Сдавая ему дела, Галкин, прежний начальник, наказал: «Инициативы не проявляй, жди, пока не прикажут. В политику не лезь. Разведи бюрократию: на каждый вопрос у тебя бумажка, иначе загрызут. И не дай бог оказаться меж двух огней!» Клим начал с бюрократии – с положения об отделе и папок с делами. Понял, что главные задачи отдела: планирование, организация, контроль, учет и анализ труда и зарплаты; премирование, соцсоревнование, штатные расписания. Следить, чтобы зарплата не росла быстрее производительности труда. В отделе сидели вчетвером: он и три специалиста, женщины предпенсионного возраста. Прежний начальник работал с ними с молодых лет и, по рассказам, к концу карьеры уже мало чем отличался от них: придя на работу и сев за стол, ловко, без рук, переобувался в тапочки, активно и заинтересованно участвовал в «бабских» разговорах, делился сам и записывал кулинарные рецепты, жаловался на болезни. Гаврилов сказал, что в новом здании у начальника отдела будет свой кабинет, а пока… Клима это «пока» поначалу напрягало, но потом он увидел, что женский коллектив ничем не хуже, а в чем-то даже лучше мужского, из бывших механиков, в котором он работал больше пяти лет. Женщины относились к нему тепло, по-матерински, это было спокойнее и проще, чем если бы они были его ровесницами или чуть старше. Больше трудностей было во внешних связях, с начальниками других служб и отделов, мужиками старше его на пятнадцать-двадцать лет, прошедшими севера и притоки. Но и здесь как-то все образовалось. Помогали два фактора, прежде всего то, что Клим был сыном известного на флоте шкипера: «Кто же не знает Степана Гордеева! Знаменитый шкипер! Гордость всего флота!» А второй фактор – ресторан в правом крыле речного вокзала – еще больше способствовал хорошим отношениям: «За сына шкипера! За новые кадры!» Однако Наталья, которой он поведал о своих первых успехах, охладила его пыл: «Ты сильно-то не обольщайся! Они при случае тебя с потрохами съедят!» – «За что?» – «Завидуют они тебе! Они сколько лет к своему месту шли, а ты получил его в двадцать пять, и это только начало!» И Клим тут же вспомнил Корнеева, мужика грамотного, с очным высшим образованием, но засидевшегося в замах по эксплуатации и уже потерявшего все надежды на генеральские шевроны; на Клима он смотрел как на пустое место, и тот старался не попадаться ему на глаза, решая все вопросы с начальником службы Поповым Сергеем Ивановичем, его бывшим соседом по дому в Речном, бывшим капитаном «Маяковского». Тот был по-прежнему улыбчив, приветлив, в то же время точен и обязателен.

Разговор этот состоялся на новоселье. Им удалось уединиться («перекурить») всего на несколько минут, Клим успел лишь прижать Наталью к стене и провести рукой по плотно упакованной в колготки ноге. «Когда?» – прошептал он. – «Жди. Я позвоню». Несмотря на все заботы Плотниковых о Климе и его семье, домами они не дружили. Клима с Надей не приглашали ни на праздники, ни на дни рождения, даже на сорокалетие Натальи. Та не терпела Надю и не хотела выносить на широкое обсуждение прошлое своего мужа. И на Юлькиной свадьбе, которая прошла в октябре семидесятого, Клима с Надей не было. Правда, во Дворец бракосочетания Клим пришел и цветы молодым вручил, но потом его оттерли в сторону, и он, не дождавшись приглашения ни от Юльки с молодым мужем, ни от Плотниковых, ушел и на свадьбу не пришел, потому что даже не знал, где новобрачные и их гости гуляют. А замуж Юлька вышла за одного из известных в молодежной среде братьев Гринченко, правда, Клим так и не выяснил, за какого из них: так они были похожи. Когда бы Клим ни шел по главному проспекту, он всегда встречал братьев: высоких, видных, спортивных, обаятельных. Тогда еще вовсю бурлил Брод, и они были его королями. Климу было лестно, что они стали здороваться за руку и перебрасываться несколькими дружескими фразами после того, как постояли в пивбаре за одним столиком. Закончив технологический институт, самый известный в городе, братья стали работать в НИИ, располагавшемся в здании бывшего совнархоза, и Клим встретил их как-то в «совнархозовской» столовой, на праздничном вечере по случаю 8 Марта, куда его неожиданно пригласила возникшая вдруг из небытия Вика. И в загсе они сердечно обнялись сначала с одним из братьев (женихом), потом с другим (неженихом), и оба спросили про Вику, и он понял позже, что как это часто бывает на свадьбах, братья приняли его за Юлькиного знакомого, а Юлька – за знакомого братьев.

