Кэй, протянув руку, открыла входную дверь, и Джадд шагнул вперед, держась для равновесия за дверной проем, ощущение физической слабости мешалось в нем с чувством чего-то странного. Это здание больше двух лет было ему домом, и все же никак нельзя было отделаться от впечатления, будто он видит его в первый раз.

Избавиться от Фрэнка Уиттейкера оказалось довольно легко: только и надо было, что изобразить усталость да слегка кивнуть, когда Фрэнк сказал, что заглянет к нему через денек-другой, – зато теперь не давало покоя смутное чувство промаха, едва ли не сожаление, что не пригласил его остаться. Он переступил порог, подошел к столику в прихожей, удерживая себя в равновесии вытянутой вперед рукой. Слышно было, как за спиной закрылась входная дверь: донесся глухой удар и металлический щелчок замка.

– Ты не устал?

– Немного, – сказал Джадд, отдаваясь тому легкому объяснению своих ощущений, в которых вовсе не собирался глубоко разбираться.

– Что ж, теперь можешь отдохнуть, – сказала Кэй, проходя мимо него. – Все для тебя приготовлено.

Она прошла в конец прихожей, остановилась у двери в библиотеку, бросила на него приглашающий взгляд, как бы напоминая, что говорила ему о том, что теперь эта комната – его спальня.

– Надеюсь, тебе тут будет комфортно, – сказала Кэй.

– Да что угодно, – начал он и застыл на полпути через порог от увиденного за ним. По ощущениям было похоже, будто с он с маху налетел на невидимую стеклянную дверь. Пораженный, оглядывал он комнату и некоторое время даже уговаривал себя, что дело только в кровати: никогда прежде не видел он кушетку разложенной и застеленной, – однако от такого легкого объяснения пришлось отказаться, когда целостность первого впечатления раскидало на многообразие более мелких восприятий. Он увидел пару ламп, стоявших по бокам кровати, лампу повыше рядом с креслом из гостиной, веерную россыпь журналов, шторы на окнах, картины на стенах. И как только Кэй сумела?

Куда ни глянь – замечаешь еще что-нибудь: большой всечастотный радиоприемник (он его в лотерею выиграл на конференции Национальной ассоциации работников рекламы), давно забытый, а теперь, вот, ждет – только руку протяни; старая его чертежная доска, на которой до сих пор прикреплен канцелярскими кнопками ландшафтный план, начатый, но так и не завершенный; его бинокль на подоконнике, полки книжные, что же она сотворила?

И увидел, что Кэй расставила книги, заполнила полки вещами, давно обреченными на собирание пыли – маленький бронзовый Будда, которого он нашел в развороченной бульдозерами грязи аэропорта Чабас, китайская металлическая подставка для дров в камине, которую он купил за одиннадцать сигарет, и две палочки жевательной резинки. Не веря глазам своим, смотрел он на вытащенный из заточения фрагмент храмовой скульптуры, который приволок домой через весь Тихий океан, убранный с глаз долой за свою, по мнению Кэй, слишком отталкивающую эротичность: небольшие каменные фигурки божеств, слитых в нескончаемом соитии.

– Надеюсь, тебе тут будет комфортно, – вновь сказала Кэй. – Времени было немного.

– Замечательно, – произнес он, подыскивая способ обратить изумление в признательность, повернулся к ней – и был совершенно сбит с толку выражением ее лица. Казалось, это кто-то, кого он никогда прежде не знал, пристально смотрит на него так странно, губы раскрыты, словно вот-вот с них сорвется вопль сострадания. Вскинул руки: машинальный жест в ответ на недоумение, – она же приняла его за призыв и уже через секунду прижалась к нему, обхватывая руками еще прежде, чем его руки обняли ее, прильнула к нему так, что, будь это не Кэй, а кто другой, он решил бы, что человек растревожен донельзя.

Озадаченный, пробормотал он какой-то невнятный вопрос, ответом на который стал лишь приглушенный стон. Сознание вернулось, но не объяснением, а потребностью в сочувствии, которое, пусть и слепое, заставило коснуться ее щеки. Едва концы пальцев коснулись кожи, как запрокинулось лицо, сближая затрепетавшие губы. Его поцелуй поначалу был всего лишь непроизвольным откликом, но уже через миг в нем появилось нечто большее, что и выразить нельзя, да и не нуждалось в словесном выражении, погружение в сладостную плоть, которая в одно время и не пускала и манила, противилась его собственному настойчивому напору и в то же время окутывала теплом, которое, возгоревшись огнем, все его тело бросило в возбуждающую дрожь.

Сам того не сознавая, он позволил руке скользнуть с ее плеча на прогиб поясницы и понял это только тогда, когда Кэй, словно потревоженной оказалась некая скрытая ее чувственность, отпрянула с мученическим:

– Прости, дорогой, даже не знаю, что это на меня нашло. Просто я, просто устала, вот и все. Мне не следовало. Я так старалась сделать что-то.

Голос ее душили застрявшие в горле слезы, но она увернулась от его попытки заглянуть ей в глаза, отвела голову в сторону, с силой высвободилась из его рук, решительно направившись к двери, глухо выговорив:

– Я принесу твой чемодан.

Он стоял, глядя ей вслед, с такой силой ожидая возвращения, какой никогда не испытывал с той самой ночи медового месяца в Бак-Хилл-Фоллз, где он ждал, когда она выйдет из ванной.

Увы, когда она вернулась с чемоданом, словно бы ничего и не произошло, словно бы двадцать лет растерялись по пути через прихожую.

– Тебе лучше сейчас отдохнуть немного, – повелела она, снова сделавшись совершенно самой собой.