Навигация началась, как обычно: флот вытолкали из затонов, и он сначала всей своей массой навалился на Южный порт, потом вся эта громада скатилась вслед за ледоходом на притоки и в северные порты. На плановые линии теплоходы встали только в конце июня. План второго квартала орденоносное пароходство выполнило с большим напрягом. Клим понимал, что многие в этом будут винить новую систему премирования. И не ошибся. Его вызвал начальник пароходства и, смущенно, а Климу показалось: радостно улыбаясь, сообщил: «Жалуются на вас капитаны! Говорят, что работаем так же, а получаем меньше!» Клим кивнул: «Я даже знаю, кто жалуется: капитаны колесных пароходов, у которых мощность меньше, а тяга больше. У них была завышенная премия, теперь она – реальная». Начальник махнул пухлой ладонью: «Да все это знали! Это вроде как доплата была – за условия их работы». – «Сергей Иванович, это можно учесть коэффициентом, – как при работе на притоках. Там каждый тоннокилометр тяжелее дается». – «Вот это вы правильно придумали! А сейчас нам надо северную группу на рельсы поставить. Поезжайте-ка туда. Садитесь на “Маяковский” и по пути – пока туристы по музеям ходят – побывайте в портах и на заводах». И счастливо улыбнулся, вспомнив, видимо, пору своего капитанства на пассажирском лайнере.

В рейс уходили ранним утром. Клим еще не успел расположиться в отведенном ему люксе, которым распоряжалось не турбюро, а пароходство, как в дверь постучали. На пороге стоял бородач в форме. Судя по нашивкам, третий штурман. «Капитан распорядился перевести вас в другую каюту». – «Что-о?» – «Здесь поедет писатель Петров с семьей. Капитану звонил секретарь обкома, сами понимаете…» «Анатолий Петров?» – уточнил Клим. – «Да вроде…» Клим разозлился: «Вроде! Это же самый известный наш писатель, классик, автор “Кати Вершининой”! Вы же туристов со всей страны принимаете и даже из-за рубежа! Вы должны им не только природу нашу сибирскую показать, но и культуру! Вы офицер флота, вы должны уметь все: говорить на иностранном языке, танцевать, писать стихи!» Штурман осклабился: «Насчет стихов – это у нас кэп! Все пишет и пишет!..» «Молодой человек, кэп, шеф – это после работы. А сейчас вы на службе!» – оборвал его Клим и стал надевать форменный пиджак. Штурман не мог оторвать взгляда от его нашивок: «Я… Это… Может, вы к капитану подниметесь?» – «Зачем? Я с удовольствием уступлю эту каюту Анатолию Сергеевичу. Ведите, показывайте мою каюту». Тесная двухместная каюта вдруг показалась ему тюремной камерой, даже окно перечеркнуто, правда, не решеткой, а ступенями лестницы. «Нет, вы не подумайте что! Вы тут будете один!» «Не дай бог! – усмехнулся Клим и повернулся к штурману: – А если ко мне в гости придет начальник порта? Мне что, на кровать его укладывать?» Штурман прыснул в бороду: «Давайте я вас к капитану провожу!» – «Какой смысл? В люкс я все равно не вернусь. Что вы еще можете предложить?» Штурман замялся: «Только это… второй класс». – «Ведите!» Четырехместная каюта на первой палубе сразу понравилась Климу: за окном только вода и берег, никто не будет заглядывать в каюту, верхние полки подняты заподлицо со стеной, одна из нижних полок будет его постелью, другая – диваном для посетителей. Есть умывальник, есть место для работы: стол, стул. «Я остаюсь здесь. Только, принесите, пожалуйста…» Штурман склонился в позе официанта. «…настольную лампу, кофейник, набор посуды на четыре персоны…» «Обедать вы будете в столовой экипажа», – как о великом счастье сообщил штурман. Клим представил казенную обстановку столовой, алюминиевые столы, запах камбуза, борщ, густо заправленный томатной пастой, непременные макароны и чуть ли не закричал: «Нет! В ресторане! У меня этот… колит… или гастрит». Прозвучала команда на отход. Клим поднялся на вторую палубу и увидел Наталью. Она стояла в толпе провожающих и перебрасывалась фразами с женщиной из бухгалтерии пароходства, видать, своей пациенткой, а сама вглядывалась в лица пассажиров. Заметив Клима, сделала ему едва заметный знак: прижала ладошку к губам и, отняв ее от губ, дунула на нее. И он прошептал в ответ: «Спасибо, милая, что пришла! У меня никого нет, кроме тебя!» И был почти искренним.

