Через два дня состоялись проводы Виталика. В квартиру к Инге набилось огромное количество народу. Целый день мы таскали от соседей столы и табуретки, но мест всё равно не хватало. В конце концов гости стали как-то прилаживать доски между табуретками, теснясь на утлом насесте. Мне всё казалось, что сейчас доски проломятся под ними и вся эта весёлая компания полетит на пол.

Я постаралась незаметно исчезнуть с этих посиделок, тихонько выскользнула из большой комнаты и прошла в ту, где обычно спала вместе со Славой. Однако сегодня на моём диване уложили Ваню – видимо, предполагалось, что никто из взрослых обитателей квартиры, включая меня, сегодня ночью всё равно спать не будет.

Я вошла в комнату и разглядела, как в полутьме Ванька смотрит на меня светлыми блестящими глазами. Сам он, маленький и щуплый, с головой закопался в одеяло, и лишь испуганные глаза выглядывали из сделанной им щели.

– Ты чего не спишь? – спросила я, присев на диван рядом с ним.

Он выполз из-под одеяла и дёрнул тощенькими плечами.

– Шумят…

Честно говоря, я сомневалась, что спать ему мешал шум. В квартире у тётки очень редко бывало по-настоящему тихо, и бедный Ваня с детства выучился спать под гул голосов. Должно быть, что-то его беспокоило.

– Ну чего ты? – спросила я шёпотом, наклоняясь к нему.

Он поёрзал в кровати и доверчиво спросил:

– А Витальку не убьют?

– Чего? – рассмеялась я. А потом, наткнувшись на беспомощный взгляд его светлых глаз, перестала улыбаться. – Нет, конечно. С чего ты взял?

– Он ведь в армию уходит… – протянул мальчишка. – Там стреляют.

И мне впервые пришло в голову, что, кажется, этому пацанёнку никто не потрудился объяснить, что, собственно, происходит. Да что там, с ним вообще кроме меня никто не общался.

– Слушай, Ванька, – серьёзно сказала я. – Ты ведь у меня умный парень, да? Ты сам подумай, войны ведь нет, правда?

– Правда, – неуверенно пробормотал он.

– Ну вот, значит, ничто Виталику не угрожает. Никто в него стрелять не будет, никто его не убьёт.

– А зачем тогда ему в армию? – спросил малыш.

– Затем, что… Вдруг на нас нападет враг. А никто из мужчин воевать не умеет. Вот Виталика там и научат, как отбиваться от врага.

– А на нас нападут? – снова испуганно спросил Ванька.

Ох, я и сама-то не слишком хорошо умела разговаривать с детьми.

– Нет, нет, конечно, – заверила я. – Его… его просто на всякий случай научат. Чтобы он стал настоящим защитником, – тут я, признаться, едва не фыркнула, представив себе Виталика доблестным защитником Родины. – А потом он вернётся и станет спокойно жить и работать. А войны не будет, не бойся!

В соседней комнате нестройно заголосили:

– По Дону гуляет казак молодой…

Ванька посопел, сдвинув светлые брови, потом серьёзно кивнул и прошептал:

– Ну ладно.

– А теперь спи, – сказала я. – Спи, маленький. Всё будет хорошо!

Как бы мне хотелось, чтобы и мне кто-нибудь сказал то же самое.

Я попыталась прикорнуть рядом с Ванькой, но в квартире сегодня и правда шумели чересчур сильно. Я крутилась на постели и думала, как же мне спасти Ветра. И ничего не могла придумать.

В коридоре поминутно хлопала дверь, кто-то уходил, приходил, раздавались новые голоса, звенели бутылки. У меня разболелась голова, и до того вдруг стало тоскливо, что я бесшумно выбралась из кровати. Легла я не раздеваясь, а потому, дождавшись относительного затишья, прошмыгнула в коридор, накинула куртку, сунула ноги в сапоги и вышла на улицу.

Стояло уже начало ноября. Днём было тепло, но по ночам подмораживало. И лужи у подъезда стянуло лёгким ледком. В воздухе пахло осенней ночью – тревожным холодком и остывшим дымом – днём во дворе жгли опавшие листья. Я не знала, куда мне отправиться, – на пустырь к собакам ночью не рискнула бы пойти даже я. Опустившись на стоявшую у подъезда скамейку, я обхватила себя руками за плечи. От ночной прохлады меня слегка знобило, и всё же здесь было как-то уютнее, чем в квартире.

Я задумалась и не сразу услышала, что откуда-то из-за угла дома доносятся голоса.

