Глава 22

В гостинице, где он жил с момента приезда в Салджворт, Фредерика ожидала записка: куратор Риган желал его видеть.

— Вас нелегко найти, Валье, — первым делом высказал мэтр Джонатан будто шутливо.

Принимал посетителя Риган все в том же номере, в том же халате и с той же добродушной полуулыбкой, но уловка, не сработавшая в первый раз, во второй и вовсе не произвела никакого впечатления на посетителя.

— Прошу прощения, но поскольку я не задействован напрямую в расследовании, позволил себе немного прогуляться.

— Осматривали достопримечательности?

Фредерик пожал плечами: какие тут достопримечательности? Разве что улочки в районе старого театра перепутаны между собой так затейливо и проходных дворов и черных ходов столько, что агентам, приставленным к нему в сопровождение, немудрено и потеряться. Впрочем, они всегда теряются, с первого дня, когда Риган надумал установить за ним слежку. Но мэтр Джонатан не спросит прямо, отчего это он с таким упорством избавляется всякий раз от наблюдателей, иначе тогда и он поинтересуется, чем заслужил сей почетный эскорт.

— Скучаете, значит? — хмыкнул куратор. — В одиночестве? А что ваша супруга? Не появлялась? Не писала?

— Бывшая супруга, — поправил невозмутимо Фредерик. — Нет, не писала. Не думаю, что ей вообще придет это в голову.

Если Риган хотел уличить его в обмане с помощью какого-нибудь артефакта, ему это не удастся. Обмануть зачарованные на определение лжи предметы не так уж сложно. Нужно просто говорить правду. Ту правду, которую нет необходимости скрывать. Например, Адалинда действительно не станет писать ему.

— Жаль, — непритворно вздохнул Риган. — Полагаю, она могла бы пролить свет на некоторые обстоятельства этого дела. Я приказал установить наблюдение за школой, в которой обучается ее сын, однако и там она не объявлялась. Думаю… что, если на какое-то время перевести ребенка в другое учреждение?

Мэтр Джонатан в напускной задумчивости почесал проплешину и выжидающе уставился на собеседника. Фредерику ничего не оставалось, как снова пожать плечами:

— Если найдете достаточно оснований и согласуете действия с комиссией по защите прав детей-одаренных и со мной как с официальным опекуном мальчика. А я буду против.

Как, собственно, и комиссия. И совет Академий, если до этого дойдет. Линкарра ценила своих будущих магов, тем паче с таким потенциалом, как у Лео.

— Я и сам не сторонник подобных мер, — быстро пошел на попятную куратор. — Полагаю, наблюдения будет достаточно. А вы, если ваша супруга… бывшая… вдруг объявится, сообщайте немедля. С учетом обстоятельств, этому никакая комиссия не воспротивится, а вот если решите утаить…

— Я не знаю, где она сейчас, — четко и опять же совершенно искренне произнес Фредерик. — И поверьте, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь в раскрытии этого дела.

Правда, и ничего кроме правды.

Джек зашел к Эби поздно вечером, когда слуги ушли на свою половину и не нужно было переживать, что столкнешься с кем-нибудь из них в коридоре. Хотя Джек вряд ли волновался по этому поводу.

— У меня новый костюм, — сказал он.

Наверное, мэтр Алистер покупал одежду сам, в магазине готового платья, и наряд был механическому человеку велик: брюки длинноваты, сюртук обвисал на плечах. Еще вчера Эби предложила бы подшить, но сегодня промолчала.

— Тебе не нравится? — по-своему понял ее молчание Джек. — Может быть… цвет не мой?

Казалось, с каждым днем он лучше и лучше управляет своим неживым голосом, и интонации прорезались все четче. Сейчас это был сарказм.

— Хороший цвет, — ответила Эби. — Немаркий.

Новый костюм Джека был черным, как и предыдущий.

— Ты не хочешь со мной говорить? — спросил механический человек после затянувшейся паузы.

— Хочу, — возразила девушка. — Только не знаю о чем.

Прежде таких вопросов не возникало, ныне же возникали и не такие…

— Ранбаунг что-то нашел, — сказал Джек, без приглашения усевшись в кресло. — Точнее, он думает, что нашел. Что-то в исходном заклинании.

