими-либо делами в подобную погоду, бессмысленно — все заполонившая вода, превратила красивые луга и поляны в непролазное месиво, где вязли по колено, даже, самые отчаянные бродяги… Прерии в округе словно вымерли — наблюдатели на скале, которых я не снимал со своего поста, не видели ничего и никого, как животных, так и птиц. Последние, до того беспрестанно раздражавшие нас своим неумолкаемым гвалтом и криками, когда мы занимались ловлей рыбы вдоль прибрежной полосы, теперь будто разом исчезли… К нам никто не приходил. Путешествие под нескончаемым ливнем могло плохо кончиться — мы даже заметили тушу недоеденного свинорыла, по-видимому, утонувшего в собственной норе и выброшенного наружу потоками воды.

Ненастье не радовало. До начала ливня весь последний месяц был самым жарким — за все, то время, которое мы жили в долине. Даже жарче, чем в памятную засуху, когда наши девушки едва не погибли в Низине, от пожара, устроенного послушниками Святоши. Палящее солнце иссушило землю до почти каменного состояния, находится на открытом месте более получаса, стало опасно для здоровья — и что там полчаса, пяти минут могло оказаться достаточно, чтобы вполне гарантированно получить солнечный удар. Все животные попрятались среди пожухшей травы, пережидая страшную жару в слабой тени высохших стеблей и листвы. Мы не голодали только благодаря ранее приготовленным запасам, но Туча мрачно констатировала быстрое опустошение всех закромов, а кроме того, и порчу некоторых из них. Вновь сказывалось отсутствие соли, которую мы выменивали в Озерном поселке у редких смельчаков. От такого пекла даже у реки, вдоль берегов, покрытых кое-где зарослями и неглубокими заводями, шла неимоверная вонь. Вода отступила, и попавшие в западню рыбы быстро погибали, отравляя все вокруг запахом гниения.

Но теперь уже никто не сетовал на нескончаемое лето, и недавний зной — все признаки наступающей осени проявились налицо. На смену жаре и пеклу, словно отмечая наше возвращение из похода, в котором мы так и не сумели покончить с Нелюдем, начался такой промозглый ветер, что, сторожа на скале едва не замерзли. Никто не озаботился взять с собой теплые одеяла — люди так привыкли к теплу, к возможности ходить, почти полуголыми, прикрывая тело самым малым из имеющихся одежд, что резкий скачок температуры почти на двадцать градусов, застал всех врасплох. Такой переход многих сбил с ног — в самом прямом смысле. И люди стали болеть… Док сбивался с ног, отпаивая простуженных своими целебными отварами.

История учит лишь одному — знанию того, что она ничему не учит… ибо каждый, всегда и во всем, предпочитает наступать на собственные грабли. Мы, каким-то чудом выжившие в немыслимой катастрофе, едва придя в себя, вновь стали делить мир на своих и чужих. Прав я был, или нет — но своими считал только обретенную семью, да друзей, с которыми сражался против общего врага. С семьей все было ясно — две очень юные девушки, волей случая ставшие моими женами, что было немыслимо в прежнем мире. Ясно и с друзьями, в число которых входили, в первую очередь — загадочный индеец, Белая Сова — мой названный брат и шаман прерий; могучий Стопарь — признанный мастер на все руки; Чер-следопыт, пожалуй, лучший охотник и знаток долины, и многие другие, кто решил поселиться в стенах форта, или, посчитал дружбу с его обитателями, и заведенные в нем порядки, достойными подражания. Но были и враги. С ними мы не церемонились — новое время диктовало свои условия. Мы сами вершили суд, и сами выносили приговор. И уже никто не смог бы узнать в прежних, мирных обитателях городских кварталов, суровых и прошедших жестокую школу борьбы за выживание, прежних мужчин, считавшихся таковыми всего лишь по праву рождения…

Очень быстро первые классы этой школы я прошел сам — оказавшись один, лицом к лицу с неизвестностью, руинами великого города, и жутким ощущением одиночества. Более сложное обучение пришлось на пору, когда ощутил ответственность за найденную, далеко за его пределами, похожую на себя, одиночку — ту самую девочку-девушку, ставшую впоследствии верной и надежной подругой. Вплотную подошел к экзамену, после того, как мы оказались в долине, где обнаружили значительное количество уцелевших, понятия не имевших о том, что произошло с их прежним миром. Ну а экзамен пришлось сдавать всем вместе — в беспощадной и кровавой борьбе против банды отморозков, решивших надеть на всех нас рабское ярмо…

И тогда, мы свершили суд. Вынесли приговор. И, привели его — в исполнение…

Весть о смерти Беса в форте восприняли с облегчением — наконец, последний из вожаков этой своры нашел свой конец. То, что при этом был обнаружен монстр, слегка пугало — но, не более того. Люди были уверены, что при нужде смогут справиться и с этим порождением нового мира. Это убеждение не разделяло лишь несколько человек — но и я, и Сова, и Ната, предпочитали молчать…

Бегство и гибель Блуда все расставила по своим местам. Спало напряжение, плохо скрываемое на лице Анны, возвысило — если можно так сказать! — новый статус Волкобоя, и окончательно принесло спокойствие самому форту. Та решимость, с какой мы покончили с остатками банды, многих в прерии убедила, что враждовать с фортом себе дороже… Если не считать Святошу, с его рясоносцами, из поселка у озера — врагов среди людей долины у нас не имелось.

Сова, невзирая на непогоду, почти сразу ушел к себе. Нахождение в стенах форта его тяготило — вольный сын прерий предпочитал личную свободу любой безопасности, и любому обществу. Удерживать его я не стал — индеец, хоть и признал бывшего пленника равным среди прочих, держался от него на отдалении… И я, вынужденный делать выбор между дружбой и долгом, выбрал последнее. Люди доверили свою жизнь и свое будущее мне — значит, я был обязан их защищать… даже от нареченного брата.

Волкобой, едва мы вошли во двор, стал искать глазами Анну — и твердым шагом приблизился к ней, взял за руку, после чего повернулся ко мне:

— Вождь! Ты сохранил мне жизнь. Ты дал мне имя. Вернул честь. Этого очень много… но все же, я прошу еще одного. Позволь мне взять эту женщину в жены.

Все присутствующие, как мужчины, так и женщины, несколько обомлели… До сих пор, еще никто не обращался ко мне с подобной просьбой. Ната, повисшая на шее, ослабила руки, позволив Элине занять свое место.

