ГЛАВА 5
Я поежился. Осенний холодок тянул от пустынной Невы. Здесь, на городской окраине, особенно остро пахло сыростью, прелым листом, тяжелой и вязкой землей.
«Лучше уж мороз, чем эта промозглая сырость», — подумал я, и покосился на Пашутина, разъяснявшего цель нашего задания только что прибывшему с взводом солдат, подпоручику Звягинцову. Офицер был немолод, близорук, но при этом выправка у него была отменная. Явно из офицеров запаса. Рядом с ними стоял моложавый, подтянутый жандармский ротмистр Коробов, с надменным видом. Ему не нравилось появление этого армейского офицера с солдатами, которые были приданы нам на случай, если боевики окажут яростное сопротивление, о чем он ранее дал понять Пашутину, считая, что его жандармов вполне хватит для проведения операции. При этом его внутренние мотивы, скрываемые недовольством, просчитывались на раз. Ему явно хотелось улучшить свой послужной список этим резонансным делом, надеясь на награду, а может даже на повышение, а теперь армейцы наверняка потребуют свой кусок пирога, что уменьшало шансы Коробова на достойную награду.
В пяти метрах от офицеров под охраной двух жандармов стояла совсем другая компания. Суетливый небольшого роста человек, лет сорока пяти, с ухоженными усами, кончики которых лихо торчали вверх. Он был одет в длинное потертое пальто с «кошачьим» воротником и сапоги. Он работал кладовщиком на складе купца Стопкина, которой когда-то исключительно торговал водкой и прочими спиртными напитками, а теперь сдавал его в аренду, кому придется. За этим складом, где мы сейчас прятались, где-то в ста пятидесяти метрах находились нужные нам развалины, за которыми сейчас наблюдали с биноклями два жандарма. Звали кладовщика Сидор Евстратович Малый. Как он охарактеризовал сам себя: «человек тверезый и работящий». Рядом с ним стоял сторож с этого же склада, плотно сбитый мужчина, со злыми, недоверчивыми глазами. Он был одет в длинный бараний полушубок и добротные валенки с галошами. Представился он Николаем Пешкиным. Жандармы, прочесав ближайшие склады, большей частью закрытые, нашли только их двоих, после чего привели их сюда. На вопрос: не видели они здесь подозрительных людей или может, слышали что-либо, в ответ отрицательно замотали головами, а затем, стуча себя кулаками в грудь, начали клясться, что ничего и никого подозрительного они не наблюдали. После беседы кладовщик попробовал заикнуться, что его ждет работа, но показанный ему ротмистром кулак, сразу заставил его согласно закивать головой, наподобие китайского болванчика, и жалко пробормотать: — Понимаем-с, ваше высокоблагородие. Ждем-с.
Когда мы прибыли на место и стали наблюдать за развалинами в бинокли, то стало ясно, что дюжины жандармов для оцепления этого места будет явно мало. Во-первых, остатки стен по периметру здания достигали до полуметра, представляя собой идеальное укрытие, и если боевикам придет в голову отбивать атаку снаружи, то мы понесем большие потери уже на подступах, не говоря уже о том, чтобы взять штурмом подвал. При спуске вниз, в узком, хорошо простреливаемом пространстве, они перебьют массу людей, а если у них еще и бомба имеется, то… Во-вторых, местность вокруг была открытая и хорошо просматривалась. Правда, здесь много кустарника, но он уже облетел и представлял собой пучки голых ветвей, за которыми сможет спрятаться только ежик, да и то, если не будет топорщить колючки. Только одно направление давало возможность незаметно подкрасться. Это был завалившийся угол из десятка почерневших бревен некогда сгоревших конюшен и сейчас торчащий где-то в пятидесяти шагах от пожарной части. Еще пара десятков обгоревших обломков бревен и досок различной длины была раскидана по черному пепелищу. Все вместе это смотрелось как грязно-черное пятно на фоне желтой пожухлой травы.
По моему пониманию, место для укрытия было выбрано крайне неудачно. Стоит открыто. Пусть даже дальняя окраина города, и склады частью пустые стоят, но люди какие-никакие здесь все же имеются, поэтому у боевиков был реальный шанс засветиться.
— С транспортом постоянно перебои, потому и с подвозом товаров плохо, — так нам объяснил здешнее запустение кладовщик Малый, но сразу добавил. — Даже при таком раскладе идет работа: днем ездят подводы, грузят товар, развозя его по лавкам и магазинам, а ночью сторожа с колотушками обход делают.
Но даже не это было главным. Не мы, ни наблюдатели — жандармы, которые уже больше двух часов наблюдали за развалинами с разных точек, так и не смогли разглядеть люк, ведущий в подвал. Правда, остатки стен резко урезали общую картину осмотра развалин, кроме того было много нанесенного сора из веток и листьев, да и толком не рассмотришь, когда приходиться со всей осторожностью выглядывать из-за угла склада.
«Все равно. Что-то тут не так».
Я поделился своими соображениями с Пашутиным, тот со мной согласился, но в чем именно подвох тоже не имел понятия.
Предложенный ротмистром прямой штурм был отброшен сразу. Боевикам терять нечего и они бы принялись отстреливаться с яростной отчаянностью обреченных на смерть людей. К тому же они были нам нужны живыми. После некоторых раздумий был предложен другой вариант: дождаться сумерек, подползти как можно ближе и затаиться до того времени, пока они себя не проявят, а затем попробовать их схватить. При таком варианте тоже неминуемы потери, но их будет намного меньше, а вот шансов, что мы застанем террористов врасплох, больше. Когда Пашутин остановился на этом плане, было решено вызвать подкрепление. Я не принимал участие в обсуждении планов, предоставив это дело военным, а вместо этого, в который раз, прокручивал полученную информацию, но видно что-то ускользало от меня, беспокоя и раздражая меня, как надоедливая муха. Видимо, это невольно отразилось на моем лице, поэтому первая фраза, которую сказал подошедший ко мне Пашутин, была вопросом: — Ну, что надумал?
— Ничего, — ответил я ему. — Что-то здесь неправильно. Только что?
— Знаешь, мне почему-то кажется, что их здесь нет. Или вообще никогда не было.
— Может и так.
— Проверить все равно нужно, — он щелкнул крышкой часов. — Через полчаса окончательно стемнеет.
— Кто спорит, — согласился я с ним. — Ждать, так ждать.
— Господа хорошие, — неожиданно подал голос сторож в тулупе, — вы нас как, отпустите или нет? Нам ведь хозяин не за красивые глаза платит, а за работу.
— Ты еще поговори у меня морда каторжная! — окрысился на него ротмистр. — Сказано: стоять! Стой! Или в каталажку хочешь?!
