ГЛАВА 7
В 7:42, сидя в кресле, я снова отключаюсь и стукаюсь затылком об стену. Лишнее доказательство того, что никакой стресс не заставит тебя бодрствовать во время утренней летучки.
На летучке, которая проводится в какой-нибудь комнате отдыха, мои коллеги собираются, чтобы прослушать истории болезни, так сказать, «сверить часы», ну и чтобы выполнить установленное предписание: человек, ответственный за вынесение решений по тому или иному больному, по крайней мере получает возможность узнать, в чем же эти решения заключаются.
Таким человеком является «приглашенный доктор» — практикующий врач, который принимает на себя руководство отделением на один час в день в течение одного месяца в году. За это он получает право именоваться профессором в престижной медицинской школе города Нью-Йорка, не имеющей, насколько мне известно, никакого отношения к Манхэттенской католической больнице. Иными словами, «приглашенный», во исполнение благих начинаний отечественного здравоохранения, проводит во вверенном ему отделении меньше времени, чем кто бы то ни было из персонала.
Этого приглашенного мэтра я знаю. Ему шестьдесят. Он всегда появляется в исключительно дорогих, роскошных туфлях. Но мое восхищение он заслужил не этим: каждый раз, когда я спрашиваю его, как у него дела, он неизменно отвечает: «Лучше всех. Сажусь на девятичасовой, и через час я уже в своем Бриджпорте».
В данный момент он сидит, подперев рукой подбородок, и щеки свисают, как уголки скатерти со стола. Глаза закрыты.
Еще здесь находятся: врач-практикант, вроде меня или Акфаля, из отделения в другом конце здания (эта молодая китаянка по имени Джин Джин порой впадает в такую депрессию, что не может ногой пошевелить без посторонней помощи), наши четверо студентов-медиков и главный врач-резидент. Комната отдыха всецело принадлежит нам, после того как мы изгнали из нее пациентов в казенных халатах, смотревших телевизор в тайной надежде умереть не на больничной койке. Извините, ребята. В вашем распоряжении есть холл.
Как же я устал, едрёнть.
Один из студентов — не мой, а Джин Джин — зачитывает вслух бесконечное описание анализов работы печени, от и до. А они вообще ни к чему. Больной поступил с сердечной недостаточностью. И поскольку анализы оказались в порядке, на кой хрен он это читает?
Но все молчат.
В моем воспаленном воображении стена напротив покрывается плесенью. Борясь с сонливостью, я пытаюсь держать один глаз — обращенный к врачу-резиденту — открытым в надежде, что хотя бы половина мозга отдыхает. Бум — ударяюсь затылком об стену. Значит, снова вырубился.
На часах 7:44.
— Мы вас утомили, доктор Браун? — спрашивает меня главный врач-резидент.
Окончив резидентуру, она решила остаться у нас еще на год — вот он, «стокгольмский синдром». Из-под белого халата выглядывает пикантная юбочка, а при этом выражение лица у нее такое, будто она сейчас спросит: «Это не вы нагадили в мои туфли?»
— Не больше обычного, — отвечаю, незаметно растирая физиономию. А на стене-то и в самом деле растет плесень, пусть даже в глазах у меня двоится.
— А вы не хотите рассказать нам про мистера Вилланову?
— Отчего же. Что именно вы желаете услышать? — спрашиваю я, пытаясь сообразить, кто это такой. Может, еще один псевдоним Скилланте?
— Вы распорядились сделать компьютерную томографию грудной клетки и ягодиц этого больного.
— Ну да. Эссмана. Пойду-ка я проверю.
— Не сейчас.
Я снова сажусь и левой рукой вроде как утираю нос, а правой незаметно нащупываю пейджер.
— У него болевые ощущения в правой ягодице и под ключицей на фоне пассивной кожной анафилаксии. — говорю. — Симптомы напоминают горячку.
— А между тем жизненно важные органы работают нормально.
— Да, я заметил.
Мой большой палец нажимает кнопку бипера так быстро, что я бы и сам не уследил. Раздается победоносный сигнал тревоги, я бросаю взгляд на дисплей и вскакиваю как ошпаренный.
— Блин. Срочный вызов.
— А если я вас попрошу посидеть до конца летучки? — обращается ко мне главный врач-резидент.
— Не могу. Больной, — отвечаю я. Что сущая правда, хотя и вне связи с предыдущим. А своим студентам я бросаю на ходу: — Кто-нибудь из вас посмотрите статистику по гастрэктомии на предмет рака клеток. Увидимся позже.
Еще несколько секунд — и я свободен.
Чувствуя, что слишком медленно соображаю, чтобы разобраться сейчас со Скилланте, я раздавливаю между пальцев капсулу моксфена, высыпаю порошок в ложбинку, образующуюся при отставленном большом пальце, и втягиваю носом.
Ноздри охватывает пожар, темнеет в глазах. В себя мне помогает прийти бурно заурчавший желудок.
Надо срочно что-то съесть. Компания «Мартин-Уайтинг» наверняка предлагает в нашей больнице бесплатный завтрак, но на это у меня нет времени.