— Дар… Ты слышал?

Я понимал ее. Сделанное молодым охотником — а теперь, и воином! — заявление, означало нечто большее, чем просто просьбу. В словах Волкобоя, я становился не просто лидером нашего, спаянного кровью, коллектива. Нет, осознанно и полностью признавая мое право решать свою судьбу, он доверил и то, что никому из нас и в голову не могло прийти. Право — соединять судьбы!

Анна чуть зарделась, но смолчала, предоставив все нам, стоявшим друг напротив друга. Я сглотнул ком в горле…

— Неожиданно, скажем так… Хорошо. Анна… Я должен спросить у тебя. Что ты ответишь на слова Волкобоя?

— Если он так хочет — я согласна…

— А сама…

— Ты ведь сам говорил — умереть мне ты не позволишь! А жить прошлым — нельзя. Я простила… Что было — то было. Пусть жизнь начнется сначала!

Все напряженно молчали, ожидая моего решения. Элина, так и не разжавшая рук, шепнула мне на ухо:

— Ну, что же ты?

Я осторожно освободился от объятий. Анна внутренне напряглась — она, так же как Волкобой, ждала моего ответа.

— Ну… Раз так… и вы оба… Решено. Пусть Волкобой станет твоим мужем.

На площадке творилось, что-то, невообразимое… Девушки обнимали вернувшихся из похода мужчин, многие плакали, кто-то, напротив, смеялся — и все искренне радовались и поздравляли, смутившегося вдруг, Волкобоя и Анну. Расталкивая всех, к нам пробились Череп и Лада.

— Дар! Раз уж нужно спрашивать у тебя — позволь и нам быть вместе!

Лада сжимала в ладонях руку изувеченного охотника, а тот чуть заметно усмехался, продолжая сохранять невозмутимость.

— Ты сама приняла решение, когда мы уходили. Согласие Черепа я тоже слышал. Пусть дом охотника станет и твоим домом.

Так, совершенно неожиданно, этот день превратился в настоящий праздник, где отмечали не только наше возвращение, но и какое-то подобие свадьбы. Обеим парам — Волкобою с Анной, и Черепу с Ладой, стихийно несли подарки. Это были какие-то, не очень значительные мелочи, вроде запасных мокасин, или ожерелья из ракушек. Но и те, кто получал, и те, кто дарил — все были искренни.

А ночью, после того как все разошлись — Ната и Элина устроили мне наш, собственный праздник… Мы любили друг друга до изнеможения, сплетаясь в объятиях и ласках, отдыхали и снова любили — до тех пор, пока сквозь прорубленное окно первые лучи не осветили наши оголенные тела.

…Стопарь горестно смотрел на небо, изредка отпуская что-то сквозь зубы — но на мой молчаливый вопрос лишь опускал глаза. Дождь что-то нарушал в его планах, и я не без оснований подозревал, что только непогода спасает нас от слишком уж неугомонной деятельности кузнеца. Впрочем, его можно было понять — вода угрожала смыть начисто, весь его, так тщательно и с таким старанием возделанный участок неподалеку от форта. Стопарь, все-таки, уговорив меня выделять ему пару человек в помощь, теперь денно и нощно изматывал их на этом поле, не принимая в расчет никаких возражений. Прущий из земли сорняк, набеги кролов, даже птицы, вырывающие с корнем эти насаждения — ничто не могло заставить кузнеца бросить возню с землей. К сожалению, он не понимал, что чудовищной силой и выносливостью с ним может сравняться только его, не менее могучий, сын. Все остальные лишь мрачнели, как только подходила их очередь, идти на «каторгу» — иного определения этой фермерской деятельности они не находили. Даже Бугай, как мог, отлынивал от подобной прерогативы и старался смыться от грозного ока отца, или в травы, или лес, на заготовку дров. В крайнем случае — на рыбалку, а то и охоту, хоть помощник в ней он был совсем уж не очень… Разве что, как носильщик. Но сейчас он мог смело смотреть на кузнеца, и, не отводить глаза в сторону — путь на поле в такую погоду заказан.

Мы уже переделали в домах все, что могли, починили всю одежду и оружие, пересмотрели обувь и шкуры — но, через несколько дней, начали просто маяться от скуки и безделья. Отточены до бритвенной остроты ножи, выкованы новые наконечники, изготовлены древки для стрел и дротиков, в селении каждый оснащен оружием, как для охоты, так и для боя — что кому удобнее. Хотя, большой разницы и не имелось — копье, которым можно пробить толстую шкуру овцебыка, тем более годилось и для человека… Сшиты удобные и не сразу промокающие плащи из шкур убитых свинорылов. Легкие и слабо впитывающие влагу, они не стесняли движений и все были безмерно благодарны Бену — именно его стараниями мы стали обязаны таким свойствам нашей одежды. Инженер мудрил с какими-то травами и жиром, варил эту бурду в глиняном котле, выдерживал и настаивал варево, распространявшее чудовищный аромат, но добился, чего хотел. Обработанные этим составом, шкуры стали великолепным заменителем настоящих дождевиков. В отличие от последних, они еще и не так легко рвались — что в наших условиях было тоже одним из необходимых требований. Но сейчас, когда ливень практически казался бесконечным, помочь не могли и они.

Когда стало совсем невмоготу — Чер приволок к себе несколько давно отложенных им в сторону деревянных заготовок, полую часть стебля камыша, сейчас ставшего высотой с трех-четырех человек, и несколько тоненьких жилок, применяемых нами для ловли рыбы. Чер никого не пускал к себе, выгнал даже Шейлу, и та, отсиживаясь у нас, по большому секрету рассказала о задумке своего друга моим девушкам. Ну а потом, и всем остальным, кто попал в поле ее зрения. Так как Шейла была девушкой общительной, то в секрет оказались посвящены человек десять. В конце концов, Шейла убежала к себе. Была выгнана снова и снова ушла… А потом уже сам Чер, чуть смущаясь, пригласил нас в свое жилище.

Шейла, на правах хозяйки, встретила угощением — обычай, который стал укореняться во всех домах благодаря стараниям Наты и Элины. Несколько высушенных ранее плодов, чаша тягучего, собранного в лесу меда, шепотка трав, подсказанных всезнающим Доком — и напиток, заменявший нам и чай и кофе, стал самым употребляемым среди жителей форта.

