Глава 6
Начиналась веселая жизнь. Их подталкивали в спины прикладами. На улице было холодно, моросил дождь. До столовой оказалось рукой подать. Арестанты влетали в нее, как камни, выпущенные из пращи.
Обеденный зал не отличался богатым интерьером. Облупленная известка на стенах, длинные столы в несколько рядов.
Какой-то хлипкий заморыш в фартуке мыл пол шваброй. Он пугливо посмотрел на людей, вошедших в столовую, подхватил ведро и быстро переместился на другой конец зала.
– Быстро! Все к раздаточному окну!
«Хоть кормят, – подумал Алексей. – Когда ты в последний раз ел, майор?»
Здесь все было просто и понятно. Никаких фуршетов, шведских столов, американских завтраков. Берешь из стопки обкусанный поднос и идешь к единственному окну. Очереди в этот час, понятно, не было.
За окном мерцала бледная, какая-то недокормленная физиономия. Взметнулась поварешка, и серо-буро-малиновая масса вывалилась в алюминиевую миску. Краюха черствого хлеба, стакан с жидковатым чаем – и поднос вернулся к его обладателю. Алексей едва успел удержать эту штуку.
– Жрите, – снисходительно разрешил охранник с густыми бровями. – Пять минут на все удовольствие. Не успеваете – ваши проблемы.
Арестанты сидели тесной кучкой, жадно стучали ложками, давились условно съедобной субстанцией, в которой отдаленно угадывалась овсянка. Похоже, меню в заведении не отличалось изысканностью и разнообразием.
Пехтин погрузился в себя, не поднимал глаз. Гоняйло был бледен, затравленно косился на охрану, но ложкой молотил исправно, вгрызался зубами в черствую хлебную корку.
– Господи всесильный, что я тут делаю? – пробормотал он.
Глаза у парня снова слезились.
– Ты кем был у себя в Николаеве? – сочувственно спросил Алексей.
– Бизнесмен я. – Парень начал заикаться. – Мелкий, правда. Мастерскую держал по ремонту планшетов и ноутбуков. На дому у клиентов работали. Потом дела совсем худо пошли, жрать стало нечего.
– Бизнесмен, блин! – заявил Пехтин. – Вот и жри свой бизнес-ланч.
Гоняйло подавился.
Алексей постучал его по спине.
– Кончай, Пехтин, не порти парню плохое настроение.
– Подъем! – драл луженую глотку усатый охранник, похоже, энтузиаст своего дела. – На оправку становись! На первый-второй рассчитайсь!
Конвоиры веселились. Чем им еще заняться в пустом лагере? На часах был только полдень. Обитатели этого учреждения где-то трудились.
Посещение туалета, видимо, тоже осуществлялось по графику. Неважно, хочешь ты того или нет. Делай свои дела.
Длинный сарай за умывалкой оказался именно тем заведением. Грязь, антисанитария, все продувается насквозь. Хлипкие перегородки между дырками в деревянном полу.
– Ни берега, ни дна, полная хана, – прокомментировал Пехтин посещение сортира. – Сейчас еще ладно, а вот зимой!..
– Шутишь? – спросил Алексей. – До зимы мы сдохнем либо… – Он задумался.
– Либо? – осведомился товарищ по несчастью.
– Не знаю, – ответил Алексей. – Скажем, государство возьмет под свой контроль все эти нелегальные промыслы, и…
«Что? – Он задумался. – И незаконные лагеря вблизи лесов, напичканных янтарем, станут официальными?»
– Закончили процесс! – заявил усач. – Бегом марш!
В бараке было холодно, тоскливо и неуютно. Батареи отопления, в принципе, имелись, но не работали. Кубатура впечатляла. Советское государство, ныне покойное, заботилось об удобствах собственных граждан, алкоголиков и наркоманов. Два ряда ржавых кроватей, убегающих в бесконечность, допотопные тумбочки между ними, зачуханные коврики. Окна, переклеенные изолентой, решетки. Никаких плакатов, лозунгов, календарей с голыми женщинами. Здешнее население, похоже, содержалось в черном теле. Барак был пуст.
– Сюда ляжешь. – Охранник выстрелил пальцем в правый ряд, на третью от двери кровать.
Матрас на ней был свернут, спальное место простаивало без хозяина.
– Понял? – Автоматчик строго глянул на Алексея. – А будешь ныть, расскажу, чем кончил малый, который прозябал тут до тебя. А вы двое – туда. – Он махнул рукой и затопал по проходу.
В конце левого ряда тоже имелись свободные койки. Гоняйло с Пехтиным покорно побрели за ним. Алексей ощутил мимолетную жалость. Хоть какие-то знакомцы, и с теми разлучили.
