ГЛАВА 20
С этой минуты меня интересует только один человек — Магдалина. Мы сняли квартиру в районе Форт Грин, в меру близко от ее родителей, и проводили вместе все свободное время. Когда ей надо было выступать, я подвозил ее до места и ошивался поблизости до окончания концерта.
Два раза в неделю мы навещали ее родителей. Они вели себя корректно, зато появилась некоторая слезливость. Рово, младший брат Магдалины, смотрел на меня снизу вверх, что мне льстило, хотя и создавало определенную неловкость.
Другое семейство, Локано, я по возможности избегал. Чем-то я был обязан ему, чем-то оно мне, и точка. Что бы вы почувствовали, слушая записи, где ваш друг называет вас не иначе, как «поляком», и ему наплевать, чем все это может для тебя обернуться? И многие ли, зная, что их друг услышал те записи, способны пережить эту ситуацию? Мы оба начали отдаляться, но постепенно, словно щадя друг от друга.
Что до Скинфлика, то он как будто растерялся. Все, через что мы с ним прошли на Ферме, обернулось для него пустышкой. Как во всеуслышание заявить, что это ты разделался с карчеровской троицей или хотя бы приложил к этому руку? Как признаться, что ты прострелил голову четырнадцатилетнему пареньку? Он оказался не при делах, и теперь он испытывал не столько стыд, сколько черную зависть ко мне, я это чувствовал. Даже когда я вышел из тюряги, мы с ним практически не разговаривали.
Хуже другое — меня обступили «свои». Все эти компьютерные юзеры, в глазах которых я сделался знаменитостью. Незнакомые люди, видевшие во мне хладнокровного убийцу и обожавшие меня за это. Отбросы общества, оплатившие мою защиту. Тщеславные, неуверенные в себе и потому опасные. От отдельных приглашений я отказывался, но не от всех. Откровенно выказать им свое презрение я не мог.
По крайней мере, братки не настаивали на моем возвращении в профессию. Они понимали: миф о том, что я неуязвим и власти впредь никогда не решатся предъявить мне какие-либо обвинения, самоценен и не нуждается в проверках. Но они не отпускали меня от себя, черт бы их подрал. Именно в то время я познакомился с Эдди «Консолем» Скилланте. В числе прочих.
Сказать, что это придурки, значит, ничего не сказать. Это настоящие чмо. Вызывающе невежественные, омерзительные в общении. Они убеждены на сто процентов, что есть особая доблесть в том, чтобы выколотить деньги из человека, живущего своим трудом, и что, поступая так, они следуют великой традиции. Всякий раз, когда я спрашивал, о какой, собственно, традиции идет речь (единственное, что я хотел от них услышать), они обычно сразу затыкались. То ли из-за клятвы, которую они в свое время дали, то ли вследствие своей природной дремучести. Но я продолжал интересоваться, хотя бы потому, что заставить этих мудозвонов заткнуться — уже какая-никакая победа.
Скинфлик приглашал меня на парти в свою новую квартиру в Верхнем Ист-Сайде. Я приходил в разгар вечеринки и, разыскав Скинфлика в толпе, пожимал ему руку. Мы обменивались одной фразой («Мне тебя, чувак, не хватает», — говорил он; «Мне тоже», — отвечал я), и я отбывал восвояси. В каком-то смысле это было правдой. Чего-то мне не хватало, но в любом случае это что-то ушло безвозвратно.
Вообще говоря, будь я тверже в этом убеждении — что прошлое мы похоронили, — возможно, все остались бы живы.
Девятого апреля 2001 года я сидел дома, когда Скинфлик позвонил мне на сотовый. Был поздний вечер. Я дожидался Магдалину — ее квинтет играл на каком-то юбилее. Недавно я купил ей машину.
— Чувак, я в большой жопе. Мне нужна твоя помощь. Я за тобой заеду?
— Даже не знаю, — ответил я. — Меня не заметут?
— Нет, — успокоил он меня. — Ничего такого. Никакой нелегальщины. Все гораздо хуже.
И, поскольку формально мы не расплевались, я ответил:
— Ладно. Заезжай.
