Вернувшись с практики, Клим узнал, что у них новый классный руководитель, преподаватель судовождения Тычков. Он оказался матерщинником и бабником: с курсантами говорил только о том, как «пришвартоваться к бабешке» и при этом «не намотать на винт». Про Соню же услышал Клим, что «княгиня Лиговская» уехала в Ленинград. Но что-то (судьба? Сонина рука?) вело его своим путем: после третьего курса он проходил практику на буксирном теплоходе, который привел из чехословацкого города Комарно Плотников Виталий Петрович, Сонин зять. Клим влюбился в теплоход, в его по-морскому суровый вид, в машинное отделение, по чистоте не уступающее лазарету, в капитана, который ни разу не напомнил Климу про встречу Нового года. В свой последний день на судне Клим чуть не плакал. Стояли в затоне, шел снег, по небу шарили прожекторы, рейдовые теплоходы, растаскивающие баржи по местам стоянки, перекликались мелодичными гудками. И Клим вспомнил Аню, о которой, казалось, навечно забыл: их лихтер стоял на рейде, ожидая постановки в затон, отец выехал в поселок, получил деньги и напился, они с Надей уложили его спать, а Клим побежал на берег, где стояла отцова шлюпка, приплыл на ней к лихтеру, и они спали с Аней одетые и в обнимку в холодной каюте… «Ну что, курсант? – услышал он голос капитана. – Пойдем попрощаемся!» И капитан привел Клима в свою каюту, которая показалась Климу земным раем: рационально, целесообразно, удобно, красиво. «Располагайся! Я тебе все бумаги подписал, теперь ты не рулевой-моторист Гордеев, а просто мой гость». На низком столике появились тарелка с осетриной, консервные банки, фарфоровый чайник. Но в тонкие стаканы из чайника лился вовсе не чай. «Спирт! – пояснил Виталий Петрович. – Медицинский, Наталья снабжает, она у меня главврач в бассейновой больнице. И разводить не рекомендует». Клим поначалу чувствовал себя неловко: ведь против него сидит не Виталий, Сонин зять, а сам капитан, бог и царь на корабле! Но после второй дозы он уже рассказывал грозному хозяину, как ему понравился теплоход, как хорошо ему было, как жалко расставаться… Капитан кивал рыжей головой: «Да ты всем понравился, а уж кокша тебя прямо усыновить готова». Вдруг замолчал и задумался. Наконец заговорил. Трудно, не поднимая глаз: «Нас с тобой Соня познакомила, все случайно произошло. А потом-то я узнал: ведь мы с тобой – вроде как родственники. Ведь я же… как тебе объяснить… Это от меня Аня родила. Тебе Надя сестрой стала, а я – ее отец. Так что мы – хоть и не по крови, да родня». И он поднял наконец на Клима свои глаза, в которых, как показалось ему, была мольба. «Виталий Петрович, – спросил Клим, – а почему вы?..» – «Почему не женился на Ане? Я и сам себе этот вопрос задаю уже семнадцать лет. Тогда, в сорок втором, всех молодых ребят в армию забрали, только комсоставу дали бронь, и пришли на “Клим” двенадцать девчонок, и Аня была самая красивая, самая грамотная – два курса речного техникума окончила, самая веселая, самая добрая, да что я тебе говорю, как будто ты этого не знаешь? И получилось все у нас так легко, словно мы созданы друг для друга, а когда Аня забеременела, я – нет, не испугался и не отказался от Ани. Как навигация кончится, говорю, я тебя в свою деревню отвезу, поженимся, родишь, будешь у моих стариков жить, а я плавать буду, и сам верил в свои слова, и Маркову об этом сказал, только – я вдруг понял, что все кончилось, и той Ани – моей Ани – уже не будет никогда. А тут – случайная зимовка, смерть твоей матери, у Ани появился ты, и она сказала мне, что не сможет тебя бросить. Я понял, что навсегда потерял Аню, и – честно скажу – сильно переживал, когда Степан ее к себе взял и женился на ней, но нет-нет да и приходило в голову, что так-то оно лучше». – «И вы с ней никогда не встречались?» – «По-серьезному – нет. После войны я женился, Юлька родилась, я Наталье все рассказал и спросил ее, надо ли, мол, открывать, что Надя – моя дочь, и она сказала, что не надо, раз так все вышло… Я и успокоился. А когда Аня погибла – я места не нахожу! И все кажется мне, что не сама Аня это сделала». – «Не сама?!» – «Степан – твой отец, и всякое плохое слово о нем бьет по тебе. Но ты же любил Аню?» Клим опустил глаза и прошептал: «Любил…» Плотников ударил кулаком по столу, а другой рукой закрыл глаза. «Не прощу! Никогда не прощу!» Кому капитан не простит – себе или Степану – Клим так и не узнал, потому что поднялся и вышел из капитанской каюты.

В начале следующей навигации он по направлению (третий штурман самоходки-тысячетонки) прилетел в Речное и с не распаханного еще картофельного поля, где садились вертолеты, сразу направился в родительскую квартиру. Степан уже был на лихтере, а Надя жила дома одна и была в интересном положении. Клим увидел ее – гладкую, округлившуюся, степенную – и с ним что-то произошло. Он обнял ее и долго не отпускал. «От тебя так пахнет, – шептал он, – как от тебя пахнет!» – «Чё придумал-то! – шептала она в ответ. – Чё тебе городские-то хуже пахнут?» – «А у меня нет никаких городских!» – «Чё так? Ты же вон какой!» – «Какой?» – «Красивый!» – «И ты! Ты – прекрасна!» – «С пузом-то?» – «Да! Я не думал, что смогу влюбиться в беременную женщину!» – «А ты влюбился?» – «Я – без ума!» – «Но я же не от тебя!» – «Ну и что? Он же мой брат!» Она хихикнула: «А вдруг сестричка?» Наконец они отстранились друг от друга, и Надя попросила: «Хоть ты и говоришь, что я прекрасна, но я хоть переоденусь, а то хожу, как…» – «А я ужин приготовлю!» И Надя вышла к ужину причесанная, подкрашенная, принарядившаяся, но Клим думал лишь о том, что ждет их впереди, ночью, поймет ли Надя, что они должны быть вместе. И Надя поняла его правильно, и у них была чудесная ночь, необыкновенную остроту которой придавала беременность Нади.

