Глава девятнадцатая
Каллум

Самое худшее заключалось в том, что у меня оставались еще две недели отпуска, которые казались теперь бесконечной пустошью, как до Лайлы, и у меня не было даже работы, чтобы чем-то себя отвлечь. Казалось, что Лайла и вселенная вступили в заговор с целью напомнить мне, что солнечный свет проник в мою жизнь только с ней.

Первые два дня я с трудом мог заставить себя подняться с кровати. У меня и прежде случались периоды острейшей депрессии, но не такой…

Я не понимал, что случилось. Я лежал в кровати, прокручивая в голове дни и недели, предшествующие тому ужасному утру, в поисках признаков беды. Прежде я был уверен, что понимаю то положение, в котором очутился: мы нашли друг друга, мы строим совместное будущее, а небольшие недоразумения, порой возникающие между нами, я объяснял тяжелой работой Лайлы, ее прошлым либо причудами. Только теперь до меня дошло, что Лайла так и не поднялась до уровня тех чувств, которые я к ней испытывал. Возможно, стресс последних месяцев как раз и вызван был тем, что я усиленно толкал ее к отношениям, в которых она не была заинтересована. Я еще глубже погрузился в самого себя и теперь задавался вопросом, как я смогу вытащить себя из норы, в которую Лайла меня загнала, и вернуться к жизни.

Дни за днями, а потом недели за неделями я позволял своей квартире обрастать грязью. Я почти ничего не ел. Не принимал ванну. Я позволял себе чахнуть в своей тоске. Время от времени я заставлял себя тащиться на кухню, заваривал крепкий эспрессо и пытался уговорить себя храбро смотреть в лицо миру и предстоящему дню, но потом все же решал, что с меня довольно, и снова ложился в кровать, раздавленный и побежденный.

Я остро ощущал отсутствие в моей жизни друзей и семьи. Кто-то просто обязан был постучать ко мне в дверь, потребовать, чтобы я взял себя в руки, и вытащить из квартиры, но никто не стучал. Я проверял свой мобильник сто раз в день. Никто мне не звонил. Лайла не давала о себе знать. Нет, кое-кто мог мне позвонить, например, братья или Карл, если бы я дал им знать, что вернулся и нуждаюсь в них. Вот только это был не мой стиль, поэтому я терпеливо сидел в полном одиночестве, держа поблизости телефон.

Моя сдержанность лишь один раз дала слабину. Как-то в одиннадцать часов дня я просматривал свои контакты и остановился на ней.

Это слово заключало в себе столько красоты, что, глядя на него, я ощутил, как все перед глазами начинает расплываться. Прежде чем мой мозг смог вмешаться, я отправил ей сообщение: «Ты точно этого хочешь?»

Ответ пришел немедленно: «Да».

С этим спорить смысла не было. Я дал ей много времени, чтобы остыть, успокоиться и позвать меня обратно. Она вновь меня отвергла.

Итак… как есть, так есть…

Хотя это были самые длинные недели моей жизни, отпуск наконец закончился, и я вернулся на работу.

– Рад, что ты здесь. Без тебя тут все катится в тартарары, – приветствовал меня Карл, когда мы встретились у лестничного колодца для того, чтобы вместе выпить кофе. – Как Лайла?

Я лишь покачал головой. Учитывая, что мы были старыми друзьями, Карл понял все, что нужно.

Жизнь превратилась в вопрос, как бы протянуть еще один день.

Как мне казалось, боль постепенно должна была затухать, но это происходило недостаточно быстро. Наше комфортное во всех отношениях знакомство стало для меня настоящим откровением. Впервые в жизни я мог находиться рядом с другим человеческим существом и чувствовать прочнейшую душевную связь с ним. Погружаясь в работу, я отвлекался, но, когда она заканчивалась, я лежал без сна и ощущал саднящую боль в груди. Я знал, что этой ране никогда не суждено до конца затянуться. Останется шрам, который станет частью меня. По крайней мере, я понимал, чего лишился.

Телефон зазвонил во вторник утром. Прошло двенадцать недель и три дня с тех пор, как Лайла вышвырнула меня из своего дома и жизни. Номер не определился, но по работе мне часто звонили таким образом. Я ничего не заподозрил.

– Каллум Робертс.

– Каллум, это Пета.

