Когда я проснулся, шума ветра слышно не было. Часы показывали 10.00. Орсон дышал глубоко и размеренно, и хотя я хорошенько его встряхнул, он даже не пошевелился.

В машине стало нестерпимо жарко, и я отключил печку. Затем включил стеклоочиститель, и щетки сгребли толстый слой снега. В ветровое стекло ударил солнечный свет, ослепительно яркий.

Над капотом поднимался высокий сугроб. Окинув взглядом белую пустыню, я увидел лишь спутанные ветки высоких кустов полыни, кое-где торчащие из снега. Безоблачное небо было синим, словно цветок орхидеи.

В нескольких милях впереди я увидел белую горную цепь, и у меня мелькнула мысль, не та ли это самая, что поднималась позади бревенчатого дома и сарая.

Глядя на спящего рядом брата, я почувствовал, как мне стиснуло грудь. Ублюдок! Мне снилось, как Уиллард Бейс заставляет меня взять в рот его член. Ярость осталась – гноящаяся рана в животе, и чем больше я гнал ее от себя, тем сильнее она разбухала. Напрасно брат поступил так со мной.

– Орсон, просыпайся! – Я хлестал его по лицу до тех пор, пока у него не открылись глаза.

– О господи, – пробормотал он, усаживаясь. – Намело фута три! – Потянул шею так, что хрустнули позвонки. – Опусти мое стекло. – Стекло в двери поползло вниз, и Орсону на колени упал ком снега. – Я вижу свой дом! – воскликнул он.

– Где?

– Две черные точки на горизонте.

Я всмотрелся в открытое окно.

– Ты в этом уверен?

– Здесь в радиусе пятнадцати миль нет других построек.

– Далеко до него?

– Полторы-две мили.

Перегнувшись на заднее сиденье, я достал из чемоданов охапку одежды и бросил все на приборную панель.

– Я освобожу тебя от наручников до тех пор, пока мы не дойдем до твоего дома.

– Ты собираешься пойти прямо сейчас? – изумленно произнес Орсон. – Нам ни за что до него не добраться!

– Орсон, мы ведь его видим. У нас осталось горючего меньше четверти бака. Этого не хватит, чтобы греться еще одну ночь; а что, если разразится новый буран? Мы идем.

– Эта одежда из водоотталкивающей ткани?

– Нет.

– Тогда даже не думай об этом. Хлопчатобумажная ткань промокнет насквозь и замерзнет, а по такому глубокому снегу нам потребуется несколько часов, чтобы добраться до дома. Ты знаешь, что такое обморожение?

– И все-таки я готов рискнуть. Я не собираюсь провести еще одну ночь здесь вместе с тобой.

Я достал ключ от наручников.

– Прости за то, что я рассказал тебе про Уилларда, – пробормотал Орсон. – И еще, Энди…

– Что?

– Ты сможешь забыть снова?

– Не говори мне больше ни слова, твою мать!

Снег лишь немного не доходил мне до пояса. Я еще никогда не ходил по такому глубокому снегу, что каждый шаг требует усилий, которые нужны годовалому малышу, чтобы взобраться на очередную ступеньку лестницы. Я заставил Орсона идти в нескольких ярдах впереди. Как он и предсказывал, не сделали мы и пятидесяти мучительно медленных шагов, как ледяная вода начала просачиваться сквозь спортивный костюм. Мы прошли с четверть мили, когда первый ледяной ожог поразил мои ноги выше коленей. Казалось, тысячи иголок разом вонзились в раскрасневшуюся кожу. Идти было больно. Стоять тоже было больно, а к тому времени, как мы преодолели сквозь сугробы около мили, и глаза у меня также горели от ослепительного хрустального света. Я недоумевал, как у меня могло хватить ума отправиться к этой крошечной черной точке, которая по-прежнему, казалось, оставалась у самого горизонта.

Орсон без устали шел впереди, не выказывая никаких признаков усталости или боли. А для меня жжение в ногах стало настолько невыносимым, что лоб покрылся капельками холодного пота.

– Подожди! – крикнул я, и Орсон остановился.

Он находился в двадцати шагах впереди, укутанный в две футболки, свитер, толстовку и черную кожаную куртку. Ноги его распухли кальсонами, спортивными штанами и джинсами, которые я достал для него из чемодана Уолтера.