Когда через два часа, наглядевшись и надышавшись, он спустился к себе, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок перед обедом, то не узнал свою каюту: белоснежное белье на одной постели, яркое покрывало на другой, на тумбочке сияющий никелем электрический чайник, фарфоровый кофейник, на столе медноногая лампа и ваза с цветами. «Чего еще надо?» – подумал Клим и вдруг его пронзило: а ведь это все неспроста! Его хотели унизить! И унизили! Этот капитан с красноречивой фамилией Гнилин, которого на флоте прозвали Писателем: чуть ли в каждом номере «Штурвала» появлялись его плохие стихи, бледные зарисовки, рапорты о выполнении планов экипажами судов, на флоте даже байка родилась – начальник пароходства говорит своему заму: «Спроси у Гнилина, на сколько процентов мы выполнили план?»; так вот этот Гнилин слушал его на партхозактиве с мерзкой, презрительной ухмылкой, а Наталья сказала как-то: хорошо, что они успели назначить Клима начальником ОТЗ еще при старом начальнике пароходства, Сергей Иванович точно протащил бы в это кресло своего старпома Гнилина, как хотел, чтобы место Панкратовой заняла гнилинская жена. И, когда появился штурман, чтобы позвать его на обед к капитану, Клим едва сдержался, чтобы не послать его. «Передайте мою благодарность “кэпу”, но я хочу пообедать в одиночестве».

Но в одиночестве ему пришлось находиться за столом недолго. Перед ним остановилась и попросила разрешения присесть такая красивая и модно одетая женщина, что Клим встал и смотрел на нее, раскрыв рот. Женщина рассмеялась, чем несколько снизила впечатление: она смеялась вульгарно: «Давайте уже сядем и познакомимся. Меня зовут Дина Петровна, я – директор рейса. Я пришла, чтобы принести извинения от имени нашего турбюро за то, что вас пришлось переместить из люкса…» – «Да ладно, чего там! Я прекрасно устроился!» – «В ваши годы я тоже считала, что скромность украшает!» Клим оставил без внимания, что она напрашивается на комплимент: «Ах, да вы еще так молоды!», поэтому только поинтересовался: «И что же вы приобрели, когда поняли, что скромность не украшает?» Дина Петровна снова вульгарно хохотнула: «Теперь мне понятно, почему вы так быстро сделали карьеру!» Клим покачал головой: «Я не сделал карьеру…» – «Да, конечно, вы ее еще делаете! Вы еще ого-го где будете!» – «Вина хотите?» – «Хочу!» Дина Петровна сделала знак официантке, та принесла бутылку вина и налила в два бокала, подложив под бутылку белую салфетку. «Спасибо, Люсенька, – сказала Дина Петровна и обратилась к Климу: – Вас как лучше называть: Климентий Степанович или Клим Степанович?» Клим вспомнил Юльку: «Ыосыф! – И рассмеялся: – Да просто Клим, мы же в разных конторах». – «Тогда я – просто Дина». – «Сила!» «Да, в переводе на русский… Так вот, Клим, – сказала Дина, отхлебнув из бокала, – ты меня здорово поддел. Если хочешь добиться чего-то, про скромность надо забыть. Но это совсем не значит…» Она замолчала. «Мне – как врачу: надо говорить все!» – «Это почему так?» – «Потому что только в таком случае я смогу помочь тебе». Она посмотрела на него сквозь наполненный бокал: «Ты считаешь, я нуждаюсь в помощи?» – «Конечно! Ведь ты одинока». – «Почему одинока? У меня прекрасный муж…» – «Я о другом. Ты одинока, потому что вырвалась из одной среды, а в другую не вписалась…» – «Откуда ты это знаешь?» – «Потому что я сам такой». – «Что ты еще про меня знаешь?» – «А ты не запустишь в меня бокалом?» Дина внимательно оглядела бокал: «Пожалуй, нет». «Ты сейчас мучительно думаешь вот о чем: опять надо идти к этому