Молодой охотник скромно пояснил:

— Период развала все помнят? Тогда многие без работы сидели. И я не исключение. В общем, приходилось как-то подрабатывать в переходах… Ну, не важно. Это не гитара, конечно, но кое-что, вроде как получилось. Сейчас попробуем.

Он не стал больше ничего объяснять и жестом пригласил нас рассаживаться вдоль стен, на приготовленные Шейлой шкуры. Сам присел в середине, взял в руки нечто, сильно смахивающее на помесь гитары и банджо, что-то поколдовал над «струнами», и заиграл… Чер не пел — он лишь перебирал ловкими и длинными пальцами тоненькие жилки. И те отзывались дикой, чарующей мелодией, заставившей всех замереть, в первые же секунды. Звуки, издаваемые этим инструментом, не были похожи ни на что, более того, в какой-то мере даже грубые, они не могли равняться с теми, что приходилось слышать нам в прошлом. Но, зато это была именно та музыка, услышав которую, каждый мог представить себе и наши прерии, и Черный лес и обрывистые холмы предгорья… и страшные схватки среди камней и трав, жестокую борьбу за существование, а также горечь потерь и упоение победы! Полная тишина воцарилась в полуземлянке охотника, а он все играл и играл, прикрыв глаза и чуть покачиваясь в такт в особо ритмичных моментах. Никто не отваживался прервать Чера — мы, отвыкшие от веселья, танцев и песен, только внимали ему, пораженные еще одной, неожиданной гранью этого человека…

Слегка подавшись вперед, неслышно и невесомо, к Черу чуть ближе пересела Элина. Ее рот приоткрылся, она смотрела на охотника будто околдованная, вся, целиком и полностью отдавшись звукам, издаваемым им из простого инструмента.

Чер прекратил играть и несколько смущаясь, отложил гитару в сторону. Громкие крики восторга и хлопки ладоней разорвали воцарившуюся тишину настолько сильно, что в двери и окна заглянули встревоженные лица соседей… и вскоре Чер был вынужден повторить свое выступление. Когда, наконец, уставший и дующий на натруженные пальцы, он окончательно положил гитару в сторону, Ната вдруг обернулась к Элине.

— Линка…

Та зарделась и стала прятаться от подруги за моей спиной.

— Лин… Ну, Линка!

Ната умоляюще сложила руки на груди. Мы с вопросом обернулись в ее сторону. Ната пояснила, стараясь вытащить Элину на свет:

— Она ведь поет… Правда, не словами… я не знаю, как это называется. Что-то, вроде горлового пения, если я правильно это называю. Или, нет… Ну, в общем, Линка голосом такие вещи делает — слушать можно часами!

Взгляды присутствующих удивленно устремились в мою сторону. Но я только пожал плечами — никогда ранее ни Ната, ни Элина, ни словом не обмолвились об этой способности и без того разносторонне талантливой девушки.

— Элина?

Она мило мне улыбнулась и произнесла:

— Ну… Просто не было случая, наверное. Да и Натка, как всегда, преувеличивает.

Тут уж и все остальные дружно стали уговаривать красавицу, и той пришлось подчиниться и также встать на самый центр небольшой, но ставшей такой уютной, землянки Чера и Шейлы. Элина вздохнула, и, перестав отнекиваться, кивнула головой. Мы затихли. Девушка запела…

Это было что-то, сильно похожее на звуки, издаваемые Совой, во время его полубезумного танца возле умирающей Наты, на крики птиц, на шелест трав, или, шум прибоя… Если игра Чера, на сделанном им самим инструменте, заставила наши, в какой-то мере очерствевшие сердца, оттаять, то пение девушки раскрыло их полностью… Нет слов, которыми можно передать чувства, запрятанные до поры далеко внутрь, чтобы не увидеть навсегда ушедшие от нас лица, и ужас пережитого, и вновь обретенную надежду… Элина пела — и глаза женщин наполнялись слезами… сжимались пальцы у мужчин, и даже Угар, греющий бока возле очага, внимательно навострил уши и неотрывно смотрел на девушку, слегка, от избытка эмоций, ударяя хвостом об земляной пол. Она брала высокие ноты — и мы видели, как огненные сполохи вонзаются в расколотую страшным землетрясением Землю… Опускалась чуть ниже — и кровожадные стаи трупоедов выскакивали из-за кустов и набрасывались на ничего не понимающих людей! Голос становился резче — и, уже пережившие первоначальный кошмар и нашедшие в себе силы выжить, те же люди становились спина к спине и схлестывались с четвероногим врагом в смертельной схватке! А потом девушка вновь наполняла свой голос мягкостью и непередаваемой лаской — лица мужчин и женщин мягчели, поворачиваясь, друг к другу… Голос опять твердел, становился жестким и хриплым — и мы воочию видели недавнее нашествие, жестокость и насилие беспредельщиков, вылезших из самой преисподней. Голос становился еще мощнее, бил по нервам, заставлял тянуться к оружию — и каждый опять переживал кровавые стычки в лесах и прерии, беспощадную битву среди скал, усталость и опустошение, и безудержную радость от одержанной победы!

Элина замолчала на самой высокой ноте… Не было не слов, ни рукоплесканий… Туча, тяжело поднявшаяся со своего места, подошла на плохо гнущихся ногах к девушке и взяла ее лицо в обе свои ладони. На глазах пожилой женщины стояли слезы… Плакала и Ната, всхлипывала в углу Шейла, и, даже сама Элина, вдруг стала подозрительно моргать…

— Не ты… Мы должны плакать. Спасибо тебе.

Она больше ничего не сказала, прижав вдруг, хрупкую Элину, к своей большой груди. И вот тогда землянка взорвалась, все рвались к ним, стремясь как-то выразить все, чем их переполняло, и теперь заставляло выплеснуть из себя, угрожая в противном случае разорвать их души!

— Эх! Сюда бы сейчас, что-нибудь, такое! — Стопарь выдохнул и тут же бросил осторожный взгляд на жену — не услышала ли грозная женщина его пожелания? Но та только отмахнулась, продолжая укрывать Элину от окруживших ее людей.

— Иди уж, черт старый… Все равно, налакаешься, не сейчас, так после. Тащи тебя потом из кустов. Давай свою заначку, знаю же, что не все отдал!

— О чем это они?

Ната прислонила губы к моему уху:

— Брагу гонит… Туча давно его ругает, ты один ничего не замечаешь.

Она сделала гримасу и добавила:

— Сейчас попробуешь это пойло… Если захочешь.