— Господа офицеры, будьте добры подойти ко мне, — неожиданно позвал офицеров Пашутин, а когда те приблизились, сказал. — Сейчас, пока светло, сделайте рекогносцировку местности, так как потом, вам обоим придется расставлять своих людей почти в полной темноте. И еще, господин подпоручик. Вам придется поставить с десяток своих солдат между ближайшими к месту развалин складами, тем самым отрезать возможность прорыва и дальнейшего бегства. По два человека на пост. И предупредите их, чтобы были особенно внимательны.
— Господин подполковник, — поинтересовался подпоручик, — сколько этих разбойников там может быть?
— Точно не известно. Но согласно тем данным, что нами получены: четыре-пять человек. А этих, — уже негромко сказал Пашутин, обращаясь к жандарму, — вы, господин ротмистр, отправьте на склад. Пусть кладовщик работает, а сторож вместе с ним пока посидит, но при этом приставьте к ним жандарма. После их отпустим. Вы свободны, господа.
— Так точно.
— Будет сделано.
Офицеры откозыряли и отправились к своим людям. Пашутин повернулся ко мне: — Ждем, Сергей.
Я ответил ему легким кивком головы. Мое ожидание вышло томительным, и не только из-за сырости и холода, сколько из-за червячка непонятного беспокойства, шевелящегося внутри меня.
Подполковник только щелкнул крышкой часов, как жандарм стоящий рядом со мной, сдвинул заслонку тайного фонаря, и чуть поднял его, освещая циферблат.
— Двадцать минут шестого, — тихо сказал он, затем щелкнул крышкой и спрятал часы в карман. Жандарм, бросил вопросительный взгляд на меня, а потом на Пашутина. Когда начнется? Было видно по его закостеневшему лицу, что он промерз до самых пяток и сейчас мечтал только об одном, как можно быстрее оказаться дома, в тепле, с чашкой горячего чая в руке.
«Мне бы тоже хотелось…» — только я так подумал, как послышался торопливый топот сапог. Мы все трое повернулись на шум шагов. К нам подбежал жандарм, вытянулся и отрапортовал Пашутину: — Ваше высокоблагородие, разрешите доложить?!
— Давай!
— Наблюдатели доложили, что темно и они ничего не видят.
Пашутин обернулся к офицерам и сказал: — Ротмистр, пусть ваши люди снимут шашки.
— Будет сделано, господин подполковник.
— Соблюдать тишину! Ни слова, ни звука! Еще раз напомните об этом своим людям! Теперь вам, господа офицеры! Не забывайте о том, что бандиты нам нужны живыми. Что хотите, делайте, но брать живыми! Теперь идите.
Получив приказ действовать, командиры отрядов, забрав своих людей, отправились организовывать засаду. Нам с Пашутиным идти не было смысла, там и без нас командиров хватало. Коробов, с радостью на лице, принял на себя командование объединенным отрядом, очевидно считая, что теперь его награда уж точно не обойдет.
Какое-то время мы стояли и молчали, только вслушиваясь, время от времени, в топот множества тяжелых сапог. Когда он затих, стало слышно лишь шумное дыхание, да легкое топтание за нашими спинами жандарма, оставленного в качестве посыльного. Так, в ожидании прошло какое-то время, как вдруг со стороны складов вдруг раздался негромкий и неуверенный крик: — На помощь! На помощь!
Развернулись, мы бросились со всех ног на крик. Спустя две минуты подбежали к широко распахнутым дверям склада, освещаемые фонарем, висевшим на крюке, над самым входом. Именно здесь должны были быть кладовщик со сторожем, и стороживший их жандарм, но вместе них в круге неяркого света стояло двое испуганных солдат. Услышав топот наших ног, они резко повернулись к нам, выставив штыки.
— Стой! Стоять! Стрелять…! — но стоило им увидеть офицерскую форму, как сразу вытянулись во фронт, испуганно тараща глаза на подполковника.
— Кто кричал?!
— Я…кричал, ваше высокоблагородие, — ответил Пашутину, одетый в длинную не по росту шинель, совсем еще молодой солдат. — Там это… мертвяк лежит. У мешков…
Обойдя солдат, я подошел к складской двери. В глубине склада на одной из опор висел фонарь, свет от которого давал возможность увидеть, что склад на треть был завален какими-то мешками, а перед ними лежало неподвижное тело. Я быстрым шагом подошел к нему. Это был жандарм, лежащий в луже крови. Наклонившись над ним, увидел, что у того разрублена голова, а рядом лежит окровавленный топор. Быстро огляделся вокруг. Никого и ничего. Ко мне тем временем подошел Пашутин. Бросив взгляд на мертвое тело, нахмурился, затем, ничего не говоря, резко развернулся и быстро зашагал обратно к двери. Я вышел вслед за ним. Остановившись рядом с жандармом, который стоял около двери с солдатами, он приказал: — Остаешься здесь. Никого не пускать. Вы двое! На свой пост! Живо!
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — отрапортовал вытянувшийся жандарм.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — повторили за ним солдаты, а затем, сорвавшись с места, побежали на свой пост.
— Идем, Сергей! — позвал меня Пашутин и сам торопливо зашагал в темноту.
Мы шли к месту засады, вот только зачем? Только мы миновали помещение склада, и вышли на пустошь, как к нам подбежал жандарм. Вытянулся.
— Ваше высокоблагородие! Господин ротмистр прислал узнать, как…
— Оцепили? — резко оборвал его подполковник.
— Так точно, ваше высокоблагородие.
— Идем, проводишь.
— Слушаюсь!
Не успели мы пройти и половины пути, как неожиданно в темноте ударил столб пламени, а затем раздался грохот. От неожиданности мы все трое замерли на месте. В эту самую секунду раздались крики и стоны, которые были заглушены несколькими ударившими вразнобой винтовочными выстрелами.
— В кого это они? — растерянно произнес жандарм. Он выхватил из кобуры револьвер, и оглянулся на нас, ожидая приказа: бежать вперед или стоять. Я ничего не понимал и, судя по застывшей неподвижно фигуре подполковника, он тоже не знал, что делать.
— Отставить! Прекратить стрельбу! — раздался издали голос подпоручика. — Зажечь фонари!
Около десятка фонарей вспыхнуло, сразу обозначив в темноте человеческие фигуры. Было видно, что кто-то из них наклонился над ранеными, остальные настороженно вглядывались в темноту, поводя оружием.
«Ловушка… Может они где-то… - мысль не успела толком созреть, как вдруг раздались выстрелы со стороны сгоревшей конюшни. Выпустив с десяток пуль в подсвеченных фонарями солдат и жандармов, боевики вызвали среди них панику и переполох, заставив одних бессмысленно метаться, а других залечь, вжавшись в землю или спрятавшись за остатками стен. Кто-то дико кричал от боли.
— Потушить фонари! — раздался несколько запоздавший приказ подпоручика. — Первое отделение ко мне! В шеренгу! Приготовиться к стрельбе в сторону сгоревшего здания!