Насладиться отдыхом конвоиры им не дали, снова куда-то погнали. В здании администрации каптер, молчаливый толстяк в забавном вязаном колпаке, выдал новым арестантам «форменную» одежду. Он на глазок оценивал их габариты, уходил в соседнюю комнату, волок обратно горы тряпья, заношенные резиновые сапоги.
– Снимайте свои обноски, – проворчал этот тип, исподлобья озирая публику. – Не волнуйтесь, не пропадет. Повезет, получите обратно… когда-нибудь.
Алексею не хотелось думать, что будет, если не «повезет». Свое добро было не жалко. Но новое выглядело не лучше. Такое ощущение, что в нем уже скончались семеро. Он с отвращением натягивал на себя свитер, воняющий какой-то химией, ватные штаны с заплатами и потертостями, старенькую фуфайку, из которой с изнанки торчали клоки ваты. Смешная шапка, подобие шарфа, сплетенного из колючей проволоки. Резиновые сапоги, в принципе, не старые, но на размер больше. Передвигаться в них было очень неудобно.
– Ладно, хватит модничать, красивые вы наши, – заявил охранник. – Выходи строиться! Корнилов, или как там тебя – пошел в медпункт!
Указанное заведение находилось в глубине коридора здания администрации. Медпункт напоминал пародию на армейскую санчасть. Существо в серо-белом халате и в круглых очках, основательно пропитанное сивушными маслами, представилось доктором Карпенко. Этот индивид, мягко говоря, не блистал обаянием.
Яйцеобразный тип с брезгливо поджатыми губами уставился водянистым взором на автоматчика, подпершего косяк, перевел глаза на пациента.
– И что?
– Вы сегодня не принимаете, доктор? – осведомился надзиратель. – Снова бухаешь, Карпенко? Осмотри доходягу, Шаховский приказал. Да нормально сделай. Потом допьешь.
Эскулап охал, страдал, заставил пациента раздеться и лечь на кушетку. Прикрикнул на охранника, чтобы закрыл дверь с другой стороны. Нечего тут торчать, когда люди работают!
Этот тип с медицинским образованием, сосланный в глухомань, видимо, тоже находился в опале. Но свою работу знал, несмотря на перманентное похмелье. Он долго мял пациента, выискивая внутренние повреждения, беззастенчиво лапал синяки и гематомы, которых на теле Алексея было больше, чем игрушек на елке. Тот помалкивал, терпел боль.
– Все чудесно, просто замечательно, – разговаривал сам с собой доктор.
Потом он сыпал на тело пациента какие-то порошки, втирал мази в открытые ссадины, заставил его выпить пилюлю, а в заключение всадил ему в мягкие ткани мощную дозу анальгетика.
– Жить будете, мил человек, – монотонно проворковал медик. – Ткани не повреждены, кости на месте, как и внутренности. Что с вами случилось?
– Упал, доктор.
– Я так и думал. Постарайтесь в ближайшие несколько дней не падать. Хотя не уверен, что у вас это получится. Но все не так ужасно, как кажется на первый взгляд. Повреждения поверхностные, надеюсь, все зарастет, зарубцуется. Старайтесь не отрывать сухие коросты, а то знаю я эти шаловливые ручки. Повязки накладывать не буду, все равно не удержатся. Берегите себя, мил человек. Как-нибудь забегите, если найдете минутку. Сделаем второй укольчик, а то эффект от первого завтра к вечеру пройдет.
Анальгетик подействовал. Острая боль отступала, становилась тупой, саднящей. Но издевательства продолжались. Охране барака в будний день совершенно нечем было заняться.
Новоприбывших следовало загрузить работой. Они стояли на холодном плацу перед зданием администрации, одетые, как шуты гороховые, растерянные, подавленные. Усач Терентий Крысич – старший наряда – с важным видом прохаживался перед ними и хмурил брови.
«Присягу принимать будем», – подумал Алексей.
– Готовы, работнички, потрудиться во славу нашего молодого, но гордого государства? Сортиры, между прочим, сто лет не чищены, это безобразие! Раз уж вы здесь, и вам нечем заняться…
Арестанты напряглись. Судя по всему, их собрались опустить в первый же день. Драить такую клоаку – неделю потом будешь благоухать.
В этот момент у Крысича зазвонил телефон.
Он выслушал абонента, поморщился, буркнул что-то, потом обвел глазами маленькую шеренгу и заявил:
– Кому-то крупно повезло. Работы по санации и благоустройству отхожих мест переносятся на неопределенный срок. Наступает долгожданное событие. К нам едет машина с углем. Она уже здесь, за воротами. Значит, вечером заработает котельная, и население этой базы отдыха уже не будет трястись от холода. Марш в котельную, бездельники! Я должен показать, где она?