Утром он решительно объявил ей, что они должны пожениться: «Пусть отец сам не позорится и тебя не позорит! А мы по всем документам не брат и сестра, нас распишут в два счета!» – «А где мы будем жить?» – «Здесь! Я устроюсь на рейдовый теплоход и встану на очередь как молодой специалист!» – «А… А Степан?» – «Ты кого любишь: меня или его?» – «Тебя!» «Так в чем же проблема?» – «Он убьет нас», – сказала Надя и посмотрела на свой живот. «Не убьет», – не очень уверенно ответил Клим, а про себя подумал, что надо не ждать, а напасть первым. Он зашел в магазин, потом поднялся в диспетчерскую, и его вывезли на рейдовом катере к лихтеру. Отец, заметно постаревший, встретил сына, одетого в командирскую форму, радостной улыбкой, обнаружившей отсутствие нескольких зубов: «Здравствуйте, товарищ штурман!» – «Здравствуйте, товарищ шкипер!» Потом они сидели в шкиперской каюте за столом, на который Клим выставил свои покупки: водку, колбасу, консервы. После первого стакана – на флоте других доз не признавали – Клим пристально посмотрел отцу в глаза: «Отец, приготовься. Я скажу очень неприятное для тебя, но ты должен все понять и – принять». Отец испугался и стал еще старше: «Ты что? Ты – о чем? Что с Надей?» – «С Надей – порядок. Мы решили с ней пожениться. И ты не вздумай нам препятствовать!» – «Ты? С Надей? Да у нас же дитё будет! Да она же – моя!..» – «Никакая она не твоя! И не ломай ей жизнь! А дите от тебя никуда не денется, внуком твоим будет!» – «Внуком?.. Каким внуком?» И тут Клим ударил кулаком по столу: «Все! Кончилось твое время! И не позорь больше Надю! Останься человеком! Иначе, – Клим наклонился над столом, – я все раскопаю про Анину гибель, я свидетелей найду!» Отец посерел лицом: «Каких… свидетелей?» Клим понимал, что никаких свидетелей он искать не будет, да их и нет в природе, а Надя не в счет, но продолжал напирать на отца: «Ты знаешь каких! И не думай, что у Нади только я защитник. У нее отец есть!» – «А, ты же с Плотниковым плавал! Выходит, он тебе все рассказал?» Отец склонил голову и долго молчал. Потом махнул рукой: «Наливай! Твоя взяла! Живите! А про Аню ты зря, сама она, не смогла мне Надьку простить».

Следующим важным шагом был поход в «кадры», где всем заправлял тот самый Коркин, у которого Аня «выхлопотала» место на дебаркадере и трехкомнатную квартиру. «Я женился на дочери Анны Сергеевны Гордеевой, – сказал Клим, пристально глядя в глаза кадровику, – вы ее должны помнить!» Коркин кивнул головой: «Я всех помню. Должность такая». – «Моя жена беременна, я прошу предоставить мне работу на рейдовом флоте». Коркин неожиданно осклабился в страшной улыбке, открывшей редкие прокуренные зубы: «Мастером пойдешь? В мехцех?» – «Пойду!» – «Тогда дуй к главному!» – «К Волохову?» – обрадовался Клим, следивший за карьерой любимого капитана. Коркин вздохнул: «Потеряли мы Волохова!.. Да я не в том смысле, жив он и здоров, только работает в поссовете, председателем. Года не прошло, как избрали, но уже слышно, что выше пойдет. А на цех, – обстоятельно, словно докладывая руководству, рассказывал Коркин, – поставили Власова. Они к нам двое прибыли по направлению из института три года назад: Власов Григорий Петрович и Белкин Федор Михайлович. Тоже поначалу мастерами были. Власов – тот армию прошел, в партии состоит, порядок знает, мы его через год в начальники цеха двинули, а как Волохова избрали на советскую работу, он его место занял. Ну а Белкин к тому времени освоился, авторитет среди рабочих заслужил, а то поначалу многие над ним посмеивались: мол, ему надо сначала ученичество пройти. Теперь он заместо Власова. Так что становись в очередь!» – «В какую очередь?» – «А вот в какую! – Коркин высоко над собой поднял неожиданно длинный палец: – Уходит на пенсию или не дай бог умирает наш министр, так? Замминистра становится министром, начальник главка – замом, начальника пароходства ставят на главк, его зам становится начальником, директора завода ставят замом, главный инженер завода – директором, начальник цеха – главным инженером, мастер – начальником цеха». – «А прошлый министр тридцать лет сидел на своем месте!» – засмеялся Клим. – «Ну это я так, фигурально…» Так в одночасье решилась судьба Клима. Ему отвели кабинетик, в котором он почти не бывал, носясь по заводу, и самыми радостными мгновениями в его жизни была дорога домой после работы. Надя ждала его, он обнимал ее, пахнущую домом, счастьем, любовью, умывался над тазиком, и она поливала ему из ковша на руки и на шею, потом они долго ужинали, иногда ходили в кино или просто гуляли, пока их вконец не заедали комары.