— Ложитесь, а то и нас подстрелят, — шепнул я и сам подал пример, быстро улегшись на мокрую, холодную траву. В следующий миг уши как-то сами собой выхватили из общей сумятицы, приближающийся к нам, топот ног. Их почти сразу заглушил нестройный винтовочный залп, но уже в следующий миг стали видны две бегущие на нас темные фигуры. Десять метров. Я увидел, как один из них оглянулся и чуть приотстал. Пять метров. В следующее мгновение я вскочил на ноги. Боевики просто не успели осознать появления, внезапно выросшего перед ними, и уж тем более среагировать на молниеносные удары.
— Подпоручик, отставить стрельбу!! — закричал вскочивший на ноги Пашутин. — Оцепить…
Договорить ему не дал громкий крик одного из часовых, оставленных на складах: — Стой! Стрелять…!
Его крик оборвал револьверный выстрел. В ответ ударили из двух винтовок. Раздавшийся дикий крик смертельно раннего человека, резко оборвался.
— Подпоручик!! Оцепить сгоревшие конюшни!! — снова закричал Пашутин.
— Я к складам, Миша.
— Иди!
Уже подходя к посту, я крикнул: — Не стрелять! Свой!
Стрелками оказались старые знакомые, поднявшие шум в первый раз. Сейчас они мялись, переступая с ноги на ногу, с испуганно-несчастными лицами. Я еще тогда обратил внимание на то, что это совсем молодые парни, видно совсем недавно призванные в армию.
— Что случилось? Только кратко.
— Так это, ваше благородие, он бежит…а ему кричу…
— Это я понял. Дальше.
— Тут он стрельнул. Ну… и мы стрельнули.
Отвернувшись, я подошел к телу, лежащему навзничь, затем нагнулся. Молодой мужчина, лет тридцати, с худым лицом, смотрел в темноту невидящим взглядом. На светлой рубашке, выглядывавшей из-за короткого расстегнутого полупальто, было видно большое темное пятно. В правой руке был зажат револьвер.
— Ваше благородие… - раздался робкий голос солдата. Ему очень хотелось знать, правильно ли он поступил, но вместе с тем боялся, что застрелили не того человека. Тогда трибунал, суд и…
— Вы все сделали правильно. Как зовут?
— Степан… Рядовой Кувалдин, ваше благородие!
— Отметим тебя, рядовой.
— Рад стараться, ваше благородие!
На лице солдата расползлась счастливая улыбка. Развернувшись, я пошел к пепелищу. Мимо меня, в сторону складов, пробежало несколько солдат. Подойдя к сгоревшей конюшне, я увидел, как двое солдат пытаются разжечь костер, а в двух шагах от них лежало три тела. На бревнах пристроили два фонаря, и хотя они давали неяркий свет, можно было разглядеть, кто лежит. Два жандарма и молодой парень с искаженным предсмертной мукой лицом. Не успел я отвести от них глаз, как услышал протяжный стон тяжелораненого и чей-то негромкий голос: — Ваше благородие, чуточку потерпите. Сейчас дохтур придет.
Ко мне подошел Пашутин: — Что там?
— Часовой на посту, по фамилии Кувалдин, убил боевика.
— Кувалдин. Запомню. Идем, кое-что покажу.
— Погоди, — я кивнул головой в сторону снова прозвучавшего стона. — Ротмистр?
— Он. Дурак. Вместо того чтобы сидеть тихо, решил героя изобразить. Полез с двумя жандармами искать ход в подвал. Ну и нарвался на бомбу. Хитро придумали, сволочи. Бомба рванет, а они тем временем в бега подадутся. У них почти получилось.
— Жить будет?
— Не знаю. Глаз вытек, а на лице живого места нет. Идем к подвалу.
Мы подошли к чудом сохранившемуся углу сгоревших конюшен. Среди откинутых в сторону обломков обгоревших бревен за откинутой крышкой люка темнел провал в земле. Над ним сейчас стоял подпоручик в окружении троих солдат, державших на вытянутых руках фонари, и вглядывался в темноту.
— Ну и что там? — спросил я, подходя к офицеру.
Тот выпрямился, затем повернулся ко мне: — Считаю, что нужно вызвать саперов. Один раз рвануло, так и второй раз рвануть сможет.
— Осторожность не повредит, — согласился я с ним, затем отошел в сторону. Ко мне подошел подполковник. Даже слабого света хватало, чтобы увидеть злость и неудовольствие на его лице. Погибли люди. Есть раненые. Пусть даже в этом больше вина ротмистра, но ответственности с Пашутина, как старшего, никто не снимал. К тому же было видно, что он переживает душой за гибель людей.
— Есть еще раненые? — спросил я его и тут же увидел, как Пашутина словно передернуло от моих слов.
— Два солдата и жандарм.
— А где те двое, которых мы взяли?
— Их сейчас в чувство приводят, — недовольно буркнул Пашутин.
Несколько минут мы простояли в ожидании, пока двое жандармов не притащили одного из пленных боевиков.
— Очнулся? — спросил одного из конвоиров подполковник.
— Так точно, ваше высокоблагородие! Даже дергаться пытался!
Я вгляделся в его лицо, и оно мне почему-то показалось знакомым. Не выдержав моего взгляда, боевик отвернулся и стал смотреть куда-то за мое плечо.
— Дайте сюда, фонарь, — попросил я.
Пашутин посмотрел на меня, но ничего не сказал. Подошел солдат с фонарем.
— Свети ему в лицо!
Как тот не прятал лицо, пары минут мне вполне хватило, и я довольно усмехнулся.
— Похоже, одну… нет, две загадки я решил.
— Может, в таком случае поделишься? — спросил меня недовольным голосом Пашутин.
Правда, сейчас в нем немало было и любопытства. Услышав мои слова, к нам подошел подпоручик и вежливо спросил: — Я не буду лишним, господа?
— Тут нет никакой тайны. Вы слышали, что на складе убили жандарма?
— Да. Краем уха. И что сторож сбежал, тоже слышал.
— Этот парень, что стоит перед вами, какой-то родственник сторожа, по фамилии Пешков. Он и был глазами товарищей революционеров. Посматривал по сторонам: нет ли кругом подозрительных людей. Еду приносил, газеты, рассказывал о том, что делается в городе. Не удивлюсь, что именно беглец в свое время нашел подвал, после чего сообщил про него своему родственнику, а тот, я так понимаю, рассказал Арону. Так и появилось у них тайное место. За это сторож имел хорошие деньги и не интересовался чужими делами, а стоило ему узнать, что они не просто разбойники, а цареубийцы, понял, что ему теперь прямая дорога на виселицу. Терять ему было нечего, и поэтому он пошел на убийство. Кладовщик, мне так думается, просто испугался и сбежал. Пока это все.
Пашутин до этого стоящий в стороне и внимательно меня слушавший, сделал несколько быстрых шагов к боевику и какое-то время зло и цепко смотрел тому прямо в лицо.