Всю дорогу до Кони-Айленда Скинфлик грыз ногти и заправлялся кокой из алюминиевой коробочки из-под мятных пастилок: то кончик пальца оближет, то нюхнет, а то давай втирать в десны, как будто он чистит зубы обыкновенной пастой.
— Не могу сказать. Скоро все сам увидишь, — повторял он раз за разом.
— Чё ты гонишь? — не отставал я. — Давай рассказывай.
— Ладно тебе, чувак. Отдыхай. Ты все поймешь.
У меня были большие сомнения. Это чем-то напомнило мне мой разговор с Сэмом Фридом накануне судебного заседания, когда с меня сняли все обвинения. Только здесь я вряд ли мог рассчитывать на приятный сюрприз.
— Коку хочешь? — спросил он.
— Нет, — говорю.
К тому времени с наркотой я завязал. В тюрьме я постоянно баловался, чтобы не умереть от скуки. Но против забега на шесть миль вместе с Магдалиной и тем более траха сразу после, когда она еще вся мокрая, никакая дурь не катит. А вот то, как Скинфлик, уже будучи хорошо датый, нагружался, пока мы ехали, произвело на меня впечатление, и не из самых приятных.
Припарковался он в том же месте, что и два года назад. И опять мы нырнули под мост, только на этот раз фонарик у него был побольше.
Мы пролезли через дыру в заборе и вышли к аквариуму. В этот раз здание показалось мне не таким огромным. Дверь оказалась незапертой.
Наверняка Скинфлик мне соврал, подумал я, насчет того, что здесь не замешана нелегальщина. Видимо, он тут кого-то пришил, и теперь я должен ему помочь спрятать тело. С лязгом захлопнув за собой дверь, он повел меня вверх по винтовой железной лестнице.
Когда мы проникли в сам аквариум, он выключил фонарик, и в первые секунды я видел лишь слабое мерцание потолочных фонарей и их сумеречное отражение в черной воде.
Потом я услышал звук — пронзительное мычание.
Такой звук производит женщина, чей рот заклеили широкой лентой. И этой женщиной была Магдалина.
Я мгновенно узнал ее голос. От выброса адреналина у меня расширились зрачки. Через секунду я ее увидел.
На балконе собралось около полудюжины братков, точнее не скажу. Все вооруженные. Пару лиц я сразу узнал.
Над водой нависал трап, на краю которого стояла Магдалина, а за ней ее брат Рово. Их запястья, лодыжки и рты были заклеены лентой вкривь и вкось — так пауки плетут свою паутину, когда на них испытывают разные токсины. За их спинами маячила фигура придурка с пушкой.
Инстинкт сработал мгновенно. Убить. И сразу все колени, головы и грудные клетки словно высветились, как мишени в тире.
Скинфлика я в расчет пока не брал, хотя вырубить его было нетрудно: удар ногой в грудину сделал бы из его сердца лепешку. Просто как-то не верилось, что он во всем этом замешан. То есть он не мог не знать, но предположим, его заставили привезти меня сюда. Или еще что-то. Словом, в число намеченных жертв он не вошел.
Чуваку слева, наставившему на меня свой «глок», повезло меньше. Я зашел сбоку, заранее примеряясь к открытой ключице, и со всей силы въехал в нее плечом. Одной рукой я вцепился ему в горло, а другой вырвал пистолет. После чего выхватил у Скинфлика фонарик и ослепил им еще двоих отморозков, которых пристрелил на месте двумя выстрелами в грудь.
В кои-то веки Скинфлик показал, какой он шустрый, шмыгнув обратно в дверь. Что ж, бегство с поля боя всегда было его козырем. Уже из укрытия он заорал: «Стреляйте, мать вашу!»
Я убрал еще двоих, прежде чем они успели открыть огонь. И тут чувак толкнул в спину Магдалину и Рово, и они полетели в воду. Я выстрелил чуваку в лоб и перепрыгнул через заграждение.
Уже падая, я разглядел: Магдалина и Рово, ко всему прочему, были связаны вместе той же широкой лентой. Я падал так медленно, что мне хотелось закричать. Чтобы хоть чем-то себя занять, я выстрелил в чей-то живот, промелькнувший между перил.
