Глава 5
Было жарко. Тошнотворный, горячий, словно из печки, воздух опускался на деревья, а затем его сменял новый порыв обжигающего ветра.
Они пообедали при свечах в маленькой комнате, обитой дубом, украшенной оловянными блюдами на стенах. Воздух в комнате был таким же теплым, как принесенный обед, а вино казалось еще более горячим; лицо доктора Фелла, словно барометр, все краснело по мере того, как он наполнял и осушал бокал. За столом царила молчаливая атмосфера. Даже миссис Фелл сидела тихо. Она пыталась ухаживать за гостями, но на ее усилия никто не обращал внимания.
Никого не задержали на кофе с сигарами, что было против обыкновения гостеприимного доктора. После обеда Рэмпол поднялся в свою комнату. Он зажег лампу и решил переодеться. Выбор пал на удобную футболку и туфли для тенниса. Его маленькая комната располагалась под самой крышей, одно окно выходило прямо на тюрьму и Ведьмино Логово. Дохлые жучки усеяли окно, а те, что были живы, роились вокруг лампы.
Хотелось найти какое-то занятие. Он переоделся и несколько раз беспокойно прошелся по комнате. Здесь воняло еще отвратительнее: все источало запах старого дерева, словно на чердаке, разноцветные обои или клей тоже издавали удушающее зловоние, плюс к этому еще и старая керосиновая лампа… Прислонившись к стеклу, он выглянул на улицу. Луна сияла нездоровым желтоватым блеском. Было около десяти. Чертова неопределенность! Часы на ночном столике у кровати продолжали тикать с раздражающим безразличием. Календарь в нижней части часов показывал на обведенное красным 12 июля. Он попытался вспомнить, что он делал в этот день, но не смог, почувствовал дуновение ветра и услышал шелест деревьев. Было жарко. Рэмпол истекал по́том и чувствовал головокружение. Было очень жарко… Он погасил лампу.
Захватив трубку и непромокаемый чехол, он спустился вниз.
Кресло-качалка мерно поскрипывало в гостиной, миссис Фелл что-то читала или рассматривала большие картинки. Рэмпол вышел на лужайку. Доктор вынес к дому два плетеных кресла и уже наблюдал за тюрьмой, где было очень темно и прохладно. Поблескивая красным огоньком, трубка доктора покачивалась. Рэмпол взял холодный бокал и сел рядом.
– Пока все спокойно, – сказал Фелл, – но подождем.
Далеко на западе еще слышались раскаты грома, который, словно шар для боулинга, катился по аллеям, но так и не сбил ни одной кегли. Рэмпол сделал большой глоток холодного пива. Так лучше! Луна находилась еще далеко от наивысшей точки, но ближайшие луга уже были залиты ее молочным светом, который теперь расползался и по стенам.
– Какое из этих окон находится в комнате надзирателя? – спросил он низким голосом.
Доктор указал на него трубкой:
– Вон то единственное большое окно. Отсюда по прямой линии. Вам видно? Рядом с ним маленькая железная дверь, которая ведет на каменный балкон. Обычно оттуда надзиратель смотрел за происходящим.
Рэмпол кивнул. Плющ полностью покрывал всю стену до подножия холма. В молочном свете луны отчетливо виднелись даже маленькие завитки плюща, сползающего с окна. Намного ниже балкона находилась еще одна железная дверь. Под ней начинался известняковый холм, ведущий прямо к елям у Ведьминого Логова.
– А дверь ниже, – сказал доктор, – это место, откуда выводили осужденных. Я понятно объясняю?
– Да.
– Вы и сейчас можете видеть три каменных блока с отверстиями в них. На них крепилась виселица… Каменное основание колодца скрывается за теми деревьями. Их не было, конечно, когда колодцем активно пользовались.
– Все тела сбрасывались в него?
