Книга: Фрекен Смилла и её чувство снега (с картами 470x600)
Назад: 4
Дальше: 6

5

Комитет торгового флота по обеспечению бытовых условий моряков рассылает своим подписчикам пакеты с девятью видеофильмами. На большом экране в спортивной каюте Сонне приготовился показывать первый из них. Я сажусь в последнем ряду. Когда на экране появляется заход солнца над пустыней, я тихо прокрадываюсь к выходу.
На второй палубе в двух стоящих друг против друга рядах шкафов хранятся инструменты и запасные части. Я выбираю крестообразную отвертку. Потом беспорядочно роюсь в шкафах. В одном из деревянных ящиков я нахожу серые шарики от подшипника со следами смазки, каждый из них чуть больше мяча для гольфа и завернут в промасленную бумагу. Я беру один из них.
Поднявшись по трапу, я выхожу на ют. Сквозь два длинных окна из помещения, где показывают фильм, проникает свет. Встав на колени, я подползаю к окну и заглядываю внутрь. Только когда мой взгляд находит и черный блестящий затылок Верлена, и очертания вьющихся волос Яккельсена, я возвращаюсь в коридор. И отпираю каюту Яккельсена.
Теперь в ящике под кроватью только постельное белье. Но шахматы по-прежнему на своем месте. Я засовываю коробку под джемпер. Потом некоторое время прислушиваюсь у двери и возвращаюсь в свою каюту. Издалека, непонятно с какой стороны, через металлический корпус доносится звуковое сопровождение фильма.
Я кладу коробку в ящик стола. Странное ощущение — быть обладателем предмета, который в зависимости от того, в каком порту его найдут, может обеспечить своему владельцу от трех лет условного заключения до смертного приговора.
Я надеваю тренировочный костюм. Металлический шарик я завязываю в длинное, белое банное полотенце, которое складываю вдвое. Потом вешаю его обратно на крючок. И сажусь ждать.

 

Если приходится долго ждать, нужно в это время чем-нибудь заняться, чтобы избежать разрушительного воздействия ожидания. Если пустить все на самотек, сознание дрогнет, проснется страх и беспокойство, появится депрессия и тебя потянет вниз.
Чтобы не пасть духом, я задаю себе вопрос: что такое человек, что такое я сама?
Или я — мое имя?
В год моего рождения моя мать ездила в Западную Гренландию и оттуда привезла женское имя Millaarak. Поскольку оно напоминало Морицу датское слово mild, которого не было в словаре его любовных отношений с моей матерью, поскольку он хотел подвергнуть все гренландское трансформации, которая бы сделала его европейским и знакомым, и поскольку я, как рассказывают, улыбалась ему — безграничное доверие грудного ребенка, который еще не знает, что его ждет, — они договорились на имени Smillaarak, которое благодаря тому износу, которому время подвергает всех нас, превратилось в имя Смилла.
Которое всего лишь звук. А далее можно в поисках того, что скрывается за звуком, найти тело, с его кровообращением, течением лимфы. Его любовь ко льду, его гнев, его тоску, его понимание пространства, его бренность, его преданность и неверность. За всем этим взрыв и затухание неясных сил, обрывочные и не связанные между собой картины воспоминаний, безымянные звуки. И геометрия. Глубоко в нас самих скрывается геометрия. Мои учителя в университете постоянно задавали вопрос, в чем проявляется реальность геометрических понятий. Где находится, спрашивали они, идеальный круг, настоящая симметрия, абсолютная параллельность, если их нельзя смоделировать в этом несовершенном окружающем мире?
Я не отвечала им, потому что они бы не поняли всей очевидности моего ответа и всей безграничности того, что из него следует. Геометрия существует в нашем сознании как врожденный феномен. В реальном мире никогда не возникнет снежный кристалл абсолютно правильной формы. Но в нашем сознании имеется сверкающее и безупречное знание о совершенном льде.
Если ты чувствуешь в себе силы, можно искать и дальше — за геометрией, за туннелями света и тьмы, которые есть в каждом из нас и которые тянутся назад к бесконечности.
Так много можно было бы сделать, если бы были силы.
