Когда закованный в металл обычный рыцарь бьет плотно сжатым шипастым кулаком кому-то в висок, надо ожидать самого худшего. Когда по голове обычного человека бьет кулаком ниргал — надо ожидать самого страшного и порой отвратительного.

Однорукий стоял за стволом древней сосны, повидавшей многое на своем веку. Многое, но не такое. Когда запалено дышащий преследователь вознамерился проскочить в шаге от дерева, ниргал нанес страшный удар. И с тихим хрустом голова несчастного превратилась в небрежно смятый кусок кровавого теста. Человек потерял голову, приобретя в обмен месиво из костей из мозгов, заключенное в кожаный мешочек болтающийся на плечах. Одна для него радость — умер он мгновенно. Даже и понять ничего не успел.

Я стоял чуть дальше. У моих ног замерло две большие косматые собаки. Две мертвые собаки. Жизни в них осталось не больше чем в старом выброшенном башмаке.

Взглянув на убитого преследователя, я без удивления увидел у него на груди охотничий рог. Он должен был протрубить в него, позвать остальных.

Коротко свистнуло. Звякнуло. От моего плеча отлетел арбалетный болт. Послышался тихий задушенный крик, сдавленно выражающий мучительнейшую боль, из зарослей выпало тело стрелка с неестественно болтающейся головой на переломанной шее. Следом за трупом из укрытия вывалился Шрам, похожий на ужасного лесного зверя.

Шагнув к Однорукому, я забрал у него меч — воин отдал оружие беспрекословно — зажав его в руках, на мгновение прикрыл глаза, сосредоточился. Зажатый в руках меч резко нагрелся, я выронил его на тут же зашипевшую траву, вернул на руки боевые перчатки. Уже безбоязненно поднял с земли оружие и вернул владельцу. Дело сделано — меч ниргала «укреплен». Пусть немного, но его прочность повысилась, а следовательно и надежность. Время для магии неподходящее, но что поделать, раз уж под руку подвернулся крайне «жирный» смерчик магической энергии, танцующий веселый танец около старой сосны с оплывшим стволом.

— У-аа-а-ах… — сдавленный сип-рычание раздался от зарослей, недавно покинутых Шрамом. Убитый ниргалом стрелок подобрал под себя руки и приподнялся. Болтающаяся голова моталась из стороны в сторону как раздувшийся маятник спятивших часов. Тик-так, тик-так, тик… С хрустом шея выгнулась, повернутое вверх тормашками лицо разинуло рот, захрипело, уставилось на нас бельмами глаз.

Шрам одним прыжком вернулся на место убийства, и мертвяк вновь рухнул на землю, суча ногами и руками. Плеснула черная кровь — и когда успела почернеть? Когда успела протухнуть? — нам в ноздри ударил невероятный смрад. Что-то тут не так…

А вот и еще один зашевелился — тот чья голова уподобилась разбитому стакану завернутому в мокрую ткань. От мозгов одна каша осталась, но мертвяк упорно пытается встать. Его упокоил я сам, жадно впитав крохи энергии. Лежащие в палой хвое собаки остались недвижимы — наполняющую их жизнь я забрал сразу.

Но вонь…

Черная кровь — густая и липкая.

Зеленоватая плоть, выглядящая так, будто тело пролежало на лучах палящего солнца дней десять…

Тут без некромантии не обошлось. Что ж… нам не привыкать…

Яркую вспышку я заметил слишком поздно. Трудно увидеть то, что появилось прямо перед тобой — ревущий поток пламени ударивший меня в шлем и в грудь. Огонь. Страшный жадный огонь объявший меня с первобытной жестокостью. Сперва удар боли пришелся в лицо… Будто два раскаленных кинжала воткнули в смотровые щели шлема, затем кипятка плеснули на щеки, на губы, полоснули как бритвой по скулам и лбу.

Я закричал.

Закричал дико, ничуть не пытаясь сдержать позорный для воина вопль боли.

А пламя продолжало вгрызаться мне в запястья, в плечевые суставы, затрещали волосы на голове, мир окрасился в темно-красный цвет. Мои глаза варились в собственном соку…

Я горел! Меня сжигали заживо!

Боль, страшная боль… Я быстро превращался в прожаренный и обугленный кусок мяса…

Но все это я осознал уже будучи в движении. Я направлялся к обидчику, чье биение жизни ощущал всем своим разъяренным и корчащимся от боли нутром. Железо раскалилось… Собственные доспехи стали для меня походным котелком для обжарки мяса…

А запах…

О этот ни с чем несравнимый запах поджаривающихся собственных щек и губ…

Прыжок…

Прыжок вслепую, но ведущий точно к цели.