Котельная находилась на другом конце лагеря.
В последующие несколько часов в голове Алексея не раз появлялась мысль:
«Лучше бы мы сортиры чистили».
Машина с углем оказалась мощным громоздким самосвалом, водителю которого было плевать на все. Он вывалил содержимое кузова посреди двора, хотя мог бы подъехать к специально оборудованному пандусу.
Охранникам не было до этого никакого дела. Как и пану Радзюку, который пришел показать себя.
– И чего стоим, шарами лупаем? – разорался он, отнимая хлеб у Крысича и компании. – Хватаем лопаты, носилки и таскаем уголь, пока руки не отсохнут. Ваши товарищи сейчас лес рубят, а вы тут балду гоняете, мать вашу!
Это были непростые часы. Алексей и Пехтин грузили уголь в носилки и спускали по пандусу в котельную. Там Гоняйло лопатой забрасывал топливо в бункеры для хранения. Уклониться от работы было невозможно. Любая передышка, попытка размять натруженную спину вызывала гневную отповедь со стороны конвоиров. Груда угля постепенно таяла, люди с трудом волочили ноги.
Укол еще действовал, но усталость брала верх. Алексей сопротивлялся, ему даже интересно становилось – сможет ли выдержать? Он словно со стороны наблюдал за собой.
Последние носилки Корнилов волок по земле. Пелена стояла перед глазами. Пехтин метлой сметал остатки угля. Из котельной на коленях выползал Гоняйло.
Охранникам надоело зубоскалить. Они потеряли интерес к арестантам.
Наступал вечер, приближалось время прибытия остальных заключенных. Подъехал грузовик, выгрузил вольнонаемного кочегара. В умывалке за дощатой загородкой обнаружился душ с холодной водой.
Алексей обливался жидким льдом, возил по телу огрызком хозяйственного мыла, усердно растирался какой-то тухлой вафельной ветошью.
Темнело, загорались фонари, включился прожектор на крыше администрации. Гудели грузовые машины, выгружались люди в фуфайках, рваных куртках, кто-то в пальто, с лицами, серыми от грязи и усталости, брели в столовую.
Алексей смешался с толпой. Его товарищи по несчастью где-то потерялись. Он уже забыл про них, вооружился подносом, стоял в унылой, плохо пахнущей очереди.
– Тепло дали, – сообщил кто-то.
Народ оживился, впрочем, ненадолго.
Шеф-повар продолжал поражать публику своими талантами. На ужин была подана переваренная гречневая каша, в которой плавали кусочки сала и костей. Все это поглощалось почти без отходов.
За прошедший день Алексей изучил, насколько смог, обстановку. Забор бывшего профилактория патрулировался, но не очень рьяно. Люди с оружием ходят по двое. На воротах бревенчатая будка, в ней дежурят три человека, впускают и выпускают транспорт, который курсирует довольно часто.
По лагерю в дневное время бродят несколько вольнонаемных. Корнилов даже видел женщину за рулем подержанного джипа. Здесь, видимо, есть бухгалтеры, делопроизводители, снабженцы. Тот же кочегар с водилами. К Шаховскому приезжают какие-то мутные личности, он проводит их в здание администрации и там ведет беседы.
Что происходит за пределами лагеря, Алексей пока не знал.
На улице нудно моросил дождь. Алексей в общей массе доковылял до барака, расправил матрас. Ломило кости, кружилась голова. Двое суток назад в это самое время он бежал из больницы города Калашовки, лег спать на съемной хате. Потом подъехала машина, и он проснулся. Для описания событий, последовавших за этим, лучше всех прочих подошло бы слово «бред».
Он лежал на кровати и наблюдал за суетой. Люди сновали в бараке, как в муравейнике. Одни развешивали на спинках кроватей мокрую одежду, другие грелись у древних чугунных батарей, которые реально потеплели, пристраивали на них носки, нижнюю одежду, просовывали внутрь сапоги. По бараку стелился удушливый запах пота.
Кто-то умолял дать ему сигарету. Дескать, сил уже нет, весь день не курил. Какой-то человек убедительно просил не совать свое дело в его нос. Он не нанимался это нюхать. Кто-то вспомнил, что сегодня девять дней, как завалило Гончаренко. Даже конфеты завалящей нет, чтобы помянуть, не говоря уж о спиртном.