«Переживаешь? – спросила Наталья, позвонив в понедельник ему на работу. – А ты как хотел? Чтобы все сразу и много? Нет, дорогой, так не бывает! Ты добейся, чтобы тебя приглашали!» Он положил трубку. В самом конце рабочего дня она снова позвонила: «Ресторан “Север” знаешь? Приезжай, жду». Они сели за плотной занавеской, и Наталья предложила отметить и ее юбилей, и свадьбу дочери: «Я потом фотографии покажу, а теперь давай выпьем!» – «За тебя! Ты – такая!.. И ты правильно сегодня сказала. Я добьюсь всего, что ты захочешь!» Они выпили, и она сказала: «Я хочу только одного, но чтобы этому ничего не мешало». – «А сегодня этому ничего не мешает?» Она молчала, поигрывая вилкой. «Да или нет?» «Клим, – медленно выговорила она, – ты когда-нибудь можешь проявить инициативу?» Он усмехнулся: «А меня старшие учат: никакой инициативы!» «Это Галкин, что ли? Тоже мне учитель! Как он с женой двух парней?.. Из ЦК, что ли, позвонили? – приблизила к Климу свое увядающее, но все еще прекрасное лицо и прошептала-прошипела: – Да стоит мне пальцем пошевелить – у меня будет “люкс” в лучшей гостинице, сауна на двоих, дача в сосновом бору!» – «Зачем же я тебе?» Клим знал, что улыбка его выглядит кривой, а слова обидными, но не мог ничего поделать с собой. «Зачем? А зачем замужняя баба устраивает свидание в ресторане, за шторами, чтобы знакомые не увидели? Да я первые годы домой, к мужу, как на крыльях летела! А сейчас… – Из закрытых глаз потекли черные слезы. – Чуда мне хочется! Любви мне хочется! Ба-а-абой себя почувствовать хочется!» «Хорошо, – сказал он, – я проявлю… инициативу». – «Да уж! Ну, давай за тебя!» Потом они пили за любовь, за тех, кто в море, за детей, и Наталья показала наконец фотографии Юльки. Среди свадебных, похожих на все свадебные фотографии, вдруг оказалась открытка с лицом актрисы: смело откинутые с высокого лба волосы, взгляд в невидимое и неведомое, загадочная полуулыбка. «Кто это?» – спросил Клим дрогнувшим голосом. – «Это Юлька! Ты не узнал, что ли? Это ее самая удачная фотография, я ее всем показываю!»

Клим не сразу пошел домой, а долго ходил по мокрым, засыпанным большими желтыми листьями улицам. Что он знал о Юльке? Закончила школу, поступила на филфак, каждое лето – в пионерских лагерях, вышла замуж за одного (какого же?) из братьев Гриневичей, учится в аспирантуре… Он видел ее всего-то три-четыре раза, они даже не общались, но, оказывается, она жила где-то в уголке его сердца или чего там, если ее фотография всколыхнула все в нем, и он вдруг понял, что все эти семь лет ждал, ждал, ждал… Надя встретила его привычными претензиями: сижу, жду его, а он не торопится, где-то опять набрался, когда это кончится? Больше всего он ненавидел ее дико провинциальный, резкий, горловой голос; он напоминал ему что-то далекое, противное, стыдное и притягательно порочное. Он долго мучился, пока не вспомнил: таким рыдающим голосом говорила Грунька, когда рассказывала и показывала… «Ты чё завелся-то? – говорила Надя ночью. – А то днем даже не смотрит! Да ладно, мне не жалко!»