Фильм закончился два часа назад. Два часа назад Яккельсен вернулся в свою каюту. Но нет никаких оснований для беспокойства. Нельзя вырасти в Гренландии, не столкнувшись с алкоголизмом или наркоманией. Ошибочно утверждение, будто наркотики делают людей непредсказуемыми. Напротив, они делают их очень, очень предсказуемыми. Я знаю, что Яккельсен придет. У меня достаточно терпения, чтобы ждать сколько потребуется.
Я протягиваю руку к выключателю, чтобы ждать в темноте. Выключатель находится между раковиной и шкафом, так что мне необходимо наклониться вперед.
Именно этот момент он и выбирает. Значит, он стоял, прижав ухо к двери. Я недооценила Яккельсена. Подкравшись к моей двери, он открыл замок своим ключом и дождался, пока не услышит какое-нибудь движение за ней, — и все это при том, что я, находясь прямо за дверью, не слышала его. Теперь он распахивает дверь так точно, что она ударяет мне в висок и отбрасывает меня на пол между кроватью и шкафом. Войдя, он закрывает за собой дверь. Не надеясь на свою физическую силу, он взял с собой большую свайку с деревянной ручкой и полым концом из полированной стали.
— Отдавай, — говорит он.
Я пытаюсь сесть.
— Не двигайся!
Я сажусь.
Он поворачивает свайку в руке так, что тяжелый конец оказывается внизу, и ударяет меня по ногам. Он попадает в щиколотку на правой ноге. На мгновение тело отказывается верить в то, как сильна боль, потом белый язык пламени поднимается по скелету до макушки, и верхняя часть тела, не повинуясь мне, падает на пол.
— Отдавай.
Я не могу вымолвить ни слова. Но засовываю руку в карман и, достав маленький пластиковый футляр, протягиваю ему.
— Остальное.
— В ящике.
Он размышляет. Чтобы подойти к столу, ему нужно перешагнуть через меня.
Его беспокойство проявляется сильнее, чем когда-либо прежде, но в нем появилась какая-то непреклонность. Я однажды слышала, как Мориц рассказывал, что с героином можно прожить долгую здоровую жизнь. Если есть деньги. Само по себе вещество оказывает почти консервирующее действие. В могилу наркоманов загоняют холодные подъезды, гепатит, вредные примеси, СПИД и изматывающие попытки раздобыть деньги. Но если тебе позволяет кошелек, ты можешь жить с этой привычкой, не жалуясь на здоровье. Так говорил Мориц.
Я думаю, он преувеличивал. Циничное, иронично-отстраненное преувеличение специалиста. Героин — это самоубийство. По мне, нисколько не лучше, если это растянуто на двадцать пять лет, при любых обстоятельствах это презрение к собственной жизни.
— Достань их.
Я сажусь на корточки. Когда я пытаюсь опереться на правую ногу, она подкашивается, и я падаю на колени. Преувеличивая свое падение, я растягиваюсь до раковины. Сняв белое полотенце с крючка, вытираю кровь с лица. Потом поворачиваюсь и, хромая, делаю шаг в сторону письменного стола с ящиками. По-прежнему с полотенцем в руках. И оборачиваюсь к шкафу.
— Ключ здесь.
Поворачиваясь, я начинаю замахиваться. Дуга, направленная на иллюминатор, поднимается к потолку и, ускоряясь, опускается к его носу.
Он видит, что она приближается, и отступает назад. Но он ожидает всего лишь легкого удара тканью. Спрятанный в полотенце шарик ударяет его прямо в грудь. Он падает на колени. Я снова замахиваюсь. Он успевает поднять руку, удар приходится ему в предплечье, отбрасывая его на кровать. Он приходит в бешенство. Я ударяю изо всех сил, целясь ему в висок. Он делает самое разумное — двигаясь навстречу удару, поднимает руку, так что полотенце обматывается вокруг нее, и он дергает. Я пролетаю на метр вперед. Тогда он снизу наотмашь ударяет меня свайкой прямо в живот. Мне кажется, что я вижу саму себя со стороны, в полете через каюту, и чувствую спиной письменный стол. Он ползет ко мне по кровати. Я не ощущаю своего тела и опускаю глаза вниз.
Сначала мне кажется, что из меня вытекает какая-то белая жидкость. Потом я понимаю, что это я при падении утащила за собой полотенце. Он уже на краю кровати. Я подтягиваю полотенце с шариком, в два раза укорачиваю и, взяв его обеими руками, резко дергаю вверх.