Она выжидающе посмотрела на меня. Я пожал плечами:

— И что?

— Сам знаешь. Я терпеть не могу пьяных.

Она демонстративно отвернулась. Я посмотрел на Стопаря… Известие о том, что кузнец варит хмелящий напиток, было, по-видимому, известием только для меня. Все остальные довольно радостно окружили умельца, мигом обернувшегося в свой дом, и уже подставляли чаши под пенящуюся струю темной, густой консистенции, бордовой жидкости, которую он наливал из кожаного бурдюка.

— Как ты ее пьешь?

На лице Наты явственно проступило выражение брезгливости.

— А молча… — Стопарь выхлебал, не останавливаясь, все содержимое своей чашки и вновь стал наполнять ее, стараясь не замечать укоризненных взглядов Тучи. Ната довольно неприязненно посмотрела на него, но больше не стала ничего говорить и отошла к Элине.

— Что с тобой? Не отравой же он их поит!

Она вполголоса ответила:

— Отравой… Я слишком хорошо помню, чем заканчиваются пьянки. И на что способны те, кто затуманивает себе мозги всякой дрянью, вроде травки или тех грибов, которые варил совсем недавно Волкобой!

Я смешался… Произнесенное Натой, мало относилось к Стопарю, да и ко всем нам, но в ее случае крыть было нечем…

— Не все же такие. Здесь празднуют другое. Ната, эти люди прошли вместе через… В общем, будь снисходительнее.

— Да знаю я… — она поджала губы, — Знаю. И не надо меня ни в чем убеждать. Только… Все равно, не могу.

Стоило ли ее расстраивать? Я просто, обнял ее за плечи.

— Хочешь, пойдем к себе? Не станем им мешать.

— Нет. Линка будет против. Видишь, как она светиться? В кои-то веки, ей столько внимания не за ее красоту, а за талант! Пусть порадуется.

— Да, но вдруг Шейла и Чер, тоже хотят остаться одни? Мы уже здесь несколько часов сидим! А то, пока мы здесь — и другие не особо торопятся…

— Шейла вряд ли хочет, чтобы мы уходили. Ты не понимаешь?

Я со вздохом кивнул. _^

— Вполне. Их отношения уже набили оскомину у всех на губах… Лучше бы она или ушла от него, или, в конце концов, стала с ним жить… как с мужем.

— У тебя все просто. Взяла и легла… да? Нет, Дар. Она любила другого брата. Перешагнуть через это трудно… Время нужно — и оно еще не пришло. А то сразу, в постель… Это только вам, мужикам, сегодня одну, завтра — другую.

— Ты на меня намекаешь?

— А я разве намекаю?

Она скорчила невинную гримасу, и, уже более серьезно, добавила:

— Да ладно… А то заалел, как невинная девушка. Все-то я понимаю… и что в вас так природой заложено, и что верность хранить вам сложнее, и вообще… Может, ты и прав. Чер, ведь не каменный… а девушек у нас теперь много. И Шейле, действительно, надо что-то решать. Или уйти… Или остаться.

— Скорее бы уж. А то на нем лица нет. Мужчина находится в одном помещении с женщиной, которую хочет… и никто, кроме них самих, не мешает этому.

— Что-то напоминает, да?

Я отвернулся.

— Она дождется. Черноног уйдет в другой поселок.

— Чтобы переспать, с кем-нибудь? Так далеко ходить не надо — Джен поможет!

— За что ты ее не любишь?

— Вовсе нет. Я отношусь к ней, как и ко всем… правда. Она рада любому и каждому, кто носит штаны. Хотя, сейчас все их носят. Но ты меня понял? Это, наверное, плохо… Но зато в форте спокойнее, чем, если бы некоторые, озабоченные, стали искать что-то, на стороне.

— Нормально… И опять, я узнаю обо всем последним. Так ты ее осуждаешь? Или наоборот?

— Не имею права! — Ната очень холодно смотрела мне в лицо, — Но я бы так уже не смогла.

К нам, слегка покачиваясь, направлялся Стопарь. Он нес в руках чашку, в которой уже на самом донышке переливались остатки браги. За ним следом поторопилась Туча, и, громко ругаясь, подхватила его под локоть.

— Опять? Ах ты, пень старый!

Мы переглянулись, и Ната серьезно заметила:

— Будешь потакать — плохо кончится… Или ты и сам падок на эти вещи?

— Был повод? Нет. И раньше не водилось, и теперь не собираюсь.

Она сурово свела брови:

— Дар… я до смерти не терплю пьяных. Или, обкуренных. В общем, всех, кто предпочитает уходить от действительности подобным образом. В этом состоянии человек превращается в зверя. И не говори мне, что все люди разные — даже, если и так… Тот, кого я вижу с безумными глазами — враг мне. В любом виде. И ты, как никто другой, знаешь, почему.

…А наутро дождь закончился — и солнце вмиг высушило всю округу, убрав столь надоевшие лужи и даже небольшие озерца. Через все небо, огромной сияющей лентой, протянулась радуга, цепляющаяся одним своим краем за наконечники далеких гор, а другим — за скрывающейся, за Каменными Исполинами, край давно покинутого города. Стопарь, позевывая и улыбаясь во весь рот, стоял у входа в свою землянку и почесывал громадной пятерней голую и волосатую грудь.

— Ну, дождались! А то совсем раскисло все. А что, Дар, хочешь посмотреть на мой участок? Ты там давно уже не был.

— Давно? Ценю твой юмор… Но я там вообще, не был, Стопарь. Кое-кто меня и не приглашал!

— Да? — он несколько удивился, но потом лишь развел руками. — Ну, может ты и прав… Стар стал, забываю… Так пойдем? -

Я оглянулся — Туча хлопотала у отсыревшего очага во дворе, ей помогали Джен и Салли. Глядя на Джен, я подумал, что стоило бы ее на какое-то время освободить от приготовления пищи. Сейчас требовались все ловкие и умелые охотники — и охотницы! — чтобы как можно быстрее восстановить все наши, порядком поистраченные за время бесконечного дождя, запасы. И еще одна причина мелькнула у меня в голове — слова Наты о не особой разборчивости девушки… Не хватало еще, чтобы она подцепила заразу, лечить которую в наших условиях весьма затруднительно. Даже Доку, или Зорьке, весьма наловчившимся помогать людям от обычных травм или ран, было бы непросто найти именно такие травы… Хотя, до сих пор, нигде в долине никто и не слышал о случаях подобного заболевания. Я отряхнулся, как от наваждения — о чем это я?