– Ну, Виталич, бывай, – пьяно прощался кто-то. – Я уж, прости, в военкомат не поеду утром, мне на завод к восьми… Так что давай, братан, как говорится, не поминай лихом!

– Ещё свидимся, Белый, ещё забухаем вместе, – слезливо отозвался голос Виталика.

И я поняла, что он прощается с кем-то из своих друзей. Я только успела задуматься о том, что оставаться наедине с безобразно пьяным, к тому же расчувствовавшимся от завтрашнего отъезда Виталиком может быть опасно, и что мне, наверное, лучше куда-нибудь спрятаться, как он уже появился рядом, увидел меня и широко ухмыльнулся.

– Сестричка, – протянул он. – А ты чего тут одна сидишь? По мне тоскуешь, мм?

– Я… я уже спать иду, – я поспешно поднялась со скамейки.

– Да брось, посиди со мной, – пьяно скривился он, схватил меня за руку и силой заставил усесться обратно. Сам же рухнул рядом со мной и тяжело навалился мне на плечо, дыша перегаром в лицо. – Я давно хотел тебя спросить, ты чего такая неласковая? Скучная, а?

– Виталик… – начала я, пытаясь высвободиться.

– Не любишь родственников, а? Может, думаешь, мы тут все быдло? А ты – такая принцесса?

Он понемногу начинал заводиться, и это испугало меня. До сих пор Виталик, в отличие от занозистого Славки, вёл себя всегда с каким-то ленивым добродушием, поддразнивал меня, как большой кот мышонка, теперь же я вдруг впервые ощутила исходившую от него агрессию.

– Виталик, пусти, – забилась я, но он лишь сильнее на меня навалился.

– А знаешь, что я тебе скажу? – продолжал с какой-то философской интонацией он. – Ты ничем не лучше. Ты такая же, как мы. Только нос отчего-то задираешь. А ты его не задирай, так-то лучше будет…

Наверное, я еще могла закричать, позвать на помощь… Кто-нибудь мог выскочить из подъезда, вызвать полицию, в конце концов. Но я отчего-то не могла издать ни звука.

Виталик был сильнее и вскоре уже завалил меня на скамейку, распахнул куртку и принялся жадно шарить руками по телу, тыкаясь мне в лицо горячими губами.

– Пусти! Пусти! – хрипела я.

Теперь я уже физически не могла закричать – слишком сбилось дыхание и к горлу подступила тошнота. Меня колотило – не от холода, я даже не чувствовала, как кожи касался холодный ночной воздух. Меня буквально выворачивало от его прикосновений, от пьяных бормотаний и запаха. Его пальцы торопливо дёргали застёжку на джинсах.

Исчезли все звуки – и гомон пьяных голосов из окна, и шелест ночного ветра. Не услышала я и рёв приближавшегося мотоцикла. И только почувствовала, как взявшаяся из ниоткуда сила практически сорвала с меня пьяного братца. Кто-то спихнул с меня Виталика, повалил на землю и начал нещадно лупить.

Из моих глаз безостановочно текли слёзы, и я поначалу ничего не могла разобрать, лишь видела в темноте мелькание рук и ног и слышала звуки гулких ударов. И только когда Виталик, как-то влажно хлюпнув, упал на колени и попытался отдышаться, я разглядела того, кто теперь приближался ко мне. Гриша!

Я даже не поняла, откуда он взялся. Он явился ко мне, словно из моего сна, оказался ровно вовремя, чтобы стать моим спасителем. И я, не думая ни о чём, не разбираясь, что же произошло, рванулась к нему и прижалась к его груди, чувствуя знакомое тепло его тела, вдыхая его запах, чуть искажённый дорожным смогом.

– Тише, тише, я здесь. Всё хорошо, – шептал он и гладил меня по волосам.

Я не знаю, как ему удалось справиться с Виталиком. Гриша, конечно, был крупным, сильным, но всё-таки ему в тот момент было всего лишь шестнадцать, и он явно должен был уступать девятнадцатилетнему Виталику в силе. Может быть, тут сказались его постоянные вылазки в лес, полузвериные повадки, ловкость и изворотливость. А может, ему придало силы отчаянное желание меня защитить. Или Виталик попросту был слишком пьян, чтобы отбиваться всерьёз. Так или иначе, он, отдышавшись, встал на ноги и несколько секунд слепо таращился по сторонам, как будто не до конца понимая, где находится.

– Он часто так делает? – негромко спросил Гриша, с отвращением поглядывая на него.

И что-то было такое в его голосе, в его взгляде, что я поняла – скажи я сейчас, что Виталик мешает мне жить, и он убьёт его не задумываясь, просто потому, что так захотела я.

