Глава 3
Сон был не очень приятный. Большие детские глаза умоляли, жгли. Девочка беззвучно кричала, падала в пропасть, которой не было конца. Он пытался ухватить ее за шиворот, но она выскальзывала, болтала ножками, плакала, тянула к нему руки, которые Алексей никак не мог достать.
У бездны не было предела. Вокруг него парили призраки людей в белых халатах, бренчали больничные каталки, бубнили врачи-реаниматологи, которые не хотели видеть это безумное падение.
Он подскочил от телефонного звонка, замотал головой, перебираясь из одной реальности в другую.
Вера не спала, лежала рядом, подперев ладошкой голову, смотрела на него с суеверным страхом.
– Телефон звонит, – сказала она каким-то севшим голосом.
– Да, я понял, спасибо. – Он потянулся к аппарату, превратившемуся в скользкую пиявку.
– Семь утра, – поставил его в известность подполковник Былинский. – Потрясающе, капитан, я работаю твоим будильником. Тебе не стыдно?
– Вас кто-то вынуждает это делать? – Алексей почти проснулся. – Что-то случилось, товарищ подполковник?
– Нет, на нас еще не обрушилась вся мощь модернизированной украинской армии, – ответил начштаба. – Но если будем долго спать, то когда-нибудь насладимся этим абсурдом. Ты мне нужен, Алексей. И люди твои. Надо сопроводить машину «Дон-Банка» из Калашовки в Глухов. Обычное конвоирование, за пару часов справитесь. Отправление от банка в восемь утра. Адрес заведения сам знаешь. Другого в этом городе нет. В машине будут деньги, российские рубли на зарплату. Людей нет, охранять некому. Извини, что так получилось. Все при деле, только вы… – Он замолчал.
«Бездельники», – мысленно закончил Алексей.
– Много людей не бери. Там не такая уж значительная сумма. Постарайтесь это сделать без копоти и шума, не привлекая внимания. По возвращении милости просим в штаб. Есть одно персональное дельце по твоей специальности.
«Теперь мы инкассаторы», – недовольно подумал Алексей.
– Хорошо, я понял, товарищ подполковник.
Он отключил телефон и уставился на женщину, лежащую рядом. Она была необычайно хороша в костюме искусительницы Евы.
– Алексей Никифорович?.. – спросила Вера.
Он кивнул, закашлялся и соорудил противную гримасу. Дескать, стоит ли поминать всуе?..
– Ты кричал ночью, – сказала Вера.
Он пожал плечами – бывает.
– Ты очень жалобно кричал, звал какую-то Оленьку. – Она пронзительно смотрела ему в глаза. – Сдается мне, гражданин капитан, что я о тебе чего-то не знаю.
Люди в сером камуфляже грузили мешки в чрево микроавтобуса, обшитого стальными листами. Рядом стояли два стареньких черных джипа, выделенных руководством бригады для конвоирования. Работник кредитного учреждения загрузил последний мешок, задвинул дверь и опять отправился в здание.
Алексей насчитал пять опечатанных денежных мешков. Ничего себе, немного. Даже в рублевых купюрах невысокого номинала это было очень круто. В республике ходила любая валюта – гривны, рубли, доллары. Гривен становилось все меньше, украинские банки сворачивали работу на мятежных территориях. Украина отказывалась выплачивать Донбассу пенсии и социальные пособия. Свято место не пустовало. Местным жителям было без разницы – гривны или рубли. Лишь бы имелись.
Инкассаторы подали знак, мол, готово. Колонна выехала с огороженной территории. Первым следовал джип сопровождения с тремя бойцами из взвода разведки. Их подкинул Былинский, выслушав нытье Корнилова о нехватке людей.
Гаспарян с подвернутой ногой вернулся из санчасти белее мела, передвигался без костылей, но представлял собой убогое зрелище. Куда такого брать? Он остался в Калашовке.
Остальные трое сидели в одной машине с Алексеем. Мережко крутил баранку, заразительно зевал. Сзади развалились Жлобин и Колесник.
Жлобин дремал, периодически открывал глаза, смотрел по сторонам узкими щелочками, как через прорезь прицела, снова зажмуривался. Бородач Колесник разминал мясистыми пальцами тугую папиросу.