На глаза попался Док. Тот уже спешно готовился к выходу; на поясе висела его обычная сумка для растений, в руках деревянный посох с которым он с некоторых пор не расставался, за плечами мешок с запасом еды и в довершении — даже притороченный к мешку дротик. Я только указал на него глазами Стопарю. Что-что, но оружие нашему лекарю доверить можно было только в одном случае — на предмет удаления последнего из наших тел…

— Док!

Тот поднял голову, высматривая, кто бы его мог окликнуть.

— Док!

Он подошел, и я сразу заметил, что он чем-то озабочен.

— Куда? Разве сейчас в прерии можно, что-нибудь, собрать? Все сырое, ни одна трава не годится для мешка — сгинет в дороге. Да и тропы такие — впору лыжи одевать. Грязь сплошная. Через день-два, тогда и можно.

— Есть одно дело, — он говорил тихо, почему-то уводя глаза в сторону.

— Дело? Ну… — я внезапно замолк, подумав, что не стоит ограничивать свободу этому человеку. — Дело, так дело. Хотя, какие могут быть дела в этом болоте? Только возьмите с собой Джен… Пусть поучится, чему-нибудь, полезному. Не все же вам одному в долину спускаться, тем более, после такого ливня.

— Не сегодня… — он неожиданно отказался, хотя раньше, наоборот, всегда жаловался, что самому приходиться таскать порядком набитые, после поисков, мешок и сумку…

— Не сегодня?

— Нет. Мне… Я хочу сам посмотреть. Так надо.

Еще более заинтригованный, я внимательно посмотрел в глаза Дока — но тот твердо выдержал взгляд и добавил:

— Не сегодня. Я потом… все выясню и потом…

— Хау… Пусть так.

Док не пожелал ничего объяснять, и я не стал настаивать, догадываясь, что по пустякам, тот не стал бы упорствовать.

Он ушел. Мы переглянулись со Стопарем.

— Какая муха его укусила?

— Док редко когда бывает так серьезен… Но, если уж молчит — то молчать будет до тех пор, пока сам не решит все рассказать. Ты хотел показать мне поле — я не ошибся? Ну, и?

— Ага. Нату возьмешь? Или Линку?

Он обернулся к моему дому. Вышедшие на солнышко, девушки, деловито занимались просушкой шкур и развешивали их и порядком отсыревшие одежды на колья.

— Никого. Пусть занимаются. И…вот что. Я тоже не пойду. Дел накопилось много, пока по домам сидели. Ты сам иди… Я в другой раз, идет?

Стопарь ушел, а я направился к высыпавшим во двор форта, женщинам и мужчинам. Ната была права — возложив на себя обязанности старшего, я теперь был не волен, заниматься только тем, чем хотелось бы…

А возле землянок уже разгорался спор… Ульдэ хмурила брови и отрицательно качала головой, возле нее стояла Джен, и что-то показывала на очаг, на свои руки, снова на очаг и на улыбающихся в стороне охотников. Еще один шум доносился от подъема на смотровую скалу — там выясняли отношения Клешня и Бен, причем их выкрики стали даже громче бурных восклицаний Джен.

— О чем речь?

Джен с готовностью ответила, протягивая рукой в сторону, продолжавшей молча стоять, Ульдэ.

— Вот скажи, она права? Она права, да? Раз она лучше всех стреляет и умеет прятаться в прерии, так ее наши общие дела не касаются? А как посуду мыть, или варить на всех — так все остальные? Почему ей всегда можно идти на охоту, а мне нет? Ну и что, что она такой хороший стрелок… Твоя Элина тоже неплохо стреляет! Да и я могу что-нибудь показать. Жили мы до того, как к вам пришли — и ничего! Выжили… с голоду не умерли. Если уж все должно быть по справедливости, по-честному — то пусть будет очередь! И споров тогда не станет, кому и когда на кухню идти, или в лес, за хворостом. Ты же вождь — вот и установи порядок! Права я?

Она победно глядела на меня, нисколько не сомневаясь в своей правоте и моем положительном ответе. Я огляделся — нас обступили практически все жители форта, и теперь все они ждали моего решения. Если раньше, пока лил этот занудливо-бесконечный дождь, от нечего делать, соглашались на любую работу — то теперь, едва появилась возможность выйти наружу, подальше от пахнущих плесенью и сыростью стен, многие рвались в прерии или степи Предгорья… Оставаться в форте и исполнять рутинную работу не хотел никто. И я прекрасно их понимал, сам измаявшись от долгого сиденья в «четырех» стенах. Но отпускать все на самотек было нельзя…

— Ульдэ не будет работать при кухне. Она охотник.

Джен скорчила недовольную физиономию:

— Видишь? Нет, ну разве ей что докажешь? Раз так — я тоже не буду чистить этот котел!

Я положил ладонь на плечо северянки. Смуглолицая девушка чуть дернулась…

— Ульдэ не станет делать того, что не имеет права делать…

На меня устремились удивленные взоры. Я еще тверже сжал плечо девушки, принуждая ее молчать:

— Девушки ее селения воспитывались по-другому. Не так, как все мы. Она — человек иного рода, или, иной культуры… Когда их девушка входит в возраст, при котором вступает в брак, она может готовить, убирать, шить одежду, растить детей — но все это при одном условии! Если все это, она делает для своего мужа. До замужества, для других людей она не имеет права этого делать. Ульдэ — одна. У нее нет мужчины. Всем понятно?

Джен чуть поморщилась, но промолчала. Зато кто-то выкрикнул, скрываясь за спинами:

— Здесь все равны! Она, что — ровнее?

Я кивнул, сохраняя на лице невозмутимость.

— Значит, ровнее. Не след заставлять ее изменять своим обычаям. Она впитала их с молоком матери. Придет время — Ульдэ соединит свою жизнь… судьбу, с чужой. Станет, как все. А до тех пор — ее место в прерии. Все.

Собравшиеся, тихо переговариваясь, стали разбредаться по сторонам. Ната, спокойно выслушавшая мою отповедь, дождалась, пока мы останемся одни, и спросила:

— Просто замечательно… Когда придумал?

— С ходу. Или, было лучше принудить ее помогать Туче?

— Она бы ушла.

— Вот и я о том же…

— Но Ульдэ не собирается заводить семью!

— Значит, у нас будет на одного хорошего охотника больше.