В это время и по мне открыли огонь — я успел увидеть вспышку на балконе, хотя уже ничего не слышал.
Наконец я плюхнулся в воду, и тут началось...
Встреча с водой всегда шок, но так как я уже был в состоянии шока, она произвела на меня впечатление разреженного воздуха. Я подгребал туда, где, по моим ощущениям, я должен был наткнуться на связку Магдалина — Рово. Мое колено въехало во что-то скользкое, вроде кожаного мешка, наполненного водой; вдруг мешок ожил и стукнул меня в ответ.
Что-то двинуло меня по шее, и в этот момент я нащупал волосы Магдалины. Уцепившись за свободный конец клейкой ленты, я устремился вверх, глотнул воды вместо воздуха, судорожно дернулся и наконец всплыл на поверхность. Мои ступни постоянно на что-то наталкивались. Один раз с такой силой пнул нечто, похожее на склизкую скалу, что едва не вывернул лодыжку.
Но думать об этом было некогда. Не сразу нащупав в воде голову Рово, я выпутал его из связки и вытолкнул обоих на поверхность. Оба с леденящим душу звуком несколько раз втянули носом воздух.
Поднырнув, я еще подтолкнул их вверх. Что-то долбануло меня в живот. Мне явно не хватало опоры. Интересно, есть ли здесь мелководье, подумал я, и как туда добраться.
Я вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, и увидел, что с балкона стреляют. Переживать по этому поводу не имело смысла, тем более что я остался без пистолета и фонарика. Думать следовало только об одном: как нам удержаться на плаву.
Мощный удар в спину, и мы все отлетели в угол, где сходились две плексигласовые стенки огромного шестиугольника. Здесь, цепляясь за бортик, Магдалине и Рово было немного проще держать голову над водой, а мне отбиваться от акул. Я улучил момент и сорвал ленту, залеплявшую рты.
Магдалина тут же начала задыхаться, а ее брата пришлось даже стучать по грудной клетке. Стоило мне перестать колотить ногами, как обитательницы аквариума сделались более назойливыми. Рово и Магдалина хрипели, ловя ртом воздух.
— Дышите! — крикнул я.
Волны постепенно улеглись, хотя тычки снизу продолжались. Почему акулы пока нас не атакуют, было непонятно. Судя по тому, что они становились агрессивнее всякий раз, когда я переставал активно работать ногами, они проверяли меня на вшивость.
А может, помогли выстрелы. С балкона доносились чьи-то стоны.
Через какое-то время откуда-то сверху раздался голос Скинфлика:
— Пьетро?
Я не знал, стоит ли отвечать. Он ведь нас наверняка не видел, как и я его. Только рассеянный свет на балюстраде и один фонарь под стеклянной крышей, да и тот чтобы разглядеть, надо было вывернуть шею. Так что Скинфлик мог даже не знать, вообще живы ли мы, и надеялся по голосу определить наше местонахождение. А что до моего плеска, то он мог отнести его на счет акул.
Зато я знал другое: не убив его, я свалял большого дурака. Ведь это его рук дело.
И при этом он — наша спасительная соломинка. Да, с каким бы отвращением и отчаянием я об этом ни думал, следовало хотя бы попытаться отговорить его от выполнения своего плана. А что еще мне оставалось?
— Скинфлик! — подал я голос.
Он прозвучал хрипло и совсем негромко.
— Как ты себя чувствуешь? — откликнулся он. Его голос разносило эхо, так что невозможно было установить точное местонахождение.
— Что, черт возьми, ты затеял?
— Убить тебя.
— Но почему?
— Мой папаша все выяснил. Это ты прикончил Курта Лимми.
— Бред! Он сам его прикончил! Или сделал это руками какого-то русского!
— Я тебе не верю.
— Зачем мне было его убивать? На кой хрен он мне сдался? Вытащи нас отсюда!
— С этим немного опоздал, — произнес он жестко.
— С чем с этим? Ты отлично знаешь, что я говорю правду!
— Ты не узнаешь правду, дружище, даже если она схватит тебя за задницу. Что сейчас как раз и должно случиться.