Разделся до майки рослый тип с переизбытком мышц и сала. Прыщавый, неприятный, с какими-то разными глазами. Его тело украшали живописные наколки, явно не дизайнерские. Человек долго и упорно сидел. Он возился со своими штанами, потом с кроватью, бросил вещи на соседнюю койку, презрительно глянул на молчащего мужичка, боящегося сделать замечание. Что-то бросил соседу на другой стороне, косо усмехнулся.
Упомянутый сосед был из своих, такой же разрисованный, хотя и скромных габаритов. У него была куриная шейка, уши торчали в разные стороны, короткие ноги и длинные руки. Он все это продемонстрировал, когда вышел в проход и вытряхнул штаны, игнорируя людей, в которых летела его грязь.
Уголовник вскинул голову, встретился глазами с Алексеем, насупился. Тот не стал доводить дело до греха, отвернулся.
– Эта парочка здесь вторую неделю, – прозвучал тихий голос справа. – Ефим Погребень был когда-то вором в законе по кличке Фима Погреб. Потом свои же развенчали и опустили его. За грабеж сидел на Волынщине. Освободился по амнистии в начале шестнадцатого года и начал резвиться. В Ровно бабу изнасиловал. Она оказалась женой одного из тамошних активистов. Менты по доброте душевной уступили его Шаховскому. Убить хотели, да передумали. С ворами свяжешься, получишь проблемы на свою задницу.
Алексей покосился вправо. Сосед лежал на левом боку, растирал тазовую кость и морщился. Среднего роста, русоволосый, лет тридцати пяти. Лицо серое от усталости, но в нем еще читался интеллект.
– Семен Ратушенко, – представился сиделец. – Из Одессы. В мае четырнадцатого уволился из милиции, отправился на вольные хлеба. До этого десять лет работал в сыскном отделе. Все эти рожи намертво засели в памяти. – Он привстал, протянул руку.
Алексей пересилил ломоту в суставах, тоже потянулся, ответил на рукопожатие. Несложно было догадаться, по какой причине этот парень уволился из одесской милиции именно в мае четырнадцатого года. В бывшем городе-герое царил шок. Дом профсоюзов сгорел не просто так, а вместе с людьми, которые в нем находились. Многие демонстративно бросали должности, выражали отвращение новоявленной фашистской власти.
– Корнилов Алексей. Тоже мент. Харьковский я.
– Вижу, что из сыскарей. – Ратушенко усмехнулся. – Сразу заметил, как ты на этих урок смотришь. Ладно, можешь не рассказывать грустную историю о том, как мент из Харькова оказался на этих вот приисках.
– Нечего рассказывать. Глупо все вышло. Вы хотя бы работали тут. А я вообще без понятия, где оказался. Избили, в машину сунули, привезли. Еще двоих со мной в Городице прибрали. Весь день разгружали уголь.
– Полезное дело сделали, – похвалил Ратушенко. – Видишь второго рядом с Ефимкой? Ну, этот, с раковой шейкой и ушами, как у Чебурашки. Типа дружбан Ефимки, а на деле просто шестерка. Шашлыком его кличут. Фамилия Шлыпко, имени-отчества не помню. Ты с ним поосторожнее, он дурак, но опасный. Если огрызаешься, то следи за его руками. Он нож из чего угодно сделает. Дважды сидел за нанесение тяжких телесных. С ним лучше не связываться. Скоро сорок мужику, а ума, как у малолетки. Понятно, чем кончит, вот только неясно, когда. Кстати, познакомься, это Бортник.
Приподнялся дядька, лежащий за Ратушенко. Невысокий, уже основательно за сорок, скуластый, с непроницаемой сумрачной физиономией. Мужчины обменялись кивками.
– Просто Бортник? – спросил Алексей.
Новый знакомец сдержанно качнул головой.
– Просто Бортник. – У него был глухой отрывистый голос.
– Из Сум он, – проговорил Ратушенко. – Участковым работал, пока не потянуло на приключения, за длинной гривной.
– Ни хрена себе, – заявил Алексей. – Да нам уже профсоюз работников правоохранительных органов можно открывать.
– Смешно. – Бортник вяло ухмыльнулся.
Многие работяги храпели без задних ног. Но некоторые еще ворочались или блуждали по своим делам. В бараке стоял невнятный гул.
Бывалый зэк Погребень развалился на койке через проход. Шашлык сидел на соседней кровати, подавшись вперед. Он что-то говорил ему, быстро, почти тараторил, постоянно вытирая рукавом сопли, текущие из носа.