С Борисом, ставшим главным инженером порта и въехавшим в трехкомнатную квартиру, они по-прежнему встречались по пятницам в спортзале речного училища и играли все в той же команде, члены которой поднимались по служебной лестнице, как то и предсказывал Борис. Однажды Борис пригласил его в портовскую сауну и, за кружкой пива в предбаннике, сказал, поглаживая все более выпирающий живот: «Вот ведь, прет и прет. И Светка – родила и дома сидит – тоже вширь растет… – Вздохнул. – Я вот что думаю. Надо нам с ней развестись…» «Да ты что? – изумился Клим. – Вы такая пара! Мы с Надей смотрим на вас и – радуемся!» Борис расхохотался, обнажив крепкие белые зубы: «Я имею в виду: в порт после декрета ей не надо возвращаться! Возьми ее в свой отдел, у тебя Панкратова на пенсию уходит. Возьмешь?» – «Возьму!» – «Давай за это коньячку, а то с пива только толстеешь… Я тебе вот что скажу: надо нам дружнее быть и помогать, невзирая ни на что. Сейчас, видел, какая обстановка в пароходстве?» «Обстановка» в пароходстве изменилась совершенно неожиданно и, по мнению всех, несправедливо по отношению к прежнему начальнику: его в пятьдесят семь лет заменили на Попова. «Новый, из капитанов, своих потащит, таких же заочников, а не нас, с настоящими дипломами». – «Я тоже – заочник». Борис махнул на него мощной рукой штангиста: «Не прибедняйся! У тебя – хорошее образование!» Под «заочниками» Борис имел в виду полтора десятка капитанов, механиков и штурманов из Речного, которых Гаврилов еще лет пятнадцать назад в шутку пригрозил снять с должности, если не получат высшего образования, да те и сами все понимали и скопом сдали документы в местный УКП. И теперь у Гаврилова не было проблем с замещением должностей начальников портов, пристаней, отделов и служб.

Замена Панкратовой на Светлану оказалось делом далеко не простым: Садовников ему прямо сказал, что «сверху» он получил указание взять на место Панкратовой некую Гнилину, жену преемника нынешнего начальника пароходства на капитанском мостике. Но Клим уперся, и Гаврилов взял его сторону. Клим спешил теперь на работу чуть ли не с трепетом: в углу, под самой вешалкой, сидит чудесная женщина, смотреть на которую – одно удовольствие. Перед октябрьскими праздниками собрались в ресторане в правом крыле речного вокзала. Во главе стола был новый начальник пароходства, перескочивший через ступеньку, чего сроду не бывало. И хоть то и дело вспоминали прежнего начальника, который всем казался бессменным и незаменимым, все понимали, что рано или поздно заменят всех. Но навигация прошла на-ура, в крайкоме, чтобы поддержать своего ставленника, подали в Москву документы на орден. Правда, Гаврилова за столом не было, одни говорили, что приболел, другие – что не ладит с новым начальником. После демонстрации собрались в кабинете начальника узким составом, приехали директор завода и Плотников. Пили коньяк, курили, говорили все разом, Плотников подвел Клима к новому начальнику: «Ну как, Сергей Иванович, наш молодой кадр?» Клим потупился: с такой же улыбкой его приветствовал отец: «Здравствуйте, товарищ диспетчер!» Сергей Иванович улыбнулся: «Старается!» И почему-то развел руками.