Он предпочитал классический «Беломор», добыть который в наше время труднее, чем гаванскую сигару. Но где-то находил, переплачивал и всякий раз радовался, когда удавалось обзавестись этим крепким зловонным куревом.
Корнилов не запрещал дымить в машине. Собственное прошлое заядлого курильщика еще крепко сидело в памяти.
Что-то было не так. Капитан сжимал цевье щедро смазанного АКС, думал, анализировал. Слишком уж дерзкой выглядела вылазка украинских диверсантов, сейчас резвящихся на том свете.
Промозглая осень давила на психику. Все было хмуро, слякотно. Над городом барражировали низкие тучи, свирепствовал ветер. Восемь градусов тепла. Да, маловато будет.
– Сегодня похороны, – проворчал с заднего сиденья Жлобин. – Митинговать будет начальство. Давно оно у нас что-то речи не задвигало.
– Повода не было, – буркнул Мережко, включая стеклоочистители.
Они пронзительно скрипели, били по нервам. Давно пора заменить, заодно лобовое стекло и саму машину.
– Шура, прекрати, выруби, – взмолился Колесник. – Мы же не железные, по ушам бьет.
– Вырубай, – поддержал Жлобин. – А то осатанеем. Я сейчас материться начну.
– Не могу я вырубить, терпите, – огрызнулся Мережко. – Дождь начинается, я же не вижу ни хрена.
Взрыва народного гнева удалось избежать. Под душераздирающий скрип они выехали из города и взяли курс на Глухов. Двадцать две версты – не так уж много в сравнении с бескрайними пространствами этой планеты.
Дождь прекратился как по заказу. Мережко выключил стеклоочистители, и все облегченно вздохнули. Разошлась печка, стало жарко. Люди расслаблялись, расстегивались.
Асфальтовое покрытие сделалось каким-то условным. Впрочем, для джипов это роли не играло, они уверенно проходили неровности.
Первая машина в колонне задавала неплохой темп. Видимо, парни из разведки куда-то спешили. Банковская машина не отставала, исправно окутывала зловонным дымом внедорожник, замыкающий небольшую колонну. Мережко сохранял дистанцию метров в тридцать.
Промелькнул пост – небольшой грузовик с зачехленным кузовом, костер на обочине. Ополченцы кутались в бушлаты и дождевики. Они не стали останавливать машины, видимо, получили указание на сей счет.
Прогремели мостки. Это была переправа через шуструю речку Уклейку, имеющую вредную привычку после таяния снегов превращаться в полноводный, опасный для жизни поток.
Дальше пошли холмы, голые, глинистые, с островками кустарника, еще унизанного жухлой листвой. Дорога петляла между ними. Невдалеке промелькнуло озеро. Вокруг него теснились камни, комья застывшей глины.
Дорога опускалась в низину. Эта местность называлась Собачьей балкой. Откуда пошло такое название, никто не знал. Оно передавалось из поколения в поколение. Слева и справа глухой ивняк. Почвы здесь болотистые, в летнее время зверствуют комары и мошка. Еще двести метров, и дорога пойдет вверх.
Тут-то капитан и уловил краем глаза вспышку слева. Все, приехали.
Местность для засады была выбрана идеально. Заболоченная низина, плотный ивняк, звуки глохнут.
Это был выстрел из противотанкового гранатомета. Треснуло напористо, искрометно, пламя рвануло в небо. Передовой внедорожник развалился в буквальном смысле. Искореженная машина переломилась. Кузов сложился как гармошка, жадно загорелся. У пассажиров просто не было возможности что-то предпринять.
Водитель банковской машины не успел затормозить, въехал в горящий внедорожник. В нем истошно кричали люди. Водитель судорожно сдавал назад. Но из засады продолжали стрелять – грохотал пулемет.
– Тормози! – проорал Алексей каким-то диким, неузнаваемым голосом и затрясся в кашле.
Мережко пусть с запозданием, но выжал нужную педаль. Заскрипели тормоза, машина встала. Орали спецназовцы, покидая салон.