Больше всего по работе пришлось общаться с Белкиным и Власовым, совсем недавно бывшими в его шкуре. Только держались они с ним по-разному, все же сказывались возраст и должностное положение Власова, а может, и семейное: он стал очередным мужем ботанички Зинаиды. Но к Волохову обратиться пришлось, и без него так бы легко его брак с Надей не зарегистрировали. Пришлось искать документы той зимовки и свидетелей, чтобы подтвердить рождение Клима и смерть его настоящей матери. В самом конце июня Клима вызвали к начальнику цеха, только за столом сидел не розовощекий Федор Михайлович, а Волохов: «Ну что, Клим Степанович, как дела?» Клим оторопел: значит, Коркин ошибся, и Волохов пошел не вверх, а вниз? «Тяжело, Юрий Васильевич, – признался Клим, – с нарядами только-только разобрался, нас же этому не учили. Нормы очень завышенные…» Волохов вздохнул: «Это да, все жалуются». – «Я не жалуюсь. Вы спросили, я ответил», – «Молодец, что не жалуешься! Федор Михайлович, – Волохов кивнул на стол начальника цеха, – говорит, что стараешься». Волохов поднялся на ноги: «Пошли проводишь. Я стараюсь хоть раз в неделю бывать в заводе, по цехам пройтись. Как говорится: приятно вспомнить, и полезно, ведь наш поселок только заводом и живет». На улице повернулся к Климу: «Ну что, жених, приглашай на свадьбу! Документы на вас с Надеждой пришли, в первую пятницу июля и проведем регистрацию». – «Спасибо, Юрий Васильевич, – прошептал Клим, – если б не вы!..» – «Да я ради детей Анны Сергеевны – все сделаю!» Клим потупился. «Гостей-то много будет?» – «Каких… гостей?» Волохов захохотал и перед Климом возник его любимый капитан «Иртыша»: «Ты как первый раз… женишься! А я что, не гость? Жалко, моих девчонок не будет, я их отправил на юга на все лето, пусть Вика отдохнет перед десятым классом. А пригласить надо, – он взглянул на окна второго этажа заводоуправления, где располагалось начальство, – директора, главного, Коркина, Федора Михайловича… Я договорюсь со столовой и закажу обед. После регистрации прокачу по поселку на своей “Волге” и к пяти часам подъедем к заводоуправлению». У Клима голова пошла кругом: «Юрий Васильевич, я даже не знаю!.. Вы прямо!..» – «Эх, Клим! А что бы я сделал, если б ты на моей Вике женился? Может, подождешь года два?» – «Юрий Васильевич, вы шутите?» – «Конечно, шучу! А ты серьезный очень, Клим. У нас на “Иртыше”, знаешь, какие шутники были? Оттого и работа спорилась. А тот, кто шуток не понимал, у нас не задерживался. И еще: тебя спросят: как дела? А ты: лучше всех! Имей это в виду, если хочешь стать командиром».

Для приличия Клим послал радиограмму отцу, но ответа не получил; он знал, что, обратись он к Волохову, Степана нашли бы через час, но обращаться не стал. Зато как раз приехало несколько одноклассников, закончивших первый курс, а новый главный инженер пришел на свадьбу со своей красавицей женой, которая в зеленом струящемся одеянии еще больше была похожа на змею. «Ой, как неудобно, – шепнула Надя, оправляя на заметно выпирающем животе белое выпускное платье, – надо было Зину-то пригласить!» Начало застолья больше напоминало юбилейно-поминальное мероприятие, потом начальство сгрудилось вокруг директора и стало обсуждать заводские проблемы, и тут опять выручил Волохов, метнувшись к радиоле: «Свадебный вальс!» Клим потоптался с Надей положенное, усадил ее и, шепнув: «Пошел исправляться!», направился к ботаничке. Помня Сонины уроки, вначале обратился к ее мужу: «Григорий Петрович, разрешите пригласить Зинаиду Марковну на танец!» Танцевала Зинаида Марковна превосходно, но вынуждена была отдать должное и Климу: «Гордеев, я не узнаю тебя! Был таким… А стал!» – и тут уже Клим вспомнил «заветы» Волохова: не надо быть слишком серьезным: «Тем выше заслуги моих любимых учителей!» И коснулся губами ее запястья. «Спасибо! Не ожидала! И за приглашение спасибо!» – «С пятого класса мечтал с вами потанцевать!» «И ведь за словом в карман не лезет! – восхитилась Зинаида. – Только я про приглашение на свадьбу. Юра… Юрий Васильевич сказал, что ты хотел пригласить всех учителей, а почему никого нет?» Клим не раздумывал ни секунды: «Так вы с Татьяной Петровной для меня и есть все учителя, только она на юге!» И тут лицо ботанички исказилось, словно от укуса хищника из «живого уголка», она оглянулась, Клим увидел встречный взгляд Волохова и вдруг все понял и про ее неожиданное появление, и про ее оговорку «Юра». И Зина поняла, что он все понял, и поспешила откланяться: «Спасибо за танец, Гордеев. Ты далеко пойдешь!» Вскоре ботаничка подошла к ним с Надей: «Григорий Петрович остается, а я, пожалуй, пойду, дочка одна дома. Клим, надеюсь, проводит? Здесь недалеко».