Удар приходится ему под подбородок. Его голова откидывается, тело с некоторым опозданием следует за ней, и его отбрасывает к двери. Сначала его руки, пытаясь нащупать какую-нибудь опору позади, хватаются за ручку, потом он прекращает попытки и опускается на пол.
Какое-то время я стою. Потом с трудом преодолеваю три метра, держась за кровать, шкаф и раковину, парализованная от пупка и ниже. Я поднимаю с пола свайку. Из его кармана я вытаскиваю пластиковый футляр.
Он долго приходит в себя. Я жду, прижав к себе свайку. Он ощупывает свой рот и сплевывает в ладонь. Появляется кровь с твердыми светлыми кусочками.
— Ты испортила мне лицо.
Половина его верхних передних зубов выбита. Это видно, когда он говорит. Злоба в нем угасла. Он похож на ребенка.
— Дай мне футляр, Смилла.
Я достаю его и пристраиваю у себя на колене.
— Я хочу осмотреть передний трюм, — говорю я.

 

Туннель начинается в машинном отделении. Между стальными балками фундамента двигателя вниз спускается маленький трап. У его подножия водонепроницаемая пожарная дверь ведет в узкий проход высотой в человеческий рост и шириной менее метра.
Эта дверь заперта, но Яккельсен открывает ее.
— Там, с другой стороны двигателя, под средним и нижним помещениями юта вниз к боковым танкам проходит такой же туннель.
У меня в каюте он насыпал короткую, широкую полоску на мое карманное зеркальце и втянул ее в себя через одну ноздрю. Это преобразило его в блестящего и самоуверенного гида. Но он шепелявит из-за выбитых передних зубов.
Я с трудом ступаю на правую ногу. Она вспухла как после сильного растяжения. Я иду за ним. Воткнув головку маленькой крестообразной отвертки в пробку, я засунула ее за пояс брюк.
Он включает свет. Через каждые пять метров висит лампочка в сетке из стальной проволоки.
— Длина туннеля двадцать пять метров. Тянется до того места, где начинается передняя палуба. Сверху трюм объемом тридцать четыре тысячи пятьсот кубических футов, над ним другой объемом двадцать три тысячи кубических футов.
Вдоль стен туннеля плотной решеткой расположены шпангоуты. Он кладет на них руку.
— Двадцать дюймов. Между шпангоутами. Вдвое меньше того, что требуется для судна в четыре тысячи тонн. Полуторадюймовые листы в носовой части. Это дает прочность в двадцать раз большую, чем того требуют страховые компании и Судовой надзор, чтобы дать разрешение на ледовое плавание. Вот почему я знал, что мы направляемся ко льдам.
— Откуда ты столько знаешь о судах, Яккельсен?
Он выпрямляется — сплошное очарование и огромные возможности.
— Ты помнишь Педера Моста, да? Я Педер Мост. Я, так же как и он, из Свенборга. Я рыжий. Я из прежних времен. Из тех времен, когда корабли были из дерева, а моряки из железа. Теперь все наоборот.
Он проводит рукой по своим рыжим кудряшкам, чтобы придать им залихватский вид.
— Я такой же стройный, как и он. Мне несколько раз предлагали быть манекенщиком. В Гонконге два парня подписали со мной контракт. Они занимались модой. Они издалека обратили внимание на мою осанку. На следующий день я должен был явиться на первую съемку. В то время я плавал юнгой. Понимаешь, я не успевал вымыть посуду. Тогда я вывалил все вилки, ножи и тарелки вместе с водой через иллюминатор. А когда я пришел к ним в гостиницу, они, к сожалению, уже уехали. Шкипер вычел пять тысяч крон из моего жалованья, чтобы заплатить ныряльщику, которому пришлось доставать все со дна.
— Мир несправедлив.
— То-то и оно, моя милая. Именно поэтому я всего лишь матрос. Я плаваю семь лет. Уже много раз собирался учиться на штурмана. И что-то всегда мешало. Но о судах я знаю все.
— А тот ящик, который мы вчера сбросили в воду, — о нем же ты ничего не знал.
Он щурит глаза:
— Значит, верно то, что говорит Верлен.
Я молчу.
Он взмахивает рукой:
— Я бы мог быть полезным полиции. Они могли бы взять меня в подразделение по борьбе с наркотиками. Я ведь знаю весь этот мир.
