Глава двадцать первая
Каллум

Я стоял перед дверью палаты Лайлы и наблюдал за ней. Она лежала, опираясь на приподнятое изголовье койки, со всех сторон обложенная подушками. Свалявшиеся огненно-рыжие волосы покрывали ей плечи и грудь.

Она была бледной, ужасно бледной. Я видел на Лайле больничную рубашку под покрывающей ее простыней. Белая кожа на фоне белых простыней. Далее виднелись две завязки уродливого больничного халата. Лайла терпеть не могла спать в одежде. Должна была существовать веская причина, почему она так оделась. Я боролся с иррациональным желанием ворваться в палату, сорвать с нее халат и хотя бы переодеть во что-то поприличнее.

Ее руки лежали поверх простыни. Даже теперь, когда она спала, пальцы непроизвольно шевелились. Нет, это не было постоянным движением, лишь периодическими подергиваниями. Если бы я не знал, то подумал бы, что она просто видит сон. Движения были смутно знакомыми. Я попытался вспомнить, не замечал ли я, чтобы она так делала в Госфорде. Да, но тогда я просто не обратил на это внимания, сочтя за дурную привычку.

– Не будите ее, – попросил я, когда Пета подошла к двери.

Она повернулась ко мне, и, к своему немалому ужасу, я расплакался.

– Пожалуйста, Пета! Давайте сначала немного прогуляемся, прежде чем пойдем к ней.

Я не дал ей возможности ответить, повернулся и двинулся так спокойно, как мог, по коридору обратно к лифту, на котором мы только что поднялись. Я ткнул в кнопку первого этажа и, оказавшись в одиночестве, прижал сжатые кулаки к глазам.

Лайла еще не знала, что Пета со мной связалась. Несмотря на всю свою браваду в кафе, теперь, когда я очутился рядом с Лайлой, я осознал, что стою перед выбором, настоящим выбором. Теперь, когда мне известно, что она больна, я буду оплакивать Лайлу так или иначе, но я должен решить, хочу ли я наблюдать за тем, как она постепенно разваливается, теряя свою личность.

Последнее, что мне сейчас было нужно, это кофе, но я заказал себе чашечку. Я позвонил в офис, объяснил, что столкнулся с непредвиденной ситуацией и не знаю, когда вернусь. После этого я уселся за столик в кафетерии и принялся следить за тем, как уплывали минуты.

«Минуты, которые ты мог бы провести с ней», – напомнил мне ворчливый голос в голове.

Если я буду постепенно ее терять, мне следует проводить каждую секунду рядом с ней, впитывать в себя Лайлу, прежде чем болезнь полностью похитит ее у меня.

Или я могу вернуться домой, в не до конца отремонтированную квартиру, съесть стейк, выпить молока и посмотреть глупую передачу по телевизору… А еще можно пойти на работу и отсидеть в офисе до конца рабочего дня. Я смогу отыскать, чем заполнить пустоту. Остаться с Лайлой – значит стать свидетелем того, как пустота, оставшаяся после нашей разлуки, постепенно возвращается и становится даже больше.

Шло время. Слезы то и дело появлялись в уголках моих глаз. Я замечал, что на меня смотрят незнакомцы, но ничего не предпринимал.

Ко мне подошел старик с воротничком священника и уселся напротив.

– Могу я чем-то помочь, сын мой?

Я взглянул в его бледно-голубые глаза, обрамленные сеточкой морщин, и произнес:

– Как вы можете верить в Бога, если мир настолько ужасен?

Священник печально улыбнулся.

– Неправильно поставлен вопрос. Именно потому, что мир настолько ужасен, я и верю в Бога.

Задыхаясь, я прикрыл глаза.

– Если у меня и была вера, сегодня я ее потерял.

– Можно с вами немного посидеть?

– Сидите, если хотите.

Он молча сидел рядом довольно долго. Возможно, молился. Потом он протянул мне через стол свою визитку, пожал руку, после чего так же молча ушел.

Вскоре после этого пришла Пета и тоже села напротив. Взглянув на визитку, лежащую на столе, она негромко рассмеялась.

– Помню, когда Джеймсу поставили диагноз, это был шок. Я боролась, видит Бог, как я боролась. Я таскала бедолагу по медицинским светилам, врачам, знахарям, шаманам, травникам, натуропатам, духовным гуру… – Согнув визитку вдвое, она поставила ее на столешницу словно палатку. – Хуже всего оказалось то, что никто не сумел помочь. Конечно, я могла понять, что врачи просто не в состоянии его спасти. И я понимала, что из множества знахарей ни один не обладает достаточным уровнем квалификации, но мне казалось просто немыслимым, что никто, вообще никто не мог ничего сделать… вообще ничего, ни индивидуально, ни коллективно, несмотря на все мои мольбы, помощь и старания. Болезнь просто прогрессирует, и нет такой силы на свете, которая могла бы хоть немного это замедлить.

Я потянулся за визиткой священника и смял ее в кулаке. Пета положила руку поверх моего кулака и слегка сжала.