Моя скорченная как куриная лапка рука вцепилась в чье-то плечо, едва не соскользнула, уцепилась крепче. Со второй руки не могу стряхнуть перчатку — латное железо прилипло к коже и мясу… Что ж…

Не обращая внимания на чей-то перепуганный визгливый вопль, обожженной и как мне кажется горящей рукой я хватаю врага за лицо, прямо за лицо, затыкая ему рот, впиваясь остатками пальцев ему в щеки. И вопль врага сначала сменяется заглушенным мычанием, а затем исчезает и он.

А на меня снисходит целительная волна прохлады — чужая жизненная сила с неслышимым плеском входит в мое трясущееся в агонии боли тело. Я делаю выдох, изрыгая из груди клуб дыма вперемешку с пылью от полусожженных легких. Выронив из руки мертвое тело, сдираю шлем, свободной от железа рукой провожу по глазам, сдирая с глазниц коросту спекшейся кожи. По моим пальцам и щекам течет тягучий сок от свернувшихся словно яичный белок глаз. У меня нет глаз… Совсем нет… Я ощущаю лишь пустое пространство там, где должны находиться мои глаза.

Боль быстро утихает — слишком быстро. Я сдираю со щек шелуху отмершей плоти, не обращая внимания на новую боль и кровь. Искореженным ртом с натугой выдавливаю:

— Ждите!

Я обращаюсь к ниргалам, чью ауру жизни отчетливо ощущаю в трех шагах от себя. Слепо поведя головой, я указываю рукой прочь от себя:

— Там еще тройка. Они нужны мне живыми. Сейчас же.

Два железных истукана мгновенно приходят в движение и тяжелыми скачками уносятся прочь. Бежать им недалеко — еще одна тройка преследователей совсем рядом, иначе я бы их не почувствовал. А вот почему я не почувствовал того, кто подпалил мне шкуру и мясо?

За то время пока отсутствовали мои молчаливые помощники, случилось немало. Я успел содрать со второй руки перчатку, при этом послышалось мокрое хлюпанье, будто с руки сорвали не только железо. Вспышка резкой боли подтвердила мою догадку — прикипевшее к железу мясо оторвалось от руки вместе с ним.

А затем частично вернулось зрение в левом глазу. Опустив неловко голову — при каждом движении на лбу, макушке, щеках, подбородке и шее рвалась новая кожа, что стремительно нарастала на обнаженное мясо — я увидел то, что осталось от моей руки. Бесформенный кусок слизи и мяса с торчащими оттуда белыми и почерневшими костями. Так может выглядеть полуразложившаяся рука трупа, но не рука живого человека.

Поднеся изуродованную ладонь к лицу, я взглянул на собственные обнаженные кости и криво усмехнулся. Кожа на щеке лопнула, по губам потекла струйка крови.

В этой позе меня и застали ниргалы — стоящим и любующимся собственными ужасными ранами. Но ниргалам было плевать. Как и мне. А вот двоим из трех пленников это зрелище не понравилось ужасно. Я мог их понять — ибо успел ощутить, что на моем лице обнаженных костей было не меньше чем в выпотрошенной руке. Частично лицо, частично скалящийся череп и все это покрыто спекшимися кусками кожи и кровавыми потеками. Да и руки мои могли испугать кого угодно. Все остальное было скрыто тяжелыми доспехами.

Третий пленник пребывал в бессознательном состоянии. Что ж, придется его разбудить.

— Думаю — едва-едва сумел выдавить я нечто членораздельное, ибо мои губы снова «поплыли» куда-то вниз — Думаю, мне придется вас пытать. Жестоко пытать. Ибо только вместе с жуткой болью из вас выйдет достаточное для меня количество силы…

Два воина — совсем еще молодые парни — разинули рты и начали кричать. Долго и громко. Я им не мешал — ибо уже почувствовал вдали еще несколько зыбких теней чужой жизненной силы. Пусть кричащие привлекут сюда и других — тогда мне достанется еще больше.

Вытаскивать из ножен кинжал я не стал.

Зачем?

Для того чтобы извлечь из вопящих мясных сундуков как можно больше жизненной силы мне понадобится кое-что получше, чем обычный железный нож.