Я знал только одну женщину по имени Пета, но даже если бы я знал двух, ее голос все равно не позволил бы мне ошибиться. Жизнь, проведенная в постоянных переездах, подарила ей своеобразный акцент. А еще даже в произнесенном ею приветствии слышалась музыкальная певучесть. На короткий миг у меня перехватило дыхание. Я медленно повернулся во вращающемся кресле и взглянул на залив. Утром, когда я плыл на пароме, было еще солнечно, но теперь набежали тучи, окутав все вокруг зловещей серостью.

– Каллум! – Голос ее звучал неуверенно, что Пете свойственно не было.

– Да, слушаю.

– Мне очень жаль… – В тоне Петы и впрямь чувствовалась жалоба. – Мы можем встретиться?

Пета сейчас была в городе, сидела в кафе на углу тех улиц, на которых находились наши с Лайлой офисы. Я уже со счета сбился, сколько раз мы с ней встречались там за ланчем. Направляясь из своего офиса в кафе, я тщетно пытался вспомнить, сколько же все-таки раз… Я нервничал, поэтому шел медленно. Когда я наконец-то добрался туда, у Петы был такой вид, словно она уже собиралась уходить. Сумочка лежала у нее на коленях, а сама Пета, не отрываясь, смотрела на вход.

– Не уверен, что из этого разговора выйдет что-нибудь путное, – вместо приветствия произнес я, садясь напротив в вычурное кресло без подлокотников, стоящее в уголке кафе.

– Привет, Каллум, – улыбнувшись, сказала Пета.

Выглядела она даже не усталой, а изможденной. Так будет точнее. Впервые мне в голову пришла мысль, что с Лайлой могло случиться что-то плохое.

– Как Лайла?

Когда я произнес ее имя, горло мне сдавило. Я сглотнул, ожидая, что ответит Пета. Мне хотелось услышать от нее: «С ней все в порядке. Мне просто нужно с вами поговорить».

– Я закажу нам кофе, – произнесла Пета вместо ответа на мой вопрос.

В животе у меня все сжалось. Мне одновременно хотелось ускорить и замедлить происходящее. Возможно, это последняя минута перед тем, как я узнаю, что с Лайлой все совсем не в порядке, что ее сбила машина, что она заболела, что… она выходит замуж за другого.

Выходит замуж за другого… Это даже хуже всего остального.

– Латте, пожалуйста, – произнес я.

Пета встала и направилась к барной стойке. Я наблюдал за тем, как она делает заказ, а затем возвращается обратно. Она не улыбнулась человеку за стойкой и старалась не смотреть мне в глаза, когда вернулась. Как только Пета уселась в свое кресло, глаза ее наполнились слезами.

– Она… – Я осекся.

Я просто не мог закончить эту фразу. В моем воображении возник образ тела Лайлы, лежащего в морге. Я оцепенел.

– Нет… нет… – Пета нервно замотала головой и затрясла руками. – Нет, она не умерла, но, Каллум, Лайла очень больна.

– Не может быть!

Нет, я несу полную чушь. Мне захотелось взять сказанное обратно.

– Извините, Пета… Просто Лайла выглядит очень здоровой.

Даже тогда, когда я это произносил, я не особенно верил собственным словам. Все же я замечал кое-какие признаки того, что со здоровьем Лайлы не все в порядке. Я отметал их прочь, теша себя высокомерной надеждой, что смогу разобраться со всем, что бы с ней ни стряслось. Я помнил слепую наивность своей уверенности, будто отдых – все, что Лайле нужно.

– Полагаю, Лайла никогда не рассказывала вам о Джеймсе, – почти шепотом произнесла Пета.

Ждать моего ответа она не стала. Я понятия не имел, к чему Пета клонит. Нет, я, конечно, знал, что отца Лайлы звали Джеймс, знал, что он умер, но к чему она ведет? Что бы это ни было, это касалось его жизни, а не смерти.

– Джеймс страдал генетической болезнью. Мы уверены, что и его мать ею страдала. Ее тоже звали Сёршей. Я с самого начала считала, что не стоило давать ребенку это дурацкое имя, – слабо улыбнулась Пета. – Она умерла еще до рождения Лайлы, там, в Ирландии. Все, что знал Джеймс: перед смертью она сошла с ума, и ее пришлось госпитализировать.

