Реджи скользит на гильзах от позавчерашней перестрелки, пока бежит к кормовому лееру командирки, одной рукой расстегивая пуговицы ширинки. Шорты он спускает, уже выставляя задницу через леер, и извергает содержимое кишечника в коричневую и без того реку. На катере, что следует за ними, все чокнутые рес-несы аплодируют.

Кишечник его расслабился впервые за много часов, Реджи глубоко вдыхает густой, отдающий свинцом дым солярки и чувствует, что вот-вот перекувыркнется назад через планшир. Он инстинктивно прыгает вперед и ударяется лицом о стенку рулевой рубки. Немного соскальзывает вниз по стенке – щека и ладони мокрые от пота, хоть ему и холодно, – но не отключается.

Реджи чувствует себя здесь лишним, так и есть. Только на этом “стакане” еще три человека могут делать его работу: лейтенант, дай-юй и рулевой. Вообще, каждый тут старается научиться выполнять еще чью-то работу, на случай если того убьют, но связь и радар особенно популярны. Никто не хочет потеряться здесь. Лейтенант и дай-юй разбираются в рации и радаре уж точно лучше Реджи.

Впрочем, это не так уж сложно. Реджи во Вьетнаме всего месяц. Семь недель назад он окончил среднюю школу и добровольцем пошел в армию по причинам, которые теперь представляет смутно, но надеется, что ему не просто хотелось пожить в фильме про войну. Реджи припоминает, что хотел служить, скорее, на флоте, чем в сухопутных войсках, потому как рассчитывал, что там опыт работы с электроникой обеспечит ему место в радиорубке на авианосце с пятитысячной командой и он будет только наводить артиллерийские удары и не напрягаться.

Но вышло совсем иначе. Служить его послали инженером связи в речной ударной группе южновьетнамского флота, в гребаном Куу-Лонг-Гянге. Трехнедельный курс молодого бойца в учебке “Грейт-Лейкс” (прямо перед прибытием Реджи курс сократили с восьми недель до трех), потом еще два дня “спецподготовки на местности” – на борту эсминца, пришвартованного в Сайгоне. А потом это дерьмо. В этом дерьме двадцать пять из сорока двух бойцов РУГ, базировавшихся в Виньлонге, – таких же, как Реджи, – погибли в боях за последние три месяца.

Другие умирали от дизентерии. Реджи опирается всем весом на лицо и вытирает потные ладони о рабочие шорты. Отталкивается от стенки рубки и выпрямляется.

Он поворачивается все еще с поднятыми руками, и ему радостно машут рес-несы с задней лодки.

Три часа спустя рес-несы остаются позади, их высадили в джунглях с вьетнамскими армейскими командирами в сопровождении одного американца – “офицера по установлению контроля” с мертвыми глазами, за всю дорогу не проронившим ни слова. Реджи сидит в рулевой рубке, ему гораздо лучше. Голова еще кружится, но уже не так знобит.

Это спокойная часть задания – флотилия из пяти катеров продвигается без проблем, – но и вся операция не сулит никаких трудностей: они должны пройти вверх по реке немного дальше, пристать и дождаться, пока рес-несы выгонят вьетконговцев из джунглей на них. И тогда просто изрешетить ВК из палубных пулеметов 30-го и 50-го калибров. Реджи еще не видел, чтобы такая операция прошла без сучка без задоринки, но на этот раз у него хорошее предчувствие.

В рубку вваливается лейтенант Торрент, за ним дай-юй Нанг. Врозь их редко увидишь. Говорили даже, что они вдвоем отымели журналисточку из “Лайф”, отправившуюся на задание с их РУГ, перед тем как появился Реджи. Физические данные у них почти одинаковые: оба едва ли выше пяти футов и ничего не весят, хотя лейтенант – голубоглазый блондин из Орегона, а дай-юй – из округа Рунг-Сат, юго-восточнее Сайгона. Оба носят австралийские шляпы и курят трубки – главный старшина где-то достает им табачок “боркум-рифф”.

– Да у тебя тут жарко, как в аду, – говорит лейтенант. – Воды много пьешь?

– Так точно, сэр, – отвечает Реджи.

– Молодец, матрос. Смотри, не сдохни мне тут. Вызови всех по рации. В разведку пойдем.

– Есть, сэр, – говорит Реджи, а сам думает: “Вот, черт”.