– Нет, нет, – поспешно выдохнула я. – Нет, он утром в армию уходит. Его не будет больше. Оставь его, Гриша!

Виталик коротко взглянул на нас, утёр рукавом кровавые дорожки, стекавшие из носа, сплюнул под ноги и пошатываясь направился в подъезд.

Только теперь, когда он исчез из виду, я начала обретать понемногу способность мыслить. Меня все ещё била дрожь, и слёзы никак не хотели униматься, и всё же реальность начала постепенно возвращаться.

– Как ты здесь оказался? – спросила я, все ещё вжимаясь в Гришу всем телом.

Я как будто боялась, что он сейчас испарится, исчезнет. Что я проснусь и снова услышу, как Инга пьяно бормочет на кухне.

– Приехал, – отозвался он. – На мотоцикле. Вон, посмотри.

Он так и не разомкнул рук, словно боялся выпустить меня хоть на мгновение, и потому лишь подбородком указал куда-то в сторону. Я увидела, что чуть в стороне от подъезда, у ограды чахлого палисадничка, стоит запылённый мотоцикл с выкрашенной в тёмно-зелёный цвет коляской.

– Почему на мотоцикле? – не поняла я.

– Ну так денег на билет не было. Я занять пытался, и тут Костик – ну помнишь, старший брат Егора Попова? – предложил мне свой мотоцикл. Бери, говорит, только постарайся уж не убиться в дороге. Я и погнал.

– Сколько же ты ехал? – спросила я шёпотом.

– Позавчера вечером выехал, – ответил Гриша. – Мог бы быстрее добраться, но днём вчера сон сморил, понял – надо поспать, а то не доеду.

– И где ты спал?

– Да на обочину мотоцикл отволок и прикорнул в коляске, – просто объяснил он.

От услышанного у меня надсадно защемило в груди. Я представила себе, как Гриша, один, на этом старом разболтанном мотоцикле гонит по пустынным дорогам, мчится вдоль лесов. Я ведь знала, по каким глухим местам пришлось ему проехать, понимала, что с ним всякое могло случиться. Наши богом забытые края кишели дорожными бандами и контрабандистами. Полиции почти не удавалось контролировать преступность – да и как её будешь контролировать, когда кругом глухие леса. Выходило, что Гриша рисковал жизнью только ради того, чтобы добраться до меня.

– Дурак, – всхлипнула я, утыкаясь лицом ему в шею. – Это же очень опасно. Ты хоть представляешь, что было бы, если б ты погиб? Как бы я без тебя, а?

– Ну я же не погиб, – весело отозвался он. – И не погибну. Со мной ничего не случится, Рада. Я всегда буду рядом.

Я сильнее обняла его, и он как-то неловко покачнулся. И только тут я заметила, что он едва стоит на ногах от усталости. Господи, ведь он больше суток ехал ко мне! Толком не спал, не ел – перехватывал что-то на автомобильных заправках. Теперь вот подрался… И всё это – ради меня. А мне даже некуда было его привести.

– Гриша, ты сядь, – быстро заговорила я. – Нет, не сюда… Знаешь что, отойдём к соседнему дому. Подождём… Они сейчас все поедут провожать Виталика в военкомат, и я проведу тебя наверх.

– Хорошо, – отозвался он. – Ладно…

Мы так и сидели с ним на жёсткой скамейке, пока небо над посёлком не начало понемногу сереть – не светлеть, а выцветать, словно густая чернота размывалась водой. Гриша привалился к моему плечу и задремал. Я не чувствовала ни холода, ни усталости, словно он привёз с собой частичку давно потерянного дома.

Наконец, около шести утра я услышала, как из тёткиного подъезда начал выходить народ. Явиться в военкомат нужно было к восьми утра, а сам военкомат находился в Хабаровске, поэтому выдвигаться начали, как я и предполагала, за пару часов.

– Тише, – шепнула я Грише.

И выпрямилась, прислушиваясь.

Хлопнула дверь. Загомонили, выходя на улицу, поздние гости. Всхлипнула тётя Инга, хохотнул, видимо, уже оправившийся после ночной стычки Виталик.

– Да отвалите вы от меня, мне в школу надо, – рявкнул как всегда недовольный Славка.

– Гляди, каким ботаном заделался, – заржал Виталик. – Ничё, проводишь брата, никуда не денется твоя школа.

– А Ваньку кто в садик отведёт? – вдруг всполошилась Инга. – Где эта?..

– Да тут она где-то, придёт, не боись, – отмахнулся Виталик. – Загуляла небось!