И это «кое-что» у меня было… — кусок старой пожелтевшей кости валяющейся на земле. Кость волка. Матерого старого зверя, прожившего долгую и тяжелую жизнь. Хищник был вожаком. Он много раз вел на охоту многочисленную стаю, много раз прыгал на шею оленя, ударом клыков взрезая артерии. А затем он первым начинал пировать, жадно насыщаясь сырой окровавленной плотью. Но пришло время, и его жизнь подошла к концу. Старый хромающий волк лег под ветвями столь же старой сосны и заснул навсегда. Зверь умер слишком спокойно, не испытав перед смертью ни малейшей боли — просто заснул и все. Возможно, он и не заметил прихода смерти — просто перешел на ту сторону и все. Это та самая смерть, о которой мечтает большая часть разумных — дожить до глубокой старости, а затем мирно и спокойно умереть во сне в собственной постели.

Хорошо для волка.

Плохо для меня.

Мне бы больше подошла кость существа мучительнейшим образом доведенного до смерти. И желательно, чтобы нужная кость была вырвана из дрожащего и корчащегося тела перед самой-самой смертью, вместе со вспышкой чудовищной боли. Вот тогда кость станет идеально подходить для создания особого инструмента…

Но приходилось обходиться имеющимся. Откуда я знал такие тонкости некромантского искусства?

Не знаю.

Я просто знал, будто знание само пришло ко мне в голову. Само затекло мне в мозг легким темным дымком и сейчас клубилось внутри моего черепа, нашептывая мне подсказки…

Этот же голосок витающий в моем разуме, опасливо напомнил, что не стоит показывать некоторые особенно… грязные тонкости предстоящей работы. Потому как это может серьезно потрясти или даже напугать обычных людей. Одно дело если ты пытаешь человека ради важных сведений. Когда есть причина касающаяся не только тебя. И совсем другое дело, когда это важно для твоего… насыщения…

Вот только мой внутренний голос зря поднимал тревогу — ниргалам не было разницы. Они бесстрастны. Они холодны. Они безжалостны. Их не терзают такие чувства как сострадание и милосердие. Поэтому мне не о чем было переживать. Однако для них найдется другая работа.

— Идите в ту сторону и приведите сюда еще четверых — произнес я, опустив изуродованное лицо к земле — Приведите их живыми. А я займусь ими…

Воины ушли за деревья, начав неотвратимо сближаться с бегущими им навстречу врагами. Противники еще не видели друг друга — мешали деревья. Одни бежали на истошные вопли связанных союзников. Другие просто шли в указанную сторону.

А я наклонился и поднял с земли старую волчью кость, бережно провел распухшим от ожогов пальцем по ее острому обломанному краю — какой-то зверек в голодную пору пытался выгрызть отсюда хоть что-то питательное. Смешно — сейчас я подобен тому самому крохотному зверьку. Ведь я тоже хочу получить хоть что-нибудь могущее меня насытить…

Один из воинов врага в этот миг попытался убежать. Он был связан, посему извернулся и начал прыгать, будто диковинный безухий заяц, двигаясь вперед огромными прыжками — ужас придал ему силы и грации. Он действовал так, будто занимался этим всю жизнь. На бегу он что-то кричал. Кажется «спасите!». И поминал — вот смех-то! — имя Создателя. Подлая тварь, что давно отвернулась от Создателя и примкнула к силам Тьмы, вдруг вспомнила забытое имя и жалобно возопила, прося его о защите.

— Он не придет — прохрипел я, вонзая обломанную волчью кость под небольшим углом в его хребет.

Ответом мне был дикий крик, по силе превзошедший все те, что изрыгались его мокрым от слюны ртом до этого. Я провернул кость и беглец упал на землю словно переломанная ветка. Ему больше никогда не подняться — с перебитыми жилами в хребте не побегаешь. И не попрыгаешь.

— Прыг-скок-прыг-скок — издевательски рассмеялся я и поспешил вернуться назад, поспев как раз вовремя — второй пленник уже собрался с духом и приготовился… дать мне отпор.

Он не бежал! Стоя на коленях, он сгреб горсть земли пропитанной моей кровью, сверху положил лохмотья содранной кожи, сошедшей с меня как шелуха сходит с влажной гнилой луковицы. При этом парень что-то бормотал поспешно и невнятно, руки сминающие землю были опущены вниз, а с его запястий сбегала кровь выходящая из кусаных ран, напитывая сминаемую землю. Он месил ужасное тесто — из моей крови и кожи, из взятой из-под ног земли и его собственной крови.

Я был настолько удивлен, что замедлил шаг. И это дало врагу возможность завершить начатое — изогнувшись в сторону, он наклонился над своим товарищем лежащим без сознания и… впихнул отвратную кровавую массу в его безвольно приоткрытый рот. От восхищения я закачал головой — руками столь молодого юноши будто бы сам Темный водил. Как можно поступить так с другом находящимся в беде?