Огонь из засады был перенесен на них. Пули рвали кузов внедорожника, били стекла. Трясся Мережко, не успевший схватиться за автомат.
Алексей выпал через правую дверь, покатился под откос, передергивая затвор. Следом за ним с заднего сиденья вывалился Колесник. Изуродованный корпус внедорожника прикрыл их.
Вовремя, черт возьми! Пули рвали обшивку сиденья, с которого только что слетел капитан. Орал от отчаяния Колесник, рвал заклинивший затвор. Кровь стекала с его головы, окрашивала бороду. Они куда-то катились, ползли.
Голова Алексея соображала очень туго. Он привстал, выпустил из-за капота очередь по кустарнику. Взлетел Колесник, сделал то же самое, сопровождая пальбу нечеловеческим воем. Но из кустов их продолжали методично расстреливать.
Жлобин еще был жив. Пуля попала ему в ногу, другая – в бронежилет. Покидать машину через левую дверь было равносильно самоубийству. Он лез через правую, тяжело дышал, обливался потом. В глазах застыла звериная тоска.
Алексей кинулся его вытаскивать, подхватил под мышки. Ураган свинца вздыбил останки внедорожника. Удар в грудину отшвырнул его, дыхание перехватило. Он пытался подняться, отыскал автомат. Перед глазами все плясало, теряло резкость. Шквал огня кромсал внедорожник, превращая его в гору металлолома. По телу расползалось онемение. Но конечности худо-бедно слушались.
Кричал Колесник, припав к заднему бамперу. Весь окровавленный, он продолжал вести огонь. Творилось что-то запредельное.
Алексей поднялся, выпустил остатки магазина, снова рухнул, пополз к товарищу, схватил его сзади за куртку.
– Серега, уходим, в кусты, живо.
Возможно, ему только казалось, что он кричит.
Колесник повернул к нему орущую физиономию. Алексей отшатнулся. Все лицо товарища было залито кровью, он не мог ничего видеть, стрелял вслепую. Капитан обхватил его сзади, поволок в кювет, продолжая кричать, чтобы понял, вернулся на землю. В принципе, кустарник рядом, там обрыв, овраг, болото.
Но кто-то из этих наглецов, напавших на машины, продвинулся дальше вдоль дороги и выстрелил по касательной из гранатомета. Взрыв прогремел в нескольких метрах, разнес обочину. От грохота заложило уши.
Жизнь еще теплилась в капитане спецназа. Он лежал на боку, засыпанный землей, с приоткрытыми глазами, которые ни черта не видели. От сознания уцелела только кроха. Угомонился пульс. Алексей был наполовину трупом.
Стрельба оборвалась так же внезапно, как началась. Чавкала грязь под подошвами, позвякивал металл. Подходили люди, кто-то покашливал. Заскрипела дверца машины под ударом ноги и обрушилась. Засмеялся какой-то мужчина.
Кто-то прохаживался неподалеку. Прогремели два выстрела. Бандиты добили раненого парня в банковской машине.
Глухо, как из-под перевернутого ведра, доносились голоса:
– Ну и что у вас там?
– Все чисто. Отпрыгались, суки.
– Проверь, там все упокоены? Особенно вон тот, который у них за старшего.
Грязь зачавкала совсем рядом. Кто-то подошел к Алексею, пихнул его в плечо носком ботинка. Он перевернулся на спину, глаза оставались наполовину открытыми.
– Что там?
– Дерьмо натуральное. У него весь череп в мозгах. Жалкое зрелище, командир.
Переводить патроны на него эти поганцы не стали. Он слышал через ватное облако, как заводился мотор. Люди говорили по-русски, с южным акцентом. Зарычал двигатель, окутывая низину дополнительным смрадом. Машина удалялась.
Сознание капитана едва ворочалось. Он попытался открыть глаза, засыпанные глиной. Зрение включилось странным образом. Серое небо, висящее над головой, стремительно упало, погребло человека под собой. Он лишился чувств, оборвалась связь с внешним миром.
Оставались видения, явно пришедшие из потустороннего мира. Покореженные, слипшиеся в жутком столкновении машины. Но другие. Водитель грузовика потерял управление на скользкой дороге, выехал на встречку и врезался в седан, который шел без превышения допустимой скорости. Обе машины развернуло.