Возле грузового лифта сложены грудой использованные подносы, и там я нахожу нераспечатанную пластиковую миску с корнфлексом и сравнительно чистую ложку. Молока нет, зато обнаруживается полупустая коробочка с взвесью магнезии. В известных обстоятельствах, поверьте, это как минимум не хуже, а то и лучше.
Я уединяюсь со своей добычей в пустой палате и, выбрав койку возле двери, сажусь на краешек матраса в желтых пятнах от мочи. Только я успеваю отправить в рот первую ложку, как из-за ширмы раздается голос:
— Кто здесь?
Доев свой завтрак — на это уходит четыре секунды, — я догоняю его еще одним моксфеном, а затем встаю и, обогнув ширму, подхожу к отнюдь не свободной койке.
Передо мной молодая женщина. Красивая, 21 год.
Красота в больнице — вещь редкая. Равно как и молодость.
Но сражен я не этим.
— Вот так сходство! — вырывается у меня. — Один в один.
— С вашей подружкой?
— Да.
На самом деле весьма отдаленное — что-то такое в глазах, а может, еще в чем-то, — но в моем нынешнем состоянии я малость обалдел.
— Неприятный разрыв? — спрашивает молодая женщина.
— Умерла, — отвечаю.
Она воспринимает это как шутку. Наверно, из-за моксфена у меня какое-то не такое лицо.
— И теперь вы спасаете людей?
Я пожимаю плечами.
— Банальная история, — замечает она.
— Если не считать того, что я отправил кучу народа на тот свет.
А про себя думаю: «Может, мне уйти, все равно то, что я несу, это не я, а наркотик».
— Медицинские ошибки или серийный убийца?
— Всего понемножку.
— Вы медбрат?
— Я доктор.
— На доктора вы не похожи.
— А вы не похожи на больную.
Это правда. Она пышет здоровьем — по крайней мере, чисто внешне.
— Скоро буду.
— Почему?
— Вы мой лечащий врач?
— Нет. Спрашиваю из любопытства.
Она отводит взгляд:
— Сегодня мне отрежут ногу.
Я, после короткой паузы:
— Решили ее пожертвовать?
Ее смех прозвучал резко.
— Да. Мусорному баку.
— А что с вашей ногой?
— Рак кости.
— Где?
— Колено.
Любимая территория остеосаркомы.
— Можно взглянуть?
Она откидывает покрывало, а вместе с ним задирается нижняя сорочка, открывая сияющий лобок. Обработан по моде: безволосый. Из промежности тянется ниточка с голубым тампоном. Я поспешно натягиваю покрывало.
Осматриваю колени. Правое заметно опухло, особенно задняя поверхность. На ощупь большое скопление жидкости.
— Ух.
— А если поподробнее?
— Когда вам последний раз делали биопсию?
— Вчера.
— И что нашли?
— «Кровоточащая аморфная железистая ткань».
Двойной «ух».
— И давно это у вас?
— Сейчас?
— Что значит сейчас? — спрашиваю.
— Первый раз, три месяца назад, опухоль держалась дней десять.
— Не понимаю. Она что, рассосалась?
— Да. А неделю назад колено снова разнесло.
— Интересное кино. Никогда не слышал ничего подобного.
— Вот и они говорят, что это редкий случай.
— А они не хотят подождать, пока она снова рассосется?
— Слишком опасная форма рака.
— Остеосаркома?
— Да.
— Что правда, то правда.
Если это действительно остеосаркома. Хотя хрен тут что поймешь.
— Я посмотрю снимок, — говорю ей.
— Зачем? Через пару часов ничего не останется.
— Все равно. Вам ничего не нужно?
— Нет. — Она помедлила. — Разве что массаж ноги, если вы не против.
— Я не против.
Щеки ее становятся красными, как полицейский маячок, но она выдерживает мой взгляд.
— Правда?
— Почему нет? — Я сажусь на край кровати и, положив ногу к себе на колени, принимаюсь разминать подъем ступни большим пальцем.
— О, блин. — Она закрывает глаза, по щекам текут слезы.
— Извините, если что не так, — говорю.
— Не останавливайтесь.
Я продолжаю массаж. Через какое-то время губы ее раздвигаются, и с них слетает едва различимое:
— А языком?
Я поднимаю на нее взгляд:
— Что?
— Ногу, извращенец, — говорит она, по-прежнему с закрытыми глазами.
Я поднимаю ее ногу и провожу по подошве кончиком языка.
— Выше, — просит она.
Вздохнув, я облизываю всю ногу, с внутренней стороны, почти до самой промежности. После чего встаю, задавая мысленно себе вопрос: «Интересно, как бы сложилась твоя карьера, если бы ты вел себя как профессионал?»
— С вами все в порядке? — спрашиваю.
Она в открытую плачет:
— Лучше некуда. Мне отрежут ногу.
— Мне очень жаль. Зайти к вам попозже?
— Да.
— О'кей.
Хотел добавить «Если со мной будет все в порядке», но воздержался. Зачем напрягать человека.