— Это хорошо?

— Не знаю.

Он умолк на время — обычно в такие минуты Эби казалось, что он отключился, но сейчас девушка откуда-то точно знала, что он всего лишь молчит, — а потом вдруг сказал:

— Завтра будет дождь.

— Откуда ты знаешь? — Перемены погоды, как и этих слов, ничто не предвещало.

— У меня есть барометр. В голове. Вернее, где-то здесь, — механический человек неуверенно ткнул себя пальцем в грудь, — но я привык думать, что в голове.

Привык думать. А она никак не могла привыкнуть к тому, что он способен думать.

— Еще у меня есть часы. И карты. Компас… Расскажи об Эйдене.

Эби вздрогнула всем телом — до того внезапной была эта просьба.

— Зачем? — Щеки вспыхнули, а в груди вдруг закололо: то ли ребра, еще не сросшиеся как надо, вновь разболелись, то ли еще что-то…

— Интересно, каким он был.

— Он был… хорошим…

Джек посмотрел на нее пустыми своими стекляшками, блестящими в газовом свете, и медленно покачал головой:

— Не был.

Не был. Под ребрами заныло сильнее.

— Какая теперь разница? — спросила она. Горечь в голосе превратилась в злость: зареклась же вспоминать, а тут чурбан этот механический!

— Мне интересно, — повторил без эмоций искусственный голос.

— Ничего интересного. И я… Я не знаю! Не знаю и не знала его никогда, понял?

— Понял. — Джек поднялся с кресла, будто собирался уйти, но пошел не к двери, а к ней. — Я видел его. Мертвого. С дырой в груди. И видел живого. С тобой. Так. — Он взял оцепеневшую от растерянности девушку за запястье и повернул ее руку ладонью вверх. Палец в кожаной перчатке медленно вывел на ставшей вдруг влажной коже первую букву — «э». И дальше: «б», «и», «г»… — Так, помнишь? Думаешь, это не интересно… крошка Эби?

Лишь на миг липкий обволакивающий страх сковал тело, а затем девушка вырвала руку и с силой оттолкнула от себя механического человека.

— Не смей! Никогда больше не смей! Никогда, понял?!

Она сама не понимала, чего требует от него, — главное, чтобы никогда-никогда.

И когда дверь за ним тихо затворилась, Эби все еще стояла посреди комнаты, обняв себя за дрожащие плечи, и шептала, словно обережную молитву: «Никогда больше. Никогда…»

Вернувшись к себе, Адалинда, как и планировала, выкупалась, смывая остатки изменяющих чар, и выспалась. После вынужденной блокировки дара, затянувшейся на месяцы, следовало осторожнее расходовать силы и не допускать переутомления.

Отоспавшись, магиня заказала в номер поздний ужин, а в ожидании заказа зажгла дополнительные лампы и открыла «молитвенник». У Фредерика был собственный способ систематизации данных, и ей, как человеку, знакомому с этим способом, не составило труда выделять основное в заметках.

Для Фредди дело мэтра Лленаса началось с работы Чарльза Шолто — аналитика, не следящего за состоянием газового освещения. Кто поручил ему заняться салджвортским изобретателем? Какие задачи ставил? Ответа на эти вопросы, как свидетельствовали красноречивые прочерки, бывший супруг не нашел.

Зато попытался сам обработать собранную о Дориане информацию: хронологическая таблица, занимавшая восемь страниц, фиксировала основные события в жизни мэтра Лленаса, начиная с получения тем первой ученой степени и заканчивая последним днем. Адалинда бегло просмотрела датированные записи. Стандартная, ничем не примечательная биография ученого: работа, работа и еще раз работа. Тихие, признанные лишь в кругу специалистов успехи и громкие провалы. Не слишком удачная преподавательская карьера: сначала в Салджвортской Академии, потом — на кафедре прикладной механики технического университета. Сотни публикаций в научных изданиях…

Некоторые статьи, судя по двойному подчеркиванию, чем-то заинтересовали Фредерика. Почти в каждом названии повторялись слова «душа» или «разум». Ничего удивительного: Дориан занимался исследованиями в этой области еще во время учебы и, если бы не увлекся на каком-то этапе механикой, возможно, намного раньше пришел бы к идее искусственного сознания. Но если подумать, не был ли его механический человек первым опытом? Возможно, сначала Дориан хотел попробовать создать искусственную душу в искусственном теле, а после — переселить ее в настоящее? Или же он вернулся к прежним замыслам, когда убедился в том, что не способен соперничать с природой и механика всегда будет уступать живой плоти?