Я сидел и смотрел на Пету, ожидая грядущего удара. Ко мне начало приходить понимание того, на что я так долго искал ответы и не мог найти. Вдруг я понял, что просто не могу больше смотреть на Пету. Слушать эти слова было невыносимо, но видеть знакомые глаза… Я выглянул через витрину на улицу и принялся наблюдать за движением, вслушиваясь в неторопливый ритм ее слов.

– Лайле было одиннадцать или двенадцать лет, когда у Джеймса начались проблемы. Я запомнила тот день, когда муж впервые признался, что теперь с трудом может поднять садовую лопатку. До этого он столько лет копался в земле, а теперь, видите ли, не может, – тихо рассмеялась Пета. – Я решила, что Джеймс придумывает отговорки, что ленится или трусит. Ему с самого начала не хотелось переезжать с места на место. Ему просто хотелось быть со мной. Я знала, что его тревожит будущее Лайлы и стиль жизни, который мы ведем. Мне тогда показалось, что Джеймс хочет обманом заставить меня где-нибудь осесть и заняться канцелярской работой, когда моя карьера, как я верила, пошла на подъем.

Официантка молча поставила перед нами на стол две чашки кофе. Я посмотрел на жирные сливки, плавающие на поверхности, очертания которых образовывали нечто похожее на листок дерева.

– И не только я ему не поверила. К врачам Джеймс не обратился. Он вообще не любил докторов, а идти с таким неопределенным симптомом просто не счел нужным. Спустя несколько месяцев пальцы его рук начали нервно подергиваться, – Пета теперь перешла на шепот. – А потом стал меняться его характер. Джеймс впал в депрессию и легко выходил из себя…

Тяжело вздохнув, Пета вся как-то передернулась и потянулась за чашкой кофе. Теперь я смотрел прямо на нее. Она побледнела. Ее бил озноб.

– Это болезнь Хантингтона, – сообщила она мне.

Я не слышал о такой болезни, но это не остановило меня от самых зловещих предположений.

– И чем ее лечат?

– Ничем.

– Но… должно же быть лекарство!

Я повысил голос. В кафе повисла тишина. Пета, потянувшись через стол, положила свою ладонь поверх моей. Ее рука была теплой, моя – холодной. Я понял, что дрожу. Я даже не осознавал, какие чувства бушуют в моем теле. Возможно, это был физический шок.

– Извините, Каллум, нет никакого лекарства.

– Мы найдем кого-нибудь, – произнес я. – Если ей нужна помощь, мы должны найти… отыскать что-нибудь…

– Дорогой! Есть препараты, но они лишь помогают приглушить симптомы болезни, – она говорила со мной так, словно я был маленьким мальчиком, и, как ни странно, это теперь меня успокаивало, – но ничто не в состоянии вылечить саму болезнь. Дело в мутации гена. В мозгу больных не хватает одного белка. В свое время, обычно в зрелом возрасте, мозг повреждается, и процесс остановить просто невозможно.

Я отдернул руку и провел ею по лицу. Смешно, но последние жалкие месяцы моей жизни показались мне вдруг почти счастливыми по сравнению с тем, что я сейчас услышал.

– Совсем ничего нельзя сделать? – тихо произнес я.

– Не на этой стадии. По крайней мере, нам о таком не известно. – Пета отхлебнула кофе из чашки. – Лайла знала, что у нее болезнь Хантингтона. После смерти Джеймса она прошла обследование. Первые симптомы болезни проявились лет пять, может, шесть назад. Потом началась ремиссия…

Вот оно! Проблеск надежды, в которой я так нуждался. Я поднял взгляд на Пету.

– Если это случилось однажды, то может и повториться.

В ее глазах светилась такая жалость, что это было почти невыносимо.

– Каллум! Она рассказывала вам о Харуто?

Просто превосходно! Теперь я должен слушать истории о ее бывшем любовнике, с которым она встречалась целый год.

– Она вскользь упоминала о нем.

– Лайла сказала, что он умер?

Я кивнул.

– У Харуто также была болезнь Хантингтона. Они путешествовали. В Мексике, как мне помнится, он попал в какую-то передрягу, в результате чего его мозг был поврежден. Случилось это одновременно с чудесным исцелением Лайлы.

Я не понимал, к чему она клонит, и многозначительно уставился на Пету, а когда пояснений не последовало, прямо спросил:

– В чем дело, Пета?

– Это всего лишь предположение, но мы с лечащим врачом Лайлы подозреваем, что они с Харуто подверглись какому-то экспериментальному лечению в Мексике. И то, что они испытали на себе, помогло Лайле, но убило Харуто.