– О да. Хорошо еще, что спустя сто лет вся округа не отравлена из-за всего этого. Не удивительно, что в колодце водится всякая дрянь. Доктор Маркли говорит об этом уже последние пятнадцать лет, но никак не может заставить местные власти что-то сделать с ним, потому как земля принадлежит Старбертам. Хм.
– А они ничего не хотят с этим сделать?
– Нет. Колодец, равно как и все эти поверья, имеет для них особую ценность как реликвия XVIII века, он вырыт еще во времена Энтони. Я читал его дневник и много думал о его смерти, ведь некоторые заметки указывают на то…
– Вы мне еще не рассказывали о его смерти, – тихо сказал Рэмпол.
Как только он произнес фразу, то сразу задумался, хочет ли он на самом деле это знать. Вчера ему казалось – словно бы наяву, – что на стене тюрьмы виднеется нечто влажное. В дневное время он этого не заметил; но прямо сейчас он ощущал острый болотный запах, растекающийся по долине, который исходил, кажется, из Ведьминого Логова.
– Совсем забыл, – продолжал старый лексикограф, – я ведь как раз собирался прочитать вам об этом, но моя жена прервала нас. Вот. – Он достал связку бумаг. – Возьмите их с собой. Я хочу, чтобы вы это прочли и у вас было об этом собственное мнение.
Где квакают эти жабы? Он не мог точно определить из-за жужжания насекомых. Боже мой! Этот отвратительный болотный запах стал еще невыносимее, тут не было сомнений. Может, этому и нашлось бы какое-то природное объяснение: почва нагревалась под солнцем или еще что-то в этом роде. Он пожалел, что не силен в биологии. Вновь раздался шепот деревьев. Внутри дома часы пробили один раз.
– Пол-одиннадцатого, – подвел итог доктор. – Мне кажется, автомобиль пастора приближается.
Уже можно было увидеть, как сверкают фары. Скрипя и дребезжа, старый «форд Т» (тот самый, о котором только и делают, что шутят) остановился, и из него выглянул пастор. Он спешно выбрался наружу и поставил свое кресло там же, на лужайке. Сейчас он был сосредоточенным – не таким, как обычно. Рэмполу пришло в голову, что он ведет себя так только в обществе, скрывая при этом свою истинную натуру. Его лицо нельзя было различить в темноте, но он явно вспотел. Отдышался он, лишь когда сел.
– Я успел немного перекусить, – сказал пастор. – И вот я здесь. Вы все подготовили?
– Все. Она позвонит нам, когда он выйдет. Возьмите сигару и выпейте бокал пива. Как он выглядел, когда вы видели его в последний раз?
Бутылка дрожала у пастора в руках и стучала о бокал.
– Достаточно трезвым, но напуганным, – ответил он. – Он сразу пошел к серванту, как только мы прибыли в замок. Я даже не знал, останавливать ли мне его. Хорошо, что Герберт привел его в чувство. Когда я уходил, он курил одну сигарету за другой. Должно быть, выкурил целую пачку. Я говорил ему о вреде никотина, но он отвечал: «Нет, спасибо, я хочу курить» – и смотрел словно сквозь меня.
Они молчали. Рэмпол поймал себя на том, что он слушает тиканье часов. Мартин Старберт, по-видимому, тоже смотрел на часы, но в другом месте.
Где-то внутри дома вдруг зазвонил телефон.
– Вот, наконец-то. Вы не могли бы ответить, мой мальчик? – спросил доктор, дыша чуть быстрее. – Вы все-таки более шустрый.
Рэмпол помчался к телефону, чуть не споткнувшись. Телефон был старого образца: чтобы ответить, следовало покрутить ручку, миссис Фелл уже была тут как тут.
– Он вышел, – сказал ему голос Дороти Старберт, на удивление спокойный. – Смотрите за ним по дороге. Он взял с собой большой велосипедный фонарь.
– Как он?
– Плохо говорит, но достаточно трезв. – Затем она добавила: – С вами все хорошо?