Пометки на полях говорили, что и Фредди пришел к похожим выводам.

Принесли ужин, и магиня поела, не отвлекаясь от записок и не чувствуя вкуса блюд, помня лишь о необходимости пополнить запас энергии. Так же, не выпуская из рук блокнота, выпила две чашки крепкого кофе: днем она достаточно выспалась и теперь могла посвятить изучению заметок Фредерика хоть всю ночь.

Уйдя от Эби и вернувшись в лабораторию, Джек еще несколько минут размышлял о том, что, наверное, зря испугал и обидел девушку. Но мысли этой тесно было в его голове среди множества других, блуждающих рассеянно между картами, компасом и барометром, и скоро об Эбигейл было забыто, а все внимание сосредоточилось на таинственной «ниточке», найденной мэтром Алистером. Когда маг рассказал ему, Джек подумал, что мог бы сам попробовать разобраться. Он же знает свое механическое устройство, способен отслеживать неполадки в искусственном теле — почему бы не попытаться рассмотреть схожим образом искусственную свою душу?

Но душа, как часто повторял мэтр Дориан, — предмет сложный. Видеть ее у Джека никак не получалось. Чувствовать — да. Но чувства эти были настолько смутные, как… Как прикосновение к твердой поверхности кончиками пальцев. Лленас вживил в подушечки маленькие пружины, реагировавшие на давление и перепады температур, — он говорил об этом тому, другому, который поселился в голове у Джека с недавних пор. Но пружин было мало: они давали не осязание, а лишь намек на оное — это Джек тоже узнал от другого, поделившегося с ним своей памятью. С памятью этой все стало иначе. Непонятно. Неправильно. Тревожно и неуютно. И верно, это она, чужая память, мешала Джеку разглядеть ниточки силы, из которых сплеталась его душа, и разобраться, куда ведет та, что заинтересовала сегодня Ранбаунга так, что маг разглядывал ее почти час, не отнимая от покрасневших глаз толстой линзы.

Но Джек не сдавался. Для попыток у него была целая ночь.

Отчаявшись увидеть, он стал воображать себе, как выглядят эти ниточки. Дергать мысленно то за одну, то за другую и придумывать, за какую его мысль или чувство они ответственны.

Душа-марионетка…

Тот, другой, знал, что это такое. Помнил, каково это, когда тонкие нити перепутываются между собой, завязываются в узлы, рвутся, и сколько ни тяни, душа-марионетка не отзовется — останутся лишь примитивные инстинкты, первейший из которых — страх. И потом, когда найдется кто-то, кто распутает этот клубок, страх все равно останется. Навсегда. До самого конца и даже дольше: теперь этот страх поселился вместе с памятью в Джеке. Оттого так стремился он сохранить каждую воображаемую ниточку, каждую мысль и эмоцию. Не забыть, не лишиться сознания… никакого морфия…

Огромная комната. Сводчатые потолки. Лампы. Шкафы с оборудованием вдоль выкрашенных зеленой краской стен. В центре комнаты — машина, вокруг которой колышутся смутные тени…

— Она будет работать, вы уверены?

— Не могу сказать до испытаний…

— Но к испытаниям-то вы готовы?

— Теоретически…

— Не хотите руки марать?

Руки и так грязные. В масле, в мазуте. Шрам на ладони…

— Не волнуйтесь, вам и не придется. Оставьте это мне. За вами — исправность механизмов. И не заставляйте меня напоминать, чем грозит малейшая ошибка…

Джек резко дернулся, и… проснулся?