– Вы у нее спрашивали?

– Она, разумеется, все отрицала, – вздохнула Пета. – Что бы там ни случилось, рассказывать об этом Лайла не хочет. Если это лечение стоило Харуто жизни, я вполне могу ее понять. Они бы на это не решились, если бы знали.

Я уговорю ее все мне рассказать. Затем я уговорю ее сесть в самолет и отыскать то волшебное зелье, которое она тогда приняла. Мне просто необходимо встретиться с Лайлой. Но прежде мне нужно знать, чего ожидать.

– Что с Лайлой происходит сейчас?

– На Рождество вернулась хорея, как тогда, несколько лет назад. Это медицинский термин, обозначающий непроизвольное подергивание конечностей. Развитие болезни вполне предсказуемо, но никто не знает, как она себя поведет после пятилетнего отсутствия симптомов. Если начистоту, до сих пор не было известно о случаях ремиссии.

Пета с отсутствующим видом стерла кончиком пальца след помады, оставшийся на ободке чашки.

– И как сейчас? – спросил я.

Пета вертела чашку на столешнице. Хотя она на меня не смотрела, я заметил, что ее глаза наполнились слезами.

– Врач говорит, что болезнь словно бы нагоняет потерянное. Ее течение крайне стремительное. Я не знаю, сколько ей осталось, Каллум. За последний месяц она трижды переболела воспалением легких. Каждый раз Лайла говорит, что хочет позволить пневмонии ее убить. Она не желает умирать от болезни Хантингтона, но всякий раз она выкарабкивается. Мне кажется, она просто чувствует, что не закончила одно дело. И мы с вами знаем, что это за дело.

– Значит, у нее бывают судороги? Плохая координация движений? Что-то еще?

– У нее изменилась походка, а еще речь… Не знаю… Трудно объяснить… Лайла сейчас говорит слегка невнятно. Но хуже всего то, что ей трудно глотать. Именно из-за этого Лайла постоянно болеет. По мере развития болезни будут страдать познавательные функции, появятся психические симптомы… Джеймс впал в депрессию, а еще у него случались безумные и непредсказуемые перемены настроения. Это неврологическое заболевание. – Пета закусила губу и несколько секунд меня разглядывала прежде, чем закончить. – Каллум! Ее разум постепенно угасает.

– Вы уверены, что именно поэтому Лайла со мной порвала?

Все зависело от этого… все… Мне понадобится время, чтобы со всем разобраться, все понять и найти ответы, но прежде чем я решу, какие шаги следует предпринять, я должен знать, действительно ли Лайла не хотела, чтобы я наблюдал за развитием ее болезни.

– В такой смерти нет места достоинству. – Пета растерла слезы по щекам. – Джеймс умирал десять лет. Под конец мы оба тысячу раз на дню жалели, что он до сих пор не умер. Мы отправили Лайлу к моим родителям, а сами пытались жить, но нормально жить было просто невозможно, особенно в последние годы. Мы лишь выживали в ожидании передышки. Единственное, что хуже этой болезни, – смерть от нее в полном одиночестве. Подозреваю, моя дочь боится – боится больше, чем умереть от этой болезни, – заставить кого-то другого наблюдать за тем, как она страдает, претерпевая при этом все душевные терзания. Но я не уверена, что вы с ней согласны.

При мысли о том, что Лайла сейчас лежит одна в больничной палате, я порывисто вскочил со своего места.

– Где она?

– Вы должны быть абсолютно уверены в том, что именно этого хотите, Каллум. Обдумайте все хорошенько. Почитайте о болезни. Я не хочу, чтобы вы, сначала попытавшись к ней вернуться, потом сбежали, когда дела примут по-настоящему мрачный оборот.

– Дела и так мрачнее мрачного. – Поскольку прозвучало это резче, чем я собирался, Пета инстинктивно подалась от меня назад. – Я не высыпался с тех пор…

Я перевел дыхание и наконец встретился с Петой взглядом.

– Если я смогу провести с ней еще немного, несколько дней или даже недель, я буду очень за это благодарен. Время рядом с Лайлой компенсирует всю ту душевную боль, которую я испытаю, наблюдая за ее болезнью. Вы бы сюда не приехали, если бы не знали, каков будет мой ответ.

Пета кивнула и допила кофе.

– Тогда пошли.