Хриплый стон задергавшегося несчастного меня не удивил. От такого угощения не поправишься и боль уж точно не утихнет. Затем его скрутила ужасная судорога. Бедолага выгнулся крутой дугой, упираясь в землю затылком и пятками. Его руки схватились за собственную шею и пытались пережать ее, чтобы не дать «гостинцу» проскользнуть дальше по глотке.

— Если ты так сильно хотел меня убить — улыбнулся я, сдирая с губ почерневшую коросту — То почему не сожрал эту гадость сам, а?

Молодой некромант мне не ответил. Хотя в его расширенных глаза плеснулся стыд. В следующий миг он навалился всем телом на товарища, прижал его к земле на мгновение. Испачканным в собственной крови пальцем начертал на его лбу какой-то загадочный символ, выкрикнул несколько неизвестных мне гортанных слов. И отскочил в сторону. На его лице сияло торжество. На моем искореженном лице застыла кровавая маска недоумения смешанного с интересом.

Затихший несчастный менялся на глазах. Пахнуло запахом затхлого болота. Затем послышалась вонь падали. Его кожа начала стремительно сереть и покрываться черными трупными пятнами. Колени с хрустом выгнулись в обратную сторону, безжалостно ломая суставы. То же самое произошло с локтями. Шея перекрутилась, с щелканьем и треском удлинилась в два раза. Протыкая потемневшие губы насквозь наружу поперли острые корявые клыки, на меня уставились бельма глаз, на упертых в землю пальцах рук отрастали длинные когти. Все тело начиная от плеч и до пояса стремительно худело, будто из него высасывали всю жижу. Костистый хребет стал толще, массивней, такой не каждый воин сможет перерубить. Своим новым чутьем нежити я отчетливо ощущал как в новорожденном чудовище прекратила пульсировать нормальная жизненная сила. Воин умер. Вместо него родилось умертвие. Вот и в будто бы сваренных вкрутую глазах заплескалось зеленое свечение…

— Убей! — яростно и вызывающе крикнул создавший тварь некромант, указывая на меня красным от крови пальцем. Он так торопился, что не потрудился перетянуть свои искусанные запястья. Вскоре он истечет кровью. Какая глупая трата жизненной силы…

Тварь выглядящая как странный четвероногий паук повела головой, удивительно быстро скакнула вперед. А затем замерла в нелепой позе, задрав зад кверху и прижавшись головой к земле у моих ног. Из клыкастой пасти послышался сиплый стон, вонь стала почти нестерпимой.

Глядя на жавшегося к земле уродца, я тяжело вздохнул, затем перевел взгляд выше, на внезапно побелевшего как полотно некроманта. Глупец. От меня шарахаются даже древние киртрассы, что чуют во мне что-то, непонятное мне самому. А этот дурак попытался натравить на меня свежесозданного мертвяка, пусть быстрого и сильного, несколько измененного, но все же слишком обычного. Простая нежить видит во мне такую угрозу, что даже их лишенное инстинкта самосохранения естество начинает трусливо дрожать.

Взглядом оценив количество жизненной силы в них обоих — твари и ее создателе, я досадливо поморщился. Слишком мало. Впрочем, мое лицо стремительно заживало, тело тряслось и требовало пищи. Не плотской, а д р у г о й пищи. Мне сгодятся любые крохи. Однако… Я повернул голову и взглянул в ту сторону куда ушли мои ниргалы — они уже возвращались. И тащили за собой сразу четверых врагов. Живых и целых. Полных до краев энергией жизни…

— Сожри его — велел я новорожденной твари, что по-прежнему прижималась мордой к земле.

— Силой и волей самого Темного заклинаю я тебя создание… — закричал некромант суетливо делая руками странные и, на мой взгляд, просто глупые пассы — Приказываю тебе подчи… А-А-А-А-А-А-А! А-А-А! Нет! Нет! Нет! А-А-А!

Тварь начала с его ног. Бывший друг давно оставил свое бренное тело и не мог чувствовать мести к убившему его товарищу. Но чем больше мучений причиняешь — тем больше энергии получаешь. И тварь начала с того, что сорвала с ног некроманта короткие сапоги — вместе с большей частью ступней. И принялась их жадно жрать, трясясь всем выкрученным телом. Я занялся тем же — опустившись на колено над парализованным воином, я сделал первый надрез, не обращая внимания на его тихие просьбы о помощи.