Похоже, о своём ночном демарше он никому не рассказал, а разбитый нос объяснил случайной стычкой.

– Ладно, – протянула Инга. – Некогда рассуждать, ехать пора. Ох ты ж сыночек мой, бедненький!

И вся толпа, гомоня, потянулась к автобусной остановке. Когда все стихло, я взяла Гришу за руку. Он снова успел задремать, вздрогнул и посмотрел на меня ошарашенно, будто не до конца понимая, где находится.

– Пойдём, – позвала я. – Пойдём, все ушли. Ты поспишь!

В квартире царила тишина. В воздухе ещё плавал табачный дым, с кухни тянуло тяжёлым алкогольным запахом. Под ногой у меня чавкнула раздавленная сигаретная пачка. Гриша оглядывался по сторонам, кажется, поражённый тем, где мне приходилось жить. Несмотря на более чем скромную обстановку, в наших с ним домах всегда было чисто и аккуратно. Выцветшие обои всегда были бережно подклеены, порожки починены, полы чисто выметены. Это же жилище было похоже на вокзальную нищенку, расхристанную, пьяную и оборванную.

Гриша быстро опустил глаза, видимо, боясь обидеть меня своей реакцией.

– Раздевайся. Ты есть хочешь? – спросила я, подумав про себя, что, наверное, смогу отыскать что-нибудь уцелевшее.

Но Гриша лишь устало мотнул головой, и я поняла, что прежде всего ему нужно поспать. Я провела его в комнату.

– Ложись, – кивнула я на расстеленную постель. – Поспи, я буду рядом.

Он смущённо отвернулся от меня и принялся быстро стаскивать свитер. Я краем глаза поглядывала на него. На его широкую худую спину, шею, руки, плечи…

Через мгновение он уже лежал в постели под одеялом. В окно заглянуло утреннее солнце, и я наконец рассмотрела, какое осунувшееся у него лицо. Под ввалившимися глазами темнели круги. Я присела на край постели, и он взял меня за руку, переплёл наши пальцы.

– Спи, – снова сказала я, наклонилась и коснулась губами его лба. – Спи. Я здесь.

Он уснул практически моментально. Вот ещё секунду назад смотрел на меня из-под набрякших век, а затем они закрылись, и всё лицо его расслабилось, перестало быть хмурым и сосредоточенным. Кажется, я могла бы сидеть так вечность – просто глядеть на него, ощущая покой. Однако нужно было вести в детский сад Ваньку, а перед тем, как его будить, стоило хоть немного привести в порядок кухню.

Весь следующий час я разгребала оставшиеся после ночной вечеринки завалы. Собирала объедки и пустые бутылки, выметала мусор, мыла посуду. Потом быстренько сварила кашу для Ваньки и пошла будить малыша. Гриша всё еще спал, и я старалась двигаться и говорить как можно тише, чтобы не потревожить его сон, дать ему выспаться после долгой дороги.

Я присела на диван рядом с Ванькой и тихонько потрясла его за плечо.

– Просыпайся, Мышонок!

Ванька заворочался, потянулся и сел на постели. И тут же увидел спавшего в другом конце комнаты Гришу. Глаза его округлились от любопытства.

– Ой, а это кто? – спросил он.

– Это мой друг. Его зовут Гриша, – шёпотом ответила я. – Вставай, Мышонок, пора в садик.

– А он хороший? – с опаской поинтересовался Ванька.

– Очень, – кивнула я.

– А почему он спит? – не отставал пацаненок.

– Устал с дороги. Не шуми, – я сунула ему его колготки.

– А он теперь будет жить с нами? – продолжал Ванька, неловко одеваясь.

У меня тут же болезненно сдавило горло. Я как будто бы впервые поняла, что Гриша приехал не насовсем, что скоро он уедет, и всё снова станет как раньше. Я с трудом сглотнула комок в горле и пробормотала:

– Нет… Нет…

Ванька умылся, я быстро покормила его на кухне и отвела в детский сад, находившийся через дорогу. Возвращаясь домой, я думала о том, что мне придётся каким-то образом внушить тёте Инге, что Гриша проживёт у нас несколько дней.

В квартире было тихо. Уходя, я пооткрывала все окна, и перегар, остававшийся после ночи, выветрился. Теперь здесь пахло свежим осенним ароматом, и солнце, словно нарочно расстаравшись, ломилось в окно, золотистое и ласковое.

Я тихо заглянула в комнату, где спал Гриша, и он в ту же минуту повернулся на постели, потянулся и распахнул глаза. И я наконец смогла поддаться порыву и броситься к нему. Он тёплый после сна, сгрёб меня руками, крепко прижал к себе и принялся беспорядочно целовать глаза, щёки, виски, губы.