– Да. Можете не волноваться. Он будет вне опасности, дорогая.
По дороге из дома он вспомнил то смелое последнее слово, которое он неосознанно употребил в разговоре с ней. Даже во всей этой суматохе он думал о ней и никак не мог вспомнить, произносил ли раньше когда-нибудь это слово.
– Ну что, мистер Рэмпол? – гулко спросил в темноте пастор.
– Он вышел. Как далеко находится тюрьма от замка?
– Четверть мили в сторону железнодорожной станции. Вчера вы должны были проходить этот путь.
Сондерс как бы отсутствовал, но при этом выглядел очень сосредоточенным. Он и доктор бродили вокруг входа в дом. Сондерс повернулся, его лысина сияла в свете луны.
– Я весь день представляю себе различные ужасные вещи. Раньше я все смеялся над этим… Значит, старый Тимоти Старберт… – Что-то беспокоило совесть выпускника Итона. Он вытер лоб платком и добавил: – Мистер Рэмпол, я спросил, был ли там Герберт?
– Причем тут Герберт? – поинтересовался доктор.
– Эмм… Как бы это сказать… это единственный человек, которого сейчас не хватает. Он надежен. Немногословен и надежен. Не нервничает. Вызывает восторг как англичанин.
Нарушил молчание гул грома, вновь прокатившийся по небу. Свежий ветер пронесся через сад, и затанцевали белые соцветия. Затем вспышка молнии осветила все вокруг. Она была такой короткой, словно электрическая вспышка софитов во время проверки аппаратуры перед спектаклем.
– Нам бы лучше проследить, чтобы он добрался в целости и сохранности, – сказал доктор. – Если он пьян, то запросто может упасть. Она не сказала, пьян ли он?
– Не особенно.
Они топтались на лужайке. Тюрьма была, как всегда, в тени, и доктор пытался различить вход и объяснить, где он находится.
– Там нет, конечно, двери как таковой, – рассказывал он.
Каменистый холм был хорошо освещен луной. Козья тропка, извиваясь, вела прямо к тюрьме. Казалось, что минут десять никто ничего не говорил. Рэмпол пытался вслушиваться в трели сверчков, считал секунды между ними, затем вновь сбивался со счета. Ветер обдувал его тело через футболку, отчего он ощущал приятную прохладу.
– Вот он, – неожиданно сказал Сондерс.
Луч белого света показался над холмом. Фигура шла медленно, но уверенно, она странным образом появилась на вершине, словно возникла из-под земли. Хотя фигура и пыталась раскачивать фонарь не сильно, свет метался из стороны в сторону, как будто Мартин направлял луч фонаря в ту точку, откуда слышал звук. Наблюдая за этим, Рэмпол ощутил, как, должно быть, напуган этот хрупкий, презирающий всех и подвыпивший человек. Издалека фигурка его казалась крошечной. Он почему-то помедлил у ворот. Огонек замер, и под его светом стала видна арка, которая потом поглотила Мартина.
Наблюдатели вернулись и встали по своим местам.
Внутри дома часы пробили одиннадцать.
– Если бы она только поговорила с ним, – произнес пастор, причем достаточно давно, но Рэмпол только сейчас это осознал. – Сесть рядом с этим окном! – Он взмахнул руками. – Но в конечном итоге мы должны быть уверены… мы должны… Что может с ним случиться? Вы это знаете так же, как и я, джентльмены…
– Бонг! – пробили часы медленно. Они били еще, и еще, и еще…
– Может, еще немного пива? – спросил доктор.
Ровный и вкрадчивый голос пастора, похоже, раздражал его.
Вновь наступило ожидание. Эхо шагов в тюрьме, где снуют крысы и ящерицы, не боясь света. Рэмпол настолько живо себе это представил, что практически услышал их шорох. Некоторые сюжеты из Диккенса всплыли в его памяти, особенно тот момент, когда человек бродит вдоль Ньюгейта и замечает в распахнутом окне тюремщика, сидящего у огня, и его тень на белой стене.