Мы оба смотрели в одну сторону — туда, где на земле извивался обезножевший молодой парень, пытающийся отползти прочь от пожирающего его плоть монстра.

Удар. На этот раз мясо было содрано с голени.

— А-А-А-А-А-А! Создатель спаси и сохрани! Создатель спаси и сохрани! Создатель… Больно, больно, больно… А-А-А! Создатель! Создатель! Созда-а-а-атее-е-е-ель!

— Вряд ли он слышит — задумчиво произнес я, сдирая с шеи жертвы тонкую полоску кожи. Сквозь волчью кость зажатую у меня в руке начали пробиваться столь желанные пульсирующие искры чужой жизненной силы, вливаясь в меня подобно бурлящим речным водам попавшим в пересохшее озеро.

Я насыщался. Я впитывал.

Мы питались вместе. Я и та тварь. Но я ел более аккуратно…

Ведь я могу получить чужую силу и без пожирания сырой плоти… Поэтому я даже не чавкал…

К моменту, когда вернулись ниргалы с новой добычей, все было кончено. На побуревшей от крови хвое лежал изувеченный костяк с переломанными костями. Я стоял чуть поодаль и массировал ноющими пальцами розовую кожу щек — боялся, что снова откроются раны и хлынет кровь. У моих ног чуть подросший мертвяк с треском взламывал грудную клетку второго трупа, стремясь добраться до внутренностей, где могли сохраниться крохи жизненной силы.

Закованные в металл воины толкнули четверых пленников вперед. Толкнули с такой нечеловеческой силой, что те пролетели несколько шагов кувырком и едва не упали на разметанные по земле кровавые куски, в которых трудно было опознать останки их товарища.

Все четверо начали кричать. К моему большому разочарованию. Вот почему? Зачем было бросаться по следу противника с такой показной смелостью? Стоило им попасться, как вся их отвага бесследно исчезла. Улетучилась из их выпяченных грудных клеток, а ее место занял липкий визгливый страх.

Я бережно вынул из поясной сумки тряпку, аккуратно развернул ее и достал влажную и почерневшую от пропитавшей ее крови обломанную волчью кровь.

— Работает она получше мясницкого тесака — доверительно сообщил я самому старшему из связанной четверки — Кромсает и рвет кожу просто на загляденье. Сколько десятков воинов из вашего селения пошло по нашему следу? Отвечай мне быстро. Говори только правду. И тогда я не стану вырывать тебе пальцы по одному. Отвечай.

— Я скажу все! Мы все расскажем все что знаем! — сбивчиво заверили меня, стоящий на коленях воин уткнулся лбом в траву — Расскажем все!

— Так начинайте. А то я вновь ощущаю голод…

На меня обрушился словесный поток. Говорили все четверо сразу, избегая глядеть на меня, но не в силах оторвать полубезумных взглядов от трапезничающей твари, уже вскрывшей грудину и начавшей вытягивать сизые ленты кишок…

Вскоре я узнал, что за нами следом бросили малые силы. Несколько десятков воинов хорошо знающих окрестные дебри. Вот только знать лес это одно, а уметь в нем сражаться — совсем другое. Местные обитатели долгие века были не воинами, а тюремщиками, следящими за теми, кто и не пытался бежать, зная, что тем самым причинит вред сородичам. Редкие стычки с залетными гостями не в счет. Регулярная имперская армия сюда не заходила, отряды наемников не заглядывали. А с забредшими шурдами или зверьем справиться было легко. Особенно, когда тебя поддерживают собственные боевые маги.

Вот и меня сумел достать не обычный какой воин, а огненный маг, ударивший по мне быстро и неожиданно, ударивший издалека. Будь я послабже — превратился бы в обугленные головешки. А так отделался лишь кратковременным пребыванием в огненном аду.

Так же было отправлено три отряда гонцов, понесших плохие вести к тем, кто принимает решения. Гонцы поскакали разными путями. Если перехватят один или два — последний все же доберется до цели.

К кому послали гонцов? Кто принимает решения? Кто здесь решает, кому жить, а кому умереть?

Глаза четверых трусливых болтунов вновь заволокло паническим ужасом. Но на этот раз испугал их не я, а кое-кто другой.

Истогвий.

Он главный. Он решает. И только он. По крайней мере до тех пор, пока сюда не придет ОН.

А чего ж вы так сильно боитесь Истогвия? Тем, что он обладает страшной и непонятной силой?