– Холодная, – шептал он между поцелуями.

– Я с улицы… Ваньку в садик отводила… – отозвалась я.

– Залезай под одеяло – согреешься, – пробормотал он.

Привалившись к Грише всем телом, я вдруг как-то разом осознала, что мы с ним одни в пустой квартире. Что я лежу, тесно прижавшись к нему, и чувствую жар его тела. И он вдруг тоже в один миг осознал это, резко отодвинулся от меня и посмотрел расширенными, испуганными глазами.

Я внезапно подумала, что вот сейчас мы вместе, а потом он уедет, и я не знаю, когда ещё смогу с ним увидеться. Во мне вдруг проснулась какая-то отчаянная тяга слиться с ним хоть на минуту, чтобы ощутить, что никто не сможет разлучить нас навсегда. Я подалась к нему и обвила руками его шею.

– Ты что? – ошарашенно прошептал Гриша. – Ты что задумала?

А я, захлебываясь, заговорила куда-то ему в ключицу:

– Я хочу… Пусть… Потому что потом ты уедешь… А я останусь одна… Снова… Гриша… Гриша, родной мой…

И он, поначалу смотревший на меня оторопело и не решавшийся прикоснуться, кивнул и обхватил меня руками, стиснул так сильно, будто боялся, что меня может вырвать у него какая-то неведомая сила.

Голова моя кружилась, сердце глухо ухало в груди. Я помнила, как дома в такие моменты мы с ним медлили, боясь разрушить то хрупкое, что было между нами. А сейчас мы так изголодались, так измучились друг без друга, что все опасения и условности просто исчезли. Осталось только желание переплестись, ощущая друг друга кожей. Еще никогда в жизни происходящее со мной не казалось мне таким настоящим, таким главным.

Тётя Инга заявилась домой только к обеду. От неё за версту разило кислым алкогольным душком.

– Тётя, ко мне приехал Гриша, – твёрдо заявила я, выходя ей навстречу в коридор.

– Чего? – Она мутно посмотрела на меня, кажется, не сразу вспомнив, кто я вообще такая. – Какой Гриша? Кто разрешил? Я у себя дома не потерплю…

– Придётся потерпеть, – веско произнёс Гриша, выходя вслед за мной. – Или, может быть, вы отдадите нам деньги, которые получили за сдачу Радиной квартиры во Владивостоке? За полгода? Думаю, этого хватит, чтобы мы сняли где-то здесь комнату на несколько дней.

Инга сердито фыркнула, окинула Гришу полным отвращения взглядом и пошла в кухню, бормоча себе под нос что-то про неблагодарных нахальных девок, которые не стесняются таскать в чужую квартиру своих хахалей. Мне, впрочем, было всё равно. Эти несколько дней я собиралась быть абсолютно, безоговорочно счастливой!

Три дня, которые мы провели с Гришей, будто бы растянулись на несколько месяцев и одновременно промелькнули в один миг. Наверное, тогда я впервые поняла, что время вовсе не измеряется той простой формулой, которой нас учили в школе. Время – это нечто странное, некая субстанция, в которой вереница долгих безрадостных дней может оказаться короче, чем один расцвеченный низким осенним солнцем миг, когда он берёт тебя за руку и ваши пальцы соприкасаются.

Мы с Гришей все эти дни бродили, как шальные, не отличая день от ночи. Инга, слегка оторопевшая от Гришиной резкости, оставила нас в покое. Видимо, теперь, когда из дома уехал Виталик, она не решалась слишком уж самодурствовать. Был, конечно, ещё Славка, но тётя Инга сомневалась, что её вечно недовольный всем средний сын вступится за неё, если возникнет конфликт.

В общем, тётя Инга предпочла не вмешиваться. Она только недовольно поглядывала на нас искоса и ворчала что-то про современную молодёжь, у которой ни стыда ни совести. Мы, впрочем, в её квартире старались почти не бывать. С самого утра я уводила Гришу гулять. Мы заглядывали в «стекляшку», покупали картошки, каких-нибудь консервов, хлеба и шли в лес.

В первый же день я познакомила Гришу с Ветром. Когда мы приблизились к пустырю, Ветер, лежавший, как всегда, поодаль от других собак, настороженно поднял лобастую голову и напряжённо вгляделся единственным глазом в неизвестного ему человека, которого я привела с собой.

– Ветер! – позвала я.

Он поднялся с неохотой и неспешно направился к нам.

– Ветер, – сказала я. – Это Гриша. Мой самый большой друг.