говнюку, от него так противно пахнет, но не идти – нельзя, он мне такие гадости может устроить!» Она долго молчала, потом, словно бы с трудом, проговорила: «Ко всему прочему, как мужчина – он никакой. И это, как ни странно, еще больше привязывает его ко мне. Он знает, что я никогда не снизойду до…» – «А ты скажи ему, что готова переступить через свою… порядочность. Не ходи к нему, а если он станет возникать, скажи: я хоть и сильная женщина, но и у меня есть определенные слабости…» – «И в чем же моя слабость?» – «Твоя слабость – это твой страх». – «Страх? Ну уж тут ты не прав!» – «Так это ты говоришь ему: я, мол, боюсь, что однажды проговорюсь о твоих необыкновенных мужских достоинствах». – «Это что же? Выходит, он у меня на крючке?» – «Выходит, так». – «Но, Кли-и-м! Я же не ду-у-ра! Почему я сама этого не поняла?» – «Ты хотела, чтобы пришел я и помог тебе». Она помотала головой и обхватила ее руками: «Ты меня совсем… заколебал! Я забыла, зачем пришла!» «Ты принесла, – он показал на бутылку, – извинения». – «Да нет же! Мне позвонил этот говнюк и сказал, чтобы я уступила тебе свою каюту! Пойдем, ты посмотришь и решишь!» Он отрицательно покачал головой: «Мне от него ничего не надо!» – «Я – сама! Клим, я – сама!» «А можно – я просто приду к тебе в гости?» И она закивала пышно причесанной головой: «Можно! Можно! Можно!» Клим засмеялся: «Я насчитал три ночи!» – «А обратно ты с нами не пойдешь?» «Нет, я расстанусь с тобой и возвращусь самолетом. И еще. Ко мне будут приходить директора и начальники. Можно, я их буду принимать у тебя, вернее, у нас?» – «И что все подумают?» – «Все подумают, что Гордеев – очень важный мужчина, если прошел мимо такой ослепительной женщины!» Дина улыбнулась: «Между прочим, я закончила иняз, так что все поняла! А за комплимент спасибо! Только… Желание ослепительной женщины – не в счет?» – «В счет. Я за все расплачусь». Дина вскочила на ноги: «Жалко, я дала слово – не запускать в тебя бокалом. Почему ты меня… не уважаешь?» Он поднялся: «Я говорю это – чтобы спасти тебя». Она вдруг успокоилась и поглядела на него благодарным взглядом: «Я буду ждать тебя… спасатель!»

Он пришел к себе и с удовольствием улегся на диване. Господи, думал он, как он устал за эти полдня! Но ему не дали насладиться покоем и одиночеством. В дверь робко, чуть слышно, постучали. Он открыл дверь и увидел невысокого лысоватого мужчину в мятом костюме. «Это вы – Гордеев Клим Степанович?» – «Я». – «Извините… Простите… Я пришел извиниться. Это вас я… выселил». – «Так вы и есть – Анатолий Петров? Автор “Кати Вершининой”?» Мужчина радостно заулыбался, закивал. «Проходите, Анатолий Сергеевич! Как здорово, что вы пришли! А про каюту забудьте, вас там, мне сказали, четверо». – «Я, жена, две дочери! И так мы хорошо устроились в вашей каюте!» – «Перестаньте! Видите, как у меня хорошо!» «Очень хорошо! А главное, – он оглянулся и зашептал: – Главное: вы один!» Клим усадил его на диван, достал бутылку коньяка. Глаза писателя плотоядно блеснули, чувствовалась многолетняя практика. Выпили, и он спросил: «А ты прочитал “Катю Вершинину”?» «Прочитал! И – влюбился в Катю! Такая она – целеустремленная, гордая, и в то же время – простая, земная, милая!» Петров покачал головой, соглашаясь: «Милая, вот именно милая! – Взглянул на Клима влажными глазами. – Я же “Катю…” на этом теплоходе писал, с натуры. Шли в конце августа из Северного, я на палубе пообщаюсь с “натурой” – девочкой-школьницей, а потом иду к себе и до самого утра пишу, пишу! Никогда так хорошо не писалось!» Пилось