Убедившись, что Джадд задремал, Кэй Уайлдер надавила кнопку, откидывая спинку кресла, и почувствовала, как разом избавилась от выражения бесстрашия на лице, которое дала себе слово сохранять все время. Вчера вечером, смирившись с тем, что отговорить Джадда невозможно, она решила, что обязана скрывать любые приметы собственного волнения, не делать и не говорить ничего, что увеличивало бы стресс, в каком находился муж. Ведь в лучшем случае путешествие это обернется жутью, жестоко вымотает всех, не говоря уж о нем, человеке, который всего три с половиной недели назад перенес сердечный приступ.

Пока выходило неплохо, на ее совести всего один серьезный промах: тот полный ужаса вскрик, который вырвался у нее, когда, измучившись после долгой езды до Харрисбурга сквозь утренний туман, и оставив Джадда у здания аэропорта, она, вернувшись с автостоянки, куда поставила машину, вдруг увидела, что он занес вовнутрь оба их чемодана.

Прибывший наконец-то с двадцатиминутным опозданием самолет был настолько забит, что им пришлось садиться в разных местах, и она по глупости позволила Джадду сесть в первое свободное кресло, а сама села на два ряда впереди него, откуда невозможно было смотреть за ним, то и дело не оборачиваясь и тем выдавая свой страх.

Пассажиры, выходившие в Питтсбурге, освободили места, и можно было сесть рядом, но Джадд настоял на том, чтобы выйти из самолета на время сорокаминутной стоянки, и она, как ни старалась, не смогла отыскать веской причины удержать его, у нее даже зародилась мысль, уж не нарочно ли он столь самоубийственно рвется к очередному сердечному приступу. Под маской безмятежной покорности Кэй прятала происходившую в душе борьбу, перед глазами с жуткой явью вставал кошмар: вот муж, лишившись сил, оседает и падает, – тайком она даже стала прикидывать, что делать, если такое случится.

Когда они, целые и невредимые, вернулись в самолет, стало немного легче: Джадд признался, что несколько устал, а этого вполне хватало, чтобы предложить ему попробовать отдохнуть: как-никак, а он с шести утра был на ногах, – зато невозможно было убедить взять в Чикаго кресло-каталку. Больше всего она старалась избегать этих пересадок с самолета на самолет, увы, прямых рейсов до Де-Мойна не было и без двухчасового ожидания в Чикаго не обойтись. В Де-Мойне ей придется арендовать машину, если только (что представляется в высшей степени невероятным) до кого-то не дойдет намек, сделанный ею в телеграмме, и их в аэропорту не встретят. Джадд не позволил ей просить Оскара отвезти их, утверждая, что им все равно понадобится машина, пока они будут в Хэйгуде, – явно прикрывая этим некое потаенное возражение, докапываться до которого ей запрещалось.

Прикрыв глаза от неестественного холодного сияния ламп, освещавших салон самолета, и солнечных лучей, отраженных плотной пеленой облаков, над которыми они летели (в Питтсбурге дождь шел), Кэй, как могла, боролась с навалившейся усталостью. Боялась уснуть, боялась едва ли не так же, как и в прошлую ночь, проснувшись, обнаружить, что кошмар стал реальностью. Если держать глаза закрытыми, то слишком велика опасность уснуть под убаюкивающее гудение самолетных двигателей, а потому она широко открыла их, глубоко вдохнула и не смогла удержаться: вдох обернулся явным зевком.

И тут же Джадд заботливо обратился к ней:

– Устала?

Пораженная, Кэй убедилась в ошибочности своего предположения, будто он уснул.

– Не очень, – сказала. – Жарковато тут, вот и все.

Джадд дотянулся до колпачка вентилятора, направил струю холодного воздуха в ее сторону, заметив:

– В дороге сурово придется. Поэтому-то я и не хотел, чтобы ты ехала.

– Ты же знаешь, одного тебя я не отпустила бы, – ответила она, испугавшись, когда сама услышала сказанное, что это может быть воспринято неверно, как нарушение данного ею слова.

– Может, нам лучше переночевать в Де-Мойне? – заботливо предложил Джадд. – Остановились бы в мотеле, а утром поехали.

– Как тебе угодно, дорогой, – согласилась она, не в силах поверить в искренность его заботы о ней и надеясь, что это он подыскивает способ себя поберечь. – Может быть, это хорошая мысль. И в самом деле, вовсе незачем добираться туда сегодня вечером.

– Полагаю, что незачем, – кивнул он и надолго ушел в какие-то свои, только ему ведомые мысли. – Оскар ничего не сказал о времени похорон?

– Нет, в телеграмме сказано просто: «днем». Если мы до полудня не успеем, то времени окажется предостаточно, да и тебе будет намного легче.

– Я вовсе не об этом думал, – сказал он, вновь погружаясь в свои мысли. – Похороны будут большие. Весь город. Со всего округа. У папы было полно друзей.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Тут по-другому живут, не так, как там, на востоке. Все тебя знают, ты знаешь каждого: люди намного ближе друг другу. Деньги не так важны, вот в чем главная разница. Никто тебя не подстерегает, никто не ждет, пока ты спиной повернешься, чтобы тут же сунуть тебе нож под ребра. Тут куда больше такого: живи и другим давай жить, – куда больше. Тут просто жизнь лучше, вот и все.

– Не сомневаюсь, что так и было для твоего отца, – согласилась она, чувствуя, как вновь зашевелилось прежнее опасение, что Джадд, возможно, подумывает, не взяться ли за «Геральд». Раньше она такое опасение прогнала: уж слишком казалось это дико неправдоподобным, – и вот оно вернулось. Осторожно заметила: – Только я помню, как в тот раз, когда твой отец с Флорой навестили нас, он говорил кое-что другое, пока я возила его. – Кэй умолкла, стараясь отыскать способ побезопаснее, чтобы напомнить о словах Гарри Уайлдера, в каких тот расписывал мудрость Джадда, порвавшего с Хэйгудом, а потому почувствовала скорее облегчение, а не раздражение, когда подошла стюардесса и спросила, не хотят ли они кофе.

– Обязательно, – откликнулся Джадд, – несите сюда. – И Кэй тут же переключилась с отдаленных страхов на более конкретную заботу: это будет уже третья его чашка. Впрочем, возразить не посмела. Как ни вреден весь этот кофе, все же не так опасно позволить ему пить его, как напоминать о том, почему делать этого не стоит.

– Есть одно, чего бы мне хотелось, – обратился к ней Джадд после того, как стюардесса ушла. – Одно, чего бы мне не хотелось.

– Чего же?

– Не говори ничего никому о… ну, ты знаешь, про эти дела с инфарктом.

– Но почему?

– Просто не говори, и все. Никому ни слова.

Они ступили в сонный, пропитанный сыростью мир, серый от моросящего дождя, принесенного пронизывающим ветром, от которого Джадд старательно укрывал Кэй, пока они торопливо шагали к входу в аэровокзал. Бдительно следя за женой, вместо того чтобы смотреть вперед, Джадд не обратил внимания на небольшую кучку встречающих, а потому и не был готов, когда сзади чей-то незнакомый голос окликнул:

– Джадд!

От удивления он даже не сразу отыскал того, кто крикнул, и опять-таки не сразу узнал человека, открытое лицо которого светилось ожиданием: Оскар Нансен.