– Эта парочка вроде с охраной договаривается, – тихо произнес Ратушенко. – Типа активистами хотят быть, поменьше работать и лучше питаться. Шашлыку два месяца штрафного барака вкатили за драку с поножовщиной на Томашевском промысле. Оба из кожи лезут, чтобы за тяжелую работу не браться. Сдается мне, что все у них получится.
– А вам, мужики, еще сколько? – спросил Алексей.
– Да условные это понятия, – отозвался Ратушенко. – В среднем дают два месяца. Кому-то больше. Меня на три определили. Я в Тяжгороде янтарь добывал. После выяснилось, что там некий пахан мазу держит. Раньше он Ляпсусом был, когда я за ним по одесским блатхатам бегал. А теперь господин Хворост, уважаемый предприниматель. На инспекцию приехал, узнал меня. В общем, слово за слово, мордой по столу.
– Мне еще месяц, – проворчал Бортник. – Отбарабаню и домой поеду, коли жив останусь. Другую работу искать буду.
– Вот это верно, – пробормотал Ратушенко. – Я тоже чую, что совершил большую ошибку. Не бывает легких денег, хлопцы. Сами знаете, где находится бесплатный сыр.
– А ну-ка спать, вурдалаки хреновы! – раздался грозный рык надзирателя. – Не забываем, что подъем в шесть! – Он с треском выключил свет.
Несколько минут новые знакомые безмолвствовали. На кровати слева со стоном ворочался какой-то бессловесный мужик с рваным ухом и бельмом под глазом. В беседу он не лез, казался каким-то чокнутым.
– Что, мент из Харькова, не можешь заснуть? – глухо прошептал Ратушенко.
– Не могу, – признался Алексей. – Дико вымотался, думал, буду спать без задних ног, а теперь ни в одном глазу.
– Ты реально не понимаешь, где оказался?
– Я не с другой планеты, слышал про эту хрень, но как-то она меня не волновала. Тебе ведь тоже не спится? Просветишь безграмотного мента?
– Тебе лекцию по янтарю прочесть?
– Да хрен с ним, с янтарем. В школе все учились. Знаю, что тут его, как на Балтике в России.
– Сейчас это полностью криминальный бизнес, Алексей. Государство в нем не участвует. Нелегальный промысел янтаря в промышленных масштабах. Действуют несколько организаций, их называют старательскими картелями. Годовой оборот – многие сотни миллионов долларов. Огромные территории Ровненщины, Волынщины, Житомирской области. Здесь в древности росли хвойные леса, с деревьев текла смола. Залежи под ногами колоссальные и никем не учтенные. Янтарь на любой вкус. Находили килограммовые камешки, представляешь? Рулят авторитеты – киевские, львовские. Я же рассказывал тебе про Ляпсуса. Кто успел оформить себе участок в сотенку-другую гектаров, тот и король. Нанимают работников, завозят технику. Тут, кстати, много списанного военного железа работает. Все куплено, Алексей. Деревни, поселки, целые районы. Типичная феодальщина – вассалы, сюзерены. Украинское государство здесь не котируется и никакого авторитета не имеет. Мощная единоличная власть на каждом промысле, а все вместе – преступное сообщество, своего рода республика. Паханы делятся деньгами с ментами и губернаторами. Все довольны. Прикрывать эту лавочку никто не собирается. Только на словах. На каждом прииске своя охрана, вооруженный до зубов батальон. Бывшие силовики стараются за нехилую зарплату. Патрулируют периметр, следят за безопасностью. Оружия здесь тьма. На всех дорогах блокпосты. Пропускают только людей с местной регистрацией, остальных разворачивают. Будешь сопротивляться, полезешь на промысел, могут убить. Им ничего не будет. Здесь люди пропадают пачками, никто не чешется. Хочешь жить – не лезь. Знаешь, сколько журналистов тут пропало? И концы в воду. Старатели пашут целыми днями, вечером сдают добычу оптовикам, имеют по триста-четыреста гривен за смену. Но это на вольных промыслах, не здесь.
– Это какие же убытки государству? Неужели власть терпит? Так ведь остатки страны растащат.
– А власть бессильна. Даже захочет, не совладает. Президент уже получил пинка от Евросоюза. Мол, что за бардак у вас, куда деньги уходят? Кучу секретных совещаний проводил с силовиками. Сам признал, что дело труба, надо что-то делать. Но это только слова, сотрясание воздуха. Промыслы крышуются полицией, прокуратурой, СБУ. Даже в государственной администрации есть свои смотрящие. Не совладать ему с этой махиной, да и самому жить хочется. Говорят, тут не только у МВД свои интересы. Еще и прокуратура по уши вляпана. Этот пустомеля орет: «Даю вам две недели, не собираюсь мириться с этим безобразием!» И что? Добыча янтаря даже не уменьшилась, а нашему солнцеликому тонко намекнули: «Сбавьте обороты, Петр Батькович. Что это вы в самом деле? Зачем нервировать хороших людей? Вы ведь тоже, в принципе, не вечный, и власть ваша – одна видимость».