– Если вы хотите уйти, я вас пойму. По правде говоря, я смогу вас понять куда лучше, чем кто-либо другой, Каллум.

Пета была сильной женщиной. На ее лице застыло упорство. Я даже завидовал этой ее силе воли.

– Извините, что я вообще поставила вас перед выбором, но я не могла отпустить ее без того, чтобы позволить вам самому принять решение.

Я смотрел на столешницу. Ее покрывали царапины. Возле того места, где стояла моя чашка из-под кофе, верхний слой покрытия был напрочь соскоблен моими ногтями. Сколько я так просидел, бездумно скребя ногтями стол, потерявшись в своем горе? То, что сознание не знало, что делает тело, пугало.

Пета вновь пожала мне руку. Еще один взгляд в эти до боли знакомые глаза – и выбор был сделан. Я вспомнил тот случай на пароме много месяцев назад, когда здравый смысл попытался вмешаться и я задался вопросом, подходим ли мы друг другу. Я помнил, как мои чувства к ней раздавили эту мысль подобно тому, как давят крошечное надоедливое насекомое. И на этот раз при столкновении с еще более здравым смыслом я поступил таким же образом.

– Схожу в уборную и приведу себя в порядок, – сказал я с уверенностью, которой не чувствовал. – Потом мы поднимемся к ней.

Лайла проснулась. Она сидела, опершись на подушки, почти лежала. Из ноздри ее торчала кислородная трубка. Лайла хмурилась. Она смотрела на стоящий перед ней на подносе чай. Когда Пета распахнула дверь палаты, я заметил, что Лайла прикасается к пакетику со сладким печеньем с таким видом, словно перед ней больное животное. Я рассердился на медперсонал. Я знал, что Лайла не привередлива к пище. Стоит дать ей морковку или банан, и она будет довольна. Зачем кормить ее печеньем длительного хранения? Идиоты.

Она подняла глаза, и наши взгляды встретились. Миллион чувств отразился на ее лице. Вина. Стыд. Грусть. Горе. Страдание…

– У тебя неприятности, Пета, – прошептала Лайла, прежде чем у нее сморщилось лицо и она зажала себе рот ладонями.

Ее речь изменилась. Теперь Лайла говорила слегка невнятно, словно пьяная, а еще немного неестественно.

Я подбежал к койке и нежно обнял ее так, словно она была птицей с перебитым крылом. Палату огласил плач, перешедший в рыдания. Понятия не имею, кто из нас рыдал громче.

– Тебе не следует видеть, как умирает человек, когда ему осталось самое большее несколько месяцев. Я не могу просить тебя стать частью этого, Каллум, просто не могу.

– Ничего страшного. Мне все равно, что там следует или не следует. И не беда, если ты меня за это возненавидишь. Если даже тебе осталось десять минут, я хочу быть рядом.

Лайла уткнулась лицом мне в плечо. Спазматические движения ее рук, прижатых к моей спине, внушали страх. Не менее тревожным был рвущийся из ее груди плач. Я слышал, как закрылась позади Петы дверь, когда она покидала палату. А еще до меня доносились звуки больницы, размеренный писк кардиомонитора и тихий свист воздуха. В самом враждебном, чужом мне месте, при обстоятельствах, которые несравнимы с моими худшими кошмарами, я ощутил себя так, словно вернулся домой.

– Пожалуйста, не прогоняй меня снова, Лайла. Мы справимся с этим вместе, – прошептал я, прижавшись ртом к ее волосам.

Я глубоко вдохнул, ожидая ощутить ее неповторимый запах, однако антисептическая стерильность больницы лишила Лайлу индивидуальности. Я уже готов был похитить ее из этой палаты и вернуть домой, туда, где она вновь станет собой.

– Что бы ни случилось, пожалуйста, давай пройдем этот путь вместе.

В тот день мы вели себя сдержанно. Я только что осознал беду, мои раны были слишком свежими. Мы просто не могли долго разговаривать. Я держал ее за руку. Потом я заснул на койке, держа Лайлу в своих объятиях. Медсестра попыталась отослать меня домой поздно вечером, но я заявил, что добровольно, без применения физической силы, никуда не уйду. После долгих переговоров мне предоставили для сна каталку, установив ее возле ее койки.

Утром пришла врач.

– Каллум! Это Линн Оверли, мой невролог, – представила Лайла на удивление молодую женщина в белом халате.

У Линн оказались огромные зеленые глаза и пышная копна белокурых вьющихся волос. Ростом она была с меня и имела широкие плечи олимпийской чемпионки по плаванию. Она напоминала амазонку, но, несмотря на ее физическую силу, присутствие этой женщины, как ни странно, успокаивало.

– А это Каллум Робертс, мой мужчина.

Мой мужчина. О, как же мне хотелось, чтобы она назвала меня так! Я не плакал, когда умерли мои родители, но теперь всякий раз, когда кто-то открывал рот, готов был разрыдаться.