Ната покачала головой, но больше ничего добавлять не стала. Я отошел, к продолжавшей стоять на месте, девушке.

— В травах сейчас нечего делать. Следа не взять, звери ушли от непогоды к дальним пастбищам. А в Низинах, наверное, сплошная топь. Куда тебе идти?

— Вождь дал Ульдэ право быть свободной в ее поступках.

— Ты сама знаешь, что это не совсем, правда.

Она кивнула.

— Ульдэ знает. Дар хорошо сказал — до того, как Ульдэ найдет мужчину. Ульдэ никогда его не найдет — Ульдэ не выбирают… Их выбирают!

Она сделала движение, намереваясь уйти.

— Постой… В прерии сейчас нечего делать. Но для тебя есть работа. Пойдешь к Лешему, скажешь — Дар собирается делать облаву. После дождя животные выйдут на луга, на свежую траву. Пусть ищет место и время. От нас — двадцать человек. Возможно, соберем еще с других селений. И не задерживайся.

Она резко развернулась и направилась к выходу из форта. Свистун, дежуривший на стене, вопросительно посмотрел на меня. Я махнул рукой — открой!

После ухода северянки на душе стало муторно… Я огляделся — все сновали, занятые какими-то неотложными делами, и лишь я один, вроде как оказался в роли надзирателя. Я замечал некоторые взгляды, искоса брошенные в мою сторону, какие-то приглушенные шептания… Туча, завидев, как я столбом стою посредине двора, громко заметила:

— Дар! Сходи к муженьку моему… Он на поле, просил сказать, что будет ждать до вечера.

Я еле сдержался, чтобы не выскочить из форта бегом — казалось, все смотрят в мою сторону с осуждением. Элина, попросилась было тоже, но я мотнул головой — Нет! — ясно понимая, что, если девушка уйдет вместе со мной, то таких перешептываний станет в два раза больше…

До «фермы» следовало шагать где-то с час, не особо торопясь, но и не останавливаясь. Ближе земля вся была покрыта столь густым слоем мха, что все попытки его убрать кончились ничем. Собственно, сорняк упорно вырастал и на перепаханном поле, где казался неистребимым. В конце концов, Стопарь выбрал для своих опытов иное место, хоть и не в непосредственной близости от форта, но более подходящее по условиям. Я до сих пор не был на нем, и сейчас не без интереса старался угадать, что же смог вырастить неутомимый труженик.

Кузнец встретил меня с радостными возгласами. Мы прошли под какой-то аркой из перевитых меж собой веток, несколько раз почти пригибаясь к земле, потом пару раз завернули — и Стопарь, с гордостью обвел поле руками:

— Смотри!

Посмотреть, действительно, было на что — кузнец сумел обработать площадь примерно в сорок соток. И вся она была покрыта аккуратными грядками, с вытянувшимися из земли ростками высотой около полуметра.

— И что это? — я только качал головой, поражаясь упорству и вложенному труду кузнеца.

— Вот те, слегка красноватые — это, вроде как лук! Выпросил у своей старухи, из наших запасов… обещал, правда, вернуть вдвое больше затраченного. Поверила.

— А сможешь?

— А то! Видишь, как оно прет? Тут не в два — в десять раз больше соберу! То, что левее — наверное, картошка… семена, во всяком случае, на старой ферме откопал. В земле лежали, по вкусу — она и есть. Размерчик, знаешь какой?

— Вполне. Если сейчас все вырастает в десять раз больше привычного — то, как урожай снимать будем? Да и вид у них… какой-то, непривычный.

Он почесал за ухом — растения, располагавшиеся рядышком с первоначально указанными, выглядели как-то не очень похоже на то, что он мне представлял…

— Дальше — Самое оно! Пшеница! — он не сильно расстроился и уже вел меня дальше по своим владениям. — В мешках осталась щепотка, что не сгорело после этих уродов… есть все равно нечего. Вот я и утащил их сюда. Не зря ведь?

— Не зря, — я согласился. — Хлеб нам больше всего нужен. Да только меня сомнение берет… хлеб ли это? Стопарь, тут все на себя не похоже. Может, сеял то, что говоришь — а что вырастет? Дока приглашать будем, чтобы он определился — можно это есть или нет? А труда тут, как вижу, немало положено… Неужто, один сажал?

— Да нет… — он слегка смутился. — Мне помогали… сам знаешь. Я бы здесь загнулся, без помощников. Все работали. Девчонки приходили, когда свободные. Мужики… Ульдэ была.

— Чего? Ульдэ?

Стопарь самодовольно потер пятерней о грудь:

— А что? Ей интересно, тоже… Пару грядок и она осилила! Не, как охотница она конечно нужнее — но земля и есть земля. Лопата, знаешь, всех жизни учит.

Я скептически промолчал — услышать, что северянка заинтересовалась огородом, было выше моего понимания.

— Ну ладно… Пусть так. А урожай когда?

Он вздохнул, сделав неопределенный жест:

— Не знаю… Посадил, знаешь, когда? Три недели тому как!

— ?

— Ну да. Вот за одну неделю оно и выросло.

— Да уж… — я пораженно присмотрелся к тянущимся вверх росткам. — Это не то, что раньше. Темпы, скажем сразу, более чем. Только, не впустую ли? Что вот, вырастет?

Стопарь снова вздохнул, теребя себе густую бороду могучей ладонью. Я решил его успокоить — такой труд!

— Ладно, ладно… Не бери в голову. Сажал ведь нормальные семена? Ну и… вид, конечно, непривычный — но ведь сейчас, все такое? Посмотрим. Будем надеяться, что съедобно.

Стопарь горестно указал на несколько поникших, и словно надломанных растений на краю поля:

— Грызуны, мать их… Сорняка им мало!

— Портят?

— … Пытаюсь гонять. Но ночью, как уследишь? Хорошо, хоть не так сильно.

— Может, Угара по ночам приводить?

— Ага. Что эти не сгрызут, так тот перетопчет. Такой махине только по грядкам носиться… Не, у меня и без него есть, кому поле топтать.

— То есть?

Стопарь заговорщически приложил пальцы к губам:

— Покажу попозже… Только, уговор — никому не скажешь!

Он поманил меня за собой, ведя к краю поля, где возвышалось что-то вроде навеса.

— Мне бы силу, помощнее… На себе много ли вспашешь? Не Тучу же в плуг запрягать.

— Тут тебе помощников не найти. Прежних животных не сыщешь, а самим — живот сорвешь, камни эти пахать.