— Скинфлик! — закричал я.
Он выдержал паузу, а потом произнес:
— Знаешь, почему мой отец нанял братьев Вирци, чтобы они убили твоих предков?
— Что? — переспросил я.
— Ты меня слышал. Так сказать, почему?
— Нет! Я не хочу ничего знать!
Святая правда. Я не знал, так ли это, а если так, то что я должен об этом думать. Словом, лучше бы Скинфлик вовремя заткнулся.
Но тот, как нарочно, продолжал:
— Он сделал это для русских евреев. Твоих предков звали не Брна, и они на самом деле были поляки. Оба подростками работали в Аушвице.
Его слова периодически пропадали — я уходил под воду, чтобы удержать Магдалину и ее брата на поверхности, а они снова и снова соскальзывали вниз.
— Настоящие Брна погибли в лагере, — продолжал Скинфлик. — Твои предки взяли их фамилии, чтобы эмигрировать после войны. Но в Израиле они столкнулись с русским, который узнал их и который знал настоящих Брна. Друг этого русского позвонил моему отцу.
Эта информация так или иначе доходила до моего сознания. Мне еще предстояло ее осмыслить, но ничего, кроме горечи, это в будущем мне не сулило.
Если в эту минуту вообще можно было говорить о каком-то будущем.
В эту минуту требовалось одно: чтобы Скинфлик заткнулся и помог выбраться нам из воды.
— Ну так и что? — закричал я.
— Ничего. Просто ты ни черта не знаешь.
— Ладно! — сказал я. — Я прощаю тебя и твоего отца! И моих гребаных предков! Вытащи нас отсюда!
Скинфлик помолчал, а потом в задумчивости произнес:
— Не знаю, чувак. Ты перестрелял всех моих ребят.
— Так это же хорошо! — сказал я. — Никто ничего не узнает! Ну же! — Не дождавшись ответа, я добавил: — Если тебе надо кого-то убрать, я тебе помогу!
— Ага. Как в прошлый раз? Спасибо, но я лучше возьму, что ближе лежит. Тебя, короче.
— Я не виноват в том, что произошло на Ферме! Сам знаешь!
У меня началась паника. Ноги и руки горели. Ступни оглаживались скользкими боками. И мне никак не удавалось сорвать путы с этих бедолаг, обдававших мое лицо горячим дыханием. В их глазах стоял ужас.
— Как скажешь, дружище, — отозвался Скинфлик. — Или «сынок» тебе больше нравится? Время обеда, сынок.
Тот тип, что загибался на балконе, выронил из рук пистолет, который шлепнулся в воду всего в метре от меня, но что толку? Отреагировав на звук, Скинфлик наугад выпустил парочку пуль.
— Надо мне что-то делать с этими трупами, — сказал он. — Я хотел захватить немного мяса на случай, если эти твари не проявят к вам большого интереса, но ситуация сложилась как нельзя лучше.
Я понял это так, что он собирается сбросить тела в воду, и подумал, что, может, оно и хорошо. Попробовав настоящую пищу, акулы могут решить, что мы на эту роль не годимся.
Вдруг я ощутил на языке привкус меди. Я поднял голову, и тотчас мне в глаз попала теплая жгучая капля.
— По крайней мере вытащи их отсюда! — крикнул я. — Они-то чем тебе насолили?
— Это война, сынок. Извини.
Не прошло и двух секунд, как акулы начали свою атаку.
У акул был выбор — я или Рово, поскольку Магдалину я заслонил собой. Но Рово, в отличие от меня, слабее отбивался. Вода вскипела, когда эти твари на него набросились.
Порой можно услышать, что акула умеет только плавать и убивать, но это преувеличение, так как и в первом и во втором случае она использует одни и те же боковые мускулы. Сомкнув челюсти на своей жертве, она начинает вилять туловищем из стороны в сторону, пока не оторвет захваченный кусок. После чего, если спешить некуда, она отплывает и ждет, пока ее жертва истечет кровью.