– Приятно познакомиться, Каллум. Вы выглядите гораздо лучше, Лайла. Ваша диаграмма также заметно улучшилась со вчерашнего дня. Как я понимаю, наконец-то вы начали принимать те антибиотики, которыми я давно пытаюсь вас накормить.

Линн взяла висящий в изножье койки Лайлы планшет с зажимом и пробежала глазами написанное на бумаге.

– Я и чувствую себя намного лучше. Когда я смогу вернуться домой?

Линн вернула планшет обратно, пододвинула табурет и уселась, почти касаясь бедра пациентки.

– Вот об этом я как раз и хочу поговорить, Лайла. Пришло время для откровенного разговора и продвижения вперед.

– Продвижения вперед? – криво усмехнулась Лайла. – Неужели вы нашли лекарство от этой болезни и забыли мне сказать?

Сожаление, отразившееся на лице врача, подсказало, что происходящее она принимает куда ближе к сердцу, чем рекомендовано людям ее профессии.

– Если бы это было так… – Линн перевела взгляд на меня. – Каллум! Вы не хотите немного прогуляться?

– Нет, – возразила Лайла. – Если Каллум желает остаться здесь, пусть услышит все, что вы собираетесь мне сказать.

– Хорошо, Лайла, – кивнула доктор. – Но это я надеюсь услышать кое-что от вас.

– Линн! – вздохнула Лайла. – Я все расскажу, если вы на самом деле хотите это знать. Только я не представляю, чем это сможет помочь.

– А о чем речь? – тихо спросил я у Лайлы.

– Как так вышло, что у меня случилась ремиссия.

– Понимаю, что дело щекотливое, – поморщилась Линн. – Просто мне кажется, что пришло время для откровенности.

Непроизнесенные слова повисли в воздухе. Пока эти слова еще не обрели форму, но я уже приготовился ловить каждое из них. Как мы сумеем снова добиться этого? Как быстро можно будет все организовать?

– А я не поставлю вас в щекотливое положение, Линн? Какой смысл во всех этих разоблачениях?

– Я не слышала ни об одном случае болезни Хантингтона, где бы наблюдалась ремиссия, не говоря уже о ремиссии, продержавшейся пять лет. Я теряюсь в догадках, Лайла, но дело даже не в этом. То, что они сделали с вами, является ключом ко всему происходящему. Когда я узнаю об этом, мы будем примерно понимать, чего ожидать дальше.

– Все равно ничего не выйдет, – вздохнула Лайла.

Теперь она сидела на своей койке, выпрямившись. Из ее носа уже не торчала кислородная трубка. Цвет лица был получше. Я размышлял о словах врача об антибиотиках. Не имею ли я к этому какое-то отношение?

– Один американский врач пролечил меня стволовыми клетками в мексиканской клинике. Сейчас он сидит в тюрьме.

– И больше вы ничего не знаете?

– Почему же? Знаю. – Вопрос врача одновременно рассердил и обидел Лайлу. – Невролог, делавший операцию, впрыснул полипотентные стволовые клетки в базальное ядро головного мозга.

– Какой вид хирургии?

– Стереотаксический.

– Сколько процедур?

– Две. Мне после первой же полегчало, а после второй началась ремиссия.

Спустя несколько секунд на лице Линн отразилась глубочайшая обеспокоенность. Глядя в пол, она покачала головой.

– До таких операций нам еще лет десять, Лайла, может, даже дольше.

– Мне все равно нечего было терять, – пожав плечами, произнесла Лайла, – в прямом смысле этого слова.

– Они впрыснули вам в мозг какую-то жидкость и сказали, что это стволовые клетки. С таким же успехом это могла быть туалетная вода. Вы бы не узнали.

– Ну, если бы я умерла, значит, умерла. А какой смысл мне было жить? Десятилетия медленного угасания. Это того стоило. Я получила пять лет полноценной жизни.

– Но… – произнесла Линн, явно пребывая в нерешительности, а затем запнулась, видимо, передумав.

Лайла вздохнула и принялась разминать шею, наклоняя ее в разные стороны.

– Да, Харуто лечился тем же. Не знаю, что пошло не так. Это была наша вторая процедура, но его организм повел себя по-другому, не так, как мой. Харуто так и не очнулся после операции. Я решила, что или врач допустил ошибку, или проблема была в анестезии.

– Давай отправимся в Мексику, – предложил я, окрыленный внезапно затеплившейся надеждой. – Мы полетим, как только ты немного окрепнешь. Обратимся в ту же больницу. Возможно, другой невролог…

Линн взмахом руки вежливо прервала меня.

– Кроме Лайлы и Харуто я сейчас припоминаю еще семерых пациентов, которые в надежде на исцеление отправились за море, в страны с менее строгими правилами в области медицины.

– Значит, у вас есть контакты, которыми мы можем воспользоваться?

– Вы неправильно меня поняли. Из этих семи у пятерых по возвращении не наблюдалось вообще никаких улучшений. Один больной умер, а еще у одного оказался поврежден мозг. Серьезный случай. Даже Харуто… Думаю, вы знаете, что он вернулся в состоянии овоща. Уже то, что Лайле удалось отыскать человека, который успешно прооперировал ее, не повредив при этом мозг и не занеся инфекцию, само по себе сродни чуду. Черт! Это даже еще не наука… даже близко не стоит. Готова поспорить, что, если вам удастся отыскать того же самого невролога и он повторит операцию, результаты будут другими.