Над нашими головами проходит водопроводная труба. Через каждые десять метров на ней установлены насадки спринклерной противопожарной системы. У каждой из них — матовая красная лампочка. Он достает из кармана носовой платок и привычным движением оборачивает им спринклер. Потом зажигает сигарету.
— В каждом из них дымовые датчики. Если сядешь тут в уголочке покурить, не приняв мер предосторожности, сработает сигнализация.
Он с наслаждением наполняет легкие и жмурится от боли во рту.
— В Дании чертовски трудно избавиться от нелегального груза. Вся страна насквозь под контролем — лишь только ты приближаешься к порту, тут же к тебе пристают полиция, портовые власти, таможенники, и все они хотят знать, откуда ты и куда и кто твой владелец. В Дании не сыщешь людей, которых можно купить, государственные служащие даже стакан минеральной воды от тебя не возьмут. Тогда тебе приходит в голову, что кто-нибудь из твоих приятелей мог бы на небольшом судне подойти к твоему борту и, взяв ящик, выгрузить его на какой-нибудь темный берег или еще куда. Но это тоже не пройдет. Потому что все знают, что в Дании военно-морские силы и таможня заодно. На двух больших базах — на Анхольте и в Фредериксхауне сидят военные и выдают всем входящим в датские территориальные воды и выходящим из них номер, заносят его в компьютер и отслеживают их движение. Они бы сразу засекли твоего друга на его судне. Поэтому у тебя возникает идея просто сбросить ящик за борт. Прикрепив к нему буек или несколько надувных баллонов и маленький, работающий на батарейках передатчик, излучающий сигнал, который может запеленговать тот, кто придет подбирать твой ящик.
Я пытаюсь установить связь между тем, что слышу, и тем, что видела. Он тушит сигарету.
— И все же тут что-то не так. Судно пришло с верфи из Гамбурга. Оно находилось в датских территориальных водах две недели. Стояло в Копенгагене. Вроде бы поздновато бросать товар на расстоянии пятисот морских миль в Атлантике, так?
Я согласна. Это непонятно.
— Я думаю, что вчерашнее — это не контрабандный товар. Я знаю этот бизнес, и я уверен в том, что это не товар. И знаешь почему? Потому что я заглянул в контейнер. Знаешь, что там было? Цемент, сотни пятидесятикилограммовых мешков с портландцементом. Я забрался туда ночью. Контейнер был закрыт на висячий замок. Но ключи от грузового отсека всегда висят на мостике. На случай смещения груза. Поэтому, когда я был на вахте, я их взял. Слушай, я был весь как на иголках. Открыл крышку — и ничего, кроме цемента. Я говорю себе, что быть этого не может. Что тут что-то не так. Поэтому я отправляюсь назад на камбуз за шампуром. Чуть в штаны не наложил при мысли о том, что Верлен меня увидит. Два часа просидел в этом контейнере. Перекладывая мешки и протыкая их шампуром, чтобы найти что-нибудь. Спина раскалывается. Кожа на руках растрескалась. Цементная пыль — это страшное дело. Но я ничего не нахожу. Невозможно, говорю я себе. Все это плавание. Полная секретность. Повышенная зарплата, потому что мы не знаем, куда плывем. А на борт они берут всего лишь мусорный контейнер с цементом. Это уж слишком. Я почти не сплю по ночам. Я говорю себе, что тут должны быть замешаны наркотики.
— Значит, ты не узнал, в чем дело.
— Я думаю, — говорит он медленно, — что вчера была репетиция. Дело в том, что не так-то легко сбросить большой груз за борт. Надо сбросить его в нужных координатах, чтобы товар можно было найти. Надо постараться, чтобы ящик не попал под винт. Надо следить, чтобы не было большого крена, особенно при ветре и большой волне, иначе могут быть неприятности. А ты знаешь, что даже небольшие движения изменят твою относительную скорость на радаре береговой охраны. Лучше всего было остановиться и осторожно спустить ящик за борт. Но этот номер не пройдет. В ту же секунду ты услышишь таможенников по УКВ. Так что, если бы тебе действительно надо было опустить в воду что-то большое и тяжелое и сделать это тихо и незаметно, тебе бы следовало потренироваться. Чтобы проверить буи и пеленговое устройство, чтобы дать матросам возможность усвоить свои действия на палубе. Чтобы проверить грузовую стрелу, лебедки, натяжение троса. Тот вчерашний ящик был тренировкой, обманкой. Здесь его выбросили, когда убедились, что мы вне зоны действия радаров. А на самом деле потом будет другой.