— Ты Пешков?! Отвечай!
— Убью, сволочь полицейская!! — лицо боевика исказилось в дикой злобе, и он рванулся из рук жандармов, но те сноровисто заломив ему руки, заставили опуститься на колени.
— Загрызу!! Горло порву!! — продолжал рваться тот из рук конвоиров Пешков.
Подполковник, не обращая на дикие вопли, с брезгливостью провел перчатками, которые держал в руке, по гладко выбритой щеке и подбородку.
— Оплевал, мерзавец, — пожаловался он, потом повернулся к начавшемуся разгораться костру, вокруг которого начали собираться солдаты и жандармы, крикнул. — Унтер-офицер Муховец, ко мне!
Когда жандарм вытянулся перед ним, подполковник сказал: — Поедешь в управление с моим устным приказом. Передашь дежурному: срочно отыскать купца Стопкина и узнать все про сторожа Николая Пешкина и кладовщика Сидора Малого.
— Запомнил, ваше высокоблагородие! Купец Стопкин, Николай Пешкин, Сидор Малой!
— Молодец. Как только у купца возьмут их адреса, пусть сразу отправят туда наряды. Брать всех! И сразу в управление, на допрос! Вопросы есть?
— Никак нет, ваше высокоблагородие! Разрешите идти?!
— Иди!
Неожиданно раздался топот ног и голоса. Я посмотрел в их сторону. Прибыли солдаты с носилками и с ними два военных фельдшера, которые приехали вместе с армейским взводом, но до этого времени сидевшие в санитарной карете, стоявшей за складами. Пашутин с минуту смотрел, как врачи осматривают раненых, потом сказал жандармам, держащим боевика: — Этого увести. Глаз с него не спускать. И давайте следующего.
Когда жандармы поставили перед Пашутиным второго боевика, тот оглядел нас и криво усмехнулся. Расстегнутое полупальто, из-под которого виднелась синяя косоворотка, широкие штаны, заправленные в сапоги. Обычное лицо. Русые волосы. Стандартный вид рабочего с окраины. Вот только взгляд у него был, как у матерого волка, злобный, тяжелый, кровожадный.
— Ты Арон?
Ответом было презрительное молчание.
— Отпустите его, — обратился я к его конвоирам.
— Так он буйный, ваше благородие, — предупредил меня один из них.
— Не волнуйтесь. Был буйный, станет тихим.
Шагнув, я стал напротив него. Жандармы, отпустив пленника, отступили на шаг.
— Мне вот что интересно, Арон. Почему ты сам не пошел убивать, а других направил? Испугался?
— Я не боюсь ни смерти, ни вас, царские прихвостни!
— Поэтому ты весь из себя такой храбрый стоишь здесь, а твои приятели уже закопали.
Честно говоря, я его специально провоцировал на драку. Мне очень хотелось получить хоть какое-то моральное удовлетворение за напряженное ожидание всех этих дней, за томительное блуждание в потемках и поиск еле видимых ниточек, которые могли привести к преступникам. У меня не было таланта гениального сыщика, не было планов или идей, так же как и озарений. Выжидать — это все что мне оставалось, но это было очень тяжело. И теперь я хотел получить свое. Избить его так, чтобы он катался по земле и выл от боли, но стоило мне шагнуть к нему, как он тут же отступил назад, спрятавшись за спинами конвоиров. Пашутин это тоже заметил, поэтому предостерегающе крикнул: — Сергей!
Внутри меня что-то погасло.
— Я поеду домой.
— Я подброшу тебя, — сказал Пашутин, после чего начал командовать: — Унтер — офицер Бабахин! Этих двух бандитов под усиленным конвоем доставить в жандармское управление! Головой за них отвечаете! Подпоручик! Организовать охрану подвала до прихода саперов и следователя! Затем все изъятое доставить в управление!
— Так точно, ваше высокоблагородие!
— Будет исполнено, господин подполковник!
Разбудила меня трель дверного звонка. Я чертыхнулся, встал, набросил халат и пошел открывать дверь, а по пути глянул на часы, висевшие на стене. Стрелки показывали пять минут седьмого. На пороге, в чем у меня не было сомнений, стоял Пашутин. Он был небрит, глаза запали. Спрашивать о его виде не стал, так как знал, что подполковник эту ночь провел в жандармском управлении.
— Ну что?
— А ничего! — зло и резко ответил он мне. — Ничего не сказали!
— Погоди! Как…
— Дай мне пройти, или ты собрался меня на пороге держать!
Он был зол и не сдерживал себя. Я посторонился, пропуская подполковника в прихожую. Закрыв дверь, я спросил: — Есть будешь?
— Еще как! У Сашки Мартынова кроме чая и коньяка ничего нет!
Мы вошли в комнату. Я внимательно посмотрел на него. Пашутин нахмурился под моим взглядом, потом отрицательно покачал головой и нехотя произнес:
— Нет, и не было никакой связи у Арона с какими-либо жандармами, хотя спрашивали их… в достаточной степени профессионально. План, оружие и деньги на подготовку, они получили из своего центра.
— Какого центра?!
— Сегодня ночью навестили людей из этого центра. Прошлись по указанным адресам. Три из них пустышки. Хозяева, крестятся, молятся, божатся, что дескать сдавали комнаты чужым людям, а те сейчас съехали. В двух домах взяли четверых, а те… короче… ничего не знают. Все впустую!
— Садись. Сейчас принесу чего-нибудь перекусить.
Но напряжение и бессонная ночь давали себя знать, поэтому сидеть он не стал, а отправился вслед за мной на кухню, рассказывая то, что удалось узнать во время проведенного следствия.
— Знаешь, что меня сильно удивило: оружие у наших революционеров, на удивление, отменным оказалось. У городового такое не отнимешь, и даже на обычном армейском складе не найдешь. Представь себе: новенькие немецкие маузеры и бельгийские браунинги, а к ним приличный запас патронов. Кстати, в подвале были обнаружены деньги, 32 тысячи рублей, а к ним, в тайничке под лестницей, был найден мешочек с тремя десятками золотых монет. Как тебе такой поворот, Сергей?
— Интересно, конечно, но не в этом суть. Их хозяев мы так и не нашли. Это очень плохо, Миша.
— Какой-никакой, а результат есть. Бандитов, все же взяли. Да-с. Вот только что мы с Мерзлякиным делать будем? Ему на виселицу не резон идти, да и человек он опытный. Упрется на допросах: дескать, я ни к чему непричастный, а ротмистр Неволяев, подлый человек, из зависти хочет меня оболгать. Вот и попробуй, докажи обратное!
— Тогда придется мне с ним лично поговорить. Другого выхода не вижу.
— Это самое крайнее средство, Сергей. Видел я, как ты вчера смотрел на Арона. Готов был его с грязью смешать! Нет! Тут надо думать. Крепко думать! Вот только чем его можно запугать, чтобы он дал показания?!