– Даже не заикайся о том, чтобы я еще раз на это пошла. – Лайла устремила на меня взгляд, я открыл было рот, чтобы возразить, но она не позволила. – В прошлый раз это далось мне очень нелегко, а сейчас вообще все по-другому.

Она сжала мою руку. Я понимал, что эти слова обращены ко мне, но считал их полнейшей чушью. Я был уверен, что сейчас у нее еще больше причин бороться.

– Ты не должна сдаваться, – сказал я. – Ты не можешь. Пусть нам придется подождать несколько лет, но со временем эта операция станет вполне безопасной.

– Даже если врачи усовершенствуют лечение, даже если вскоре будет получено разрешение, у меня просто нет этих нескольких лет, Каллум.

Голубые глаза Лайлы умоляли меня понять. Сама по себе мольба в ее взгляде меня не обеспокоила. Испугался я умиротворения, отражающегося в них. Лайла на самом деле смирилась со своей болезнью, а значит, признала свое поражение.

– Ты не можешь этого точно знать.

– Знаю. Я чувствую. Я слышу это в собственном голосе, черт побери.

Лайла взяла мою руку и прижалась к ней щекой. Мои глаза наполнились слезами. Я открывал рот, словно рыба на суше. Мне хотелось с ней поспорить.

Когда Лайла заговорила вновь, ее слова звучали уже намного мягче:

– Несколько дней назад меня обследовали на способность глотать. Когда я глотаю, немного слюны попадает в легкие. Из-за этого я то и дело болею пневмонией. И буду болеть до тех пор, пока не умру.

– Но воспаление легких лечат. – Я так разнервничался, что вскочил со стула и принялся мерить шагами палату. – В прошлый раз ты добилась исцеления. Один раз на миллиард. Настоящее чудо! А теперь ты хочешь сдаться дерьмовой простуде!

– Если дерьмовая простуда меня убьет, это станет проявлением милосердия, – пожав плечами, сказала Лайла.

У нее были годы на то, чтобы подготовиться, у меня – часы, но я все равно не мог понять, откуда взялось такое спокойствие.

– Если я буду дожидаться, пока меня прикончит болезнь Хантингтона, я со временем забуду, как глотать, улыбаться и подтирать себе задницу. Однажды ко мне в палату придет мама, а я не вспомню, как ее зовут, потому что мой мозг утратит связь с ее именем и воспоминаниями о ней. Даже если ты напомнишь мне, кто она, мне будет все равно. Именно так вел себя папа. Ну а если я опять заболею, у меня поднимется температура, я буду кашлять, а потом умру… Сейчас это просто замечательно.

– Не хотите ли побыть наедине? – предложила Линн.

Я продолжал расхаживать возле койки Лайлы от стены до стены, выискивая малейший проблеск надежды, но как только я что-нибудь обнаруживал, Лайла или Линн тотчас же разрушали все мои чаяния.

– Я просто хочу понять, Линн, мне нужно знать, почему со всеми ресурсами больницы, с вашим опытом, со всей медицинской индустрией под рукой вы не можете ей абсолютно ничем помочь?

У меня сорвался голос.

– Мы можем ей помочь, Каллум. У меня здесь целая команда специалистов. Они будут лечить симптомы по мере их проявления…

Линн поднялась с табурета. Опечаленная, она медленно направилась к выходу.

– Единственное, чего мы не можем сделать, – это изменить ее ДНК.

В следующие дни мне почти не выпадало возможности покинуть пределы больничной палаты.

Я сидел рядом с Лайлой, спал рядом и делил с ней мерзкую больничную пищу. Мы молча держались за руки, говорили о погоде и читали газеты. Еще будет время для объяснений и серьезных разговоров, потом, но не сейчас. Все, что я делал, – впитывал в себя чудо того, что я снова рядом с ней.

А потом я начал искать ответы, стараться осознать, что же это такое. Лайла, Пета, а иногда Линн сидели со мной часами и показывали научные работы, учебники и дурацкие графики, с помощью которых я должен был попытаться понять, что с ней происходит. Линн показала мне секвенирование ДНК, которое было проведено много лет назад и выявило генетическую мутацию, приведшую теперь к болезни. Она терпеливо объясняла мне азы измерений тринуклеотидных повторов в генах. От их количества зависит степень мутации ДНК, а следовательно, степень подверженности болезни Хантингтона. Занеся полученные данные в компьютерную модель, можно было предвидеть появление симптомов у Лайлы лет в тридцать пять. Она была об этом осведомлена. Хотя симптомы могут возникать в разном возрасте, по опыту Линн выходило, что чем раньше проявляются симптомы, тем быстрее развивается болезнь. Некоторые пациенты с этой мутацией ДНК так и не заболевали до шестидесяти лет. Но в случае с Лайлой чуда не случилось, и своего шестидесятилетия ей не видать.