Акулы в этом аквариуме не могли позволить себе такой роскоши, и они это понимали. Слишком много их было. Резервуар кишел акулами, являя собой поистине адский котел. В живой природе эти твари проделали бы сотни миль, чтобы только держаться друг от друга подальше. Здесь же, брось одна из них на секунду свою жертву, и от той ничего бы не осталось. Поэтому они потащили Рово на середину аквариума, увлекая вместе с ним и нас с Магдалиной.
Ощущение было такое, будто нас спустили в унитаз. Под водой я обхватил Магдалину ногами и, зажав во рту жгут, стягивавший запястья, рванул изо всех сил. Я потерял левый нижний клык вместе с соседним зубом, зато руки теперь у нее были свободны.
Стоило ей, однако, выскочить на поверхность, как она вырвалась и уже хотела рвануться на выручку к брату, которого эти твари вертели так и сяк, таща в разные стороны. Кровь окрасила воду, тускло освещенную потолочным фонарем. Я успел вцепиться в другой жгут, вокруг щиколоток, и потащил ее назад, в темноту. И очень вовремя, потому что Скинфлик снова открыл пальбу.
Может, это и добило Рово. Хочется надеяться.
Я утащил Магдалину в угол и зажал ей рот ладонью. Наверно, она могла все разглядеть через мое плечо, но стоило ли? Вода бурлила, и было отчетливо слышно, как акулы рвали тело на части.
Не знаю, долго ли это продолжалось. Я вовсю дрыгал ногами — не только в стремлении удержать нас на плаву, но и чтобы отбиться от тварей, которые то и дело задевали нас своими боками. Или это все моя мнительность.
Казалось, прошло часа два. Наконец драчка закончилась, и волны улеглись. Скорее всего от бедняги Рово ничего не осталось. Вдруг сделалось тихо. И сверху донесся голос:
— Мистер Локано... гляньте!
— Блин! — произнес второй.
— Ладно, — сказал Скинфлик. — Уберите, и все дела.
Они стали оттаскивать тела. Это продолжалось долго. Железный пол балкона звучал под подошвами как ксилофон.
Когда они закончили, Скинфлик посветил на воду фонариком, но мы вовремя нырнули.
— Пьетро? — на всякий случай позвал он.
Я промолчал.
— Приятно было познакомиться, — сказал он.
Прежде чем уйти, он убрал трап.
Всякий раз, когда я мысленно возвращаюсь назад, у меня появляется такое чувство, будто половина времени, что мы с ней провели вместе, пришлась на эту злополучную ночь.
Медленно, маленькими шажками мы продвигались по стенке вдоль периметра бассейна. Я приподнимал Магдалину над водой, насколько это было возможно, а она шарила рукой в темноте в поисках какой-нибудь стойки или вентиля, ухватившись за который можно было бы выбраться из воды. А ногами я все нашаривал скалу, попавшуюся мне ранее. Удача нам не сопутствовала. О балконе, нависавшем над нами в каких-то полутора метрах, нечего было и мечтать.
В углах этого большого шестигранника за счет стыковых панелей можно было чуть больше высунуть нос, но тут главное не перестараться. Чересчур резкое движение — и ты соскальзывал по бортику обратно вниз. Руки и шея налились свинцом. От каждого прикосновения холодных туш по телу пробегала судорога.
Не говоря уже о мелких проблемах. Соленая вода, помогавшая нам держаться на поверхности, разъедала глаза и десны. Восемьдесят градусов по Фаренгейту — казалось бы, комфортная температура, но когда ты торчишь в воде часами, то в конце концов начинаешь клацать зубами.
Однако сама мысль, что я должен спасти Магдалину, делала меня неуязвимым и не ведающим усталости. Мне пришла в голову отличная идея. Я посадил Магдалину к себе на плечи, лицом ко мне, чтобы она находилась над водой по максимуму В какой-то момент я помог ей снять всю одежду, так как без нее ей было теплее. Она даже позволила мне вылизать ее укромное местечко, но даже в момент оргазма по ее щекам текли слезы.
Можете меня осуждать. Но если вздумаете осуждать ее, я проломлю вам череп. Когда первобытные чувства захлестнут вас, тогда и поговорим. Медвяный дух, острота ощущений. Вот что я называю жизнью, и никакой океан с этим не сравнится.