— Запугать? Гм. Страх смерти. Интересная мысль. Знаешь…
Не успел я договорить, как затрезвонил телефон. Звонил Мартынов. Он сообщил, что Мерзлякин срочно выправил себе отпуск по состоянию здоровья.
— То есть он решил удрать. И когда он собирается в этот самый отпуск?
— Через два дня. Предваряя ваш вопрос, скажу: направление его на лечение подлинное. Камни в почках, сердце, язва. Так что…
— Спасибо, Александр Павлович.
Мартынов явно хотел услышать от меня не эти слова, и видно, поэтому некоторое время выжидал, что я еще что-нибудь ему скажу, но не дождался.
— До свидания, Сергей Александрович.
Голос у него был расстроенный. След, ведущий от Арона к заговорщикам, на который возлагалось столько надежд, оказался ложным. Он, как и мы знал, что заговорщики, а это вполне возможно, могут прямо сейчас готовить новую акцию. И для разнообразия начать с него.
— До свидания, Александр Павлович.
Повесив трубку, я сел за стол.
— Что нового тебе сказал Мартынов?
— Мерзлякин уходит в отпуск по здоровью. Через два дня.
— Сбежать задумал, мерзавец! Так что ты там хотел сказать?
— У тебя случайно нет знакомой старушки по имени Смерть? Она любит гулять в саване, с косой на плече.
Таких больших и удивленных глаз у Пашутина мне еще не доводилось видеть.
Если раньше Мерзлякин старался поддерживать физическую форму и по возможности шел домой пешком, то последние три недели он ездил только на извозчике, причем с револьвером в кармане. Зачем он перекладывал каждый раз револьвер в карман шинели, а затем всю дорогу сжимал потной ладонью рукоять оружия, он и сам не знал, так как не собирался отстреливаться и уж тем более, кончать жизнь самоубийством. Просто в какой-то момент он посчитал, что ему так будет спокойнее, но почти сразу понял, что это ничего не дает, а привычка все равно осталась. Кроме этого за определенную мзду он договорился с местным приставом и теперь днем и ночью перед воротами дома, где снимал квартиру подполковник, дежурили городовые.
С того момента, как он узнал о провале покушения на царя в нем поселился страх, что все вскроется, его арестуют, а потом повесят. Временами он становился таким острым, что он начинал видеть в сослуживцах или в прохожих на улице агентов, которые его вот-вот схватят и потащат на допрос, а затем на виселицу. Нередко во сне ему виделось, что некий безликий палач надевает ему веревку на шею, и тогда он просыпался в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. Раньше он с равнодушием относился к погоде, а сейчас нависшие над головой сизые тучи его угнетали, усиливая тем самым его внутреннюю тревогу. Все это вместе давило на него, натягивая до предела нервы, не давая нормально жить. Он пил все чаще и больше, стараясь заглушить алкоголем растущую внутри него тревогу, но последнее время это стало мало помогать. Единственной его надеждой, его глотком свежего воздуха в атмосфере окружавшего его страха был отпуск по состоянию здоровья. Он даже загадал, что если уйдет в отпуск — с ним ничего не случится.
Он уже собирался домой, как вдруг в его кабинете раздался неожиданный звонок: его срочно хотели видеть в кабине генерал-майора Мартынова. Силы хватило, чтобы ответить адъютанту: — Буду! — и положить трубку. Страх, который он держал на поводке, вырвался наружу. Его сейчас арестуют! Подстегнутый страхом инстинкт самосохранения заорал во все горло: — Бежать! Надо бежать!
С большим трудом подполковнику удалось взять себя в руки. Посмотрел на часы, а затем стал приводить себя в порядок. Он был готов к самому худшему исходу, но оказалось, что дело, по которому его вызвали, касается ареста ротмистра Неволяева, его подчиненного. Его подозревают в заговоре и покушении на императора. До подполковника уже дошла информация об аресте Арона, но при этом он надеялся, что они с ротмистром останутся в стороне, но видимо что-то следователи нашли, раз сумели соединить Неволяева с группой боевиков Арона. Выходя из кабинета генерала, он не сомневался, что следующим возьмут его, после того, как расколют ротмистра. Что делать?! Бежать прямо сейчас?! Мерзлякин растерялся и просто не знал, что ему делать. Добравшись до кабинета, он вытянул полный стакан водки и спустя какое-то время начал себя успокаивать.
„Что они могут мне предъявить? Да ничего! Никаких бумаг связывающих меня с Ароном нет. Бурлак — покойник. Показания Неволяева? Так он оговорить меня решил, шельма! Буду стоять на своем — ничего мне не будет!“ — но его уверенность, как новогодняя петарда, вспыхнула и сразу пропала. Вернулся страх. Дело близилось к развязке, и подполковник не мог этого не видеть. — Если заподозрят, то при желании быстро выбьют из меня признание. Господи! Зачем я только связался с этими заговорщиками?! Все жадность проклятая!».
Домой он ехал, несмотря на влитый в себя второй стакан водки, совершенно упавший духом. Пальцы с силой сжимали рубчатую рукоять нагана.
«Завтра меня арестуют. Господи, помоги мне! Все эти клятые деньги на храмы пущу, только заслони меня, Господи, от врагов моих!».
Пролетка вынырнула из-за угла дома и остановилась у ворот. Увидев его, городовой взял под козырек. Жандарм, расплатившись с извозчиком, как-то неуверенно ступил на тротуар. Быстро оглядевшись по сторонам, сразу приметил на противоположной стороне улицы идущую парочку, студента в зеленоватой шинели путей сообщения с громко хихикающей девицей. С противоположной стороны, приближаясь к нему, торопливо шел невысокий, плотный господин в черной шляпе и таком же пальто. Мерзлякину не понравилось выражение его лица — злое и напряженное.
«Агент? Не по мою ли душу?» — и рука подполковника сама по себе нырнула в карман за оружием.
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — неожиданно рявкнул городовой, очевидно считая, что тот полез в карман за вознаграждением.
Жандарм вздрогнул и невольно повернулся к нему, а уже в следующее мгновение, как гром среди ясного неба, ударил выстрел, за ним другой. Мерзлякин только начал разворачиваться на звуки, как краем глаза увидел, что городовой, схватившись за грудь, захрипел и стал валиться на землю. Обуявший его страх, толкнул подполковника в спину, и он, вжав голову в плечи и совсем забыв про револьвер, со всех ног кинулся к дому. Следом ударил третий выстрел. Ему даже показалась, что пуля просвистела рядом с головой. Вдруг дико закричал дворник. Его крик словно толкнул в спину Мерзлякина, ускоряя его бег. Он ничего не соображал, так как страх съел его заживо, превратив в загнанное животное, которое сейчас инстинктивно стремилось укрыться в своей норе. Вбежав в дом, он с трудом, трясущимися руками, открыл дверь съемной квартиры, затем захлопнув ее, щелкнул замком и засовом, после чего замер у двери, прислушиваясь. Прошла одна томительная минута, затем другая…
«Жив! Живой! Господи! Я жив!».