В этом свете многие странности Лайлы приобретали смысл. Например, то, как она боялась глутамата натрия. Я наткнулся на несколько не очень последовательно написанных статей, в которых высказывалось предположение, что глутамат натрия может иметь какое-то отношение к заболеваниям нервной системы. Для Лайлы этого было достаточно. Она прямо-таки с религиозным рвением исключала его из своей пищи.

– Я хотела в полной мере воспользоваться выпавшим мне шансом, – тихим голосом объясняла она мне. – Я читала… читала… читала, свято веря в любое новое предположение. Харуто был строгим вегетарианцем. Окончательно вегетарианкой я стала только после его смерти, но и прежде предпочитала пищу растительного происхождения. Наука вообще склонна считать, что растительная пища полезна для здоровья.

В больнице Лайла продолжала придерживаться вегетарианства. Я счел это свидетельством того, что она все еще на что-то надеется. Лично я считал, что никто не в состоянии безропотно вынести жалкую больничную вегетарианскую еду без твердой веры в то, что она полезна для здоровья.

И, конечно, я проводил свои собственные поиски. Пока Лайла спала, я бродил по интернету от ссылки к ссылке. Как на следующий день после нашего знакомства, так и сейчас я, в сущности, искал правильную комбинацию ключевых слов и символов, которая могла подарить мне то, в чем я так сильно нуждался: надежду.

Не имело значения, где я ее отыщу, хотя ситуация, признаюсь, меня ужасала. Исследования и эксперименты, основанные на свежих идеях, проводились по всему миру. Работа никогда не останавливалась. Существовали некоторые перспективные направления будущих изысканий. Определенную надежду давали исследования, связанные со стволовыми клетками. Эксперименты, проводимые на животных, доказали потенциал одного лекарственного препарата на основе модели ДНК, который, возможно, в состоянии на определенное время вызывать ослабление симптомов и ремиссию, как в случае с Лайлой.

Я показал Линн то, что нашел, когда Лайла была на обследованиях.

– В перспективе возможно, – мягко ответила Линн. – Я надеюсь, что еще при моей жизни ученые разработают лекарство от этой болезни. Вполне вероятно, что это лекарство как раз и будет создано на основе модели ДНК.

– А как насчет Лайлы? В статье писалось, что клинические испытания этого лекарства пройдут только через несколько лет.

– Да, Каллум. Испытания лекарственного препарата на людях проведут только через два года, как минимум.

Два года. Двадцать четыре месяца. Девяносто шесть недель. По сравнению с вечностью это ничто. Когда я высказал это вслух, Линн лишь молча покачала головой.

– Она должна, Линн. Она и так долго держалась.

– Вы продолжайте читать, продолжайте искать, – мягко сказала мне врач. – Не важно, насколько пессимистично настроены я или Лайла. Вы ее любите. Не бросайте своих поисков.

Я кивнул. Она права. Я не смогу перестать желать и пытаться, даже если от этого будет зависеть моя жизнь.

– Но если вы хотите, чтобы я была предельно с вами откровенна, Каллум, то слушайте… Я не знаю, как в той мексиканской клинике удалось спровоцировать ремиссию ее организма и почему болезнь вернулась. Я понятия не имею, почему ее организм так быстро сдает, но, пусть вам будет тяжело это слышать, я уверена, что Лайле остались не годы, а считанные месяцы. Думаю, она уже со всем смирилась.

– Я не могу сдаться.

– Разумеется, не можете, но мне думается, будет лучше, если вы сосредоточите всю свою огромную, прямо-таки фантастическую энергию на том, чтобы максимально облегчить Лайле жизнь в то время, которое у нее осталось.

Сказав это, Линн вышла. Я сидел, глядя в экран лэптопа, до тех пор, пока глаза у меня не начали болеть, а в голове не перепутались окончательно всевозможные теории и идеи. В китайском университете проводили эксперименты над животными, разрабатывая лекарство от этой болезни. Могу ли я отвезти Лайлу в Китай? Сумею ли подкупить кого-то, чтобы ей помогли? Можно ли будет попытаться выкрасть лекарство? Как мне убедить в этом Лайлу? Не захочет ли Пета меня остановить?

Я отложил эту идею в долгий ящик, когда в палату вернулась Лайла. Она очень устала. Я должен был ее успокоить и поддержать, а не донимать безумными идеями. Когда я покинул ее, чтобы раздобыть что-нибудь на ужин, что-то вместо жалкого салата, который ей давали здесь, в больнице, я пообещал себе, что вернусь к этой теме через неделю или две, когда все немного уляжется.

Пока Лайла лежала в больнице, ее навещали. Пета то приезжала, то уезжала, стараясь приспособить расписание своих частных уроков в Госфорде к новым обстоятельствам. Когда она могла, то ночевала в соседнем отеле. Нэнси и Леон привезли свежий салат и коробку с фруктами, а затем разделили с нами утренний чай так, словно мы сидели в кафе. Они принесли новости о своей семье, ферме и хороших видах на зимний урожай.