Прежде он никогда не спал, но знал из чужой памяти, как это бывает. Разум отключается от реальности и погружается в вымышленный мир…

Но почему в его фантазиях оказалась вдруг незнакомая комната и странная машина, похожая на операционный стол, установленный на механизме разобранных башенных часов и подключенный к токовым катушкам? И человек, лица которого не удавалось рассмотреть, хоть свет там был даже чересчур яркий?

Странно.

И обидно: Джек предпочел бы другой сон.

Но он запомнил этот случай, внеся его в длинный перечень произошедших с ним перемен, и снова принялся мысленно копошиться в своей душе.

Мэтр Алистер проснулся до рассвета. Долго всматривался в темноте в едва видный циферблат настенных часов, силясь одновременно понять две вещи: который сейчас час и что, собственно, его разбудило. А когда, согнав остатки дремы, нашел ответ на второй вопрос, первый враз стал несущественным. Разве имеет значение, ночь за окном или утро, когда тут такое?! Такое!

Натянув впотьмах халат, маг выскочил из спальни. Едва не оступившись на неосвещенной лестнице, сбежал вниз и ворвался в лабораторию.

Зажег лампы.

Механический человек, сидевший в углу на табурете, никак не отреагировал, даже не обернулся.

— Раздевайся и на стол, — без лишних слов скомандовал Ранбаунг.

Джек медленно поднялся, но подчиняться не спешил.

— Мне нужно вскрыть корпус и напрямую подключиться к каналам памяти, — протараторил маг, злясь на то, что вынужден объясняться с какой-то железякой, а сам тем временем раскладывал на металлической столешнице инструменты.

— Обойдетесь, — ответил резко ни на шаг не приблизившийся механический человек.

— Что? — опешил мэтр Алистер.

— Я не позволю вам влезть в мою память и изменить там что-либо.

— Да не собираюсь я ничего менять! — раздраженно всплеснул руками маг. — Мне нужно только…

— Не собираетесь, но можете, — заметил Джек резонно. — Повредите записи, нарушите связи. А у нас был уговор, если помните.

Ранбаунг досадливо шикнул. Об уговоре он помнил: не вредить. И если нарушит его, пусть даже ненамеренно, то… какая разница? Тут же такое!

Маг мог бы применить силу. Его умений хватило бы на то, чтобы обездвижить взявшуюся перечить машину. Да хоть бы руки-ноги ему оторвать, лишив возможности сопротивляться. И если мэтр Алистер не сделал так, то отнюдь не по доброте и не из жалости. Просто вспомнил, как Джек обещал уничтожить все данные, если почувствует, что ему или его подруге грозит опасность, и маг подозревал, что отсутствие конечностей его не остановит.

— Обещаю, что не стану трогать матрицу, — сказал он как можно спокойнее, хотя внутри все клокотало от злости и нетерпения. — Даже не коснусь кристаллов. Мне хватит доступа к вторичной коммуникации.

Джек смотрел на него, склонив голову к плечу, и в стеклянных глазах чудилось недоверие.

— Без этого я не отвечу на твои вопросы, — припечатал маг. — Никогда.

Механический человек молчал.

Когда Ранбаунг уже раздумывал, как быть теперь, отступиться и смириться или же рискнуть и силком уложить непокорное творение Лленаса на стол, оно наконец заговорило:

— Хорошо. Но если я почувствую, что что-то не так…

— Я помню, — кивнул поспешно маг. — Снимай рубашку и ложись. Мне понадобится не более десяти минут.

…Он не ошибся. Всего десять минут на изучение открывшейся в новом свете схемы плетений. И еще два часа, чтобы проверить анализ рисунков по справочникам. И полчаса на утренний кофе и на то, чтобы поверить в правильность сделанных выводов.

Затем нужно было решить, что с этими выводами делать.

Молчать нельзя — это Ранбаунг понимал. Но и абы кому о таком не расскажешь.

В полицию идти? Или прямиком во внутреннюю разведку?

Во ВРО — правильнее будет. Но имелась у мэтра Алистера, как, впрочем, и у большинства линкаррских магов, предубежденность против господ из этой конторы.

С этой предубежденностью Ранбаунг боролся до самого обеда.

Съездил в Академию. Прочел две лекции, провел две индивидуальные консультации, еще три чашки кофе выпил, будто больное сердце и без того не билось в груди быстро и неровно, а после третьей решился.