Затем, словно очнувшись, он сразу кинулся к телефону, но тот не работал. Новая волна страха обволокла его сердце, превратив его в липкий и холодный трясущийся комок. Жандарм, закрыв на ключ дверь кабинета, отодвинул кресло к стене так, чтобы можно было следить за окном и дверью, уселся с револьвером в руке. Около часа, сжигаемый страхом, он ожидал появления убийц. Даже когда появилась полиция и на улице собралась любопытная толпа, он все медлил, спрашивал, уточнял через дверь у полицейских, боясь покинуть безопасное место. По дороге в жандармское управление его неожиданно начало трясти. Кружилась голова, в висках стучали маленькие, надоедливые молоточки. По прибытии увидев, в каком он состоянии, ему сначала пригласили врача, а тот уже дал ему пару порошков, после чего посоветовал дать ему время для отдыха. Вернувшись снова в свой кабинет, и почувствовал себя в относительной безопасности, он сумел справиться со страхом и начал думать.
«Это они! Заговорщики! Мерзавцы! Сволочи! Больше некому! Узнали об аресте Неволяева и моем вызове в кабинет вице-директора полиции, после чего решили убить!».
Все было настолько логично и очевидно, что подполковник даже не стал рассматривать другие варианты. Они его приговорили к смерти. Он не хотел умирать! Только что улегшийся страх снова поднялся из черных глубин его души, но теперь у подполковника уже не было сил его усмирить.
«Это конец! Господи! Я не хочу умирать! Господи, пожалей меня! Господи Иисусе Христе, помоги грешному рабу Андрею справиться с жизнью тяжелой, душа моя стонет, душа моя грешная помощи просит. Помоги мне, Отец мой Небесный, дай силы мне…» — Мерзлякин только начал исступленно молится, как вдруг неожиданно дверь без стука распахнулась, и в кабинет вошел подполковник Пашутин, а за ним Богуславский. Увидев их, его сердце словно оборвалось, а в голове образовалась пустота. Он замер, следя за ними взглядом, словно кролик перед удавом. Пашутин, подойдя к столу, за которым сидел Мерзлякин, остался стоять, а Богуславский сел на стул для посетителей.
— Издалека разговор заводить не буду, да и незачем. Просто расскажите нам все.
Слова Пашутина не давали выбора, но и умирать он не хотел. Подсознательное желание жить заставляло лихорадочно кружить его мысли, ища выход из тупика в который он себя загнал.
«Рассказать? И подписать себе смертный приговор? Нет. Нет! Надо было сразу уезжать! Сразу! Плюнуть на все! Дурак! Денег захотелось! Вот тебе! Получил. Все сполна получил! Как быть?! Жить… А если рассказать?! Вдруг помилуют?!».
Неожиданно хаос в его голове был оборван словами Богуславского: — Поздно призадумались о своей судьбе, Мерзлякин. Говорите. Мы слушаем.
— Сейчас. Одну минуту. Соберусь с мыслями.
Неожиданно он снова почувствовал себя плохо. Заломило нещадно затылок. Боль накладывалась на боль, в глазах замельтешило, в висках застучали молоточки.
— Мне дурно. Стакан воды, господа. Пожалуйста.
Выпитый жадными глотками стакан воды, словно какое-то чудодейственное лекарство, как-то странно обновил его сознание. Мысли сразу перестали метаться в голове, будто стая вспугнутых ворон, а потекли вяло и равнодушно. Он словно разом осознал бесполезность своего сопротивления, отдав себя на милость врагу. Жизнь в одно мгновение поменяла свои яркие краски на скучный и серый цвет, но при этом пришло какое-то удовлетворенное спокойствие. Словно он достиг какого-то конца и больше ему не надо ни суетиться, ни нервничать, ни испытывать мучительные приступы страха. Даже появилось желание выговориться, рассказать о том, что терзало его душу все последние недели.
— Ну, вы и выдумщики! — этим восклицанием подполковник Пашутин подвел итог исповеди бывшего подполковника особого корпуса жандармов. Вызванная охрана обыскала уже бывшего подполковника, после чего увела к следователю на допрос. Стоило за ними закрыться двери, как на лице Пашутина расцвела довольная улыбка.
— Ну, ты Сергей…! Знаешь, слов не нахожу! Мне бы и в голову не пришло такую сцену разыграть! А как сцену разыграли, мерзавцы! Подлый злодей с пистолетом, умирающий городовой! И ведь без единой репетиции!
— Мне особенно понравилась смерть городового! Как актера звать? Данила…
— Данила Шумский. Хороший актер, вот только пьет много, собака! Его поэтому на вторых ролях и держат. Гришка Саватеев тоже хорош! Убийца в черном пальто! Кстати, помимо гонорара мы им обещали ресторан и непременно с водочкой. Помнишь?
— Да помню я, а теперь нам надо к Мартынову.
Еще спустя полчаса генералу принесли подписанные Мерзлякиным показания. После короткого совещания сразу были отправлены две группы жандармов с жесточайшим приказом взять тихо и без шума генерал-майора Обнина и заместителя начальника управления тылового снабжения, генерал-майора Старицкого. Стоило командирам групп узнать, кого им придется задержать, то на их лицах появилось выражение крайнего удивления, правда, но все свои мысли они оставили при себе. Спустя полтора часа оба заговорщика были доставлены в главное управление жандармерии, а на их квартирах были оставлены люди, чтобы исключить любую утечку информации. Задержанными генералами сразу занялись опытные следователи управления.
В ожидании результатов мы сидели в кабинете генерала, и пили крепкий чай с лимоном, как дверь открылась, и на пороге показался растерянный адъютант: — Господин генерал, там к вам… гм…рвется следователь, поручик Валерьянов.
— Рвется? Это как понять? Гм. Ладно, впусти его.
В кабинет торопливо вошел следователь. Он имел испугано — обалдевший вид.
— Господин генерал-майор! В ходе перекрестного допроса были получены от Обнина Ильи Давыдовича… вот эти показания, — тут его голос дрогнул. — Прошу прочесть их.
Мартынов взял листы, пробежал их глазами, потом негромко сказал: — Об этом никому ни слова, поручик, иначе горько пожалеете. Из управления не уезжать. Вы меня поняли?!
— Так точно, господин генерал-майор!
— Можете идти.
Когда за ним закрылась дверь, Мартынов ничего не говоря, протянул мне листы допроса. Прочитав, в свою очередь, я отдал их Пашутину.
— Не ожидал, честно говоря, господа. Думал, заговор будет куда… мельче. А тут только одних генералов одиннадцать человек, — сказал он, после того как положил прочитанные листы допроса на стол.
Нити вели, как в военное министерство, так в Генштаб и Ставку. Все выглядело намного хуже, чем мы думали.