В среду днем, пока Лайла отдыхала, на пороге появились четверо незнакомцев. Я как раз читал газету, вернее, перечитывал в десятый раз вчерашний номер. Я поднялся и тихо выскользнул в коридор.

– Чем могу помочь?

– Вы, должно быть, Каллум?

Самый старший из них вышел вперед. Мне показалось, что он собирается пожать мне руку, но старик меня изумил, когда заключил в объятия.

– Я очень рад, что вы здесь. Я Алан, один из партнеров на фирме Лайлы. А это Бриджит… Анита и Лиам.

– Мы… были командой Сёрши.

Глаза Бриджит наполнились слезами. Она была молодой, на вид лет двадцати с хвостиком. Девушка казалась потрясенной происходящим.

– Я ее секретарь… Была.

– Лиам и Анита – помощники Лайлы, – тихим голосом представил их Алан, хотя в этом не было никакой нужды.

Я слышал их имена десятки раз, и обычно они сопровождались проклятиями, которыми раздраженная Лайла осыпала их за недостаточное рвение. Я окинул взглядом лица ее коллег и увидел горе в их глазах.

– Как она?

– Намного лучше, – ответил я.

Если иметь в виду воспаление легких, то да.

– Я очень рада, что вы с ней…

Бриджит расплакалась. Мне неожиданно стало не по себе при виде жалости в ее глазах. Я неуклюже замялся, ощущая несвойственную мне стеснительность.

– Я тоже… – сказал я.

– Входите-ка сюда, вы, идиоты! – донесся из палаты голос Лайлы.

Я толчком распахнул дверь, а ее коллеги последовали вслед за мной внутрь.

– Блин! Вы хоть понимаете, что это больница, а не ночной клуб? Почему вы все явились сюда одновременно?

Презрение в ее голосе шокировало меня, но, кажется, гости не обратили на это ни малейшего внимания.

– А Лайла строгий босс? – вдруг задал я вопрос.

– Господи! Ужасный, – сказала Анита.

Все мы немного нервно рассмеялись, а Лайла поморщилась.

– Я скучаю по тебе.

Бриджит подошла к кровати и попыталась взять Лайлу за руку. Та вырвала свою руку и нетерпеливо махнула ею в сторону стула, на котором я недавно сидел.

– Садись, Бридж. Это не прощание у смертного одра, как ты видишь. Ты не должна тут надо мной причитать. – Резкий тон Лайлы неожиданно разрядил напряженную атмосферу в палате, но затем она тихим голосом добавила: – Пока.

– У нас замечательные новости, Лайла. Нам удалось уговорить Энн Дженкинс. Она собирается приступить через пару месяцев.

Алан расстегнул пуговицы пиджака и уселся на краю постели.

– Энн станет партнером? – спросила Лайла.

– Она дала согласие выкупить партнерство.

– Замечательно, Алан. Мои поздравления.

– Я так и думал, что ты одобришь.

Лайла бросила взгляд в мою сторону и пояснила:

– Она юрист, куда лучше меня, и тоже занимается защитой окружающей среды.

Я взглянул на Алана и нахмурился.

– Работа Лайлы?

– Больше не моя, – сказала она. – Алан выкупил мое партнерство.

Лайла подвергла перекрестному допросу членов своей прежней команды, спрашивая насчет того или иного дела, интересуясь, как поживают другие сотрудники. Я же стоял у двери, переваривая новость о том, что она ушла с работы. Спустя несколько минут я посмотрел на свои наручные часы.

– Я вот… хочу заскочить домой за чистой одеждой. Лайла! Ты сама справишься?

– Разумеется, справлюсь, – улыбнувшись, ответила она.

Разговоры о делах ее приободрили. По дороге к себе домой я размышлял об этом. Конечно, я понимал, почему Лайла решила уйти с работы, но все равно ее решение застигло меня врасплох и ничего приятного не означало.

Я съездил домой, успел вернуться в больницу и только тогда понял, почему эта новость так сильно меня расстроила. Я старался найти признаки того, что Лайла не сдалась, возлагая все свои надежды даже на мельчайшие свидетельства воли к жизни. Она продолжала соблюдать диету, принимала антибиотики и, кажется, действительно очень радовалась тому, что я к ней вернулся. В то же время все мои усилия сейчас были сосредоточены на изучении болезни и методов ее лечения. Пока я делал свою работу, ища чудо, а Лайла делала свою, не сдаваясь, все шло хорошо.

Но Лайла сдалась. Она продала свое партнерство. Поставила жирную черту под борьбой и готовилась сказать всему миру: «Прощай». Для нее битва уже была проиграна. Я слишком зациклился на ее болезни и всем, что с ней связано. В моем мозгу просто не осталось места для осознания реальности: Лайла умирает. Я морально не готовился к ее смерти и никогда с этим не смирюсь… даже если она сумеет продержаться еще лет десять… двадцать… даже тридцать…

Пока я отсутствовал, коллеги ушли, а Лайла успела принять душ. Она сидела на койне и вытирала мокрые волосы полотенцем. Я увидел, что от капельницы на руке не осталось и следа.