Жили главный инженер с Зинаидой Марковной в кирпичной четырехэтажке по переулку, начинавшемуся у заводских ворот, но она повела его по темной и безлюдной «шоссейке» в сторону соснового бора. Всего пять лет назад на месте новых домов был пустырь, на котором школьники бегали кроссы и сдавали зачеты по лыжам, а в сосновый бор Зинаида водила их зимой по глубокому снегу собирать семена…«Гордеев, ты, может, возьмешь даму под руку?» Он пошел рядом и попытался приспособиться к ее шагу, но этому мешала ее не очень уверенная походка. «Уже лучше. Только, знаешь, Гордеев, я замерзла!» И он набросил ей на плечи свой черный, специально купленный на свадьбу пиджак. «Ну вот что хорошего в тебе было? Встанет: и в час по чайной ложке! Пока предложение закончит – уже не помнишь, с чего и начал! Прямо убила бы!» – «Спасибо, что промахнулись!» – «Зато ты не промахнулся! Только цель какая-то странная! Ты же Вику любил! Или?..» – «Или, Зинаида Марковна!» Она остановилась и повернулась к нему; в темноте ее взгляд казался диким, глаза – огромными, лицо – незнакомым: «И у меня всю жизнь: или! Когда-то я очень любила одного человека, но между нами встало вот это самое “или”: война!» – «Он… не вернулся?» Она покачала головой. «Его убили… И меня тоже… А может, меня убили еще раньше… Мы с мамой столько пережили, что я возненавидела людей и полюбила зверей. Летом сорок первого нас снова уплотнили, – а когда-то мы жили в этой квартире одни с папой, мамой, бабушкой и домработницей, – и в отнятую у нас комнату вселились эвакуированные: врач Вера Петровна и ее сын Вадик. Он стал учиться в нашем классе, и мы полюбили друг друга. Мы окончили школу в сорок втором, я поступила в пед на биологический, он – в медицинский. Я не знала, что он несколько раз просился на фронт. Осенью его забрали в армию, а весной Вере Петровне пришла похоронка… В группе у нас был всего один парень, Боря Синайский, на четвертом курсе мы поженились. Я была рада сбежать из нашей с мамой тесной комнатенки, в которой раньше жила домработница, от молчаливого укора в глазах Веры Петровны: ты молодая, живая, здоровая, а Вадик… Но попала я из огня да в полымя. Боря оказался редкой мразью: мелочный, вздорный, самовлюбленный! Я не сказала на суде, что я беременна, и нас хоть и с позором, но развели». Она качнулась к Климу и уютно устроилась на его груди: «И вот представь, Гордеев: я на шестом месяце и выбираю по направлению поселок Речной, потому что там сразу дают квартиру, приезжаю на пристань, а последний катер уже ушел, дежурная, гадина, не пускает в комнату отдыха, и тут появляется он: в кителе с серебряными погонами…» – «Это был Юрий Васильевич?» Зинаида вскинула голову: «Юра? Нет, его звали Олег, Олег Скиба, он стал моим вторым мужем… А у Юры – другая история. Танька его, – ботаничка ненатурально рассмеялась, – ха-ха-ха, от тюрьмы спасла. Пришли они за плотом, стоят, ждут, местные девчонки прибегают к пароходу, где огни, музыка, молодые ребята. Девчонки – шестиклассницы да семиклассницы, школа-то семилетка, а Танька на каникулы из педучилища приехала, ну и Юра уже училище окончил, постарше других ребят был, разговорился с ней, все же в городе учится, взрослая, в каюту пригласил. Говорят же, что ночью все кошки серы… В полночь разбежались: она – домой, он – на вахту, а утром прибегает ее мамаша с милиционером – Юра только на свадьбе узнал, что он Таньке троюродным дядькой приходится: дочь изнасиловали. Юру забрали, стали дело оформлять, а время-то суровое, война еще не кончилась, и тут Танька дает показания, что она сама, добровольно вступила с ним в связь, по великой любви. Поскольку она совершеннолетняя, дело бы надо просто закрыть, а ему говорят: женись, тогда закроем. Вот так и женили Юру, а через девять месяцев родилась твоя любимая Вика…» Ботаничка оттолкнула его, но, сделав несколько шагов по направлению к своему дому, покачнулась, и он едва успел подхватить ее. «Почему ты меня ненавидел? – спросила она, повисая на нем. – Потому что ты слышал, что про меня говорят, да? Я это видела, я это знала, что ты слышал! И смотрел на меня так, потому что слышал! Как ты мне был мерзок! С этой твоей улыбочкой, словно бы ты каждую ночь свечку держал! С этим твоим умопомрачительным сочетанием светлых волос и черных ресниц! Мне так хотелось подойти к тебе и вылить на тебя ведро воды! Чтобы с тебя вся краска слезла и чтобы ты сказал: Зинаида Марковна!..» И вдруг обвила его шею руками и прильнула к нему: «Гордеев! Скажи, что ты меня любишь, что я – самая чистая женщина на свете!» И с Климом произошло то, чего он потом не мог понять и во что не мог поверить: он вдруг услышал голос Ани, увидел лицо Ани, и он уже целовал это лицо и горячо шептал те слова, которые безумная Зинаида хотела услышать от него… А через несколько минут у дверей своей квартиры на него смотрела совершенно трезвая женщина, и глаза у нее были вовсе не злыми, а красивыми, грустными и добрыми: «Спасибо тебе, Гордеев. Счастья я тебе не пожелаю – ты ведь не для него живешь, а зря!»

Все время его отсутствия Волохов был рядом с Надей, поэтому к бегству жениха с собственной свадьбы та отнеслась довольно снисходительно, но дома сказала незнакомо решительно и веско, что спать они будут теперь в разных комнатах, чтобы не навредить ее ребенку. И Клим понял, что Надя добилась своего, она утвердилась и он – как таковой – ей уже не нужен. Он практически не спал, пришел на работу с дурной головой и нарвался на Федора: «Чего пришел? Тебе же три дня полагается! Вот и вышел бы в понедельник!» Клим через силу улыбнулся: «Душа болит о производстве». – «Тогда гони всех на объекты и – ко мне!» К десяти часам в кабинете начальника цеха собрались четверо: он сам, главный, Волохов и Клим. И для него с той субботы началась новая жизнь. После работы он уже не спешил к Наде: то они с Федором сидели с бутылкой сухого вина в его просторных и пустых по случаю навигации апартаментах общежития, а то долго и с удовольствием пил пиво у ларечка в компании заводских мужиков, специалистов на все руки, и слышал одно и то же: «Ты, Степаныч, держись ближе к народу, а уж мы тебя не подведем!»