ему тоже хорошо, однако вначале Петров укоризненно и неодобрительно взглянул на бутылку с пятью звездочками: «Зря ты так тратишься, на эти деньги можно три портвейна купить!» Выпили коньяк, писатель повалился на диван и заснул, почмокав яркими, чуть вывороченными губами. Клим задремал на своей постели, когда в дверь снова постучали, но на этот раз решительно и громко. «Не заперто!» – крикнул он. В каюту – не по очереди, а все сразу, вошли трое, и он мигом понял, кто это, это от них известный советский писатель бежал к нему. «Не стыдно? – заговорила привычным плачущим голосом жена писателя, пожилая седовласая женщина. – Мы его специально от этих пьяниц-писателей увезли, а у него и здесь собутыльники!» Больше всего Клима возмутило и обидело, что дочери писателя смотрели на него, как на какое-то мерзкое насекомое. Он хотел было тут же выставить всех за дверь, но сдержался и выполнил свое желание только на две трети: «Вы, девушки, идите погуляйте, а мы тут с вашей мамой поговорим!» Дочери Петрова, услышав явную угрозу в его голосе, испуганно переглянулись и вышли. «Присаживайтесь, извините, не знаю, как вас зовут». – «Дарья… Дарья Семеновна». – «А меня зовут Клим Степанович. – Усадив ее на диван рядом с мужем, сел напротив на свою кровать. – Дарья Семеновна, хочу вам объяснить, что ваш муж пришел ко мне с извинениями. Я их принял и, по русскому обычаю…» – «Да вы понимаете, что ему эти обычаи противопоказаны! Он свою цистерну уже выпил! Я же с ним тридцать лет маюсь! Я же его от смерти спасла, выходила, в люди вывела, а жизни как не было, так и нет!» – «А как вы с ним познакомились, Дарья Семеновна?» «Да как… – Она посмотрела в окно, словно вглядываясь в свое прошлое, потом взглянула на Клима, и он поразился происшедшей в ней перемене: перед ним сидела интересная женщина с печалью в больших глазах и усмешкой на красиво очерченных губах. – Вы знаете, что он воевал?» – «Нет! Не знал! Его же год не призывной!» – «Он убежал на фронт, был сыном полка, а потом уж действительную служил. А когда отслужил, Сталин указ выпустил, чтобы у демобилизованных форму отбирали и отправляли их по домам, в чем на войну пошли. А Толе в чем ехать? Он и возмутился, собрание какое-то было, он встал и сказал: как же мы, победители, к своим родным в обносках придем? Его и посадили. Их часть в Грузии стояла, его держали в одной камере вместе с грузинами, которые на стороне Гитлера воевали. Как они глумились над ним! И сослали их всех в Сибирь, под Иркутск, где строился комбинат для переработки угля в нефть. Из Германии все оборудование вывезли, там оно работало, а у нас почему-то не стало… Толя сначала был на общих, на самых тяжелых работах, а потом наловчился, показал себя, назначили его бригадиром монтажников. Здесь у них и работа была полегче, и питание получше, и зарплата хорошая. Только грузины и здесь не давали покоя. Сами не работали, а со всех бригад деньги собирали и в каждую бригаду по грузину устроили, тот не работал, а деньги получал. Русские терпели-терпели, а потом устроили грузинам… Великую Отечественную. Всех железными пиками закололи, а Толя с грузином, который у них работал, в колодце схоронился, весь день в ледяной воде вдвоем простояли. Я Толю потом спросила: “А ты-то почему от своих прятался?” А он говорит: тогда и мне бы пришлось железную пику взять, а я, говорит, уже навоевался…» «Дарья Семеновна, подождите минутку! – Клим поднялся, подошел к тумбочке, в которой устроил “бар”. – Давайте вина выпьем!» – «А давайте, Клим! Нашу жизнь без вина