– Лайла! Ты должна вернуться на работу.

Она уставилась на меня непонимающим взглядом.

– Ну, во-первых, ничего я не должна, а во-вторых, я не могу, даже если бы захотела.

– Послушай…

Я присел рядом с ней и взял из ее рук полотенце. Лайла повернулась так, чтобы мне было удобнее. Я принялся промокать и тереть ее волосы, старясь подобрать правильные слова.

– Тебе надо работать. Ты должна. Может, Алан поручит тебе какие-то не особенно важные дела, которыми ты могла бы заниматься прямо из дома?

Лайла молчала. Я не был уверен, что она вообще меня слушает. Наконец она повернулась и забрала у меня полотенце. Ее лицо ничего не выражало.

– Лайла!

Выронив полотенце, которое грудой упало на пол возле койки, она откинулась на подушку. Затем посмотрела мне в глаза, протянула исхудалую руку и погладила по щеке.

– Знаешь, Каллум, до знакомства с Харуто я вообще не интересовалась законодательством по защите окружающей среды.

Услышанное меня шокировало, на самом деле потрясло. Мне очень трудно было представить Лайлу без всего этого антуража хиппи-эколога. Я знал, что в свое время она занималась корпоративным правом, но прежде мне казалось, что это было всего лишь ступенькой на пути к тому, что она считала своим истинным предназначением, а именно – благородной деятельностью по спасению планеты. А еще мне совсем не хотелось слушать рассказы о ее мертвом любовнике, особенно сейчас, когда я знал, как он умер.

– Я изменила специализацию после его смерти. Защита окружающей среды была его страстью. Я чувствовала себя ужасно виноватой, потому что я выжила, а он нет. Мне казалось, что я обязана ради его памяти постараться что-то сделать. Оказалось, что мне это нравится. Я хиппи в душе, пусть даже об этом я узнала лишь пять или шесть лет назад.

Ее ладонь упала на мое бедро. Наши пальцы переплелись.

– Понимаешь, Каллум, у меня болезнь Хантингтона. Если бы я даже хотела, я бы просто не смогла вернуться на работу, не говоря уже о том, что я не хочу. Когда я поняла, что снова заболеваю, и немного оправилась от горя, я ощутила, что больше ничто надо мной не довлеет. Я больше не одержима выявлением признаков надвигающегося заболевания. Больше меня не терзает чувство вины за то, что я каким-то образом лишила Харуто его шанса изменить мир. У меня выдались пять замечательных лет, на которые я не рассчитывала. В течение этого времени я сделала очень много в память о нем. Но эти последние дни, недели или месяцы – только мои.

– А чем ты будешь заниматься?

Губы мои онемели. Лайла провела большим пальцем по тыльной стороне моей ладони.

– В основном, Каллум, я собираюсь болеть, а затем я умру. Ты должен это понять.

Я поднес ее руку к своей щеке и заслонился ею. Я не хотел, чтобы она видела, что я готов расплакаться, словно дитя… снова…

– Я хочу вернуться в Госфорд с тобой, – прошептала она. – Я хочу слоняться без дела по дому, есть свежую зелень и болтать вздор так, словно у нас впереди все время мира…

Ее ладонь резко дернулась, задев мое лицо. Я зажмурился.

– Я хочу притворяться, что мы уже давным-давно женаты, что со времени нашей свадьбы прошло не одно десятилетие, а впереди у нас столько же. Я хочу делать вид, что мы все на свете знаем друг о друге, но при этом продолжаем разговаривать, потому что нам просто нравится слушать голос друг друга.

Звучало мило… на самом деле мило. Лайла сидела прямо. Когда я приоткрыл глаза и посмотрел на нее, она решительно взглянула на меня.

– Но мы сделаем это по-моему. Когда придет время умирать, ты меня отпустишь, даже если это случится слишком рано и ты будешь против.

– Господи, Лайла! Ты не можешь об этом просить.

– Теперь я сильная. Я настолько сильная, насколько это возможно. Завтра утром, когда Линн будет делать обход, я сама себя выпишу и отправлюсь домой. Мы переночуем у меня. Мне нужно полить растения и собрать вещи, но потом я хочу, чтобы ты отвез меня в Госфорд. Когда я снова заболею, я не собираюсь возвращаться в больницу. Ты меня понял?

Возможно, я сумею ее переубедить, возможно, мне это не удастся, но она никогда не заставит меня оставить попытки. Я открыл было рот, готовясь все ей выложить, но Лайла прижала к нему свою ладонь.

– На этом закончим, Каллум. Если ты не согласен, ступай прочь. Я хочу, чтобы ты был рядом, но только на моих условиях. Если не можешь – лучше уходи.

Ее рука не отрывалась от моего рта. Наши взгляды встретились. Она меня изучала, высматривала непокорность, готовая в очередной раз меня прогнать. Я мягко отстранил кисть ее руки от своего лица.