Все бы ничего, не таким уж страшным был этот удар. Но неустойчивая фура перевернулась, превратила в лепешку заднюю часть седана.
Алексей полз на коленях, давился слезами, обливался кровью, пытался забраться в сплющенный салон, рвал лицо и руки об острые края металла. За кадром кто-то плакал, шумели люди, останавливались проезжающие машины. Его оттаскивали за шиворот. Мужской голос надрывно кричал, что разлилось топливо, надо уходить, сейчас рванет. А он бросался обратно, потому что увидел в перехлестах искореженного металла окровавленную детскую руку.
Алексей постепенно приходил в себя, его чувства пробуждались. Сначала он услышал ветер, верховой, дувший далеко, за пределами низины. Он рокотал с угрозой, затихал, снова ярился. Потом капитан почувствовал холод от земли и боль везде, во всем теле.
Серое небо оплетало его, словно туман. Он не мог по-настоящему очнуться, плавал в пограничной хмари между мирами и еще не определился, какой из них лучше. Раздался толчок под черепной коробкой. Мол, позорище, Алексей Петрович. Вы почему такой нежизнеспособный?
Капитан поднялся на колени, ощупал голову. Пальцы его слиплись в какой-то слизи. Он действительно был весь заляпан мозгами, но чужими.
Память возвращалась к нему. Алексей тащил Колесника, обняв его сзади. Видимо, пуля попала товарищу в голову. Из выходного отверстия кое-что брызнуло на Корнилова. Это его и спасло. Противники посчитали капитана мертвецом с раскроенным черепом.
Ноги Алексея подкашивались, но он не падал, бродил сомнамбулой. По странному стечению обстоятельств капитан не был ранен. Пуля попала в бронежилет. Под местом удара набухал синяк, боль от него расползалась по всему телу. Еще этот взрыв под носом. Контузило крепко. У Корнилова не проходило ощущение, что на него водрузили чужую голову.
Внедорожник превратился в груду металла. Старший лейтенант Мережко не успел выбраться из-за руля, сидел, откинув голову, демонстрируя зубы цвета ржавой осени. Он принял на себя какое-то невозможное количество свинца. Не только тело, но и бронежилет превратился в лохмотья.
Жлобин тоже не смог выбраться из машины, лежал на заднем сиденье животом вниз. Руки и голова свисали до земли. В затылке чернело отверстие, под ним блестела лужа.
Колесников, посеченный осколками гранаты, лежал в кювете. Борода стояла колом от запекшейся крови, поблескивали мертвые глаза.
Банковскую машину террористы угнали отсюда. На ее месте валялись тела. Этих ребят в камуфляже без знаков различия он недавно видел. Один был шофером, другие грузили в машину мешки, а потом сели сами. Двоих застрелили в голову, третьего исполосовали свинцом вдоль и поперек.
Помощь пришла, когда Алексей валялся на дороге. Он едва слышал голоса, гул моторов. Видимо, в Глухове забеспокоились, куда подевался конвой, сообщили в Калашовку. Пока прибыла спасательная команда, прошла еще уйма времени.
Матерились потрясенные ополченцы, не замолкали их рации.
Гаспарян хромал, выражался заковыристыми оборотами, хватался за голову, звал людей с носилками.
Алексей отмахивался, сам куда-то брел. Оказалось, что не туда. Его поддерживали, придавали нужный курс.
– Со мной все в порядке, – пробормотал он. – Я не ранен, просто устал чего-то.
Капитана запихивали в «Скорую помощь», он сопротивлялся. Кто-то пошутил, мол, будешь брыкаться, пойдешь в машину из морга. Там еще есть места.
Он очнулся в больничной палате районного госпиталя. Вокруг колдовали смутные личности в белых халатах, перевязывали, вонзали иглы под кожу. Заботливая медсестра омывала его мокрым полотенцем. К похоронам готовила? Но шутки не шли. Алексей даже не пытался, снова провалился в беспамятство.