В комнате надзирателя зажегся свет. Он не дрожал. Велосипедный фонарь был очень мощный, от его света тень образовывала горизонтальную полоску, и четко виднелось зарешеченное окно. По-видимому, Мартин положил фонарь на стол, так как луч сейчас был устремлен в угол комнаты и не двигался. Небольшой пучок света за оконными решетками, такой одинокий в этой покрытой плющом громадине. Силуэт мужчины завис на мгновение, а потом исчез.
Похоже, что у силуэта необычайно длинная шея. К своему удивлению, Рэмпол заметил, что сердце у него сильно колотится. Надо что-то делать. Надо сосредоточиться…
– Если вы не возражаете, сэр, – сказал он доктору, – я бы предпочел подняться к себе в комнату и почитать записи надзирателей. Мне все равно не видно комнату отсюда. А меня разбирает любопытство.
Ему показалось жизненно важным сейчас узнать причину смертей Старбертов. Он переворачивал листы, которые были влажными от его прикосновений. Помнится, он держал их в руке, даже когда говорил по телефону. Доктор Фелл кивнул, не обратив на него внимания.
Пока Рэмпол взбирался по лестнице, гром грохотал так неистово, что, казалось, тяжелая телега, проезжая, сотрясает оконные рамы. В его комнате, хоть она и продувалась ветром, все равно было тепло. Он зажег лампу, сел за стол перед окном и разложил перед собой листы. Рэмпол пробежал по ним взглядом до того, как сел. Здесь были тексты тех комических песен, которые он купил накануне вместе с той самой трубкой, как у церковного служки.
Ему в голову пришла странная мысль, что если он закурит эту трубку, то она каким-то образом сблизит его с Дороти Старберт. Как только Рэмпол взял эту трубку, он почувствовал себя глупцом и выругался. Когда он уже был готов отложить ее в сторону, раздался странный шум. От неожиданности он выронил хрупкую глиняную вещь, и она разбилась об пол.
Это шокировало его, словно разбилось что-то жизненно важное. Рэмпол уставился на место падения, а затем поспешил сесть перед окном. Насекомые продолжали роиться перед ним. Далеко за лугом в окне тюрьмы виднелся крошечный огонек фонаря, и Рэмпол мог слышать голоса Фелла и пастора этажом ниже.
Э. Старберт, эсквайр, дневник.
Конфиденциально
(8 сентября 1797 года. Это первый год деятельности четтерхэмской тюрьмы в графстве Линкольн и тридцать седьмой год правления Его Превосходительства Георга III.)
Quae Infra Nos Nihil ad Nos.
Рэмпол подумал, что эти распечатанные листы гораздо лучше передали бы пульс времени, если бы были сохранены в оригинале – в виде желтых страниц. Он представлял себе мелкий, острый и аккуратный почерк, принадлежащий немногословному автору. Затем последовало несколько абзацев с литературными приемами в стиле тех дней о чудесах правосудия и справедливости наказания виновных. И вдруг дневник зазвучал совсем по-деловому:
Повесить в четверг, месяц сентябрь, таких как:
Джон Хепдиш. За ограбление.
Льюис Мартенс. За изготовление фальшивых денег номиналом 2 фунта.
Цена древесины на постройку виселицы – 2 с. 4 д.
Плата пастору – 10 д. Хотя это и разрешено законом, я все же считаю, что подобные люди не нуждаются в покаянии.
В этот день наблюдал за тем, как роют колодец надлежащей глубины – 25 футов и 18 футов шириной. Это больше напоминает ров, чем колодец. Предназначен он для хранения останков злодеев, позволяет не тратиться на ненужные захоронения, ну, и служит защитой тюрьмы с той стороны. По краям он усеян острыми железными пиками, заказанными мной.