Они с тестем перешли дорогу, поддерживая друг друга, и поднялись в квартиру Клима. Надя обрадовалась, засуетилась, выставила на стол заготовленное на праздник, Анечка устроилась на коленях у деда, и вышло неожиданно хорошо, по-доброму, по-семейному. Они с Виталием Петровичем о многом поговорили, и тот даже повинился, что они не позвали Клима с Надей на юбилей Натальи и на Юлькину свадьбу. Надя для приличия поинтересовалась, как молодые устроились, и Клим кинул благодарный взгляд на супругу. «А мы кооператив им устроили, далеко, правда, на Кольцова, зато тоже двухкомнатная, как у вас, только в новом доме, с телефоном. – Повернулся к Климу: – Запиши: дом 12, квартира 14, телефон 2-32-17, позвони по-родственному». Клим кивнул: «Я запомню».

И он не только запомнил, но и позвонил. Из автомата. Она ответила сразу: «Да, я слушаю». Голос живой, веселый, приглашающий к общению. «Здравствуйте, Юля». – «Здравствуйте, а кто это?» – «Я объясню, кто я, когда мы встретимся». – «Вы назначаете мне свидание?» – «Да». – «Но я не могу… с незнакомым человеком». – «Все близкие люди когда-то были незнакомы». – «Подождите, я запишу эту гениальную фразу!» – «Зачем? Я подарю вам при встрече сборник своих афоризмов!» – «О! И еще раз о! А что вы еще мне подарите?» – «Все, что вы пожелаете!» – «Я бегу! Где мы встретимся?» – «Я подъеду к вашему дому на такси». – «Вы знаете, где я живу?» Она выскочила из подъезда без шапки, в распахнутой шубке и высоких сапогах. Клим усадил ее на заднее сиденье и сам хотел устроиться рядом с водителем, но она ухватила его за рукав: «Я с тобой хочу!» Вблизи ее распущенные волосы выглядели не очень чистыми, сквозь наскоро нанесенную пудру просвечивала синева от сведенных прыщей, черная коленка светлела белой затяжкой, но все равно это была Юлька, та самая Юлька, Сонина внучка и дочь Натальи с Виталием. Машину занесло на повороте, они подались друг к другу и уже не размыкали объятий. «Куда мы едем?» – удобно и как-то очень привычно устроившись на его плече, спросила она. Первоначальный маршрут – ресторан «Север» – отпадал из-за домашнего, скажем так, Юлькиного вида. Клим наклонился к водителю: «В аэропорт!» «Ты улетаешь? – разочарованно спросила Юлька. – Куда?» «Я – инопланетянин!» – рассмеялся Клим. В полупустом ресторане аэровокзала они устроились в самом дальнем углу, Клим сделал заказ: салат, горячее, коньяк. Он предпочитал водку, но решил присоединиться к Юлькиному выбору. «Итак, – сказала она, – за знакомство! Как тебя звать, инопланетянин?» – «У меня редкое имя…» – «Начинается на Ы?» – «Ты угадала: Ыосыф!» Юлька хохотала долго, до слез: «Так вот какой вы, Ыосыф Выссарыоновыч!» Успокоилась, вытерла слезы: «Смеялась – значит, плакать буду». Подперла подбородок ладошкой и уставилась на Клима. Глаза у нее оказались зелеными, в чудных ресницах. «Откуда ты взялся?» Он показал: оттуда, сверху. «И больше я ничего о тебе не узнаю?» – «Пока нет. Расскажи о себе». – «А что рассказывать. Учусь в аспирантуре. Ничего не делаю. Умираю от тоски…» – «А почему ничего не делаешь?» – «Потому что не хочу». – «А почему ты пошла в педагогический?» Она в удивлении подняла брови – красивые, тонкие: «Разве у вас наверху не все знают? Потому что я хотела посвятить себя литературррре, как моя бабушка-филологиня, а теперь вижу, что это такая пошлость, все эти Ажаевы, Бабаевские, Бубенновы, куча Васильевых, Гладковы… Конечно, есть Булгаков, но о нем даже статью нельзя написать». Клим усмехнулся: видать, аспирантская программа по литературе еще хуже школьной, и как здорово, что ему нравилось – и удавалось – всю жизнь, начиная с пяти лет, читать не по программе, а сегодня «Юность», «Новый мир», «Наш современник», «Иностранка» спасают его тусклыми вечерами в новой квартире с любимой женой и обожаемой дочкой… И он начал свое перечисление: «Но есть же Аксенов, Вознесенский, Евтушенко…» Юлька махнула рукой: «Ты еще Гладилина с Элигием Ставским назови!» – «Ну а Шукшин, Белов, Астафьев, Распутин?.. Да и у нас есть очень интересный писатель, Анатолий Петров». «Послушай! – вскричала Юлька. – Кто у нас аспирант кафедры русской литературы?» – «Аспирант – ты, а доцент – я!» – «Ой, как здорово! Мы будем встречаться, разговаривать о литературе, и ты поможешь мне!» Клим покачал головой: «Тебе никто не поможет…» – «Что? Даже так?» – «…кроме самой себя». «Ты не только Прекрасный, ты еще и Мудрый!» – сказала Юлька. «Насколько я помню, Мудрым был Ярослав. А Иосифов было два: Прекрасный и…» – «Страшный!» – «Я хотел сказать – Сильный. А сила может быть всякой: страшной, доброй, губительной, слепой…» Юлька покачала головой: «Ты говоришь не о силе, а о любви! Это она может быть слепой и зрячей, ведь, правда?» И так это было сказано, так близко, по-родному, с такой надеждой и мольбой! «Я любил одну женщину, – сказал Клим, – она умерла…» – «И ты?..» – «У меня не стало моей жизни». «А у меня есть… моя жизнь… А больше ничего. – Вдруг спросила: – А что тебе больше всего понравилось у Анатолия Петрова?» Петровым Клим заинтересовался по его книжке рассказов – что-то было в них близкое ему, особенно в деталях: тусклый свет лампочки в коридоре, запах талого снега, дым над осенними огородами. А потом Петров выстрелил романом, откровенно, беспомощно и жалко отрицающим всякую «жизненную правду»: девчонка, мечтающая о море, добилась зачисления в мореходку, пошла в первый рейс, и всюду ей встречались одни светлые личности; вначале Клим откровенно потешался над несуразицами, встречающимися на каждой странице, и вдруг увидел в Кате Вершининой – Аню, шестнадцатилетнюю курсантку, и что-то произошло – то ли с ним, то ли с книгой… «Катя Вершинина». Юлька кивнула: «Когда мне становится плохо, я говорю: Катя, помоги мне, и открываю книгу. А когда – совсем плохо, я открываю Алину книгу. А поскольку мне всегда – либо плохо, либо совсем плохо, то эти книги всегда со мной. – Помолчала, видимо, ожидая вопросов, и, не дождавшись, продолжала: – А плохо мне знаешь почему? Если б у меня ничего не было, я жила бы себе и жила. Но у меня такое чувство, что у меня что-то было, – в какой-то из прежних жизней, но я прошла мимо, не заметила, не обратила внимания, а теперь не могу вспомнить: что это было?» «Ты просто боишься вспомнить», – сказал Клим. Юлька кивнула: «Ты снова прав. Как написала Аля…» Клим поднял руку: «Подожди! Я вспомню!

