Величайшее счастье, какое только может дать любовь, — это первое рукопожатие любимой женщины.

Счастье волокитства, напротив, гораздо реальнее и гораздо более склонно к шуткам.

В любви-страсти совершенное счастье заключается не столько в близости, сколько в последнем шаге к ней.

Но как описать счастье, если оно не оставляет по себе воспоминаний?

Мортимер с трепетом возвращается из долгого путешествия; он обожает Дженни; она не отвечала на его письма. Приехав в Лондон, он вскакивает на коня и мчится ее разыскивать в загородном ее доме. Он приезжает; она прогуливается по парку; он бежит туда, сердце его сильно бьется, он встречает ее; она протягивает ему руку, смущена при виде его: ему ясно, что он любим. В то время, как он прогуливается с ней по аллеям парка, платье Дженни запутывается в колючем кусте акации. После этого Мортимер был счастлив, но Дженни оказалась неверна. Я доказываю ему, что Дженни никогда не любила его; он приводит в доказательство ее любви тот особенный прием, который она оказала ему при его возвращении с континента, но совершенно не в состоянии рассказать ни малейшей подробности. Он только заметно вздрагивает при виде каждого куста акации; в самом деле, это единственно ясное воспоминание, сохранившееся у него от самой счастливой минуты его жизни .

Один чувствительный и прямодушный человек, рыцарь старых времен, поверял мне сегодня вечером (в нашей лодке, застигнутой сильной непогодой на озере Гарда) свою любовную историю, которою, со своей стороны, я не поделюсь с читателями, но из которой я считаю себя вправе вывести заключение, что момент близости подобен прекрасным майским дням; это опасная пора для самых красивых цветов, момент, который, может стать роковым и разрушить в одно мгновение самые радужные надежды.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нельзя воздать достаточную хвалу естественности. Единственный допустимый вид кокетства в таком серьезном деле — любовь в стиле Вертера, когда человек не знает, куда она приведет его; и в то же время, по счастливой для добродетели случайности, это лучшая тактика. Сам того не подозревая, действительно влюбившийся человек говорит очаровательные вещи, пользуясь неведомым ему языком.

Горе человеку, хоть сколько-нибудь манерному! Даже если он любит, даже если у него выдающийся ум, он теряет три четверти своих преимуществ. Если вы хоть на минуту поддадитесь аффектации, немедленно после этого наступит миг равнодушия.

Все искусство любви сводится, мне кажется, к тому, чтобы говорить именно то, что подсказывает степень опьянения данной минуты, то есть, выражаясь иными словами, слушаться своей души. Не нужно думать, что это так уж легко; у человека, любящего по-настоящему, пропадает способность речи, когда его подруга говорит ему что-нибудь, делающее его счастливым.

Благодаря этому он упускает те действия, которые могли бы родиться из его слов , и лучше молчать, чем говорить не вовремя слишком нежные слова; то, что было уместно десять секунд назад, совсем неуместно и звучит невпопад сейчас. Каждый раз, как я нарушал это правило и произносил фразу, которая приходила мне в голову за три минуты перед тем и которая мне нравилась, Леонора неизменно карала меня. После этого, уходя, я говорил себе: "Она права; вот одна из тех вещей, которые должны чрезвычайно оскорблять тонко чувствующую женщину; это непристойность чувства". Подобно безвкусным риторам, они скорее допустили бы некоторую слабость и холодность. Ничто в мире не страшит их, кроме лживости любовника, и потому малейшая неискренность в чем-нибудь, хотя бы невиннейшая на свете, мгновенно лишает их всякого счастья и возбуждает в них недоверие.

Порядочные женщины избегают пылкости и неожиданных порывов, которые, однако, представляют собою отличительные признаки страсти; пылкость тревожит их стыдливость, а кроме того, они защищаются.

Когда вспышки ревности или неудовольствия приводят к охлаждению, можно, вообще говоря, прибегнуть к речам, с помощью которых рождается опьянение, способствующее любви, и, если после первых двух-трех вступительных фраз вы не упустите случая точно выразить то, что вам подсказывает душа, вы доставите большое удовольствие любимой женщине. Большинство мужчин делает ошибку, стараясь говорить слова, которые кажутся им изящными, остроумными, трогательными, вместо того, чтобы отмыть душу от светского крахмала и довести ее до такой степени простоты и естественности, когда остается лишь наивно высказать то, что душа чувствует в эту минуту. Если у вас хватит на это решимости, вы тотчас же будете вознаграждены своего рода примирением.

Именно эта, столь же быстрая, сколь непроизвольная награда за удовольствия, доставленные любимому существу, ставит любовную страсть намного выше других страстей.