никак нельзя вспоминать: сердце не выдержит! Думаете, я Толю не понимаю, почему он пьет? Только нельзя ему, он же больной насквозь. Тот грузин из колодца седой весь вылез и Толю вытащил, потому что Толя уже на ногах не стоял. Положили его в больницу, а я в соседней деревне жила и санитаркой в зоне работала. Тут Сталин умер, Толю освободили, я его к себе в дом привела, вроде как поженились мы, а уж расписались после. Толя долго болел, работать не мог, и по дому никакой помощи, все на мне. Мучился он сильно, а как-то попросил тетрадей купить и ручку с чернилами. И стал писать… А на стройке газета выходила. Попросил Толя, чтобы я отнесла туда его писанину. Стали его печатать в газете, а потом и на работу взяли, когда он поправился. Рассказы его в Иркутске отметили, на писательское совещание вызвали, а потом он в Москве на литературных курсах учился, там познакомился с Сердюковым, который здесь был в то время главным у писателей, тот его и сманил в этот город, квартиру пообещал. А я, как Толя в Москву уехал, уже и не чаяла, что он вернется, кто я ему, мы же не расписаны были. А он приезжает и говорит: “Пойдем, распишемся, а то квартиру не дадут!” А я уже одна жила, обоих родителей схоронила, справили мы свадьбу вдвоем, никого не пригласили, а потом такая у нас ночь была, такая ночь! Что уж тут скрывать, я и не знала до той ночи, что так бывает, да и после, считай, не знала, может, от того и пьет Толя… А тогда мы лежим, светать уже начинает, окно открыто, черемухой пахнет, и Толя говорит: “Слышь, Даня, соловьи поют!” Толя-то родом из-под Курска, а я и не слышала никогда, чтобы соловьи в Сибири пели. И Толя потом рассказ написал, “Соловьиная ночь”, хотел мне посвящение написать, я говорю: ты что, меня же засмеют, пусть думают, что ты мне с другой изменил… И ведь многие так и думают, письма пишут, в любви признаются, а ему уже и не надо ничего, кроме пишущей машинки да бутылки портвейна». Последнюю фразу она произнесла грустно, горько, безнадежно. И тут за ее спиной возник Петров, свежий и бодрый, словно после купания в речке: «Даня, ты как здесь?» Супруги ушли, пригласив Клима в гости. Но он так и не воспользовался их приглашением, зато Петров прибегал к нему тайком, чтобы выпить стакан-другой портвейна.

На третий день пути проходили место гибели каравана и рождения Клима, и неожиданно для него теплоход сделал оборот, подошел к берегу, и Клима нашел на верхней палубе штурман: «Клим Степанович, поедемте на берег!» Они выехали втроем: штурман, Клим и парнишка-практикант. Клим собрал голубеньких цветочков и постоял у могилы, а практикант ловко и быстро покрасил памятник белилами. Возвращался Клим на судно под взглядами трех сотен туристов и пассажиров, стоявших на всех палубах в глубоком молчании, и сразу же поднялся в рубку. «Спасибо», – сказал он вопросительно взглянувшему на него Гнилину, тут его голос сорвался, и Клим сделал было шаг навстречу капитану, но тот не двинулся с места и ответил подчеркнуто сухо: «Не за что. Мы выполняем приказ». И дал команду рулевому идти на оборот. Клим повернулся и вышел из рубки. Дина увидела его лицо и все поняла. Наутро штурман вывез его на теплоход-толкач, капитан которого был старшим в северной хозрасчетной группе экипажей. Он прибыл на толкаче в Северный порт и несколько дней провел там, коротко сойдясь с его начальником Витей Масловым, который считался в пароходстве лучшим коммерсантом и первым бабником – сменил четырех жен; на этот раз его женой была длинноногая Тамара, летающая по дому в коротком халатике.