В одну из июльских пятниц табельщица Катя, черноглазая хохлушка с тяжелой «кормой», сказала, чтобы он зашел к «регистру» Лещинскому. Евгений Сергеевич Лещинский был когда-то начальником местной конторы Регистра, но сейчас, после развода с ботаничкой, был простым инспектором и потихоньку спивался. На неделе сдавали баржу-двухсотку, Лещинский все подписал, и Клим считал, что никаких проблем с Регистром не должно быть, тем более что стол потом накрыли царский: водка, пиво, коньяк, осетрина, черная икра… Евгений Сергеевич сидел в своем углу перед портативной пишмашинкой, как отметил Клим, дорогой, иностранной. Заметив взгляд Клима, признался: «Я без нее как без рук! А главное – шрифт крупный, как у канцелярской! Я в командировках в два раза быстрее все дела решаю! И тебе советую освоить это дело! – Поднялся во весь свой немалый рост, и тут прогудел заводской гудок. – Я тебя чего позвал? За границей по пятницам мужики ходят пить пиво в бар. Вот я и приглашаю тебя, только не к пивному ларьку, а в приличное место». В Речном было две столовые – заводская и поселковая. В заводской по вечерам справляли поминки и юбилеи, играли свадьбы, а поселковая после пяти работала как ресторан. Клим и Евгений Сергеевич долгое время были единственными клиентами в темном и прохладном зале. Крупная фигуристая Нина, учившаяся на год старше Клима, принесла графин пива, оказавшегося непривычно сладким. «Рекомендую, – сказал Евгений Сергеевич, – “таежное”, нигде такого не найдешь». Клим понимал, что предстоит разговор о Зинаиде, и не ошибся. «Ну что, Клим Степаныч, поздравляю тебя!» – «С чем?» – «А с тем, что скоро получишь переходящее красное знамя!» Клим знал, что мастерам знамена не вручают, и молча ждал продолжения. Евгений Сергеевич, видимо, рассчитывал на другую реакцию: «Ты что, не понял смысла?» Клим понял не только, что подразумевалось под переходящим знаменем, но и то, что Евгений Сергеевич хорошо принял до его прихода и дело пахнет скандалом. «Евгений Сергеевич, поймите и вы: это знамя давно уже не в ваших руках!» Тот хрипло рассмеялся, откинувшись на спинку стула: «Молодец! Далеко пойдешь! А хочешь, я тебе расскажу все?» – «Лучше так: все, что сочтете нужным!» – «Я это и имел в виду. В общем, я – первый молодой специалист, который приехал сюда по направлению после института. Да после какого – ленинградского! Тогда еще, помнишь, в поселке лагерь располагался, вышки стояли. При мне эти вышки убрали, репрессированные получили реабилитацию, в журнале печатали Евтушенко и Вознесенского, мы проводили спортивные мероприятия и музыкально-литературные вечера – знаешь, какая был интересная жизнь? А в центре этой жизни была Зина, мы собирались на ее квартире, пили сухое вино при свечах, читали стихи, танцевали… Зина была замужем за хорошим парнем Олегом, который начинал после ФЗО машинистом на пароходе, потом работал механиком на рейдовом буксире и был страшно доволен, потому что тренировал и сам играл в футбольной команде, все кубки района и бассейна выиграл. Он ее, прямо скажу, спас, а Зине хотелось большего, чтобы он на Север ходил, привозил осетрину и разный дефицит, чтобы двигался вверх, а он застрял на этом рейдовом, да и про поэзию с ним не поговоришь… Короче, через три года мы с Зиной поженились… Жили хорошо, меня начальником конторы назначили, квартиру дали, с ее дочкой Ленкой – никаких проблем, потому что я с ней не сюсюкал и в папочки не набивался. За границу каждый год ездили, и вот с этих заграниц все и началось. Говорит как-то Зина: а почему тебя не пошлют за границу? Специалист ты видный, три языка знаешь. Да, говорю, только один из них русский! А она: напиши заявление! Какое, говорю, кому? Зина: Своему московскому начальнику! Приложи копии документов, возьми рекомендацию в парткоме. Я к Волохову пришел посоветоваться, а он сразу: давай-давай, мы поддержим! Теперь-то я понимаю, что Зинка и с ним работу провела… В общем, собрал я документы, думаю, кто из руководства поедет в Москву, с тем и отправлю, а тут Зинаида объявляет: а мой кружок на ВДНХ едет! Я с ней и отправил конверт. Через год меня назначили в Финляндию на приемку кораблей. Два года, как в сказке: по работе – никаких проблем, все четко, красиво, грамотно; каждый знает свои обязанности, делает столько, сколько нужно, никакого соревнования, передовиков, – усмехнулся, – красных знамен; в магазинах – чего только нет. Я сразу купил “москвич” в импортном исполнении, до сих пор как новенький, Зина научилась водить и целый день по шопам, набрала тканей, они там – просто фантастика, купила швейную машинку с какими-то оверлоками, а я по инструменту отдыхал: какие там наборы!» Покачал головой: «Хорошая страна, хорошие люди. Английский знают почти все. И что меня удивляло: разговариваешь с кем-нибудь: инженером, токарем – будто с нашим, русским. Те же проблемы, что у нас: чтобы работа была, на жизнь хватало, чтоб дети учились и дурному влиянию не поддавались. И я все думал: чего же мы воевали с ними и почему наши правители не могут понять, что простому народу не мировой коммунизм нужен, а нормальная жизнь». На столе уже появился третий графин, а в зале было занято несколько столов, откуда шли приветствия и заинтересованные взгляды. «Только, знаешь, о чем я подумал однажды и – испугался? А вдруг, думаю, мне в этой стране счастья жить придется до конца дней?» – «А почему… испугались?» – «Давай на ты, без церемоний. А испугался потому, что… Ты вот молодой, не знаешь этого и не знай. А вот представь, что никогда в жизни не выпить так, как захочется, ни покуролесить, ни побезобразничать! Это я не буквально, и там люди пьют, я в целом о жизни: не может русский так жить, с ума сойдет!» – «Так у них там этих суицидов!» – «Ну вот, кончилась сказка, и у нас с Зиной все кончилось… Приехали в Москву, Зина с Ленкой – по достопримечательностям, я – к начальству: доложить, отчитаться, сувениры вручить. Вечером с начальником в “Арагви”, шикарный стол, ереванский коньяк, а начальник все чего-то озирается, как будто ждет кого-то, а потом вдруг спрашивает: а что же, мол, Зинаиды Марковны нет? Да с дочкой, говорю, как ее оставишь, а сам думаю: что-то тут не то! Начальник, сразу видно было, скис, но после шашлычка под коньячком взбодрился, язычок у него развязался и выдал он мне комплимент… Ну в общем, такое говорят только мужу-рогоносцу. Я смотрю на него и думаю: сейчас тебя убить или потом? Решил, что потом, и влил в него коньяка столько, что он встать не смог. Посадил я его в такси, приехали к его дому в новом районе, завел я его в подъезд: “Какой этаж?” – “Шестнадцатый”. Думаю, как раз успею. Только лифт тронулся, я ему под дых, он согнулся, я ему еще: “Вот тебе! Чтоб чужих баб не трогал!” А он еле сипит: “Да она… сказала… что муж… в курсе… и не возражает”. И тут я захохотал: ну Зинка, ну падла! И я бы, наверно, простил все Зинке, она же для меня “старалась”…» «Ведь я простил Ане», – пронеслось в голове у Клима. «Надо было простить, ведь мне такой женщины больше никогда не видать…» «И мне», – вырвалось у захмелевшего от вкусного и крепкого пива Клима. «Что?!» – «Да у меня… была одна… я бы ей все простил… потому что счастье – это главное…» – «А я не смог. Ну а вышло все так глупо, что не я ушел от нее, а она меня выставила: мол, она для семьи своей честью пожертвовала, а он… Тут как раз молодые специалисты в гору пошли, Григория главным поставили, а Зинка еще до заграницы его отметила. Но Зинка на нем не остановится! Так что мой совет: беги отсюда как можно быстрее и дальше!» – «Тебе самому, Сергеич, бежать надо, а то… пропадешь». Тот помотал головой: «Я от Зинки – никуда! А вдруг?.. – Он махнул рукой. – Да и куда мне бежать… некуда мне бежать… Надо было, дураку, в Питере остаться, меня в аспирантуру звали, знаешь, на какую тему? Катамараны! У меня про катамараны был диплом с отличием, мне так и сказали, что это готовая диссертация!» «А я помню, – сказал Клим, – ты по затону на такой чудной моторке гонял!» «Видел, да? А знаешь, там такая интересная гидродинамика! – Опустил голову. – У меня только две любви было в жизни: катамараны да Зинка…»