Да. И поэтому тоже — как поведали мне заикающиеся от страха болтуны. И теперь их ждет неминуемая смерть — ведь Истогвий всегда наказывает по справедливости. Он никогда не перегибает палку. Во всем знает меру. Но уж раз решил наказать — накажет так, чтобы другим неповадно было. Накажет прилюдно. У всех на глазах — дабы знали, что Истогвий не потерпит пренебрежительности к обязанностям, плохой работы, лени, трусости и предательства.

Ну надо же. Я поймал себя на мысли, что немного завидую этому Истогвию. И что я всегда хотел быть именно таким лидером — решительным, властным, но не жестоким, а жестким и умеющим принимать верные решения. Интересно, получилось ли у меня? Ведь трудно судить самого себя…

Что-нибудь еще?

Четверо пленных замерли ненадолго, переглянулись. А затем взглянули на меня со странной и раздражительной злорадностью в глазах. Я молча смотрел на брошенных на колени противников и ждал. И не выдержав игры в гляделки, самый старый из них с плохо скрытым торжеством сказал — гонцы уже доставили весть Истогвию. Рассказали о бежавших гномах и об их спасителях.

И что с того?

А то, что Истогвий не прощает подобной наглости. Он сам придет по наши души. Он возможно уже идет за нами следом. А Истогвий очень быстр! Очень!

Хм… Что-нибудь еще?

Нет. Больше ничего. На меня глядели четыре пары обреченных глаз. Они знали, чем все кончится. Знали с самого начала. Просто им хотелось пожить чуть дольше. Хотя бы на время беседы. А еще, я явственно читал это в их глазах — они надеялись на чудо. Люди всегда надеются на чудо. Даже при самом плохом исходе дел.

Хорошо. Поняв, что им больше нечего мне рассказать, я шагнул вперед и снова воспользовался старой волчьей костью. Пронзая кожу одного из хрипящих воинов, я снова поймал себя на мысли, что начинаю все ловчее и ловчее обращаться с новым инструментом. До виртуоза мне еще далеко, но в этом дело главное практика.

Когда я с ними закончил, на моем теле не осталось ни единой отметины. Кожа выглядела здоровой, сожженные хрящи снова выросли, мясо наросло на обугленные кости — которые так же полностью излечилось. Я снова был в порядке.

И застыв словно башня посреди испятнанной кровью лесной полянки, я глубоко задумался. Меня больше не терзала боль, и я мог полностью погрузиться в раздумья.

Начатый мною у Подковы военный поход за головой Тариса закончился. Иссяк словно тоненький ручеек. Нет, злость никуда не делась, я по-прежнему жаждал оторвать этому ублюдку его прогнившую голову. Воины кончились. Вот в чем моя беда.

Сначала мы добрались до старой каменоломни, где гномы рабы вырубали из стен пропитанные мерзкой тьмой гигантские гранитные глыбы. Гномов мы благополучно освободили. Большую их часть я отправил к Подкове и, само собой разумеется, я не мог отправить их без умелого подкрепления — ведь это бы значило отправить их на верную смерть. В дальнейшую погоню за Тарисом я прихватил с собой три десятка самых крепких гномов из рода Медерубов, по пути пытаясь научить их хоть чему-то. Теряя по пути воинов, получая свежие раны, мы наконец-то добрались до армии шурдов, вставшей лагерем у загадочной пустотелой горы — видать и Тарис добрался до своей цели. Оставалось придумать хороший и дерзкий план, а затем, воспользоваться им и попытаться добраться до восставшего из мертвых принца. Вот только нам вновь пришлось стать освободителям и вызволять из клетки остальную часть рода Медерубов — женщин, стариков, детей, калек.

В тот миг, когда мы с огромным трудом протащились первую лигу, я отчетливо понял — все. Поход кончился. Мы больше не воины. Мы даже не переселенцы. Мы обоз, с повозками заваленными стонущими от страха женщинами и в голос рыдающими детьми, что с диким ужасом смотрели на голубое небо не перечеркнутое прутьями родной клетки. Свобода даровала им не радость, а страх. Свобода обездвижила их. Лишила остатков присутствия духа. В телегах тряслись почти парализованные гномы. А мужчины суетились вокруг, утирая с бородатых щек слезы радости. Сплошное сюсюканье. Полное отсутствие боевого духа. Ни малейшего желания вступать в схватку — какая тут битва, когда за спиной женщины? Надо скорее уводить их в безопасное место! Надо бросать мечи и пора браться за молотки и рубила — ведь надо срочно найти подходящую каменную расщелину и спешно зарыться под защиту толщи земли и камня.