Я очень опечален тем, что мои шляпа и новый алый пиджак не пришли мне по почте вовремя, хоть я и заказал их шесть недель назад. Надеялся предстать в красном одеянии, подобно судье, что (я убежден) позволило бы мне выглядеть более эффектно. Также я подготовил речь, для того чтобы произнести ее на балконе во время повешения. У этого Джона Хепдиша, я наслышан, талант произносить речи, так что я должен позаботиться, чтобы в этом он меня не затмил.
Старший надзиратель рассказал мне, что в подземных коридорах тюрьмы часто слышно, как заключенные стучат в двери камер. Они жалуются на то, что огромные крысы забираются к ним и поедают весь хлеб, причем в темноте грызунов не видно, пока они не залезут прямо к ним на руки и не начнут есть хлеб. Ник Тренлоу спросил, что делать. Я ответил, что заключенные попали туда из-за своих дурных привычек, а значит, должны терпеть это. Впредь любой шум из камер будет караться поркой, что позволит привести в норму поведение злоумышленников.
Сегодня вечером начал писать новую балладу на французский манер. Думаю, получится отлично.
Рэмпол поежился в кресле, а затем посмотрел в окно, где полоска света по-прежнему пересекала луг. Он слышал, как внизу доктор Фелл излагает очередные доводы относительно питейных традиций в Англии и спорит с пастором.
Затем Рэмпол продолжил читать, шелестя страницами. У него явно был не весь дневник. Кое-где пропущены целые года, некоторые даты все же сопровождались записями. Но весь ужас, жестокость, проповеди, циничное описание того, как сэкономили два пенса, – все это принадлежало перу Энтони… и это была только прелюдия.
Автор менялся. Порой он был очень эмоционален в записях.
Они называют меня хромым Эриком! (Написано в 1812 году.) А еще Драйден-фальцетто. А я меж тем придумал план. Я ненавижу и буду пороть всех тех, с кем я, по несчастью, связан кровью. Но есть то, что можно купить, и то, что нужно защищать. А крысы становятся все толще. Они даже пролезают в мою комнату, и я могу их видеть при свете лампы, когда пишу.
За время написания он выработал собственный литературный стиль, но его злоба только возрастала. В 1814 году была сделана только одна запись:
Я должен быть осторожнее с покупками. Каждый год, каждый год. А крысы, кажется, уже хорошо меня знают.
Среди оставшихся записей один эпизод больше всего шокировал Рэмпола:
23 июня. Я страдаю от бессонницы. Несколько раз мне казалось, что кто-то стучит снаружи в металлическую дверь, которая ведет на мой балкон. Но, когда я открывал дверь, там никого не было. Моя лампа стала хуже светить, и мне чудятся странные вещи. Но вся красота в надежном месте! Как хорошо, что у меня есть в руках сила.
Ветер распахнул окно, чуть не вырвав листы из пальцев Рэмпола. Ему показалось, что они сами хотят вылететь у него из рук. Насекомые вокруг тоже не давали покоя. Огонь в лампе слегка мигал, но продолжал освещать комнату желтым светом. Молния озарила тюрьму, вспышка сопровождалась несколькими раскатами грома…
Еще не были дочитаны дневники Энтони, а предстояло ознакомиться с записками другого Старберта. Рэмпол был очень впечатлен, он стал читать быстрее. Из записей он узнал, что старый надзиратель с годами заметно сдал. Теперь он носил высокую шляпу и туго подпоясанный плащ, часто писал о своей трости с золотым набалдашником. И вдруг спокойное повествование закончилось!
9 июля. Святой Боже! Ты великодушен и справедлив, посмотри на меня и помоги мне! Я не знаю почему, но сон покинул меня, я высох так, что могу просунуть палец между ребер. Неужто они съедят моих питомцев?
Вчера мы повесили человека за убийство, о чем я писал. Во время повешения он был одет в бело-синюю полосатую куртку. Толпа освистала меня.