При совершенной естественности счастье двух существ начинает сливаться . В силу симпатии и некоторых других законов нашей природы это просто-напросто величайшее счастье, какое только может быть.

Нет ничего труднее, как определить смысл понятия естественность, составляющего необходимое условие счастья в любви.

Естественным называется то, что не отклоняется от обычного образа действий. Само собою разумеется, что никогда не следует не только лгать любимому существу, но даже хоть сколько-нибудь приукрашивать или искажать чистоту правдивости. Ибо, если вы приукрашиваете ее, внимание поглощено этим приукрашиванием и не отзывается простодушно, как клавиша рояля, на чувство, которое видно в глазах женщины. Вскоре она замечает это по какому-то холодку, охватывающему ее, и, в свою очередь, прибегает к кокетству. Не здесь ли кроется тайная причина того, что мы не можем любить женщину, которая много ниже нас по уму? Ведь с нею можно притворяться безнаказанно, а так как в силу привычки притворяться удобнее, то в нас появляется недостаточная естественность. С этого мгновения любовь больше не любовь; она опускается до уровня обыкновенной сделки; единственная разница в том, что вместо денег мы получаем удовольствие, или удовлетворение тщеславия, или соединение того и другого. Но трудно не испытывать некоторого презрения к женщине, с которой можно безнаказанно ломать комедию, а потому, чтобы бросить ее, нужно только набрести на другую, которая была бы в этом отношении сколько-нибудь лучше ее. Привычка или клятвы могут удержать человека; но я говорю о влечении сердца, по природе своей склонного стремиться к наибольшему наслаждению.

Возвращаясь к слову естественность, замечу, что естественное и привычное — разные вещи. Если придавать этим словам одинаковое значение, очевидно, что чем больше в нас чувствительности, тем труднее нам быть естественными, ибо привычка имеет меньше власти над состоянием и поведением человека, чем сила обстоятельств. Все страницы жизни холодного человека одинаковы; сегодня вы найдете его таким же, каким он был вчера: всегда той же деревяшкой.

Как только в нем заговорит сердце, чувствительный человек не находит в себе больше следов привычки, которая руководила бы его поступками; и как мог бы он идти по дороге, если чувство этой дороги им утеряно?

Он ощущает огромный вес, приобретаемый каждым словом, с которым он обращается к любимому существу; ему кажется, что одно слово вот-вот решит его участь. Как может он не стараться хорошо говорить? Или, по крайней мере, как может он не чувствовать, что хорошо говорит? С этого момента непосредственности больше нет. Не надо, следовательно, и притязать на непосредственность, представляющую собой свойство души никогда не оглядываться на самое себя. Мы таковы, какими мы в силах быть, но мы чувствуем, каковы мы.

Мне кажется, мы подошли сейчас к крайнему пределу естественности, к какому только может стремиться в любви тонко чувствующее сердце.

Страстный человек может лишь ухватиться, как за единственное прибежище во время бури, за клятву никогда не искажать истину и правильно читать в своем сердце; если беседа протекает живо и порывисто, он может надеяться на прекрасные минуты естественности, иначе ему удастся быть совершенно естественным только в те часы, когда он любит немного менее безумно.

В присутствии любимой женщины естественность едва сохраняется даже в движениях, привычность которых так глубоко укоренилась в мускулах. Когда я шел под руку с Леонорой, мне всегда казалось, что я вот-вот упаду, и я думал о том, чтобы идти как следует. В нашей власти лишь одно: никогда не быть неестественными по собственной воле; для этого достаточно убеждения, что недостаток естественности донельзя невыгоден и легко может стать источником величайших бед. Сердце женщины, которую вы любите, перестает понимать ваше сердце, вы теряете способность к нервным и непроизвольным порывам искренности, откликающейся на искренность. Это значит потерять всякую возможность ее тронуть, я чуть было не сказал — соблазнить ее: при этом я вовсе не намерен отрицать, что женщина, достойная любви, способна видеть свою судьбу в прелестном девизе плюща, который умирает, если не привязывается; таков закон природы; но женщина всегда делает решительный шаг к счастью, когда сама дает счастье любимому человеку. Мне кажется, разумная женщина должна уступить до конца своему любовнику только тогда, когда она больше не в состоянии защищаться, и самое легкое сомнение в нежности вашего сердца мгновенно придает ей некоторую силу, которой, во всяком случае, хватает на то, чтобы отсрочить еще на один день ее поражение.

Нужно ли добавлять, что все это рассуждение станет верхом нелепости, если только вы примените его к любви-влечению?