Ветер всё так же недоверчиво обнюхал Гришу. Но, видимо, от того пахло мной. А может быть, подействовали мои слова – я почему-то уверена была, что Ветер понимал мою речь, как человек, если не лучше.

Гриша присел перед ним на корточки, сделавшись одного роста с собакой.

– Ну, привет! – негромко сказал он и осторожно, как бы безмолвно спрашивая разрешения, протянул к Ветру руку.

Тот не отстранился, обнюхал протянутые пальцы, снова насторожённо посмотрел на меня, и я кивнула ему, улыбнувшись. Гриша осторожно, давая понять, что уважает этого большого дикого зверя, положил руку на его косматую голову, и Ветер не отпрянул, с достоинством разрешая ему эту простую ласку.

– Ветер, пойдём с нами в лес, – позвала я, когда Гриша поднялся на ноги.

И Ветер привычно потрусил за нами по утоптанной тропинке.

Лес стоял словно прозрачный, как это всегда бывает поздней осенью. Листва уже почти облетела, и лишь изредка в голых ветвях попадался заблудившийся полуистлевший дубовый листок. Солнце, пробираясь между стволов, временами поигрывало лучами в каплях росы на пожухшей траве, и тогда казалось, что под ногами всё усыпано мелкими бриллиантами.

Я показала Грише то место, где несколько недель назад Ветер спас меня, не дав шагнуть в болото. Гриша внимательно посмотрел на пса, снова присел рядом с ним и потрепал по холке.

– Спасибо! – очень серьёзно сказал он ему. – Спасибо, что охранял Раду.

Мы нашли сухую полянку, натащили веток и развели костёр.

Оранжевое пламя весело занялось, сухо потрескивая и выбрасывая в воздух снопы красных искр. Мы с Гришей прикатили к огню несколько брёвен. Касаясь друг друга плечами, грелись и смотрели на костёр.

– Хорошо, что у тебя есть Ветер, – помолчав, произнёс Гриша. – Мне проще будет тебя оставить, зная, что он с тобой.

Я тяжело сглотнула, помедлила немного и возразила:

– Гриша, ты должен будешь увезти Ветра с собой.

Ветер, услышав, что речь идёт о нем, заинтересованно поднял голову и хитро покосился на нас.

– Что? – непонимающе обернулся ко мне Гриша. – Почему? Ведь он здесь – твоё единственное близкое существо.

– Инга настучала в городской совет, – хрипло объяснила я. – Они готовят отстрел стаи. Всех я… всех я спасти не могу. Но Ветер… Я не могу дать ему погибнуть, понимаешь?

– Вот дрянь! – выругался Гриша. – Но как я могу его забрать? Как ты будешь тут, совсем одна?

– Это ничего, ничего, – убеждённо сказала я. – Зато он останется жив. Ты заберёшь его? Пожалуйста, ради меня… Пожалуйста, Гриша…

Он помолчал немного, глядя на огонь. И я увидела, как в зрачках его пляшут оранжевые отблески пламени.

– Хорошо. Заберу.

– Спасибо!

Я прильнула к нему, обвила руками шею и так замерла, наслаждаясь его теплом, запахом, ощущением того, что пока он рядом, со мной ничего не случится.

Мы всё же были ещё детьми и потому, как бы ни угнетало нас происходящее, не могли долго грустить. И вскоре мы уже пекли картошку, вытаскивали из углей тёмные подпаленные кругляшки, подкидывали их в ладонях, ойкая, смеясь и дуя на пальцы. Разогревали тушёнку прямо в банке и ели её с Гришкиного перочинного ножа, не забывая оставить немного Ветру. И во всех движениях Гриши, в том, как он ловко ворошил угли, закапывая в них картошку, в том, как умело прилаживал разогреваться банку с тушёнкой, чувствовалась какая-то спокойная уверенность в своих силах.

Тут не было, конечно, нашего старого дуба. Но Грише удалось разыскать похожий. Он, как всегда, полез вверх первым и, добравшись до крупной разлапистой ветки, обернулся и протянул мне руку, помогая подняться к нему. Ветер растерянно метался внизу, у толстого корявого ствола, и лаял, ругаясь на нас, словно встревоженный взрослый на расшалившихся детей:

– Куда вас чёрт понёс? Шеи себе посворачиваете!