– В чем дело? – спросил он.

– Просто мне нужно передохнуть.

Постояв немного, я взвалил наполненный продуктами чемодан на голову, и мы продолжили путь. Вскоре я почувствовал, как у меня начинают неметь ступни и ноги, и я стал бороться только со жжением в глазах. Облегчение приходило лишь тогда, когда я закрывал их, однако я не мог держать глаза закрытыми долго, чтобы унять боль, так как впереди меня шел Орсон, без наручников.

Когда до бревенчатого дома оставалось всего три футбольных поля, мои ноги полностью лишились чувствительности. У меня из головы не выходило медицинское определение снежной слепоты, которое я нашел, работая над «Синим убийством», – прямой ожог роговицы глаза. От одной мысли об этом у меня слезились глаза, и я сосредоточился на том, как запру Орсона в пустой комнате, а сам засну под его шерстяным одеялом в блаженной темноте дома.

Орсон оглянулся на меня, и я не поверил в то, что не замечал этого прежде. Он был в моих солнцезащитных очках! Прихватил их с приборной панели, когда мы одевались для этой прогулки по снегу? Я уже собирался крикнуть ему, чтобы он остановился, но затем подумал: «Твою мать, мы уже почти дошли!»

Даже прищурившись, я не мог надежно защитить глаза от сияния, поэтому зажмурился, и мне стало восхитительно. С трудом бредя вслепую по снегу, я думал, что просто закрою глаза на какое-то время.

Через шесть гигантских шагов я открыл глаза, чтобы проверить, где Орсон.

Его нигде не было.

Бросив чемодан, я выхватил из-за пояса «Глок» и огляделся по сторонам – ничего, кроме бесконечного гладкого снега с нанесенными кое-где холмиками.

– Орсон! – что есть силы крикнул я. Мой голос раскатисто разнесся над ослепительно-белой пустыней. – Орсон!

Ни звука; даже ветер утих. Я попытался отыскать следы брата в сугробах, но у меня тотчас же заслезились глаза, и соленые слезы многократно усилили жжение.

Внезапно я почувствовал, что кто-то подбегает ко мне сзади. Стремительно развернувшись, я направил пистолет в сторону машины. Снег искрился, девственно-нетронутый и пустой. От страха у меня засвербило в промежности. Белый «Лексус», наполовину погребенный в снегу, превратился в серебристую блестку вдалеке. В солнечных лучах ветровое стекло сияло, словно полоска слюды.

Орсон где-то здесь, решил я, разворачиваясь к бревенчатому дому. Он лежит в снегу, и мне достаточно будет лишь пройти по его следам. Меньше чем в пятидесяти футах впереди я увидел, как следы обрываются.

– Вставай! – крикнул я. – Орсон, я не стану стрелять! Ну же! Не дури!

Никакого движения. Подхватив чемодан, я сделал три шага, но тут меня осенила одна мысль. Присев, я разгреб вокруг достаточное пространство и, опустившись на четвереньки, принялся руками в перчатках рыть в тридцатишестидюймовой стене снега тоннель. И, к моему ужасу, мне это удалось. Во время бурана снег спрессовался, и теперь можно было прокопать в нем проход высотой чуть больше фута и шириной два фута, при этом внешняя поверхность оставалась нетронутой. Короче, Орсон мог незаметно перемещаться под снегом.

Выпрямившись, я зябко поежился. Следы впереди ничего не значат. Еще до того, как я дошел до того места, где они обрывались, и увидел брошенный чемодан, я понял, что Орсон может быть где угодно, совсем рядом, но невидимый под двумя футами снега.

Снова отбросив чемодан, я побежал, расширяющимися кругами, громкими криками призывая брата показать себя. Скоро силы оставили меня, и я рухнул на наши чемоданы, вернувшись туда, где заканчивались следы Орсона.

На грани слепоты, я опасался, что под онемением ног скрывается страшная боль, которая быстро оттает в тепле. Зажатый в руках «Глок» был совершенно бесполезен, и, смирившись с тем, что в настоящий момент преимущество на стороне Орсона, я поднялся на ноги и побрел через нетронутые сугробы к бревенчатому дому.