Всю ночь напролет, каждые пятнадцать минут, раздавалось отчетливое фырканье. Прозрачный потолок начал светлеть, сначала медленно, затем стремительно, и тут я увидел над водой небольшую круглую голову и блестящие черные глаза. Из ноздрей рептилия выпустила две струи.
Когда сделалось достаточно светло, чтобы разглядеть циферблат, часы показывали начало седьмого. Мы оба дрожали, к горлу подкатывала тошнота. Акулы делались все более агрессивными. Очевидно, сумерки и рассвет были их любимыми временами суток. Их выпады напоминали хаотичные отскоки мяча.
Но они свой шанс упустили и теперь довольствовались пинками в рыло. После того как в аквариуме стало совсем светло, выяснилось, кто издавал ночью фыркающие звуки. Это была огромная морская черепаха, которую, кстати сказать, я принял за скалу. Вскоре обнаружилась еще одна черепаха. Резервуар кишел разной живностью.
Я насчитал по крайней мере десяток акул размером с человека (а спустя минут двадцать эта цифра возросла до четырнадцати), причем двух видов, доселе мне незнакомых. И те и другие имели коричневую окраску и казались сделанными из чистой замши. Их бока были утыканы пугающим количеством плавников. Один вид к тому же был пятнистым.
Почти по самому цементному дну, усеянному песком, стелился медлительный плавный скат с обрубком хвоста. Выше него стая рыб-попугаев, каждая в фут длиною, хватали остатки плоти и таскали их по краям бассейна, так что казалось, будто отдельные части Рово танцуют сами по себе.
От него мало что осталось: оторванная голова, обглоданный позвоночник, голые конечности с раструбами сухожилий, похожих на помпоны. Изредка какая-нибудь акула, отщипнув что-то напоследок от скелета, отшвыривала голову, и та, сделав вольт, снова становилась добычей одной из рыб. Наконец я не выдержал, поднырнул и поймал ее. Я подумал: если я избавлю Магдалину от этого тягостного зрелища, может, тогда ее дыхание сделается ровнее. Но это только раззадорило акул, к тому же от этой жути меня тошнило. Тогда я пустил ее обратно в воду, а Магдалине велел не глядеть. Но она все равно глядела, и я тоже.
В 7:30 все акулы, словно по сигналу, оставили нас в покое. В аквариум вошел тип с утренним кормом, лет двадцати с небольшим, с обритой головой и пышными баками, в желтых прорезиненных штанах. Он остановился и уставился на Магдалинины соски. Она была совершенно голая. По крайней мере это отвлекло его от плавающего скелета.
— Вытащи нас, — прохрипел я.
Он опустил трап, и я подгреб к бортику с Магдалиной на руках, готовый вырвать глаза любой акуле, которая посмела бы к нам подступиться. Сначала я помог ей взобраться на трап, а затем и сам влез следом. Это отняло у меня последние силы, голова шла кругом, я даже на пару секунд ослеп.
— Я позвоню в полицию, — сказал этот тип.
— Каким образом? — спросил я. — У тебя же нет мобильника.
— Есть, — сказал он, вытаскивая из кармана трубку.
Идиот. Я тут же разбил ее об ограждение, а осколки полетели в воду. Но сначала я вырубил этого типа.
Следующие двадцать четыре часа стали худшими и самыми важными в моей жизни. За это время я проделал около двух тысяч миль — хотя, конечно, не это главное, — чтобы вернуться обратно в Нью-Йорк.
Точнее сказать, в один манхэттенский дом, где швейцар сразу узнал меня. Двух телохранителей я уложил на месте, проломив им головы стеклянным столиком.
Что касается Скинфлика, то его, накаченного кокаином, орущего и извивающегося, я поднял за бедра, как раньше поднимал Магдалину, и выкинул из окна башкой вперед.
После чего почувствовал острое желание сделать это еще раз.
Выйдя на улицу, где уже собралась толпа, я позвонил Сэму Фриду и вторично за эти сутки сказал, куда он должен за мной приехать.