Очнувшись, он узрел перед собой бледную физиономию Гаспаряна. Тот вился кругами вокруг кровати, рычал на медсестру, говорил, что это его командир, и он никуда не уйдет. Палатку здесь поставит.
Алексей попытался подняться, но не смог. Кружилась голова. Кровь отливала от тела и пропадала неизвестно куда.
– Ну уж хренушки! – Гаспарян метнулся к нему, успел поддержать. – Лежи и не дергайся, командир! Ты вообще видел себя в зеркало?
– Как твоя нога, Рудик? – прошептал Алексей.
– Да к черту ее. Лучше уже, хожу без костыля, но пока болит, сволочь. Ты-то как?
– Счастливый ты парень, Гаспарян, – пробормотал Алексей, борясь с очередным приступом головокружения. – Радуйся, что мы тебя с собой не взяли. Валялся бы сейчас в морге.
– Спасибо, командир. Ты думаешь, я очень счастлив? Все погибли, а я тут прыгаю перед тобой, яблоками трясу.
– Извини, не слушай меня.
Гаспарян расползался, пропадал. Его возмущенный голос стих.
Над страдальцем наклонялась озабоченная Вера Александровна, проверяла температуру, гладила по голове. Она оставалась расплывчатым пятном – нерезкое лицо с перепуганными глазами, больничный халат, пакет с продуктами, который постоянно сваливался с ее колен.
– Господи, милый, что случилось? – Она от волнения заикалась. – Сообщили поздно. Ведь сегодня похороны, все там, на митинге. Былинский и весь штаб. Господи, а тут опять такая трагедия. Как ты чувствуешь себя, Алексей?
– Все хорошо, не волнуйся, я цел. Нашли кого-нибудь? Организовали поиск?
– Милый, я не знаю. Былинский снова рвет и мечет. Несколько подразделений брошены на поиски террористов, заблокированы дороги, ведущие на запад. Не думай пока об этом, отдыхай, слушайся врачей. Боже мой, как я счастлива, что ты жив. Все, милый, я должна бежать, загляну еще. – Она запечатлела на его синих губах страстный поцелуй.
Окружающие лица менялись как в калейдоскопе. Теперь над душой Корнилова висели двое – бледный как полотно начальник штаба Былинский, с ним широколицый офицер с поджатыми губами. Алексей уже сносно себя чувствовал, пытался присесть, кривился, гримасничал.
– Ага, ты еще честь отдай, – прошипел Былинский. – Строевым шагом пройдись до окна и обратно. Это майор Иваненко из штаба корпуса. Его люди сейчас рыщут по нашим лесам. Соболезную, капитан, ты потерял своих людей. Это невосполнимая утрата. Мы отомстим за них. Вспомни, что произошло? Ты видел их лица, слышал разговоры? Помнишь обстоятельства, при которых все происходило? – Подполковник нервничал, не мог найти себе места, насилу справлялся со злобой и растерянностью.
Алексея Никифоровича можно было понять. Все беды, случившиеся за эти дни, лично для него были как тапочка для таракана.
Теперь капитан вспомнил все. Он описывал события тихим голосом – никаких эмоций и переживаний, только факты. Корнилов не собирался плакать перед этими людьми. Лиц нападавших он не видел, слышал голоса, даже помнил, как они шутили. Общались по-русски, но это не значило ровным счетом ничего.
Майор из штаба, надменно выпячивая губу, что-то записывал в блокнот.
– Я так понимаю, диверсантов не поймали, деньги не вернули, – прошептал Алексей, откидывая голову.
– Вы удивительно догадливы, капитан, – сухо отозвался майор, пряча блокнот в нагрудный карман. – У диверсантов имелся солидный запас времени. Место для засады они подобрали грамотно, четко знали, что пойдет колонна из банка. К вашей чести могу сказать, что вы действительно оказывали сопротивление и даже ранили одного из нападавших. Его добили свои, в тех же кустах, чтобы не мешал. Лет тридцати, без особых примет, славянский тип лица, русые волосы. Никаких документов при себе у него, разумеется, не было. Ни денег, ни телефона, ничего, что могло бы помочь следствию. Фото мертвеца отправили в Донецк и в Москву. Возможно, этот тип где-то засветился. Хотя это не столь важно. Еще одна диверсионная группа, получавшая информацию от каких-то здешних ответственных лиц, военных либо гражданских. Знали заранее, подготовились.