Нет, Медерубы не произносили этого вслух. Гномы помнили, чем они нам обязаны — всем. И они были готовы умереть по моему приказу. Но зачем слова, если я мог прочесть это в их бегающих глазах? Медерубы теперь искали не схватки. Они искали надежное убежище. Плох тот воин, что во время атаки смотрит не вперед, а назад. На такого бойца нельзя надеяться, от него не будешь ждать решительности и свирепости. И любой военачальник поспешит избавиться от подобных воинов. И поскорее. Он отправит их в тыл. Вместе с матерями и женами.

Так же поступил и я.

Сначала хотел отправить десяток гномов вместе с женщинами и детьми, затем понял, что это то же самое, что не отправлять никого. И я отправил всех Медерубов, а к ним присоединил и собственных воинов, включая Рикара и Литаса. Только так у тяжелогруженного и громко причитающего обоза появляется призрачный шанс на успех.

А я сам вместе с ниргалами остался позади. Ох и намучился же я с Рикаром. Старый воин стоял на своем намертво. Но мне удалось его убедить — я пообещал, что как только мы обрежем хвосты из преследователей, я сразу же двинусь за ними следом. Поход окончен. Так я и сказал Рикару и Литасу. Поход за врагом превратился в поспешное отступление. У нас нет другого выбора. Помощь? Да, помощь опытнейших воинов Рикара и Литаса неоценима. Но я вместе с ниргалами образую почти несокрушимое трио. Мы втроем можем бежать долгие часы без передыху. Наши доспехи позволяют выдержать удар стрел и мечей. А если мы получим раны — мы быстро восстановимся.

Поэтому нет никого более подходящего на роль прикрывающего тыл отряда. И Рикар вынужденно согласился. Но не забыл взять с меня клятву, что закончив с преследователями, мы последуем за главным отрядом.

Клятву я дал.

И собирался ее нарушить как можно скорее.

Я пришел в движение и рванулся вперед, следуя за инстинктом и слабеньким эхом доносящимся откуда-то из-за древних сосен. Я ощущал присутствие живых. И это были не звери. Нет. Там находились существа разумные. Следом за мной бежали двое ниргалов, так же как и я с легкостью перепрыгивая через бревна и ямы, проламываясь через переплетения сухих сосновых ветвей. Следом за нами поспешала новорожденная и сытая тварь, стремящаяся не отстать от меня. Я отчетливо ощущал отголоски ее ментального повизгивания и скуления. Надо же… нежить привязалась ко мне. Прямо как щенок…

По пути ничто не мешало мне рассуждать о ближайшем будущем.

Истогвий. Этот загадочный старец долгожитель, что правит местными окрестностями вот уже два века. Двести лет на посту! Это достойно! И при этом о тебе отзываются со страхом и уважением. Говорят о тебе не как о бесноватом некроманте, а как о мудром и жестком лидере. Это еще более достойно!

Но вот во что я не поверил, так это в плохо завуалированную угрозу о том, что Истогвий ринется за нами следом, дабы покарать наглецов осмелившихся освободить его пленников.

Чушь!

Старику сейчас есть чем заняться — прямо у его ворот разбила лагерь армия шурдов, возглавляемая самим Тарисом! Если лидер мудр — он ни за что не решится оставить ту гору даже ненадолго. Сначала он постарается разобраться с войском Тариса и им самим. А уже затем обратит свои помыслы на нас. И никак иначе. Поэтому Истогвия я в расчет пока не брал. Хотя в глубине души оставил крохотное сомнение на этот счет — проживший долгие века человек может запросто превратиться в полного безумца, чей сумасшедший хохот старательно глушится бесстрастной маской уверенного в себе мужа…

За тридцать шагов до врага я понял, что это и люди и шурды — мне в лицо буквально пахнуло бездарно растрачиваемой жизненной силой и медным запахом крови. Между стволами могучих деревьев шла яростная схватка. Два десятка шурдов пытались устоять против шестерых людей. Им в этом помогали два уже частично изрубленных костяных паука, лишившихся лап, но не потерявших магических сил и большей части зазубренных лезвий. Сколько крови… Красные пятна повсюду. Все ожесточенно машут мечами. Один шурд повис на шее орущего человека и с визгливым воплем раз за разом втыкает ему короткое лезвие ножа в шею. Еще один человек старается отбиться от наседающих на него пяти темных гоблинов. Его жестоко израненные ноги дрожат, он шатается и вот-вот упадет. На пригорке поодаль три человека стрелка водят луками из стороны в сторону, пытаясь поймать цель и не попасть при этом в своих. Глупцы! Ваше промедление стоило им жизни!