Вернувшись домой, отыскал в столе визитку серьезного господина, говорившего с ним после взрыва в лаборатории Лленаса, написал короткое послание, запечатал конверт и вручил Вильямсу вместе с другим — пустым, как и было сказано.

— Пошли кого-нибудь по этому адресу, — приказал маг, указав дворецкому на первое письмо. — Пусть вручат лично в руки. А это доставить на центральный почтамт и оставить до востребования на имя господина Джерома Грида.

Ранбаунг решил, что той женщине тоже следует знать о его находке.

Встречу Фредерик снова назначил в храме, правда, теперь в другом, и слова насчет исповеди принял буквально: чтобы поговорить с бывшим супругом, Адалинде пришлось втиснуться в кабинку-исповедальню и опуститься на низкую скамеечку, что было не очень-то удобно в широкополой, украшенной страусовыми перьями шляпе и в платье с турнюром размером со зрелую тыкву.

— В страданиях укрепляем мы дух свой, — злорадно продекламировал бывший супруг, наблюдая за ее мучениями из окошечка исповедника.

— И укрепляемся в вере, — закончила магиня угрюмо, кое-как умостившись на скамеечке.

— Значит, ты мне уже веришь? — не оставил без комментария ее слова эмпат.

— Еще немного пострадаю и начну, — буркнула Адалинда.

— Это правильно. Записи прочитала?

Женщина кивнула.

— И что? Появились какие-нибудь догадки?

— Ничего, — признала она уныло. — Я могу предположить, кому нужны были бы работы Дориана, документация, если бы он ее вел, в крайнем случае — он сам. Но не вижу причин желать его смерти.

— Кто-нибудь мог прибрать к рукам результаты его работы, когда он был еще жив?

— Чтобы потом убить и выдать труды Дориана за свои? — поняла намек Адалинда. — Маловероятно. Специфика, сам понимаешь. К тому же Дориан не скрывал, чем занимается, и если бы кто-то после его смерти заявился в академическую комиссию с механическим человеком, например, это вызвало бы определенные подозрения.

— Подозрения без доказательств — ничто, — парировал Фредерик. — И я говорю не о механическом человеке. Последняя идея Лленаса заслуживает большего внимания.

— У него были только голые расчеты. Считаешь, кто-то, даже получи он каким-то образом теоретические выкладки, стал бы устранять Дориана до того, как тот подтвердил бы теорию практическими экспериментами?

— Время поджимало, Лленас собирался встретиться в Рисеттом, и после этой встречи трудно было бы уже присвоить его работы.

— Нет. — Магиня уверенно затрясла головой. — Ерунда. Либо мы имеем дело с полным идиотом, а в это верится слабо, либо что-то упускаем.

Очевидно, Фредерик согласился с ней, так как умолк почти на минуту, а затем неожиданно попросил:

— Расскажи мне о Дориане Лленасе. Не о его работе — о нем самом.

— Это важно?

— Все важно, Эдди. Особенно когда не знаешь, с чего начать. А мы, быть может, начали не с того. Мы зацепились за его работу, а дело может быть в ином.

— Может, — согласилась Адалинда.

Наверное, им обоим вспомнилось одно и то же дело. Тогда они еще работали вместе, расследовали убийство высокопоставленного сотрудника военного ведомства. Убийца применил незнакомую магию, и дело передали во ВРО. Подозревали попытку саботировать реформу вооружения, армейский и противоармейский заговор, шпионаж, происки коллег, метящих на теплое местечко, месть обиженных подчиненных и многое другое. А в итоге выяснилось, что супруга покойного, заметив, что муж теряет к ней интерес, решила привязать к себе благоверного чарами и обратилась к знахарке без лицензии, торговавшей запрещенными приворотами. Случается и такое.

Правда, бомба на приворот не слишком походила.

— Что ты хочешь знать? — спросила магиня.

— Все. Каким он был?

— Разным. Интересным. Образованным. Многое знал и помнил, но многое и забывал тут же за ненадобностью. Дисциплинированным и в то же время рассеянным.

А еще молчал многозначительно и плавил взглядом романтично настроенных дамочек…

Адалинда поймала себя на том, что улыбается.