– Сумма-то несерьезная, – проворчал Былинский.
– Не знаю, товарищ подполковник. Что везли на самом деле – неизвестно. У банков свои тайны. Но даже официально озвученная сумма – это месячная зарплата работников оборонного предприятия, и не только. Пока еще не все в нашей республике согласны работать за идею.
– Банковская машина не иголка, – прошептал Алексей.
– Согласен, – сказал майор. – Эту «не иголку» мы нашли в девяти километрах к юго-западу от места нападения. Она была брошена недалеко от лесной дороги, наспех замаскирована ветками. Денежных мешков в ней, понятно, не было. Диверсанты поставили растяжку, но этот сюрприз наши люди заметили. Прошел дождь, дорогу размыло. Мы не знаем, на каком транспорте уехали диверсанты. Все тропы до линии разграничения перекрыты. Но пока ничего нет. Добычу они могут припрятать, потом разделиться.
Алексей вовсе не был уверен в том, что имел дело с украинскими диверсантами, но не стал озвучивать свои соображения.
– Всего доброго, капитан. Оставляем вас долечиваться. Мы с вами еще увидимся, – проговорил майор и был таков вместе с Былинским.
Больше в палату никто не заходил, за исключением медсестры, сделавшей герою обезболивающий укол. Девчушка смотрела на него печально, и ему от этого взгляда стало не по себе. Сон накатывался волнами, хорошо хоть, что без пены, и он позволил себе ненадолго уснуть.
Но его сны всегда превращались в неодолимые кошмары. А теперь и подавно. Погибшие парни уходили в закат. Это были бойцы из его группы, безымянные инкассаторы, парни из разведки, которых он даже не знал. Они шли медленно, неохотно, часто оглядывались.
Так что с отдыхом у Алексея не очень сложилось. Его душили злость, безысходность. Наступал вечер, за окном темнело.
Заглянула медсестра, предложила ужин. Он решительно отказался, попросил больше не тревожить.
Капитан лежал в дальнем крыле районной больницы, в одноместной палате. Почему, собственно? Не столь он важная птица. За что такая честь?
Иногда в коридоре раздавались голоса, кто-то стонал за стенкой. К десяти часам вечера больница затихла. В коридоре горел тусклый дежурный свет. В палате – ночник над головой.
Алексей сполз с кровати, сделал несколько неустойчивых шагов. Земля едва держала его. Каждый шаг следовало выверять. Ныло все, от макушки до кончиков пальцев на ногах. Болели ребра.
Он добрался до окна, держась за стенку, отогнул занавеску. Задний двор больницы не освещался.
Капитан доковылял до шкафа-пенала, вытащил гору одежды, бросил на кровать. Порылся внизу, отыскал свои ботинки, украшенные грязью и разводами крови. Бронежилета, амуниции с оружием, естественно, не было. Все убыло в неизвестном направлении.
Алексей стащил больничные штаны и принялся облачаться в свое. Куртку, измазанную кровью, он оставил персоналу – на бедность. Ничего, дойдет по холодку.
Капитан прислушался к ощущениям в организме. Все работало, пусть и с перебоями. Прежде чем выйти из палаты, он глянул на себя в зеркало. Опухший, снулый, с отрастающей щетиной, которую уже можно использовать в качестве массажера. Глаза, запавшие в черепную коробку, окружали черные круги, следствие сотрясения мозга.
Алексей невольно поморщился, ну и рожа у вас, гражданин. По какой статье сидели?
В коридоре никого не было. А ведь отцы-командиры могли бы посадить тут пару автоматчиков для охраны особо ценного пациента.
Корнилов глянул на часы. Половина одиннадцатого, ночь на пороге.
Шаги давались ему с трудом, в голове взрывались кумулятивные заряды. Он добрел до лестницы в конце крыла, передохнул, начал спускаться. На середине марша Алексею пришлось повторить привал.
Он на цыпочках прошел через холл, где дремала дежурная. Женщина не проснулась, намаялась за день. Заскрипела дверь, но это уже мало волновало его.