«Маяковский» вернулся раньше, чем прилетел Клим, Гнилин успел обойти все нужные кабинеты, и, когда Клим появился в управлении, его тут же вызвали к начальнику пароходства. Тот, лучезарно улыбаясь, дал почитать ему письмо экипажа, возмущенного недостойным поведением начальника ОТЗ: вел себя высокомерно, игнорировал командиров, ежедневно потреблял спиртные напитки, водил к себе женщин… Клим прочитал и посмотрел на бывшего тут же Гаврилова: «Мне написать заявление?» Тот отвел глаза, а начальник пароходства улыбнулся еще радостнее: «Если б ты был беспартийным, мы бы вопрос решили сами! А раз ты – в партии, то она и будет решать твою судьбу!» «Ну, – сказал Гаврилов, – рассказывай!», когда Клим вошел вслед за ним в его кабинет. И Клим рассказал – почти все: «… Женщин я к себе не водил. Ко мне приходила лишь жена писателя Петрова с дочерями в поисках мужа, с которым, я, каюсь, выпивал несколько раз». Гаврилов долго молчал, потом спросил: «Ты сам понимаешь, что натворил? Ты ведь всех нас… обосрал! Что тебе стоило прийти к Гнилину, выпить с ним, похвалить его – а его есть за что хвалить! А ты обиделся, что тебя выселили из люкса!» Клим хотел было возразить, но решил промолчать: пусть считают его мальчишкой и выскочкой, с такого меньше спросу. «Мы тут решили собрание не собирать, обсудим тебя на парткоме. Ты там так же четко, как мне. И ничего лишнего!»

Предложение секретаря парткома, бледного, тихоголосого, неприметного, бывшего когда-то капитаном «самоходки», – объявить выговор – не набрало голосов. Ограничились предупреждением и предложением управлению пароходства рассмотреть вопрос о соответствии Гордеева К. С. занимаемой должности. «Бежать тебе надо отсюда подальше, – сказал Гаврилов, когда они пришли в его кабинет. – Есть у меня вакансия начальника пристани в Таловке. Она приписана к порту, так что поезжай сейчас прямо к Базарову». – «А он кто сейчас?» – «Пока ио, но, думаю, что Москва утвердит его». Борис поднялся ему навстречу, обнял, подвел к посетительскому столу, сел напротив: «Ну, что написала эта гниль, я знаю. А что было на самом деле?» – «Выпил пару раз с одним хорошим, талантливым и слабым человеком…» Базаров придвинулся ближе, насколько ему это мог позволить живот: «Ну а Динку?..» Клим опустил глаза: «С горя…» Базаров захохотал: «С горя! Где бы мне такое горе найти!» – «Да брось ты! Твоя Светлана – всех Дин стоит!» «А ты откуда знаешь? – продолжал веселиться Борис. – То-то она мне твердит: я не верю ни одному слову Гнилина!» Клима бросило в жар: он после возвращения боялся взглянуть в глаза Светланы, вдруг он там увидит такое же презрение и обиду, как в Надиных глазах. «А теперь давай серьезно. Работы в Таловке еще много, лес до конца октября будет поступать, но коллектив там хороший, работают давно, дело знают. Жить будешь на дебаркадере, там и отопление, и баня. – Встряхнул мощными плечами: – Эх, я бы сейчас на пару туда с тобой! Вот бы погуляли!»

И Клим стал жить и работать в Таловке. В понедельник уезжал первой «Ракетой», а в субботу последней возвращался в город. С Надей они ночевали в одной комнате, не стали показывать Ане, что семья рушится. К началу ноября все работы на пристани были закончены, работников отправили в отгулы и отпуска, а Клима Базаров посадил в коммерческий отдел: «Займись навигационным отчетом! Сделай грамотный экономический анализ!» На демонстрации Клим дико простудился, его ломало и корежило три дня, третью ночь он метался в жару, в бреду; ему вдруг захотелось припасть к горячему телу Нади, казалось, лишь в нем его спасение… Проснулся он здоровым. Надя отправила Аню в школу и пришла к нему в постель: «Как ты думаешь, Клим, меня за один день прогула не уволят с работы?» Он привлек ее к себе: «Пусть увольняют! Лишь бы ты была со мной!» – «Правда? Ты хочешь – со мной?» Неожиданно перед ним возникло лицо Светланы: она смотрела на него такими грустными глазами, словно он уходил не из их отдела, а из ее жизни. Он помотал головой и сказал Наде: «Только с тобой!»