“Идти в разведку” для лейтенанта и дай-юя значит “шляться по глухим деревням и разговаривать с местными, чтобы разведать водные пути в районе и наладить отношения”. Как будто что-нибудь из этого возможно. Реджи несколько раз участвовал в таких вылазках, и каждый раз ему казалось, что местные, скорее, начнут убивать их, чем разговаривать, и пока только всерьез раздумывают, как бы это устроить.

Но раньше они никогда не забирались так далеко вверх по Сань-До. Реджи понятия не имеет, как лейтенант и дай-юй могли хотя бы услышать что-то о деревнях в этом районе.

Но они переговариваются по-вьетнамски и улыбаются, причем так, что Реджи, даже не понимая по-вьетнамски, догадывается, что повод для беспокойства есть. Рулевой-вьетнамец присоединяется к разговору. Вскоре лейтенант говорит что-то на вьетнамском в трубку Реджи, и рулевой направляет катер в протоку, где вместо берегов только прерывистые илистые банки и болото.

“Стакан” впереди них медленно разворачивается. Поравнявшись бортами с командиркой, он останавливается, и из люка рулевой рубки показывается голова старшины.

Лейтенант возвращает Реджи трубку и тоже высовывается из люка до подбородка. Реджи слышит, как он кричит сквозь рокот моторов: “Мы собираемся на разведку. Всем причалить, а на твоем катере пойдем в джунгли”.

Это разумное решение, за которое Реджи чрезвычайно признателен. На “стакане” старшины есть еще один палубный пулемет вместо радиолокационной рубки. Локатор почти не работает в бамбуковых зарослях. Он и на открытой-то воде почти не работает.

Отчасти из-за чувства вины, что ему не надо идти в разведку, а отчасти чтобы изобразить, как он здоров, Реджи высовывается из люка посмотреть им вслед.

Он наблюдает, как лейтенант и дай-юй, словно мартышки, перепрыгивают с палубы командирки на палубу “стакана” старшины. Тут лейтенант оборачивается, смотрит на Реджи и говорит:

– Матрос, ты идешь?

Старшина вступается за него:

– Лейтенант, думаю, парнишка нам не пригодится. – Он наблюдал за Реджи из люка.

Реджи и так любил старшину: помимо лейтенанта с его приказами, старшина – единственный из всей флотилии, кто разговаривает с Реджи, но теперь матрос просто в восторге от него. Он ежится над крышей рубки и опять покрывается мурашками, от покачивания лодки его тянет блевать.

– Не промочив ног, и хуя не обмакнешь, – говорит лейтенант. – Что скажешь, матрос?

От прибауток лейтенанта Реджи тянет блевать еще сильнее.

– Сэр, я не могу оставить оборудование, – говорит он.

Что правда. Взять его с собой он тоже не может. Две УКВ-радиостанции и радар AN/PPS-5B называются “портативными” только по прихоти какого-то мудака, торгующего радиотехникой. Реджи не упер бы все это дерьмо, даже если бы был здоров.

– Так запри его, и вперед, – приказывает лейтенант. – Ты же знаешь, что я всегда говорю: “Знай реку, знай местных, знай, какого хрена ты делаешь”.

Лейтенант действительно так говорит довольно часто. Реджи все еще тошнит, но теперь он чувствует странную легкость и радость, оттого что на него обратили внимание. Он говорит “Есть, сэр!” и ныряет обратно в рубку.

У Реджи так кружится башка, что он чуть не валится с ног. Снимает китель с крючка и жестами показывает рулевому, чтобы тот очистил помещение – ему надо запереть рубку. Рулевой мог бы изойти на говно, что какой-то американский мальчишка выставляет его из собственной рубки, потому что не доверяет ему. Но он лишь пожимает плечами и вылезает.

Реджи осматривается. Все окна рубки приоткрыты дюймов на шесть, но, судя по десяти слоям краски, не закрывались они уже давно. Если кто-нибудь вздумает спереть оборудование Реджи через эти щели – пусть попробует.

Занавес из светло-зеленого бамбука окружает лодку со всех сторон вместе с рубкой, бесконечно раздвигается перед носом и гремит по днищу, когда они заходят в болото, но впереди все равно ничего не видно, кроме зелени бамбука. Даже поверхность воды зеленая, покрыта ряской.