— Дальше, — поторопил эмпат. — Что он представлял собой как человек?

— Как человек? — Улыбка сошла с ее лица. — Обычный, в общем-то, человек. Честный. Порой слишком прямолинейный. Увлекающийся — в том, что касалось его работы. Не признающий условностей. Не лишенный честолюбия. В чем-то эгоистичный. Иногда — злопамятный. — Она вспомнила историю его ссоры с Найлсом. — С окружающими, если можно так выразиться, избирательно добр.

— Честолюбивый, злопамятный, избирательно добрый эгоист, — вывел Фредерик. — Что ты в нем нашла?

Женщина не ответила.

— Это был вопрос, Эдди. Вопрос, имеющий непосредственное отношение к делу.

— Какое?

— Непосредственное, — повторил «исповедник». — Ты не забыла, что тебя тоже пытались устранить?

— С чего ты взял…

— Что тебя пытались убить? Или то, что ты слишком близко к сердцу приняла последнее задание?

Она непроизвольно рыкнула рассерженной кошкой и показала зубы, чего обычно на людях старалась не делать. Но Фредди — это не люди. Бывший друг, бывший муж, эмпат… какой, интересно, уже степени? От него нелегко утаить истинные чувства, а когда-то — Адалинда порой скучала по тому времени — в этом и нужды не было.

— Так что же, Эдди?

— Я не знаю, — ответила она.

— И я не знаю, — произнес он задумчиво. — Не понимаю. Даже если вспомнить, что ты никогда не умела выбирать мужчин, Лленас — худшее, что могло с тобой случиться, хуже даже, чем…

— Почему? — спросила магиня быстро, пока он не произнес имени, упоминание которого до сих пор было ей неприятно.

— Подобные люди поглощены лишь собой. Своей работой. Им нет дела до окружающих. Избирательная доброта, как ты это назвала, — большее, на что они способны. Да и с кем Лленас был добр? С Меритом? Нет. Тот был для него такой же работой. Очередным механизмом, который мэтр взялся починить. С Ранбаунгом, которого называл другом? Нет. Друзья для него — лишь благоприятная для протекания нужных реакций среда. Слушатели, зрители. Катализатор, способный одобрением или недоверием подстегнуть рабочий процесс. А женщины? Ты же читала его досье. Физиология — и только. Любовница — такая же часть ежедневного расписания, как завтрак, обед и ужин. Необходимое условие для поддержания основных функций организма…

— Не все, — вставила, не сдержавшись, Адалинда.

— Не все, — с грустью в голосе повторил Фредерик. — То есть не ты. Самая распространенная ошибка влюбленных женщин. Он бабник и пьяница, или заядлый игрок и транжира, или черствый, эгоистичный сухарь, помешанный на работе, но со мной он станет другим — да?

— Он сделал мне предложение.

— Что? — переспросил недоверчиво эмпат.

— Он сделал мне предложение. Хотел, чтобы я развелась с Келларом и вышла за него. Да, ты прав, он был эгоистичным сухарем, помешанным на работе, но нам было хорошо вместе. С ним мне не приходилось притворяться, даже с оглядкой на задание. Он принимал меня такой, какая я есть. И меня устраивал таким, каким был. Можешь не верить…

— Я верю, Эдди, — произнес Фредерик мягко, словно успокаивая, хотя в голосе ее не прорезалось ни намека на близкую истерику. Но он ведь слышал не только голос. — Верю. Просто то, что ты сказала, несколько неожиданно.

— Я должна была включить это в отчеты? — огрызнулась она, мысленно браня себя за то, что дала волю эмоциям.

— Нет. Но такое поведение… отношение к тебе со стороны Лленаса противоречит выводам наших аналитиков, ты не находишь?

— Они не разрабатывали этот аспект, — пожала плечами магиня.

— Не разрабатывали… Те, что готовили материалы для твоего задания. А Шолто? Его отчет мог быть более скрупулезным.

— И что это дало бы?

— Зная человека, что у него внутри на самом деле, проще предсказать его поведение. А при необходимости им можно даже управлять.