С Волоховым они встречались часто, но мимоходом, то в заводе, то на улице. В середине августа тот как о великом счастье, почему-то касающемся и Клима, сообщил, что «девчонки» приедут в воскресенье «Метеором». Клим пришел на пристань, где возле самого трапа стояла «Волга» Волохова, в которой они с Надей делали свадебный круг по поселку. Из машины вышла женщина, в которой он не сразу узнал Зинаиду: высокий лоб и рыжие волосы скрыты под косыночкой-шапочкой, так что видны одни глаза, одеяние, переливающееся, мерцающее то зеленым, то синим, похожее на сари и пошитое, видимо, из финской ткани, подчеркивающее узкую талию и широкие бедра, еще больше, чем обычно, придавало ее облику что-то змеиное. Она махнула рукой и пошла по берегу вдоль воды. Остановилась и, не оборачиваясь, сказала: «Вот и кончилось то, чего не было. Для него тоже – счастье не главное. А ведь я… Я бы за ним…» Он понял, что она плачет. «Зинаида Марковна…» «Что?» – ответила она незнакомым голосом и не сразу. – «Вы оказались совсем другой!» Она обернулась с постаревшим и подурневшим лицом и попыталась улыбнуться: «А знаешь, Гордеев!.. Вы с Юрой, оказывается, были соперниками! Он мне признался, что был очень-очень неравнодушен к твоей маме, которая вовсе не была твоей мамой!» «Она была мне мамой Аней», – прошептал он, а она сделала к нему шаг и уперлась в него грудью, и он не отстранился. «Ты ведь любил ее, и этим все объясняется. Тебе все равно с кем – раз не с ней. И Вика тебе не нужна, потому что она не заменит тебе маму Аню. И ты зря пришел, Гордеев. Пожалей Вику, пожалей Надю…» Он наклонился и прошептал ей в ухо: «И вас!» «И меня! Меня тоже пожалей! – заговорила она горячим шепотом. – Меня никто не жалеет! Никто-никто!..» И махнув рукой, пошла с опущенной головой к дебаркадеру, к которому медленно подплывал транзитный «Метеор». «Девчонки» показались в проеме выхода одними их первых: Татьяна Петровна с гримасой радостной улыбки на темном до безобразия лице и рядом – юное и очаровательное существо, которое, казалось, все южное солнце привезло в своих глазах. Клим повернулся и пошел прочь от пристани.