Мы с Гришей уселись на толстую ветку, глядя вниз: весь лес раскинулся перед нами, рассыпался тёмными ветками, уходящими ввысь стволами, сухими травинками, узловатыми корнями деревьев. И мне отчего-то вдруг стало очень легко на душе. Внутри поселилась сумасшедшая радость. Казалось, если я спрыгну, то не упаду вниз, а воспарю над всем этим миром и рвану прямо в серовато-синее холодное осеннее небо…

На несколько мгновений я забыла обо всём. О своём одиночестве, о потерянном доме, о необходимости находиться у чужих мне людей, о страшной опасности, угрожающей Ветру. Мне остро, яростно захотелось жить. Пить большими глотками осенний воздух, впитывать в себя ароматы леса, земли и неба и делиться всем этим с Гришей, моим родным Гришей, и с Ветром.

Гриша притянул меня к себе. Губы у него были тёмные от золы – после печёной картошки. И я, рассмеявшись, принялась стирать ладонью следы. Гриша удержал мою руку и поцеловал кончики пальцев.

– Послушай, – прошептал он мне, прижимая мою голову к своему плечу. – Послушай, я придумал кое-что. Есть один способ срубить немного деньжат – я у ребят узнавал и у мужиков в посёлке. Ну вот, я скоро попробую, может, получится. Буду откладывать понемногу, и тогда, как только ты закончишь школу, мы сможем пожениться. И тебе уже не нужно будет жить здесь, у этой тетки. Ты вернешься, и мы поселимся у меня. Или построим свой дом – знаешь, на отшибе поселка, поближе к лесу. И никто нам будет не указ.

– Какой способ? – настороженно спросила я. – Гришка, ты что придумал?

– Да не волнуйся, это не опасно, – засмеялся он. – Просто на этом деле можно неплохо подзаработать. Я не хочу сейчас рассказывать подробности, вдруг ещё не получится.

– Пожалуйста, не ввязывайся никуда! – встревоженно попросила я.

– Ну это же не криминал, – отмахнулся он. – Просто тяжёлая работа, не каждый берётся. А мне-то не привыкать. Ты лучше про другое скажи. Ты согласна?

– На что? – не поняла я.

– Ну замуж за меня согласна?

Я даже рассмеялась. Я про себя считала это давно решённым вопросом.

– Дурак ты, – протянула я. – Ну, конечно, согласна.

– Йууу-хууу! – заорал вдруг он. А затем скатился с дерева и вдруг встал на руки на пожухшей траве. Ветер подошёл к нему и недоумённо обнюхал Гришкино перевёрнутое лицо.

Эти дни пролетели совсем незаметно… Мы бродили по округе: то грустили, то хохотали, то строили планы. И Ветер везде был с нами, непременный соучастник всех наших безумных затей. Он мог поглядывать на нас неодобрительно, словно сетуя, что ещё придумали эти неугомонные, но всё равно не отходил ни на шаг, будто каждую минуту ожидал, что нас сейчас придётся спасать.

По вечерам, дождавшись, когда все в квартире уснут, мы потихоньку пробирались в комнату, которую я теперь, после отъезда Виталика, делила с Ванькой. Я стелила Грише на взятой у соседей раскладушке. Мы засыпали каждый на своей кровати, но ночью в мой сон каждый раз пробирался страх – страх, что Гриша исчез, уехал, что я больше его не увижу. Я начинала метаться по постели, бессвязно бормотать что-то. В такие моменты Гриша просыпался, осторожно будил меня и нежно успокаивал, покрывая поцелуями мой взмокший от пота лоб, а потом обнимал и не выпускал из своих рук уже до рассвета.

По утрам Инга демонстративно фыркала в нашу сторону, но ничего не говорила. Лишь взглядом давала понять, что мое неповиновение ещё отольётся, когда мой защитник уедет. Но мне было наплевать.

Так прошло три дня.

В субботу утром Грише нужно было уезжать, чтобы успеть к понедельнику в школу. Он и так пропустил уже больше недели. С самого утра он сгонял на заправку, смазал маслом механизм. Старая колымага даже как будто ярче стала блестеть после всех Гришиных манипуляций.

– Надо купить поводок, – сказал Гриша, с сомнением оглядывая прикреплённую к мотоциклу коляску. – Я не смогу контролировать его на скорости. Что, если он захочет выпрыгнуть? Лучше пристегнуть его для надёжности.

– Ветер не даст надеть на себя ошейник, – покачала головой я.

Гриша обернулся, как-то очень внимательно на меня посмотрел и сказал:

– Тебе – даст.

Упаковав все нехитрые пожитки в коляску мотоцикла, мы с Гришей отправились искать Ветра. На пустыре было неспокойно. Собаки будто поняли, что мы хотим забрать с собой их вожака. Они встретили наше появление низким рычанием, некоторые псы даже оскалились и, кажется, готовы были броситься на нас. Возможно, всё дело было в том, что стая почувствовала готовящуюся на них охоту.