– Да, пытались эту лавочку прикрыть, – подал голос Бортник. – Даже на моей памяти несколько раз пробовали.
– Точно, было дело, – согласился Ратушенко. – Смешно, ей-богу. В том году под Годище менты из областного центра пытались задержать незаконных добытчиков. Им там навешали по самые помидоры. Одному ногу сломали, другому витрину расписали. Менты подкрепление подтянули, закрыли бузотеров. Так целая толпа старателей – их паханы науськали – с палками окружила администрацию и чуть на штурм не бросилась. Пришлось отпустить пацанов. Менты обиделись, что их за людей не держат. Стянули нацгвардию, бывший «Беркут», «Грифон», пошли на толпу со светошумовыми гранатами и резиновыми пулями. Вот потеха была. Куча народа пострадала. День махались, никто не отступил. На принцип пошли и те, и эти. Живо примчались какие-то высокие депутаты, посланцы от министра внутренних дел, чего-то терли, решали. В итоге всех задержанных отпустили, вояк отвели. Контора работает. Словно и не было ничего.
– Под Маренниками еще буза была, – вспомнил Бортник. – В прошлом сентябре, кажется. Менты, которых еще не купили, инициативу проявили, решили показать, что они закон. Встали и не пускали людей на месторождение. Толпа копателей собралась у блокпоста и перекрыла дорогу на Варшаву. Снова терли, решали, морды друг дружке правили. Потом этих ментов, кстати, уволили за самоуправство и превышение полномочий.
– В тех же краях на заставе бойня была, – проговорил Ратушенко. Пограничники задержали нескольких местных копателей, отобрали мотопомпы. Так весь поселок поднялся, накостыляли воякам, еще и сельскому старосте голову разбили. Заставу разнесли, все стекла повыбили, ворота сломали. Приехали следователи из СБУ. Их подкараулили в лесу и тоже навешали. Не успокоились, пока народу мотопомпы не вернули. Только мало здесь самостоятельных копателей. Рискованно в одиночку работать, на том свете можно проснуться. Вот и идут люди в артели, живут в шалашах и палатках, сдают все добытое и имеют гривен четыреста в день от щедрот начальства. Зато, в принципе, безопасно, если не влезешь, конечно, в какую-нибудь авантюру.
«Четыреста гривен? – подумал Алексей. – Аж тысяча русских рублей за день в грязи? Это действительно самая счастливая страна в мире».
– Неплохо, – сказал он. – Целая отрасль отделена от государства и находится в тени.
– А никто и не думает прятаться, – буркнул Бортник. – Ни старатели, ни их начальство. В социальных сетях общаются, советы дают, покупателей ищут. Янтарь здесь хорош, пулей разлетается по всему миру.
– Про экологию никто не вспоминает, – заявил Ратушенко. – А ведь огромные территории просто гибнут. Одна большая зона бедствия. Ведь как происходит дело? Янтарь – он под землей, в верхних слоях. Кому охота лопатой ковырять? Муторно, производительность низкая. Картели работают масштабно. Рядом речушка Корынь. Вроде небольшая, но водицы в ней с избытком. Петляет по всему району. Да не она одна. Хозяева наши находят лес, где под землей есть янтарь, окружают зону флажками, кордонами, чтобы не совались непрошеные гости. Подгоняют технику, тьму рабочего люда. От реки прорубается просека. Народ пашет как проклятый. Корчует корни, чистит пространство. Лес рубят, жгут. Потом экскаватор роет канал до реки. А там уже включаются мотопомпы, разматываются рукава по всему лесу. И пошла вода. Ямы вымываются до десяти метров глубиной, представляешь? Янтарь легкий, выносится на поверхность. Из жижи его и достают сачками, прямо как мелкую рыбку. Куда уж проще, чем лопатой в земле ковырять. Только у этого способа добычи есть два недостатка. Во-первых, ямы под водой не видно. Народ идет толпой. Многие проваливаются. Кто-то захлебнется, кого-то засосет, и все, нет человека. Люди гибнут постоянно. Но это как бы производственные издержки. Знали, на что шли. Компенсацию родственникам, понятно, не платят. И второе: проходит немного времени, и лес превращается в болото. Каналы прорыты, их никто не засыпает, и вода топит все вокруг. Верхний слой почвы смывается целиком, остаются лишь песок и глина. Новый лес здесь уже не вырастет. Нужна рекультивация, но не паханам. Тем подавай выгоду, а остальное пусть горит синим пламенем.