— Сергей Александрович, теперь дело за вами, — сказал Мартынов.
— Езжай, Сережа, — поддержал его Пашутин. — Время не ждет.
Время приближалось к полночи, но, несмотря на поздний час, я настоял на том, чтобы обо мне прямо сейчас сообщили государю. Тот, похоже, еще не ложился, потому что уже через двадцать минут принял меня.
— Что случилось? — спросил меня встревожено царь.
Вместо ответа я, молча, протянул ему показания Обнина и Мерзлякина. Пробежав мельком первую страницу, он поднял голову, и я увидел его ошеломленное лицо: — Что это?!
— Письменные показания вашего, наверно, уже бывшего, генерал-адъютанта, ваше императорское величество.
Какое-то время император смотрел на меня растерянным взглядом, потом снова принялся читать, с первой строчки. Закончив чтение, он выкурил подряд две папиросы, и снова пробежался глазами по записям. Было видно, он все еще никак не мог поверить в только что им прочитанное. Не глядя на меня, вызвал дежурного офицера и приказал, чтобы к нему из жандармского управления тотчас доставили Обнина.
С ним он разговаривал наедине, и только после того, когда бывшего генерал-адъютанта увели, меня снова пригласили в кабинет. Государь, до крайности взволнованный, не мог усидеть на месте, и сейчас непрерывно ходил по кабинету взад-вперед, пока, наконец, вдруг не остановился передо мной и не спросил растерянно: — Что делать?
— Арестовывать, допрашивать и вешать, — императора прямо передернуло от моей прямоты. — Другого пути у вас нет, ваше императорское величество. Помилуете их — им на смену придут другие, которые примут ваше великодушие за слабость.
— Сергей Александрович, мне известно, насколько вы жестокий и сильный человек, что вы не боитесь крови, но жизнь человека священна. Так завещал нам Господь. Поэтому я хочу, чтобы следствие велось беспристрастно, а к людям, чьи фамилии находятся в этом списке, необходимо с должным уважением отнестись. И еще. Вы с подполковником Пашутиным проведете только предварительное следствие, после чего это дело перейдет в руки прокуроров и судей. Соответствующие распоряжения о ваших полномочиях вы получите в канцелярии. Теперь я хочу остаться один. Ступайте, Сергей Александрович.
Ночь и все утро шли аресты, правда, не обошлось без промахов. В Петербурге и в Ставке двое заговорщиков сумели застрелиться из-за элементарного почтения офицеров к их высоким чинам и должностям, четверо еще ранее отъехали за границу. Одновременно с арестами начали проходить тщательные обыски рабочих кабинетов, квартир, домов и дач заговорщиков в поисках бумаг, доказательств и свидетельств их причастности к заговору. Были допрошены близкие, прислуга, коллеги по работе. Неожиданность и почти одновременный арест изменников скоро дали свои плоды. Были выданы арестные листы еще на трех заговорщиков, ранее нам неизвестных. Все это время, мы с Пашутиным, спали ели и урывками, но именно благодаря нашей оперативности, уже через трое суток я смог привезти императору не только часть уличающих заговорщиков показаний, но даже некоторые из документов тайного общества, именуемого ими «Защитник отечества». Самой главной уликой среди них стали бумаги, изобличающие связи посольств Франции и Англии с тайным обществом. Император, осунувшийся за эти дни, просмотрел все это, затем брезгливо отодвинул папку с бумагами от себя. Закурил, и не глядя на меня, спросил: — Все у вас?
Вместо ответа я протянул ему два листа бумаги со списком лиц, сочувствующих заговорщикам. Пятьдесят три фамилии. Царь взял его с той же брезгливой миной на лице и стал читать:
— Полковник гвардии. Ротмистр. Генерал. Чиновник министерства иностранных дел. Камергер. Князь. Полковник — интендант, — не досмотрев до конца список, он поднял на меня глаза. — Это тоже заговорщики?
— Они знали о существовании заговора, ваше императорское величество.
— Их тоже предлагаете повесить? — со злым сарказмом поинтересовался государь.
— Нет, так как их прямая вина не может быть доказана, но, тем не менее, меры в их отношении необходимо принять.
Император покачал головой. Своим жестом он как бы подчеркивал свое сомнение в правильности моих слов.
— Среди них есть носители известных аристократических фамилий, которые стоят у трона Романовых две сотни лет и мне сомнительно, что они способны на предательство!
«Причем здесь это? — недовольно подумал я. — Суть в их предательстве, а не в родовитости. Разве это не очевидно?».
Император с явным недовольством посмотрел на меня.
— Нельзя осуждать людей только за неосторожно высказанные слова!
— Вы забываете, ваше императорское величество, что целью заговорщиков было убийство лично вас, а значит, они были соучастниками этого преступления. Как это не назови, но это, то же самое предательство.
— Вы хотите, чтобы в отношении этих людей началось расследование?
— Хотелось бы, но вы ведь не разрешите?
— Нет! — излишне резко ответил на мой вопрос император. — Если у вас есть что сказать — говорите!
— Во власти таким людям не место!
Император обреченно вздохнул и сказал: — Говорите. Я слушаю.
После того, как я поведал государю, что нужно сделать, он какое-то время обдумывал мою мысль, но потом, явно нехотя, дал свое согласие.
Спустя несколько дней пятьдесят три человека были собраны в зале Главного жандармского управления. Из них было только шесть женщин, остальные представляли мужскую половину человечества. Я подозревал, что многие перед этим успели попрощаться с семьей и родственниками, а кое-кто из них, не ограничившись этим, вполне возможно, даже составил завещание. Войдя в зал, и встретившись со знакомым, здоровались друг с другом, но тихо и осторожно, словно повстречались на похоронах, на других, незнакомых им людей, бросали исподтишка взгляды, а если случайно встречались с ними глазами, то сразу их отводили. Страх и напряжение просто витали в воздухе. Наконец, спустя двадцать минут полных тревожного ожидания, двери открылись, и в зал вошел генерал Мартынов с папкой в руке. Вместе с ним зашли два жандармских офицера, которые закрыли дверь и с самым мрачным видом стали по ее бокам. Тревожная атмосфера сгустилась до предела. Генерал вышел к небольшой трибуне. Положил на нее папку, потом ее открыл. Поднял глаза, оглядел суровым взглядом присутствующих.
— Не буду затягивать наш с вами разговор, хотя бы потому, что он мне весьма неприятен, поэтому просто зачту выдержки из показаний изменников, которые непосредственно касаются присутствующих здесь лиц. И так, начнем!
Следующие полчаса он читал выдержки с указаниями фамилий, места действия и сути разговора, который тогда велся между заговорщиками и лицами, присутствующими сейчас в зале. В зале стояла гробовая тишина, только изредка с легким шорохом поднималась чья-то рука с платком, чтобы вытереть со лба пот. После окончания чтения, Мартынов минуту оглядывал зал, а потом спросил:
— Вы ничего не хотите сказать, господа?