— Логично, — согласилась женщина. — Но это не объясняет, почему Дориана убили. Мы отвлеклись и… мне нужно идти.

— Уже?

— Да. — Она потерла палец, на котором налилось жаром тоненькое серебряное колечко. — Возможно, появилась новая информация… Встретимся вечером?

Пока Фредерик не назначил свидание в еще одной тесной исповедальне или в другом, столь же неудобном месте, она продиктовала ему адрес своей гостиницы.

Ввиду того, что Алистер Ранбаунг обретался в привилегированном жилом районе, где среди богатых особняков не нашлось места ни торговым лавкам, ни чайным, ни общественным читальням, держать дом под круглосуточным наблюдением оказалось проблематично. Но Скопа сталкивался и не с такими трудностями. С разрешения Бейнлафа он взял себе в помощники двух стажеров, которые сменяли его на то время, которого хватало, чтобы поесть и вздремнуть пару часов на снятой неподалеку квартирке и вновь вернуться к слежке: надолго оставлять пост молодняку агент не хотел. Он облюбовал себе местечко в квартале от жилища мага, в тихом скверике, где днем человек с газетой не привлечет ненужного внимания, а ночью его попросту некому будет заметить. И время от времени совершал неспешную прогулку вдоль по улице, туда и обратно — как правило, тогда, когда незаметно установленные на двери черного и парадного хода «сигналки», полученные в отделе магической поддержки еще для предыдущего задания, давали знать, что кто-то вошел или вышел. На второй день Скопа свел знакомство с кухаркой Ранбаунга, возвращавшейся с рынка с тяжелой корзиной продуктов и весьма довольной, что немолодой приветливый мужчина вызвался помочь ей с ношей. Сделал шутливое замечание насчет того, что хозяин такого богатого дома должен иметь среди слуг справного молодца, дабы таскал покупки, и через десять минут знал уже по именам всю прислугу. Задал невзначай еще несколько вопросов и услышал рассказ обо всех обитателях особняка.

Эбигейл Гроу, как оказалась, в доме мэтра пребывала в статусе гостьи и считалась дочерью какого-то его приятеля. Скопу данное обстоятельство не удивило. Маг в годах, холостяк к тому же, должен был позаботиться о репутации — может, не девушки, но своей собственной.

Куда больше агента заинтересовал вскользь упомянутый новый ассистент Ранбаунга — по описаниям, тот самый парень, лица которого никто не видел. Приходил он, по мнению прислуги, рано утром, а уходил затемно, но Скопа, следивший за домом практически неотрывно, мог поклясться, что таинственный ассистент оставался там на ночь. А днем, со слов кухарки, знавшей обо всем от горничных, он просиживал безвылазно в лаборатории и не выходил даже к столу.

В целом же жизнь в доме мага текла спокойно.

Мэтр Алистер исправно посещал Академию, читал лекции и встречался со студентами. Однажды выбрался в мужской клуб. А вчера зашел в магазин готового платья и купил костюм, который был мал ему едва ли не в два раза, — Скопа отметил этот случай как единственный примечательный за все время наблюдения. Да еще сегодня отправил почту: дворецкий Ранбаунга говорил с курьером и передал тому конверты, но Скопа, как назло, отпустил к тому времени обоих своих помощников, а сам оставить пост, чтобы разузнать, кому адресованы письма, не рискнул.

Чутье подсказывало, что лучше сегодня от жилища мэтра Алистера не отлучаться, и не подвело. Спустя полчаса подъехал экипаж, и вышедший из него мужчина, небрежно постукивая тростью по ступенькам, поднялся на крыльцо мажьего особняка и позвонил. Судя по тому, что Вильямс тут же впустил гостя в дом, того там ждали.

Минут через пять после того, как неизвестный вошел, к крыльцу Ранбаунга подошла женщина. Ее лица Скопа, к тому моменту подобравшийся уже поближе, не мог разглядеть под плотной вуалью, но память у агента была не только на лица, а вуаль в данном случае лишь ускорила узнавание. Навещая своего любовника, ныне покойного, госпожа Адалинда Келлар, ныне вдова, тоже, помнится, прятала лицо.

Сдается, Сидда не ошибся, и отпуск пройдет не зря.