Капитан просочился в тамбур и выбрался на улицу. Там стояли машины «Скорой помощи». Курили люди.
Кто-то бросил ему в спину:
– Мужчина, вы откуда и куда?
Он отмахнулся и зашагал по дорожке, стараясь не шататься. Никто не гнался за ним. Это не тюрьма, не психбольница.
За решетчатыми воротами прохаживался часовой. Он остановил Алексея, осветил его лицо фонарем, смутился.
– Товарищ капитан… а куда вы идете?
– А ты что, тут двойную сплошную нарисовал? Успокойся, все нормально, – бросил Корнилов через плечо, ковыляя прочь. – Главврач отпустил в связи с полным скоропостижным выздоровлением.
Городок будто вымер. Даже патрули пропали, хотя в связи с последними событиями должны были бы бродить по улицам с интервалом в пятьдесят метров. Алексей брел словно пьяный, по пути отдышался, обняв фонарный столб.
Может, не все так плохо и тревожными предчувствиями можно пренебречь? Работа такая, вот и мерещится всякая хрень.
Капитан погрузился в переплетение переулков и через двадцать минут вышел к съемной хате. Начавшийся дождь усилился. В округе было тихо, спали люди, не брехали собаки. Только тугие капли молотили по жестяной крыше сарая, стоявшего на соседнем участке.
Алексей пробрался через калитку, отыскал под крыльцом запасной ключ, проник в дом. Электричества не было. Обычная история. Снова авария либо руководство ТЭС решило сэкономить.
Капитан нашарил в серванте свечку, зажег ее и заглянул во все укромные уголки так, словно очищал их от нечистой силы. Посторонние личности сюда не заходили. Но понятие «Мой дом – моя крепость» уже не работало.
Алексей прислушался. Все тихо, только дождь стучал по стеклам, пытался что-то сказать.
Он успокоился, сказал себе, что все ужасное уже случилось, вооружился стамеской, принялся отдирать плинтус в углу. Капитан приподнял его, затем и пару половиц, вытащил тряпочный сверток, размотал. Внутри находились телефон-книжка и компактный шестизарядный браунинг на всякий пожарный случай.
Алексей положил пистолет на тумбочку рядом с кроватью, повертел телефон, раскрыл. Эту миниатюрную штуку можно было не заряжать две недели. Качество литиевой батареи заслуживало всяческих похвал. Капитан набрал номер, но ответа не дождался.
«Все нормально, это ничего не значит, – усмирял он разгулявшиеся нервы. – У этого человека всегда есть миллион причин, по которым он не может ответить».
Алексей порылся в холодильнике, покромсал ножом сморщенную колбасу, заставил себя съесть несколько кусков. Потом он не выдержал и снова схватил телефон. Абонент опять не отвечал.
«Всему есть объяснение. Мой абонент ведь тоже живой человек. Надо успокоиться. Утро вечера мудренее», – сказал себе капитан.
В доме было холодно, но топить печку ему не хотелось. Он поставил кастрюлю с водой на газовую плиту, помылся за загородкой в углу сеней. Капитан оделся в чистое, трясясь от холода, занялся разогревающими упражнениями. Потом его рвало, подкашивались ноги. Он дополз до койки, укутался в ватник, который стащил с вешалки.
Тоска теснилась у горла. Не было сил, чтобы сделать что-то нужное. Да и что он мог?
Единственный человек на свете, которому Корнилов мог доверять, не отвечал на звонки. Вера обещала прийти в больницу и не появилась. Или она приходила, но он уже покинул это богоугодное заведение.
Ее можно понять. Она задавлена делами, сбесившимся начальством, человеческим горем, которого в городке сегодня выше головы. Сама, наверное, с трудом переставляет ноги! А позвонить не может – телефон Корнилова вышел из строя.
«Завтра все будет нормально, войдет в ритм, – снова успокаивал он себя. – Ночные демоны потопчутся и к утру рассосутся. Приедут люди из больницы, силой заставят вернуться и долечиваться. Былинский будет рычать, его подчиненные – тупо помалкивать, а город – готовиться к новым похоронам».