В сентябре Клим отвел Надю в больницу, и она родила девочку, сестру Клима, которую они, конечно же, назвали Аней. Через неделю Надя с Аней были дома, и Клим окунулся в заботы, оказавшиеся неожиданно приятными, но приближалось время конца практики, ему предстояли военные лагеря и «госы». Он даже подумать не мог, чтобы оставить Надю здесь, надо выбираться в город, но кто их там ждет? Однажды, зайдя по своим делам к Коркину, он услышал, как тот кричал в трубку: «Да мне Плотников не указ! Пусть он на своем заводе командует!» Положил трубку, обиженно скривил губы: «Пока был капитаном – мужик как мужик, а как стал замом директора завода по кадрам – всем флотом командует, прямо второй Гаврилов!..» «Это не капитан с “чеха”?» – спросил Клим. – «Он! А ты что, знаешь его?» – «Практику у него проходил». – «Так-то он мужик хороший, год-другой посидит в замах, поймет, что к чему. Как он к тебе?» – «Нормально». – «Ты используй это, чтобы выбраться отсюда с женой. Я же знаю твою ситуацию». И они посмотрели друг на друга, и Клим понял, что не по должности Коркин стал любовником Ани, а по любви, взаимной ли, безответной ли, не важно теперь. И он подошел к Коркину, а тот поднялся – маленький, щуплый, как мальчик, и они неожиданно обнялись. «Ты знай, – бормотал Коркин, – если что… А мужик ты – настоящий, далеко пойдешь. И Плотникову позвони. Он тебе поможет».

Но Клим не стал звонить. В конце октября они с полуторамесячной Аней уехали на «Волге» с Волоховым, которого вызвали в обком на «смотрины». В кабинет Виталия Петровича в здании управления завода они вошли втроем: Клим с Аней на руках и Надя. Плотников сразу все понял, он встал, вышел из-за стола и обнял Надю: «Доченька моя! Как я ждал! Как я виноват перед тобой!» Первое время они жили в комнате старого заводского общежития, в деревянной двухэтажке еще довоенной постройки, а потом Плотников договорился с портом, и они переехали в новое пятиэтажное общежитие, где у них оказалась большая комната с туалетом и сидячей ванной. Повезло с соседями: рядом жил Борис Базаров, выпускник Ленинградского водного, механик по портальным кранам, со своей милой толстушкой Светланой, специалистом планового отдела. Быстро подружились, и особенно эта дружба пригодилась на время лагерных сборов Клима. Светлана после работы обходила магазины и возвращалась с двумя сумками в руках – в одной продукты для себя, в другой – для Нади с Аней, а Борис гулял с Аней, как со своей дочкой. И вот Клим получил диплом о среднем специальном образовании и погоны лейтенанта, у него были жена, дочь (она же сестра), уютная квартирка, хорошие соседи, блестящая перспектива (при таком-то тесте!).

Собрались у Плотниковых, трое на трое: Клим, Надя с Аней, сам Виталий, его жена Наталья, которая взглянула на него с доброй усмешкой, четырнадцатилетняя Юлька, не узнавшая его. Плотников не отходил от дочери с внучкой, Юля заинтересованно наблюдала за своей вдруг обретенной племянницей, а Клим и Наталья, выглядевшая намного моложе мужа, оказались на кухне под форточкой. «Не куришь? – спросила Наталья. – Молодец! А я вот смолю с шестнадцати лет. Муж меня уже не целует: чё это я пепельницу буду целовать?» Она вытащила из пачки сигарету, Клим поискал глазами и нашел коробку спичек на газовой плите, чиркнул, дал Наталье прикурить. Она затянулась и выдохнула дым ему в лицо: «Ты тоже… не целуешь, кто курит?» И Клим понял, что от того, как он поступит, зависит все в его дальнейшей жизни, и Виталий его не спасет, если он сейчас ошибется. Он взял сигарету из ее рук, положил ее в пепельницу, а потом медленно, глядя ей прямо в глаза, прижался к ее губам. «Ты меня не помнишь?» – спросил он, когда она прижалась к нему теплой и мягкой грудью. «Я тогда не знала, смеяться мне или плакать: ты на коленях перед моей мамой! И с тех пор все время вижу тебя во сне, как ты стоишь на коленях – передо мной! – Отстранилась, взяла сигарету: – А Надю ты не любишь…» – «А ты не любишь Виталия Петровича». – «Это так заметно?» – «Заметно». – «И тебе его жалко? Жалко, да?» Он молчал. «А меня кто пожалеет?» – «Что же нам делать?» Она хрипло засмеялась: «Какой ты еще глупый! У женщины нельзя спрашивать! Женщиной надо – повелевать!» – «Я буду – повелевать! Только – помоги мне!» – «Ты – чудо!» Она чмокнула его и оттолкнула от себя: «Садись, поговорим… Плотников рассказал мне о вашей непростой ситуации. Ты поступил честно по отношению к Наде, но пройдет время, ты увлечешься, что тогда?» – «Я уже увлекся!» Наталья махнула рукой: «Я – не в счет, я все сделаю, чтобы ты был с Надей. Я говорю о той, которую ты встретишь. – Вдруг молодо, озорно улыбнулась: – Вот Юлька моя, например, вот уж стерва растет!» Клим помотал головой: «Только ты! Только с тобой!..» Наталья засмеялась, груди ее тяжело заколыхались: «Конечно, со мной! Думаешь, я упущу свой шанс?» – «Это я – шанс?» В это время раздались шаги, и она сделала круглые глаза: «Плотников идет!»