Однорукий прыгнул в сторону, следом за ним свернула прирученная мною тварь, быстро переставляя вывернутыми лапами. Уже мало что говорило о том, что послужило основой для ее искореженного тела. Это просто ходячий ужас, оживший кошмар со светящимися глазами и тупо ухмыляющейся пастью. Они рванулись к стрелкам. А я люблю быть в середке происходящего. Поэтому мы со Шрамом попросту влетели в смертельную кучу малу и добавили свою долю оживления, разом отняв четыре жизни. Рассеченный пополам шурд распался на хлещущие кровью и слизью куски, щедро забрызгав лицо сражавшегося рядом сородича. Тот попытался отскрести мерзкую рожу, но не успел — я размозжил ему голову. Нам куда легче. Здесь нет наших. Здесь все чужие. Бей кого хочешь.

Краем глаза я увидел падающих на землю стрелков. Послышались их сумасшедшие вопли. Как кричат… их будто заживо жрут. Хотя… так оно и есть. Однорукий шагнул в нашу сторону, в его руке щелкнул арбалет и сразу два шурда схватились за шеи — ниргал умудрился одним болтом пробить два горла.

К ниргалу бросились два костяных паука, полыхнули глазницами, вскинули утыканные шипами лапы… и в этот миг на них прыгнула с пригорка прирученная мною тварь, разом оторвав череп одному пауку и ударив им о землю так, что тот разлетелся осколками костей. А перерождённый мертвяк уже напал на следующего паука, ухватившись за боковые лапы и вырвав из скрежещущей нежити. Паук успел нанести несколько глубоких ран моему новому псу, но тот и не заметил, что его плоть украсилась рассечениями. Ему плевать. Он мертв.

Навалившись на следующего врага, я сломал ему шею как куренку и отбросил дергающееся тело в сторону. Мне было не до его агонии. Пусть себе дергается. Я с большим интересом наблюдал за тем, как один из выживших темных гоблинов с костяным гребнем на деформированной голове подбежал к моему домашнему чудовищу и замер напротив его. Вот шурд прижал ладони к вискам, что-то забубнил, заколыхался всем телом, попытался видно воззвать к мертвому разуму твари… и в этот миг она атаковала, прыгнув вперед и вывернув голову, оскаленной пастью впившись гоблину в правый бок. Еще один поворот хрустящей шеи, голова рывком дергается как у собаки пытающейся оторвать обрывки мяса с кости… и по земле покатился визжащий истошно шурд, зажимая руками огромную рану на боку.

Хм…

Обернувшись к последнему уцелевшему — израненному седому воину лежащему у основания сосны — я развел руками:

— Вы зря пошли за нами.

Шрам нанес удар мечом и голова седого упала с плеч. Крови почти не было — она все утекла из ран. Все равно он был не жилец. Можно сказать, что мы оказали ему услугу и предотвратили агонию.

Но шурды… Это был разведывательный отряд темных гоблинов. Тарис начал действовать. И первым делом он послал во все стороны малые отряды разведчиков. Разумный шаг. И предсказуемый. Впрочем, так мог действовать и полководец принца — Риз Мертвящий. А вот он меня интересовал весьма и весьма. А так же летающая птица-нежить и странное всепожирающее облако оставляющее после себя кучи перемолотых в пыль костей…

Убедившись в том, что вокруг не осталось никого живого — кроме союзников и ручной нежити — я крутнулся на месте, пристально оглядывая частокол старых сосен, тянущихся к далеким небесам. И вскоре нашел кратчайший путь к нужному мне месту.

Возвышение. Мне требовалось заросшее лесом возвышение. И бегущий неподалеку звонкий ручеек показал мне путь — надо всего лишь идти вверх по течению. На лежащий в воде громадный череп неведомого чудовища я не обратил особо внимания. Лишь небрежно скользнул взглядом, отметив про себя, что здесь недавно размыло землю весенним потоком талой воды и выворотило из почвы старый потрескавшийся череп. Не сгарх. Череп куда больше, куда клыкастей, пустые глазницы представляют собой узкие щели в массивной кости. Больше похоже на природный череп, чем на обычное вместилище мозга. Природа не могла создать подобное уродство. Тут чувствовалась могучая магическая сила. А зверь… кажется, раньше это был медведь, до того как его поймали и безжалостно воздействовали на него магией.

Страшные дела творились здесь раньше. Куда страшнее, чем сейчас. Тем более что последние два века здесь царило относительное затишье. Гибель отрядов поселенцев не в счет. И, кажется, настало самое время взбаламутить это болото — причем так думал не только я.