Базарова перед Новым годом приказом министра назначили начальником порта, и он, пригласив Клима в свой кабинет на рюмку коньяка, раскрыл ему карьерные перспективы: «Посиди пока ио в коммерческом отделе, а как утвердят новое штатное, назначим тебя замом по экономике. И еще вот что, – Базаров неожиданно потупился, словно стыдясь чего-то: – Нам нужно претензионную работу поднимать, а то столько дел проигрываем! Мне тут порекомендовали одну: молодая, активная, с высшим юридическим образованием – как раз то, что нужно!» Клим пожал плечами: «Да я как-то не считал, что мы плохо работаем по претензиям. Дело поставлено четко, с клиентами всегда находим общий язык». «Да не возникай ты! Просто мне позвонили оттуда! – И он поднял указательный палец. – Ты не думай, что я обошел тебя, вот ее заявление, без твоей визы все равно не будет приказа». Он протянул руку к стопке бумаг и положил перед Климом заявление Вики: «Ты же знаешь, что Великая – дочь Волохова, зав транспортным отделом обкома, что я мог поделать?» – «А ей зачем это нужно? Я же знаю ее, она в горсуде работала». – «Да что-то там не сложилась, а здесь она будет под папашиным контролем, и если проявит себя – мы ее тормозить не будем! Ну что, визируешь?» – «А куда деваться?» – «Это точно! А Волохов может и дальше пойти, для флота это очень важно!»

И Вика появилась у них в отделе после Нового года – деловая, строгая, взрослая. Никаких личных (лишних) разговоров они не вели, ровно в пять женщины расходись по домам, а Клим шел к Базарову на вечерние «посиделки». И все же разговор состоялся – на праздничном вечере по случаю Восьмого марта в портовской столовой, на котором блистал Базаров: дарил подарки, целовал ручки, танцевал, пел. У Клима отчего-то все больше портилось настроение, и Вика что-то поняла, потому что сама пригласила его на танец. «Что с тобой, Клим? – спросила она. – У тебя все хорошо?» – «Все хорошо. А у тебя?» – «Да как-то не очень. Я с сыном переехала к родителям, так мне удобнее, мама на пенсии, квартира в центре, а Петр – ни в какую. Живет в нашей квартире один, хотя – один ли?» – «Что же дальше?» – «А ты, как старший товарищ, что посоветуешь?» Ему хотелось сказать, что Петр – не пара ей, тем более, сейчас, когда Волохова прочат в секретари обкома; у Петра развился комплекс, и он будет только нарастать. «Петр учится в институте?» – «Да не хочет он! Я, говорит, повидал этих “теоретиков”, ничего не знают и не умеют!» – «Зря он так. Ему надо в чем-то утвердиться, а без высшего образования, сама знаешь…» – «Значит, у нас с ним нет будущего?» – «Я этого не сказал». – «Но подумал?» – «Какая разница, что я подумал?» Она опустила глаза: «Зря ты так, ведь мы… ведь у нас…» Танец кончился, и он повел ее к столу. Она вдруг поглядела на него с лукавой улыбкой: «А хочешь, я Базарова соблазню?» «Не надо…» – но она уже шла к Борису, и вскоре они стремительно пронеслись мимо Клима с такими откровенно счастливыми лицами, что он тут же ушел по-английски.

Вскоре они поехали с Базаровым в министерство, и Клима утвердили замом начальника порта по экономике. В этот день Климу исполнилось тридцать лет, вечером в номере на Пятницкой они напились вдрызг, и Борис вдруг признался, что запал он на одну; сначала думал, что все это так, несерьезно, а теперь вот о разводе со Светланой подумывает: «У нас уже давно с ней … раздрай. Квартиру разменяем, я им с Ленкой двухкомнатную сделаю, как раз рядом с тобой, в пароходском доме. – Усмехнулся. – Будешь в гости ходить. Я же вижу, что вы с ней…» Клим встал на ноги: «Что – мы с ней? Да Светлана для меня – святая! Да если бы она была моей женой – да я бы ни с кем!..» – «Осуждаешь меня? Так я все честно, открыто! И, думаешь, мне Светку не жалко?» «Ладно, – сказал Клим, – завязали. Убил ты меня, Борис».