– Вот на такое дерьмо нас вчера и бросили в Дубринском лесу, – проворчал Бортник. – Пилы, топоры – работай, мужик. Восемь десятков гавриков, почти дармовая сила, только кормить и нужно, чтобы инструмент держали. Ты, парень, набирайся сил. Гляжу на тебя и понять не могу, как ты работать собрался. В зеркало смотрел? А церберы у паханов знатные, не посачкуешь. Нужно постоянно что-то делать, хотя бы видимость создавать.
– Я справлюсь, – пробормотал Алексей. – Мужики, это получается натуральный концлагерь.
– Да, вроде того, – согласился Ратушенко. – Штрафная зона. С правами человека не сюда. Письмо домой не напишешь, родне не пожалуешься. Ни телефона, ни Интернета. Поехал на заработки – сам виноват. Думать надо мозгами, а не задницей, не вестись на блестящие камешки. Выживешь, домой вернешься, жалуйся, сколько влезет, только ни черта это не поможет. На воле у них тоже свои люди, следят за ситуацией. Найдешь нормального мента или прокурора, не будет он с тобой связываться. У него семья, дети, на хрена ты ему сдался? Мы люди без документов, вникаешь? У одних и не было, у других суки из администрации отобрали. А получишь ли ты их обратно, это бабушка надвое сказала. Все мы тут бесправные животные, штрафники, заключенные.
– Думаешь, почему ты на этой койке лежишь? – сказал Бортник. – Она четвертый день пустует. Гарик Тарасенко тут спал, шахтер из Макеевки. Он уехал в Житомир, когда война началась, потом жалел сильно. Родня его выперла – ненужным стал. Бомжевать пытался, не понравилось. Поехал бабки заколачивать, погорел на жадности и глупости, целый мешок янтаря при погрузке заныкал для последующей монетизации. Конечно, вскрылось все. Третьего дня Гарик в яму провалился, болото засосало горемыку. Мы все рядом стояли и смотрели, как он тонет. Лопату не протянешь – далеко. Нырнешь за ним, сам утонешь. Радзюк разорался. Чего, мол, уставились, не цирк, всем работать! Пропал человек, будто и не было его.
– «И никто тебя не спросит, кого любил и скольких бросил», – поэтично прокомментировал Ратушенко.
– Неужто такое возможно? Пропал человек, и никому не интересно, где он, что с ним приключилось? – спросил Алексей. – Это же реально государство в государстве, со своими законами, армией и репрессивным аппаратом. Даже в Донбассе такого нет. Тамошние мятежные власти, несмотря на трудности, пытаются наладить нормальную жизнь с соблюдением законности. Не всегда у них выходит, но подобное средневековье там точно не приветствуется.
– Дружище, ты как с луны свалился, – неодобрительно заметил Ратушенко. – Ты откуда вообще взялся? Точно с Харькова?
– Точно с Харькова, – проворчал Алексей. – У нас тоже безобразий хватает, но до такой дикости мы еще не дошли.
– Это потому, что у вас ни янтаря, ни золота, ни леса, – заявил Бортник. – Нищеброды вы там. А посети Львовщину, Закарпатье. Там и вовсе вся жизнь на контрабанде держится.
– Отпускают хоть на свободу с чистой совестью из вашей янтарной республики?
– Она такая же наша, как и ваша, – отрезал Ратушенко. – Кстати, были на нашей памяти два случая, верно, Бортник? Витьку Горшко из Мукачево отпустили. О нем, похоже, дружки похлопотали, выяснили, что он здесь чалится. За ворота вывели и пинком под зад. Бежал к дороге, счастью своему не верил. А еще Лебедевский был, Кирилл Егорович, мрачный такой, здоровенный мужик. По науке трудился, на военном заводе новое оружие разрабатывал. Контору закрыли, мыкался без денег, подался на промысел. Погорел на чем-то, подставили мужика, он и оттрубил у нас две недели. Весь чахоточный стал, постоянно кашлял. За ним приезжали важные фигуры на джипе. Шаховский фыркал, шипел, с кем-то по телефону ругался, но отпустил.
– Начальство сильно зверствует?