— Да… — он не споря, мечтательно повел глазами по своим владениям. — Сюда бы пхаев парочку…

— Чтобы тебе башку снесли копытами? Мало нам Чера — бродит возле них целыми днями… Нарвется ведь. Не прежние это лошади — зверюги, и опасные весьма. Хоть и жвачные, по-прежнему…

— Хорошо бы, — с самым серьезным видом сказал старик. — Вот приручит молодняк… Будут и у нас лошадки.

Я только покрутил пальцем у виска — надеяться на такое было в высшей степени безрассудно. Все попытки даже приблизиться к стадам перерожденных заканчивались лишь одним — либо неизбежной и очень опасной схваткой, либо поспешным бегством в ближайшие заросли, где взбешенные «лошади» не могли достать неосторожных своими мощными копытами или устрашающей пастью…

— Получиться! — уверенно повторил кузнец. — Он упертый… И ему и нам всем только легче станет!

— Ну-ну… Лишь бы сам целым остался.

Кузнец подсунул руку поглубже, порылся, и на свет появилась довольно вместительная глиняная фляга. Он довольно встряхнул ее — раздался ощутимый всплеск. Я всмотрелся — сосуд был из запасов Тучи, постоянно упрашивающей Бена изготовить их столько, чтобы хватало на все ее приправы, соусы и труднодобываемое масло. Даже потеря одного такого сосуда привела бы ее в огорчение — а Стопарь, вслед за первым, извлек из земли еще один.

— Так… И что там?

— Сейчас…

Он усмехнулся, показав белоснежные крепкие зубы. Такой улыбке мог позавидовать любой — что-то, а вставлять зубы Док не умел, при всем своем старании…

— Сейчас! — Стопарь быстро расстелил прямо на земле небольшую тряпицу. — Закуски сварганю…

— ?

Он пригнулся к массивному пню, служившему ему табуретом, и что-то достал.

— Вот, оцени.

— Что это?

Он выразительно прищелкнул себя пальцем по горлу. Я принюхался — во фляге, предложенной мне стариком, что-то бултыхалось, распространяя вокруг знакомый аромат…

— Брага…

Он утвердительно кивнул, не сводя взгляда с моих рук. После достал из-за пазухи пару чашечек, вырезанных из дерева. Затем Стопарь открыл сосуд, и осторожно налил в чашечки жидкость.

— Так… Разве вчера не кончилась?

— Ага! — он радостно согласился. — Здесь другой сорт. Она разная получается. Но… Куда как лучше, чем, если бы как раньше — из сахара да всякой другой ерунды. Это все естественное! Из плодов новых. Вон, например, те использую! — он указал от себя вправо, на край возделанного поля.

Я кивнул — мне, как им всем прочим скитальцам долины, уже были известны многие странные растения прерий. Знакомо было и это — с продолговатыми плодами, желтовато-зеленого цвета, растущими на невысоких стеблях, диковинным образом стелющихся по земле. Растение словно волнами расходилось в разные стороны, то погружаясь в почву, то вновь выходя из нее, на довольно большое расстояние. И везде, где из земли прорывался свежий росток, его обвивали такие плоды — очень сладкие и липкие, чем-то напоминавшие по вкусу землянику, обвяленную в меду.

— Научился, значит. Док? Или, другой кто?

— Сами с усами, — он недовольно поморщился. — С какой стати мне их спрашивать? Я самогон гнал, еще до того, как семьей обзавелся. Так что, практики — выше крыши. Но — не злоупотребляю… А вот немного — не во вред. Пробуй…

Он протянул мне чашку.

— Вчера не надоело?

Стопарь с вожделением причмокнул:

— Вчера — это так… Цветочки. Сила не та. Нет, ты попробуй — сам поймешь! Проберет, как будьте нате…

— А где же аппарат?

— А зачем? — он спокойно опрокинул содержимое своей чашки в рот и утер бороду ладонью. — Плоды в бочку, потом слегка отжать и всю мякоть снова в бочку. Так — три раза. Ну и на солнышко, естественно. Просто и доступно. Только бочку крепить надо хорошо — порвать может. Бродит здорово — с десяти шагов слышно! Ну а что получилось — в землю, на хранение. В ней и не играет больше, и вкус усиливается. Разобрал, поди?

— Разобрал… — я осторожно пригубил… Брага это получилось, или что-то иное — но крепость данного зелья превышала градусов пятьдесят… Как этого сумел добиться наш умелец? Но он и был мастером на все руки — и этот талант не пропадал без дела. Вот только не всегда оный дар был направлен в нужную сторону…

— Понятно, почему Туча на тебя порыкивает… И часто ты к ней… прикладываешься? Я тебя и пьяным ни разу не видел.

— Нет, — он слегка обиделся. — На поле особо некогда — работать надо. Ну а вечерком, как все успокоиться… чашечку. Другую. И спать. Вот и все.

Я собрался с духом и опрокинул в себя содержимое подставленной чашки. Ощущение было таким, словно пришлось проглотить расплавленную сталь…

От, залпом, по примеру кузнеца, выпитого зелья, у меня перехватило дух. По жилам словно пронесся огонь, привкус патоки, оставшийся после глотка, словно обволакивал всю гортань, мешая вздохнуть.

— Очумел? Заешь!

Он протянул мне кусок лепешки. Я буквально вырвал его из ладони и отправил в рот — горло горело! Стопарь налил мне в другую чашку воды.

— Запей.

Отказываться смысла не было… Кузнец с сомнением посмотрел на мое покрасневшее лицо:

— Ну, шалый… Думать надо.

— Кто знал, что она такая…

— Ядреная? Так ведь не специально… Сахара нет, все на плодах, да травка всякая. Девчонки чан из глины слепили, попросили обжечь, чтоб не развалился. Ну и опробовать, само собой. Вот я и попробовал… как он держать будет, если внутри бродить начнет. Затычку вбил и прикопал на пару недель. А тут тепло — сам потрогай. Ну и… Выдержал чан. А бражка с каждым днем, почему-то все крепче становиться. Этого я уже объяснить не могу. Может, особенность у этих плодов такая, или что…

У меня заметно замутилось в глазах. И поле, и сам Стопарь, вдруг стали расплывчаты, а земля предательски поплыла под ногами…

— Эй? Ты что?