— Это все пустые слова! У вас нет доказательств! — раздался голос полковника гвардии.
— Какие вам еще нужны доказательства?! — громко спросил его Мартынов.
— Что вам непонятно?! Все это только ваши слова! Слова! И не более того!
В зале поднялся легкий шум, но не в поддержку полковника, а наоборот, это было недовольство людей, которые предпочитали не накалять обстановку, но гвардеец, судя по его ухмыляющейся физиономии, похоже, считал себя героем, который сумел поставить на место жандармского генерала. Мартынов только усмехнулся, на столь агрессивное выступление гвардейца, после чего четко и громко сказал: — Да, вы не можете быть привлечены к ответственности по законам Российской империи, но как приспешники заговорщиков, все вы, уже завтра будете смещены с должностей или отправлены в отставку без права когда-либо продолжать службу в армии или государственных учреждениях. Все вы будете уволены без пенсии и почета! Кроме этого на всех вас заведены отдельные дела, и теперь ваши фамилии будут храниться в нашей картотеке.
— Это неслыханно! Это произвол! Над нами будет надзор?! Я буду жаловаться государю! — раздались в зале негодующие крики отдельных лиц, но большая часть присутствующих предпочла молчать.
— Как вам будет угодно, господа! — тут Мартынов поднял руку, привлекая внимание. — Теперь последнее, что мне хотелось вам сказать! Его императорское величество великодушно предоставил вам шанс! Второго у вас не будет! Следующий раз, когда вы окажетесь в этом здании по подобному поводу, то выйдете отсюда только под конвоем! Советую хорошо подумать над моими словами, господа!
После этих слов, при полной тишине зала, не прощаясь, он вышел из зала.
Мрачно-брезгливое выражение лица Николая II не сходило уже более получаса, пока он читал заключительный отчет. Закончив чтение, он закурил. Папиросы ему хватило на пять хороших затяжек, после чего она оказалась в пепельнице. Взяв новую папиросу, закурил, пару раз затянулся, затем стряхнул пепел и только тогда начал говорить: — Как же так, Сергей Александрович? Ведь эти люди изменили своей присяге, которую они давали своему государю и России. Их ведь не обходили ни чинами, ни наградами… Личная неприязнь? Не понимаю! И все тут!
Император ткнул погасшей папиросой в пепельницу, резко вскочил и, обойдя стол, стал ходить туда-сюда по кабинету. Так продолжалось несколько минут, пока он вдруг не остановился напротив меня: — А ваши сны-видения?! Почему они не предупредили вас?!
— Я вам и раньше говорил, ваше императорское величество, не зная конкретных людей, трудно понять их действия.
— Значит, вы что-то такое видели, но понять не смогли. Да-да. Помню. Вы говорили об этом, — государь отошел к окну, бросил взгляд, потом снова повернулся ко мне. — Как сейчас ваши видения? Посещают?
— Нет, ваше императорское величество.
— Хотелось бы понять: это плохой или хороший знак?
— Для меня хороший знак, ваше императорское величество. Устал я уже от этих кошмаров, — снова соврал я.
— Понимаю. Ох, как хорошо понимаю! Потому что то, что сейчас происходит сродни вашим кошмарам! — и император показал рукой в сторону папки, лежащей на его столе. — Надо что-то решать, но что?!
— Если вы хотите знать мое личное мнение, то надо придать этому делу широкую огласку. Пусть народ увидит, что закон един для всех, ваше императорское величество! Пусть их судят всех вместе. Заговорщиков и боевиков группы Арона.
— Полагаете, что их всех надо приговорить к смертной казни?
— У меня к убийцам и предателям пощады нет, но вы, ваше императорское величество, последняя инстанция, которая вправе решать: жить им или умереть.
— Да, это так. Мне решать, — император помолчал. — Но вы не представляете себе, Сергей Александрович, как трудно осудить на смерть людей, особенно тех, как мне казалось, я хорошо знал.
Спустя месяц после этого разговора состоялся суд и был оглашен приговор, подобного которому давным-давно не случалось в Российской империи. Двадцать семь человек были признаны судом виновными «в приготовлении, по соглашению между собою, к посягательству на жизнь священной Особы Государя Императора», за что и были приговорены к смертной казни через повешение.
Царь, которого сами царедворцы считали слабым и безвольным монархом, вдруг неожиданно предстал перед ними совсем другим человеком, волевым и жестким. Ни прошения о смягчении приговора с перечнем заслуг перед отечеством, ни слезные просьбы близких и родственников, ни знатность и деньги — все, что раньше действовало, помогая избегать приговоров, теперь не дало никакого эффекта.
Если простой народ просто ликовал, окончательно уверовав в справедливость царя-батюшки, то генералитет, царедворцы и аристократия, до этого считавшие себя в неприкосновенности, поняли, что жестокость приговора является для них своеобразным предостережением. В кулуарах поговаривали, что императора о смягчении наказания просили лично кое-кто из великих князей, но и тем наотрез было отказано. Где прежняя мягкость царя? Почему он позволяет управлять собой этому кровавому палачу Богуславскому? Так спрашивали друг у друга вельможи и царедворцы на великосветских визитах и приемах, но никто не знал ответа, хотя при этом многие стали осознавать, что эпоха вседозволенности уходит в прошлое.
Изменение политики царя, в свою очередь, ощутили и союзники России. Русскими послами официально были вручены ноты министрам иностранных дел Франции и Англии, в которых говорилось о грубом вмешательстве во внутренние дела суверенного государства глав дипломатических ведомств этих держав. Удар оказался серьезным и болезненным еще и оттого, что помимо документально подтвержденных показаний самих заговорщиков, дали свидетельские показания три сотрудника посольств Англии и Франции, уличая своих руководителей в связи с тайной организацией. Покушение на русского царя сразу вылилось в международный скандал, который получил громадный резонанс во всем мире. Возмущенные политическим терроризмом этих стран журналисты свободных изданий Европы с удовольствием печатали статьи о ходе процесса по делу международного заговора с целью покушения на императора России, нередко приправляя их саркастическими комментариями. В ответ официальные газеты Англии и Франции писали, что Россия, прибегая к массовым казням, скатывается к временам варварства, при этом они старательно игнорировали связь иностранных дипломатов с заговором против российского императора. Их недомолвки исправили российские газеты, которые получив негласное разрешение властей, расписали в таких мрачных красках злодейства английских и французских дипломатов, что народ, читая, только диву давался, почему тех только выслали, а не собираются вешать вместе с остальными цареубийцами. После ряда подобных статей в министерство иностранных дел России стали поступать протесты от аналогичных ведомств союзников, в которых выражалось недовольство недружественному поведению русской прессы. Ответ не замедлил. Правда, совсем не тот, на который рассчитывали дипломаты этих стран.