Плотников устроил Клима в сметный отдел, и сметное дело вдруг оказалось очень интересным и ответственным. И еще тесть посоветовал, не мешкая, поступать в заочный институт: «Только не в водный, тут тебе и училища хватит. Иди на экономику, экономисты сейчас во как нужны!» И Клим сдал экзамены на вечерне-заочный факультет от Иркутского института народного хозяйства, но в самом Иркутске он побывал не скоро, сдавая контрольные и экзамены в своем городе. У Плотниковых они больше не бывали, и он стал забывать Наталью, как забыл Аню, потом Соню, только что-то щемило в душе, и иногда вдруг вспоминался ее запах – сигарет, крепких духов, женского тела.

Закончив институт, Клим не перестал бывать в нем – в спортзале, на занятия в котором его привлек Борис, бывший штангист, за последний год сильно раздавшийся вперед. В группу здоровья, как это называлось, ходили молодые ребята, выпускники вузов: инженер техотдела пароходства долговязый Валентин, мастер с судоверфи, маленький, но прыгучий Валера, снабженец судоремзавода красавец Олег; играли в футбол и волейбол, выступали иной раз единой командой против городских или ребят «с линии», и Борис, их капитан, как-то сказал после очередной и привычной победы: «Вот такой командой и будем держаться! Все посты займем: я – главный инженер в пароходстве, Клим – зам по экономике, Валентин – начальник техотдела, Валерка – начальник судового хозяйства, Олег – начальник отдела снабжения». «А кто будет начальником пароходства?» – спросил Олег. «Так в этом-то вся интрига! – ответил Борис. – Если все знать заранее – неинтересно жить!» Но Клим понимал, что никакой интриги нет, нынешний начальник пароходства Макаров сидит прочно, до пенсии ему еще долго, да и другие руководители и крупные специалисты не спешат освобождать свои посты. Так что надо спокойно работать, учиться, а там… Там видно будет.

Однажды в конце рабочего дня раздался телефонный звонок. Начальник сметного отдела, пожилой язвенник из капитанов, заулыбался, закивал, даже оторвал от стула тощий зад: «Здравствуйте, Наталья Александровна! Очень рад вас слышать! Да-да! Сейчас позову!» Повернулся к Климу сияющим лицом: «Вас, Климентий Степанович!» И не подал, а вручил ему трубку, словно почетную грамоту с занесением в личное дело. Наталья деловым тоном наказала ему после гудка подойти к мебельному магазину: «Я там книжные полки приглядела, мне нужен мужчина». Наталья соврала только наполовину. Возле дверей магазина она подхватила его под руку и потащила к дороге, словно собираясь бросить под машину. Она «голоснула», и они доехали на такси до конечной остановки трамвая, где стояли добротные кирпичные дома химкомбината. Они молчали всю дорогу, тесно прижавшись друг к другу на заднем сиденье, и, войдя в квартиру на втором этаже, так же молча обнялись в тесной прихожей. Лишь здесь она произнесла первые слова, даже не произнесла, а пропела: «Милый друг…» «…наконец-то мы вместе!» – подхватил он. – «Ты рад?» – «Безумно!» – «То ли еще будет!» …«Ну что?» – спросила Наталья. «Ты просто чудо! – искренне признался он и прошептал ей на ухо: – А я такой… неумелый, да?» Наталья резко повернулась и посмотрела на него сверху злыми глазами: «Ты что, думаешь, я направо и налево? И нам хорошо, потому что я – опытная? Да ты у меня всего второй!» «И ты – вторая», – соврал он. «А хорошо нам потому, что мы любим! И мы никому не изменяем! И перед Виталием и Надей ни в чем не виноваты!» Потом она сидела, подложив под спину подушку, и рассказывала: «Нас же с тобой, Клим, не годы разделяют, а – война. Мне в сорок первом двенадцать было, и хоть я и намыкалась, нагляделась, настрадалась, пока мы с мамой следом за папой ездили, я, как и все девчонки, мечтала о любви, кино про любовь смотрела, в артиста влюбилась, в Евгения Самойлова… А потом – война. Мама работала в госпитале, а я помогала ей. Страшное было время, тяжелое. Папу я и не видела, он то в рейсе, то на зимовках, а потом его опять посадили. Я за три года так постарела, мне казалось, я уже старше мамы. А потом, когда мы немцев погнали, все словно вздохнули полной грудью, и мне снова захотелось жить и любить. И я стала влюбляться в раненых. Я ухаживала за летчиками и за танкистами, мы разговаривали, потом они выздоравливали и возвращались на фронт, и я каждому обещала писать письма и ждать, поступали новые раненые, и я приходила к ним и приносила им радость, и сама была счастлива. А потом война кончилась, все радовались и плакали от счастья, а я плакала, потому что мне было грустно, ведь с войной кончилась и моя любовь… Я поступила в мединститут, папа снова был с нами, и он часто рассказывал о своих рейсах и зимовках, и мама стала записывать его рассказы, и получилась книжка! Я этой книжкой просто зачиталась и даже не раз подумывала перейти в речной техникум, а потом решила, что на флоте тоже нужны врачи, и я буду морским врачом. Книжка была написана просто и о простых делах – рейсах, зимовках, штормах, ледоходах, о простых людях, но мне они виделись героями, особенно – третий штурман Виталий Плотников, которого папа упоминал почти на каждой странице и все время нахваливал, какой он молодец! В моем воображении Виталий Плотников предстал в облике Евгения Самойлова, моего довоенного “любовника”, и когда я впервые увидела его, попав на папин теплоход, Виталий был именно таким: строгий, но не скучный, взрослый (он старше меня на восемь лет), в застегнутом на все пуговицы кителе с выпущенным поверх ворота свитером. Вот этот свитер поверх кителя меня просто убил. Вскоре мы поженились, и я поняла, какой Виталий хороший: заботливый, нежадный, правильный… – Наталья вздохнула: – Но не орел!» – «А я?» Наталья привлекла его к себе: «Ты – орленок! Но я из тебя сделаю орла!»