Он подхватил меня под спину и осторожно усадил на пенек. Впрочем, усилия кузнеца пропали даром — я незамедлительно рухнул вместе обрубком дерева на почву…

— Дела…

Стопарь оттащил меня в тень, где уложил на приготовленную шкуру. В голове творилось что-то неописуемое — все крутилось в дикой пляске, образы перемешивались друг с другом, а в уши словно набили ваты…

— Ты живой? Вот черт, с одной порции — и нате вам…

Ответить кузнецу я уже был не в состоянии. Более того, я его почти и не слышал, потеряв всякое ощущение реальности. Накатывала волнами сильная слабость, руки и ноги стали чужими, отказываясь подчиняться… да и сама голова буквально наполнилась тягучей и противной смесью, мешающей о чем-либо думать — или, думать вообще…

Момент, как я оказался в форте, был мной пропущен начисто — я очнулся, лишь, когда уже шатался около своей полуземлянки. Обе девушки — и Ната, и Элина — смотрели на меня с нескрываемым удивлением. Чуть в стороне переминался с ноги на ногу здоровенный кузнец. Он явно чувствовал себя лишним и старался незаметно продвинуться в сторону, чтобы оставить нас наедине…

— Дар?.. — Элина жалобно раскрыла рот. Ната взяла ее за руку:

— Что, не понятно? Он просто пьян!

Она более внимательно рассмотрела мою ухмыляющуюся физиономию и добавила:

— И не просто пьян… а вдребезги. Как свинья!

Ноги у меня подкосились, и я упал на колени… На ее лице отразилась такое отвращение, что мне — даже сквозь мешающий, что-либо, рассмотреть, туман — стало как-то не по себе. Ната наклонилась надо мной и потянула воздух — точь-в-точь, как это делал Угар, выходя после ночи на свежий воздух. Я не смог сдержать внезапного приступа смеха. Наверное, выглядело это не совсем смешно, ибо Ната вдруг рассвирепела:

— Замолчи! Набрался пойла, так хоть…

— Ты что? — Элина, на сей раз пораженно, смотрела уже на подругу — Ты что? Это же наш муж?

— Пьянь подзаборная — вот кто это!

Ната гневно кинула взгляд на меня и Элину, а потом, вздернув плечами, отошла в сторону.

— Это, — у Элины голос стал несколько более твердым. — Мой муж. И твой тоже… Если ты не забыла. Может быть — отец наших будущих детей. И я его приму даже таким. Пусть и пьяным. И не делай таких больших глаз — я все равно не хочу ничего слышать и не собираюсь его за это осуждать. То, что он не в себе — это полная ерунда… пройдет и забудется.

— Как же!

— Ната, замолчи. — Элина крепко сжала ее ладонь — Замолчи, или мы поссоримся.

Элина, рассерженная и решительная, направилась ко мне. Она взяла меня за руку и помогла подняться, после чего повела в наше жилище. Я, не в силах помочь, просто вяло перебирал ногами… что получалось, наверное, не очень хорошо, ибо где-то возле общего очага они мне вновь отказали. Падение было несколько отрезвляющим — удариться коленями, о плотно утоптанную за столько дней, площадку, где постоянно толклась уйма народу — это больно…

Туча, мешавшая черпаком в котле, посмотрела на меня, потом на Элину, пытавшуюся меня поднять, и в сердцах швырнула черпак, что вызвало множество горячих брызг во все стороны:

— Что б ему черти в аду вилами весь зад изрешетили! Что б он сдох, на помойке! Да пусть его скрючит в бараний рог! Ведь сколько раз говорила — вылей эту гадость! Не трави народ! Нет, ты посмотри, что удумал — опять пойло свое нагнал! Где этот дубина?

Она встала и грозно направилась к Стопарю, ставшему вдруг чуточку меньше своего роста и, вроде как уже в плечах…

— Хватит, — Элина тихо тронула ее за рукав. — Лучше помогите мне… тяжелый.

Старуха запнулась — замечания она терпела только от Наты. Но та стояла в отдалении, словно окаменев.

— Да помогите же! Мне одной его не поднять!

Элина сурово повысила голос и Туча — без звука, так ее ошарашил тон девушки! — подошла и одним рывком подняла меня на ноги. Ната хмуро подхватила выроненный мною лук и колчан со стрелами… По сверкнувшим глазам Элины, мне стало вдруг ясно, что меж ними опять пробежала черная кошка…

— Ты не ушибся? — она заботливо, старясь обходить неровности на земле, вела меня к землянке.

Я промычал что-то неопределенное…

— Давай, помогу, — Ната попыталась открыть впереди накидку, заменяющую нам двери.

— Сама справлюсь, — довольно холодно ответила ей вторая девушка. Ната, вздохнув, произнесла:

— Лина… Не обижайся, пожалуйста. Я не могу его таким видеть… Не могу — и все. Я пьяных, обкуренных — вообще не переношу…

— Ты не меня обидела. А его. Он — наш Дар. Наш! Какой бы не был — трезвый, или, пьяный… Как ты вообще могла оступиться от него? Он столько раз рисковал, спасая тебе жизнь — не ты ли мне это сама говорила? И что, это все можно перечеркнуть, вот этим?.. Да пусть он хоть в три раза более невменяемым будет — он все равно мой муж! А ты, если так хочешь — можешь и забыть об этом!

— Элина, ты что? — Ната, закусив губу, смотрела на нее. — Зачем ты так?

— Затем!

Девушка подвела меня к постели, куда я и рухнул — ноги вновь отказались меня держать…

— Девчонки… не ссорьтесь… — я едва смог разжать губы, словно склеенные патокой. Но потом их снова свело идиотской ухмылкой — А я… и ни на кого… не обижаюсь.

— Давай, раздену, что ли… — выросшая передо мной, Туча, попыталась было ухватить меня за тесемки на рубахе — Своего не раз приходилось, опыт есть.

— Я сама, — Элина отстранила ее. — Да и не одна я… Ната поможет.

Та, молча, склонилась надо мной, помогая Элине стягивать с меня штаны…

Дальнейшее запомнилось плохо… Ком, тугой тяжестью, бродивший в желудке, решил, наконец, вырваться наружу — и меня вывернуло прямо на постель. А потом не менее тяжкий туман обволок пространство вокруг, и в нем потерялось все — и угрюмые глаза Наты, и встревоженная Туча, и сама комната, ставшая вдруг необъятно большой и невесомой…

— Дар! Дар! — испуганный голос Элины уже еле пробивался сквозь пелену. — Что с тобой? Док! Дока сюда, скорее!