– Это мягко сказано, – ответил Ратушенко. – В охрану набирают людей, имеющих опыт работы в местах лишения свободы. Тех, кто внутри забора, они за людей не считают. Что-то доказывать им бесполезно. Нормальных тут нет. Хотя и явных сорвиголов, плюющих на начальство, здесь тоже не держат. Приказы выполняются мигом. Не сделаешь – пнут со службы и определят в тот же барак, который ты охранял. Был тут один до нас. Бухла паленого выпил, копателя забил до смерти без веской нужды, так на следующий день уже лежал тут на коечке да камешки мыл в рабочее время. Впрочем, недолго он это делал. Через день нашли повешенным в сортире. Расследовать не стали. Кому до этого дело? В лагере первая гадина – Радзюк. Служил в ОМОНе в Хмельницкой области, уволили за превышение. Гнусная личность, садист, с ним лучше не связываться. Подчиненные его – такие же мерзавцы. Их сдерживает только то, что у людей работа адова, они деньги делают, значит, надо их кормить, отдыхать давать и тяжелые телесные повреждения не наносить.
– А Шаховский что?
– Ты, парень, вроде не стукач, – сказал Бортник. – Вон как тебя разукрасили. Да и вообще стукачи – они не такие. Но кто тебя знает? Любопытный ты очень. Хотя, знаешь, нам плевать. Всем известно, что Шаховский – гнида. На вид представительный, с манерами, может рожу человечью скорчить. А сам последняя падла. Ходят слухи, что в СБУ служил, на Донбасс диверсантов готовил. Потом какие-то перестановки в конторе пошли, в общем, оставил службу. В резерве он теперь. Пристроил его в этот лагерь по знакомству старый кореш Михась Цымбал. Это видный ровненский предприниматель, бывший авторитет с погонялом Цапля, хорошо поднявшийся на махинациях с янтарем. В лагерь Шаховский приезжает почти каждый день, везде свой нос сует, доклады выслушивает. Может на участок приехать, за выполнением работ проследить. Живет в Городице, в собственном особняке, под охраной, вроде семью туда из Киева перевез. Но точно неизвестно, слухи разные ходят. На участке заправляет прораб Шлыпень. Завтра полюбуешься на это чудо природы. Орет, как припадочный, носится как рок-певец по сцене. От него больше суеты, чем пользы. Он там, понятно, не главный, получает указания от хозяев, лезет из кожи, сам всего боится. Ладно, мужики, давайте спать, так всю ночь протрещать можем.
– Выходные-то бывают? – спросил Алексей.
– Бывают. – Ратушенко усмехнулся. – Когда народ с ног валится, руки-ноги просто не слушаются, какой прок от этих калечных? День дают отлежаться, пожрать чего-нибудь. Могут двойную пайку в столовке навалить. Но не сейчас. Теперь у них план горит. Нужно запустить месторождение в Дубринском лесу, вот они и стараются, чтобы хозяевам услужить. А на то, что люди, мягко говоря, устали, им положить с прибором.
– Сбежать можно? – тихо спросил Алексей.
Барак гудел от многоголосого храпа. Бортник заворочался, демонстративно давая понять, что выбывает из беседы.
– Можно, – поколебавшись, сообщил Ратушенко. – Если вертолет за тобой прилетит с полным баком горючего и отделением спецназа. Или ход подземный прорыть. Ты чушь несешь, приятель. Тут повсюду злые вояки с автоматами. Не только в этом лагере, но и дальше. Каждый прииск охраняется. Леса есть глухие, но долго ты там не продержишься. Обложат, выкурят. А потом тебя будут долго и с наслаждением убивать. Были такие удальцы – сбегали. Вернее, пытались. Один на заборе повис, свинцом накачали. Два дня там красовался в назидание прочим желающим. Потом сняли, когда завонял сильно. Еще лето было. Другой с участка хотел убежать. Рабочий день закончился, так он в яму под воду залез и через соломинку дышал. Охрана долго ржала, угостила его сигаретой за находчивость и бесплатное шоу, а потом пристрелила, понятно, опять же в назидание другим. Если повезет сбежать и через все блокпосты пролезть, тебя все равно найдут на воле, да еще и родня пострадает. Лучше терпеть, надеяться, что когда-нибудь отпустят. Мы эти разговоры про побег каждый день слышим. Мечтают мужики, может, им живется от этого легче. Ты, парень, не представляешь, сколько душ в этих лесах загублено. В отвалах лежат, в воде под корягами, сгорели вместе с лесами. Ты, кстати, куришь?
– Нет.
– Повезло, твое счастье. Наш лагерь – зона для некурящих. Как в самолете, блин. Достать невозможно. Охрана постоянно смолит на виду, издевается. Я курил шестнадцать лет, а вот в этом пионерлагере бросил, потому что нечего. Оно и неплохо, для здоровья полезнее. Ладно, любопытный ты наш, давай на массу, скоро уже вставать.