Сейчас я сплю при свете двух ламп. Возле моей комнаты дежурит охранник. Прошлой ночью, пока составлял отчет об экзекуции, я услышал шум в своей комнате, на который поначалу старался не обращать внимания. Я поправил свечу у изголовья кровати, надел ночной колпак и приготовился ко сну, когда услышал какое-то движение рядом с собой. Я взял пистолет со стола и зарядил его, позвал стражника, чтобы тот скинул с меня одеяло. Когда он это сделал, простите меня, сумасшедшего, то я увидел большую серую крысу, смотрящую на меня. Она была мокрая, под ней виднелась лужица черной воды. Крыса была очень жирной и периодически делала движения головой, чтобы избавиться от лоскутка бело-синей материи, застрявшей в ее пасти.
Солдат убил крысу прикладом мушкета, она не успела сбежать, крысы ведь не способны быстро бегать. Этой ночью я так и не смог заснуть. Мне помогли разжечь огонь, и я всю ночь провел в кресле, согреваясь теплым ромом. Я уже было почти заснул, но вдруг услышал голоса на балконе за железной дверью. Я сначала подумал, что мне это чудится, ведь балкон расположен достаточно высоко, но потом услышал отчетливо: «Сэр, не могли бы вы выйти и поговорить с нами?» Тут я обратил внимание, что вода хлынула из-под двери.
Рэмпол откинулся в кресле, почувствовав спазм в горле, его ладони покрылись потом. Он даже не обратил внимания на то, что усилилась гроза, а дождь шелестел в деревьях и поливал лужайку. Он услышал крик доктора Фелла:
– Вносите кресла внутрь! Мы можем наблюдать из столовой!
Пастор ответил ему неразборчиво. Взгляд Рэмпола привлекла карандашная запись в самом конце журнала. Очевидно, ее от руки написал доктор Фелл, так как под ней стояли инициалы Д. Ф.
Он был найден мертвым утром 10 сентября 1820 года. Предшествующая ночь сопровождалась сильным штормом и яростным ветром, и крайне маловероятно, что тюремщики и охранники могли слышать какой-либо крик. Его нашли со сломанной шеей, лежащим на каменной площадке у колодца. Несколько острых пик прошли сквозь тело, а голова свесилась в колодец.
Есть несколько версий случившегося. На теле не было видно никаких следов борьбы, кроме того, он был настолько силен, что даже нескольким убийцам было бы тяжело с ним справиться. Хоть он был в возрасте, руки и плечи у него оставались очень сильными. И вот что странно: эта сила стала проявляться у него только после того, как он занял должность надзирателя, причем становился он крепче из года в год. В последнее время он все время находился в тюрьме, из нее выезжал только для того, чтобы навестить семью в Халле. Его эксцентричное поведение в ранние годы сильно повлияло на заключение следователей и судей. Они постановили вот что: «Смерть наступила в результате несчастного случая из-за потери рассудка».
Д. Ф., Коттедж под тисами, 1923.
Рэмпол положил разбитую трубку на листки бумаги, чтобы их не сдул ветер, и снова откинулся в кресле. Он смотрел на дождь, представляя себе описанное. Затем поднял глаза на комнату надзирателя и замер…
Света в комнате не было.
Перед ним мерцала только стена дождя в полутьме. Из-за спазмов в горле он чувствовал слабость, так что даже не мог ближе пододвинуть кресло. Он посмотрел на часы. Было без десяти двенадцать. Ужасное чувство нереальности происходящего и ощущение, что его ноги запутались в ножках кресла, охватили его. Затем он услышал возглас доктора Фелла откуда-то снизу. Он тоже это увидел. Это произошло только что, лишь несколько секунд назад. Часы расплылись перед ним. Но он не мог отвести глаз от часовых стрелок и, кроме мерного тиканья, услышать что-либо другое…
Затем Рэмпол с трудом потянул на себя дверную ручку и сбежал вниз. Его мутило от головокружения. Он даже не видел доктора Фелла и пастора, которые стояли под дождем, уставившись на здание тюрьмы. Доктор до сих пор держался за кресло. Он поймал Рэмпола за руку.