– Понимаю.

Нет, не понимал. Разумеется, я ничего не понимал. Все было для меня совершенно новым и неожиданным. Я даже не вполне осознавал, в какой странной ситуации очутился, не говоря уже о том, чтобы понять, чего Лайла от меня хочет. Мне просто нужно время, чтобы со всем разобраться, а этот разговор не переживет месячной паузы.

– Хорошо.

Она с довольным видом улыбнулась, а потом ей на ум пришла грустная мысль:

– Конечно, вернуться в квартиру – это здорово, только, боюсь, от моих растений осталась одна труха.

Линн не стала возражать, когда Лайла попросила выписать ее на следующий день. Признаю, что чувствовал облегчение, когда вез Лайлу к ней домой в своей машине.

Лайла была совершенно права, когда говорила о своем «садике»: все растения завяли.

– Хотела бы я быть похожей на папу, – вздыхая, сказала она, прогуливаясь между цветочными горшками с лейкой в руке. – У него был дар. Все вокруг него цвело, а я, как бы ни старалась, не могу ничего добиться.

– Тебе это удалось не с растениями, а со мной, – тихо произнес я.

Лайла посмотрела на меня, и мы оба невесело улыбнулись моей банальности.

– И ты цвел все эти последние месяцы?

Тень вины омрачила ее лицо.

– Я не хочу, чтобы между нами оставались еще какие-то секреты, Лайла. Да, после нашего расставания в Госфорде я был глубоко, безнадежно несчастен, – сказал я, глядя на океан, простиравшийся за балконом. – Тебе следовало все мне рассказать.

– Я догадываюсь, как ты себя чувствовал. – Она издала грустный тихий смешок. – И теперь я понимаю, что с самого начала была права. Следовало предоставить тебе небольшую передышку, прежде чем сказать тебе, как ты мне нужен.

– Мне кажется, ты прожила чудесную жизнь, ты побывала во всех уголках земного шара, ты была знакома с замечательными людьми и многого достигла. Возможно, для тебя наши отношения – часть всего остального, но лично для меня… Встреча с тобой изменила ход моих мыслей, всю мою душу. И я ценю то, что ты, жалея меня, все скрывала, опасаясь грядущих проблем. Но факт остается фактом: когда я сравниваю жизнь без тебя с тем, что я буду испытывать, глядя на то, как развивается твоя болезнь, я понимаю, что предпочитаю страдать от беспомощности, но все же чувствовать себя странным образом благодарным уже за то, что ты – часть моей жизни.

Рука Лайлы дернулась, а вместе с ней зажатая в ней лейка. Вода расплескалась ей на ногу и на пол балкона. Лайла вела себя так, словно ничего необычного не произошло.

– Как ты поняла, что болезнь вернулась? – спросил я.

Лайла вырвала сорняк из горшка и пожала плечами.

– Я давно об этом догадывалась. Первые подозрения возникли еще до нашего знакомства. Зная, что над моей головой зависло лезвие гильотины, я всегда выискивала симптомы даже там, где их не было, но в прошлом году или даже… раньше у меня снизилась работоспособность. – Она выбросила бурьян через поручень балкона прямо на улицу, после чего продолжила поливать горшки. – Думаю, отчасти поэтому я старалась держаться от тебя подальше. – Она подняла голову и лукаво улыбнулась мне. – Видишь, я уже заблуждалась. Мы оба знаем, что это не те отношения, которые можно контролировать.

– Не кажется ли тебе, что это чертовски несправедливо: столько лет с тобой все было хорошо, а мы познакомились только тогда, когда ты уже заболевала?

– Игра случая, Каллум. – Она поливала полностью увядшее растение, словно надеялась на чудо. – После нашей первой встречи я решила, что будет нечестно, если наши отношения станут крепче, поэтому попросту сбежала после нашей первой ночи на работу, чтобы только не видеть тебя. А затем… Бац! Ты идешь мимо моего офиса как раз в самое неподходящее время. В глубине души я хотела бы поверить, что так предназначено судьбой, но в общем я сочла, что это случайность, и раз уж так вышло… – Замолчав, она обернулась в мою сторону. – Ты взял на работе отпуск?

– Мне прислали письмо по электронной почте.

Я прочел сообщение еще в больнице, пока Лайла складывала свои вещи, а потом начисто обо всем забыл. Как ни смешно, но сейчас работа отошла для меня на задний план.

– Директора предоставили мне трехмесячный оплачиваемый отпуск, после чего мы пересмотрим это дело.

– Пересмотрим, – тихо произнесла Лайла.

Из носика лейки теперь текла тоненькая струйка. Она повернулась, направив носик на меня.

– Продлишь отпуск?

– Ты в курсе, что поливаешь засохшие растения?

В десятках стоящих на балконе горшков из сухой земли торчали не менее сухие стебли. Лайла потрясла лейкой и удивленно приподняла брови.

– Мы сейчас выполняем все то, что содержится в моем предсмертном списке желаний, дурачок. Я хочу стать замечательным садовником, поэтому давай-ка займемся делом.