Объявили «его» иркутский рейс. «Мне пора», – сказал он, прямо и пристально глядя на Юльку, словно хотел донести до нее то, что он сейчас думал: да, я обманываю тебя, но только потому, что этот обман связал нас с тобой, он реализовал мою мечту о тебе. В аэровокзале Юлька остановилась у входа в ювелирный киоск: «А ты богатый?» Клим утвердительно кивнул. После того, как Надя прошла ученичество и закрепилась на должности оператора машиносчетной станции пароходства, у них на двоих выходило около пятисот в месяц. «А я – бедная. У нас с Игорем и двухсот не выходит, а надо платить за кооператив». – «А родители?» – «Они считают, что мы всего должны добиваться сами». Клим узнал слова Натальи. «Купи мне что-нибудь на память, ты же обещал». Клим, все годы жизни в городе обеспечивавший семью продуктами, практически всю наличность носил с собой. «Выбирай!» И Юлька выбрала самое яркое, но, на взгляд Клима, довольно аляповатое украшение из золота – подвеску на цепочке. А он бы подарил ей скромное на вид колечко с небольшим камнем (как потом оказалось, аметистом) за шестнадцать рублей. Юлька нацепила подвеску и чмокнула его в щеку: «Я буду любить тебя – если ты мне будешь делать подарки!» Ну что ж, грубо, зато откровенно. Он отправил ее на такси, заплатив водителю три рубля. Тот полез за сдачей, но Клим мотнул головой: «Не надо». Юлька, в распахнутой шубке, прижалась к нему грудью, животом, бедрами. «Ты не забудешь про меня?» – шептала она. Он засмеялся: «Я не забуду про тебя». Когда такси отъехало, он вернулся в аэровокзал и купил кольцо.

А между тем приближалась навигация семьдесят первого года, и Климу пришлось выезжать в заводы и порты на партхозактивы, и если везде они проходили спокойно, по протоколу, то в Речном было море вопросов, и все к нему. Пришлось объяснять, что при новой системе стимулирования не будет диких, по большей части дутых, 150–170 процентов, максимум 125, зато каждый процент перевыполнения плана станет дороже оцениваться. Мужики гудели, возмущались, кричали: «Начальство-то, поди, себя не обидит!», «Один с сошкой, а семеро с ложкой!» И на это у Клима был ответ: диспетчера, наставники, другие специалисты будут премироваться по итогам работы своих групп, с учетом мнения старших капитанов: «Образуется, условно говоря, хозрасчетный коллектив, с единым премиальным фондом…» Его перебили: «А почему – условно?», «Надо сделать, как у моряков!» Новый начальник пароходства, выезжающий на все партактивы, вертел в руках авторучку и поглядывал то в зал, то на Клима, и тому не понятно было, одобряет тот его или порицает.

После партактива, который проходил в Доме культуры, на ужине в банкетном зальчике заводской столовой из местного руководства были директор Власов, главный инженер Белкин и недавно назначенный заместителем директора по флоту Олег Скиба; злые языки говорили, что он за нынешнего начальника пароходства все контрольные делал, когда они учились заочно в институте. Ну вот, подумал Клим, не хватает только Лещинского и ботанички. Про Евгения Сергеича он уже знал, что тот уехал в Ленинград и стал кандидатом наук. А ботаничка ему встретилась на крыльце заводоуправления, такая же красивая и влекущая: «Клим Степанович! Куда же вы убегаете? А я, можно сказать, только из-за вас пришла!..» «Вы должны меня простить, Зинаида Марковна: бегу навестить отца! – И склонился к ее руке: – Вы так прекрасно выглядите!» И услышал негромкое: «Спасибо, мой мальчик». В доме отца было многолюдно, шумно, весело. Через год после отъезда Клима с Надей и Аней отец женился на довольно еще молодой женщине, у которой была взрослая дочь. Дочь вышла замуж за штурмана, долговязого хохла, родила сына и дочь, и теперь все они колготились здесь, в трех комнатах на первом этаже. У отца была хорошая пенсия, но раз в трое суток он уходил на дежурство в будочку рядом с универмагом. Он выглядел помолодевшим, возможно, из-за короткой стрижки, и вполне счастливым.