Ветер, почуяв нас, поднялся, рыкнул на собак, призывая их успокоиться, и вышел к нам своей горделивой поступью.

– Здравствуй, Ветер, – сказала я ему. – Пойдём с нами.

Он повернулся в сторону леса, но затем увидел, что я маню его за собой в направлении посёлка, и насторожённо замер на месте. Он никогда ещё не ходил со мной туда и хорошо знал, что там живут люди, в которых для него таится опасность.

– Пойдём, – снова позвала я. – Не бойся. Всё будет хорошо.

Помедлив немного, этот серьёзный зверь всё же двинулся за нами. Все вместе мы дошли до дома, где жила Инга, и остановились у припаркованного рядом с палисадником мотоцикла. Я присела на корточки перед Ветром и заговорила с ним – как всегда, просто и спокойно, словно беседовала с человеком:

– Ветер, здесь оставаться опасно. Тебе нужно уехать с Гришей. Ты уже знаешь его, он мой самый большой друг. Он не причинит тебе вреда. А я обязательно к вам приеду. Ты понимаешь меня, Ветер?

Он пристально смотрел на меня своим голубоватым глазом и – я готова была поклясться – всё понимал. Но потом я достала из сумки ошейник с поводком и показала ему. Ветер тут же попятился, рванулся в сторону, но всё же не сбежал – должно быть, слишком велика была сила его привязанности ко мне.

Он, наверное, был совершенно ошарашен моим предательством. Ему, вожаку стаи, практически волку, вдруг предложили надеть ошейник, как какому-то домашнему пуделю!

Может, он думал в этот момент: «Я ведь ей доверился, впервые доверился человеческому существу… Знал, что нельзя привязываться, и всё равно открылся. А она теперь пытается отобрать единственное, что у меня было, – мою свободу».

– Ветер, так нужно, – принялась убеждать его я, осторожно подступая к нему снова. – Это для твоей же безопасности. Как только вы приедете в посёлок, Гриша сразу же его снимет.

Гриша, присев на корточки рядом со мной, очень серьёзно подтвердил:

– Обещаю, братишка!

Ветер снова недоверчиво взглянул на нас, но потом, смирившись, склонил голову и подставил нам свою могучую, косматую шею. Я обернула её кожаной полоской и защёлкнула замок, а потом прижалась к своему большому отважному псу и поцеловала его в изуродованную морду.

Мы с Гришей завели его в коляску и пристегнули так, чтобы он не смог выпрыгнуть на ходу. И вот наступил тот самый момент, которого мы оба боялись. Нужно было прощаться. Несколько минут мы просто стояли поодаль, смотрели друг другу в глаза и не могли ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь. Тяжесть момента парализовала нас, лишила дара речи. Все слова в ту минуту казались бессмысленными. А потом что-то будто лопнуло в окружавшем нас пространстве, и мы бросились друг к другу.

– Я приеду, – привычно шептал мне Гриша.

– И я приеду…

– Мы скоро увидимся…

– Обязательно увидимся…

Ветер рвался из коляски, подвывал, бил большими сильными лапами по крашенному зелёной краской металлу. Медлить было нельзя, и Гриша, в последний раз прижав меня к себе, разжал руки, вскочил на мотоцикл и завёл мотор. Перед тем как завернуть за угол, он обернулся и помахал мне рукой. Клубы взметённой колесами пыли медленно оседали в холодном осеннем воздухе.

Ссутулив плечи, я медленно побрела в сторону подъезда. Тётка сидела на кухне за столом и лениво жевала бутерброд.

– Ну что, отвалил твой женишок? – насмешливо спросила она. А затем бросила – словно припечатала: – Наконец-то!

Я не стала ей ничего отвечать, даже не задержалась в коридоре. Прошла в комнату, стащила со спинки стула свою вязаную кофту, рухнула на диван и укрылась ею. Я уткнулась лицом в протёртую зелёную спинку и затряслась всем телом, стараясь сдержать рыдания. Пальцы мои судорожно комкали кофту и вдруг наткнулись на что-то твердое. Я встряхнула кофту, сунула руку в карман и вытащила оттуда вырезанную из дерева фигурку волчонка. Ту самую, что Гриша дал мне тогда, перед отъездом. Я совсем забыла про неё, а найдя теперь, заметила, как похож волчонок на моего Ветра.

Всхлипнув, я сжала фигурку в кулаке и поднесла к губам. Теперь она стала для меня напоминанием не только о Грише, но и о Ветре. Обо всём, что было у меня в жизни дорогого.