– Погодите минуту! Что с вами? – забеспокоился он. – Вы бледны, как привидение. Что…
– Нам нужно бежать туда! Свет погас! Это…
Они все немного задыхались оттого, что дождь хлестал их по лицу. Вода залила Рэмполу глаза, и на минуту он потерял зрение.
– Я не считаю, что нам надо действовать настолько быстро, – сказал Сондерс. – На вас, очевидно, произвели такое впечатление эти бесовские дневники. Не верьте в это. Мартин, должно быть, ошибся во времени… Стойте! Вы не знаете дороги!
Рэмпол вырвался из рук доктора и уже бежал по лужайке. Оставшиеся услышали, как тот кричит: «Я обещал ей!» Затем пастор ринулся за ним. Несмотря на свою комплекцию, Сондерс был неплохим бегуном. Они соскользнули на берег. Рэмпол почувствовал, что его туфли набрали воды, когда он перепрыгивал через забор. Теперь он бежал по высокой луговой траве. Он плохо видел из-за пелены дождя, но подсознательно чувствовал, что нужно повернуть налево, к Ведьминому Логову. Неизвестно, было ли это правильным решением, был ли он на верном пути, однако в его голове сейчас очень живо нарисовались все краски дневника Энтони. Сондерс что-то крикнул ему в спину, но звук утонул в раскатах грома. При вспышке молнии Рэмпол увидел жестикулирующего Сондерса, который убегал вправо от него, прямо к воротам тюрьмы, но сам Рэмпол не сменил направления.
Впоследствии он не мог вспомнить как добрался до Ведьминого Логова. Густая луговая трава опутывала его ноги, словно проволока, кустарники царапали его тело сквозь одежду, он не видел ничего, кроме еловых зарослей впереди. Дышать было тяжело, он прислонился к промокшему дереву, чтобы вытереть с лица воду. Он понял, что находится здесь. В темноте все жужжало и шевелилось, ползало, но хуже всего был запах.
Все мерцало перед его глазами. Протянув руку, он почувствовал шершавую каменную стену, нащупал ржавые пики. Тут было что-то неладное, что заставляло голову кружиться, кровь стыть в жилах, а ноги терять свою силу. Небо вновь озарила молния… Он уставился на широкий колодец на уровне его груди и услышал, как внизу плещется вода.
Больше ничего.
Никаких свисающих голов на краю колодца, проткнутых пиками. В темноте он начал на ощупь прокладывать себе путь вдоль колодца, хватаясь за ржавые шпили. Так он дошел до края утеса, и тут его нога уперлась во что-то мягкое.
Он всматривался в темноту, а его тело онемело от отвратительного предчувствия. Рэмпол нащупал холодное лицо, открытые глаза, затем – мокрые волосы, но шея на ощупь казалась резиновой, так как была сломана. Ему даже не понадобилась молния, сверкнувшая вскоре, чтобы понять, что его «находка» – Мартин Старберт.
У Рэмпола подкосились ноги, и он присел. Это место было на 50 футов ниже балкона надзирателя, который, казалось, даже при свете молнии оставался черным. Рэмпол трясся, чувствовал себя потерянным, в голове была лишь одна мысль: он не выполнил обещание, данное Дороти Старберт. Дождь, сопровождаемый громким шелестом, окутывал его, стекал по его телу. Когда молодой человек в исступлении поднял глаза, то увидел, что далеко за лугом, в доме мистера Фелла, все еще горит свет лампы в его комнате. Его было видно в промежутке между зарослей елей. Лишь несколько картин заполняли его мозг: разбросанные на кровати листы дневника и обломки трубки.