— Какой?
— С настоящим товаром, моя милая. Тем, за которым мы плывем. Поверь моему слову. Я знаю все о море. Все это стоило им целое состояние. Единственное, что может обеспечить проценты с такого капиталовложения, — это наркотики.

 

Там, где заканчивается туннель, вокруг стальной стойки не толще основания флагштока поднимается вверх узкая винтовая лестница. Яккельсен кладет руку на белую эмаль стойки.
— Это опора передней мачты.
Я вспоминаю грузовую стрелу и лебедки. На них указана максимальная нагрузка в сорок пять тонн.
— Она слишком тонкая.
— Давление по вертикали. Нагрузка на мачту дает направленное вниз давление. Никакого заметного поперечного давления не возникает.
Я насчитываю пятьдесят шесть ступенек и прикидываю, на сколько метров мы поднялись, получается высота трехэтажного дома. Моей ноге это нелегко дается.
Наверху трапа площадка, примыкающая к переборке. В переборке — круглая крышка диаметром в полтора метра. На ней два зажимных колеса, которые делают ее похожей на дверь сейфа из мультфильма. Крышка не соответствует тому, что ее окружает. «Кронос» выглядит так, будто он построен одновременно с «Киста Дан» судоходной компании «Лауритсен» — моей первой захватывающей встречей с большими дизельными судами. Это было в моем детстве, в начале шестидесятых. Крышка кажется изготовленной позавчера.
Она закрыта не очень плотно. Яккельсен поворачивает оба колеса на пол-оборота и дергает ее на себя. Она должна быть тяжелой, но поддается без сопротивления. С внутренней стороны уплотнение — тройной бортик из черной резины.
За дверью — платформа, которая возвышается над темной пустотой. Откуда-то из-за двери он достает большой фонарик на батарейках. Я беру его и зажигаю.
Уже по звуку, по отражению его от далеких стен можно понять, как велико помещение. Теперь луч света достигает дна, которое, кажется, находится головокружительно далеко под нами. В действительности, наверное, в десяти–двенадцати метрах. Над нами примерно пять метров до крышки трюма. Я освещаю все отверстие по периметру. На нем такое же резиновое уплотнение. Я осматриваю дно. Оно представляет собой решетку из нержавеющей стали.
— Она опущена, — говорит он. — Когда здесь стоял контейнер, она была поднята выше.
Под решеткой пол скошен в сторону сточного люка.
Я нахожу угол и провожу фонариком снизу вверх по стене.
Стены из полированной стали. На некотором расстоянии от дна луч освещает выступ. Он напоминает головку ручного душа. Но он расположен под углом вниз. Немного выше — еще один выступ. Потом еще один. То же самое с другой стороны. Всего их в трюме восемнадцать.
Я осматриваю все стены. В каждой стене сверху, снизу и посередине вставлены решетки размером пятьдесят на пятьдесят сантиметров.
Та платформа, на которой мы стоим, выдается на полметра над помещением. Слева находится приборная доска. На ней четыре лампы, рубильник, счетчик с надписью «кислор. 0/00», еще один такой же с надписью «давл. возд.», термостат со шкалой от +20 до –60 градусов по Цельсию и гигрометр.
Я вешаю фонарик на место. Мы выходим, и я закрываю дверь. Слева в стене находится маленькая белая дверца. Я пытаюсь открыть ее, но ключ Яккельсена не подходит. Это неважно. Я примерно представляю себе, что за ней находится. За ней находится точно такая же приборная доска, как и в трюме. Плюс кнопки управления.
Мы идем назад. Яккельсен впереди. Его энергия иссякает. Он исчерпал все свои силы.
Он остается ждать в своей каюте, пока я хожу за шахматными фигурками. Мне не встретилось ни души. На моем будильнике 3:30. Я чувствую себя постаревшей.
Я иду в душ. Когда я выхожу из душа, он стоит в дверях. Полный энергии. С преобразившимся худым юным лицом.
— Смилла, — шепчет он, — как насчет того, чтобы быстренько трахнуться?
— Яккельсен, — говорю я, — скажи-ка мне одну вещь. Этот Педер Мост тоже был наркоманом?
Назад: 4
Дальше: 6