Реджи стоит на палубе. Насекомые врезаются ему в лицо крошечными метеоритами, попадают в глаза, уши и рот и жужжат, словно миллион бензопил где-то вдалеке. Может, они в панике, оттого что вдруг оказались над катером. Реджи понимает: если дышать вот так, только носом и выдыхать резче, чем вдыхать, чтобы не подпускать мошек к ноздрям, то башка закружится еще сильнее, но остановиться он не может. В рубке ему места не хватило.

Он понятия не имеет, в каком направлении они движутся и насколько здесь глубоко. Когда он в прошлый раз заглянул в окно рубки, лейтенант с дай-юем, похоже, не обсуждали никаких планов, а просто смеялись. Реджи даже не знает, который час. Почему-то он забыл надеть часы.

Так они плывут какое-то время – Реджи не может определить, как долго. Вдруг стена бамбука перед ними с плеском расступается, и в глаза бьет солнце. Они вышли на чистую воду. Словно вырвались из ада.

На одной стороне этого озерца прямо из воды возвышается каменная постройка доисторического вида. Перед ней – деревянный помост, и от него тянутся узкие мостки по краям водоема. На помосте стоят полдюжины вьетнамцев в набедренных повязках и футболках, тонконогие, как аисты, в руках шесты и мачете.

“Ну вот, опять начинается”, – думает Реджи.

Моторы сбрасывают обороты и глохнут. В непривычной, солнечной тишине без рева моторов лейтенант и дай-юй вылезают из рубки.

Один из вьетнамцев на помосте что-то кричит им и машет палкой. Лейтенант и дай-юй совещаются между собой. Потом дай-юй кричит в ответ.

Вьетнамец опять кричит. На этот раз после ответа дай-юя лейтенант что-то говорит сам. Несколько ребят с помоста сердито орут на него, и начинается перебранка, которую Реджи, наверно, не смог бы понять ни на одном языке.

Наконец один из вьетнамцев начинает повторять что-то снова и снова, показывая рукой в сторону, все затихают и смотрят туда. На другом краю заводи к мосткам привязана одинокая алюминиевая лодчонка с трафаретной надписью на борту: “Icarus FOM”.

Видимо, это единственное место, где чужакам можно хоть как-то пришвартоваться. Лейтенант стучит в лобовое стекло рубки, и моторы снова заводятся.

Реджи сидит на корточках в темной хижине, стараясь не задремать и не потерять равновесия.

Хижина стоит на сваях. За исключением каменного храма, возле которого они высадились, кажется, все постройки в этой деревне – на сваях, так же как и мостки, связывающие хижины через заросли бамбука. Реджи не знает, большая ли это деревня, но, судя по всему, она больше тех, что он видел прежде, – здесь ему на глаза до сих пор не попадались женщины и дети.

Лейтенант, дай-юй и несколько ребят в набедренных повязках склонились с армейским фонариком над картой и спорят на вьетнамском. Один из аборигенов загораживает угол Реджи от света фонарика.

В одном колене у него пульсирующая боль. Другая нога затекла.

Он засыпает.

Лейтенант трясет Реджи за плечо, и тот неуверенно встает. Все остальные в хижине уже на ногах.

Атмосфера, кажется, такая же враждебная и подозрительная, как раньше. Они идут обратно к катеру, и Реджи знает, что никто не собирается объяснять ни ему, ни даже старшине, что к чему. Не скажут даже, добились ли они чего-то, ради чего он терпел этот страх и скуку.

Ну, хоть обратный путь к реке будет легче. Старшина явно обеспокоен и настаивает, чтобы Реджи ехал в рубке, хоть там и без него тесно и воняет подмышками. А когда они добрались до реки, она встретила их широким небом и относительно чистым воздухом – благодать. Старшина помог Реджи перелезть через леер, а рулевой принял его на борту командирки.

Пока лейтенант что-то обсуждал на носу с дай-юем, Реджи воспользовался моментом, чтобы немного отдохнуть, прежде чем лезть к себе в рубку.

Ему приходится наклониться, чтобы отпереть люк ключом на шее – он слишком слаб, чтобы снимать его, – но рубка оказалась незапертой. Он делает несколько вздохов, поднимает люк и проскальзывает внутрь. Что-то сильно бьет его в бровь и тут же с пронзительной болью – в грудь.