Послеполуденное время Аарон Карр пережил так, словно это был тяжеленный камень, сбросить на землю который можно было лишь с неослабным усилием. Он вернулся домой к воскресному обеду миссис Стайн, предвкушая блаженное отдохновение, к которому уже привык, усаживаясь за ее многолюдный семейный стол. Сегодня, однако, больница не выходила из головы, в сознании прочно застряла участливая мысль о том, как Джадд Уайлдер отнесся к состоявшемуся у них разговору.

После обеда он поднялся к себе в комнату, осоловелый от излишне съеденного (он всегда перебирал, когда был в приподнятом настроении), утешал себя мыслью, что может прикорнуть на часок. А уже через десять минут шел к больнице. Еще десять минут – и он за своим столом, отбивается от наваждения, как магнитом тянувшего его к палате Уайлдера, говорит себе, что не смеет снова навещать его сегодня днем. Он свой ход сделал. Говорил слишком долго, нажимал слишком сильно, в общем-то смешал все в кашу, но – что сделано, то сделано. Теперь только одно и остается – ждать. Если действовал неверно, ущерб уже нанесен. Если же все сделал как надо, то, наверное, худшее, что он мог бы сотворить, – это влезть Уайлдеру в душу, когда тот только-только задумывается, как ему выбраться.

Половина третьего. Впереди у него целый день. Отличная возможность поработать над книгой. Но когда он достал рукопись, она чересчур ярко напомнила о том, какие мысли он пытался выбросить из головы. Надо было что-то своими руками поделать. Поняв это, Карр отправился в лабораторию (воскресенье всегда было отличным временем: никто не беспокоил), но какой-то осел отключил климат-контроль воды, и понадобилось бы по меньшей мере полчаса, чтобы снизить и стабилизировать температуру. Позволить себе потерять столько времени он не мог. Лучше занять его проверкой всех этих ссылок – если только этот осел санитар снова не наплевал на предостережение: «Не трогать!» – оставленное им на регистрационных журналах, в которых он копался вчера вечером.

Распахнув дверь в небольшую подсобку, которую он, придя в Окружную мемориальную, превратил в библиотеку, он увидел в ней Рагги, тот крепко спал, уронив голову на лежавший на столе журнал, который после того как разбуженный индиец инстинктивно резко выпрямился, оказался затасканным номером «Плейбоя», раскрытым на развороте, целиком занятом обольстительно раскинувшейся обнаженной красоткой.

– Всерьез штудируете анатомию, доктор Рагги? – спросил Карр, слишком запоздав с улыбкой, смягчавшей сарказм слов.

Как ни темна была у индийца кожа, а краска все равно проступила на лице, хотя сверкнувшие огнем глаза говорили скорее о раздражении, нежели о смущении.

– Считается ли, сэр, что я обязан быть на дежурстве каждый день и каждую ночь? Разве мы не договаривались, что каждую неделю мне полагается один выходной день?

– Разумеется, разумеется, – поспешил согласиться Карр и придал своему недовольству иное направление: – Доктор Уэбстер еще не появлялся, верно? Отлично, можете идти. Я побуду здесь до конца дня.

Рагги встал, но по тому, как сжались у него губы, было понятно: недовольство свое он выразил не до конца и кое-что еще предстоит выслушать. Быстро действуя на опережение, Аарон Карр спросил:

– Что-то случилось? Что-то еще неясно? Что-то, о чем мне следует знать?

Рагги дернул кадыком, выдавая внезапный приступ удушливого смущения:

– Прошу прощения, сэр, я писал вам записку, когда я… Это о вашем сердечном больном, сэр.

– Да? – пискнул Карр, у кого от страха сдавило горло.

– Сестра жалуется, сэр. Говорит, что он отказывается принимать лекарство, назначенное на двенадцать часов.

Карр облегченно выдохнул:

– А-а, с этим все в порядке. Это было всего лишь успокоительное.

– Да, сэр, и больной об этом знает. Потому и отказывается принимать. Говорит, что не желает принимать ничего, что не позволит ему думать.

– Что-что он сказал? – вскинулся Карр, и в душе у него затеплилась надежда.

– Он говорит, сэр, что ему хотелось бы подумать.

Сознание Аарона Карра всколыхнула волна радостного торжества, безмерного восторга, чувство, требовавшее немедленного выхода за пределы и превыше тех слов, какие он мог бы произнести. С силой сунул руки в карманы (этот жест он столько раз проделывал для сохранения эмоционального самообладания, что тот вошел в привычку), и пальцы коснулись ключей от машины. Не дав себе времени на раздумье, он выхватил их из кармана и протянул Рагги:

– Вот, возьмите мою машину! Поезжайте покататься. Доставьте себе радость. Сегодня такой прекрасный день!

Через коридор донесся звонок его телефона. Отвернувшись от взгляда Рагги, все еще отказывающегося поверить в предложение доктора, он пошел ответить на звонок, предчувствуя, что это, наверное, мистер Крауч, которого он дожидался с самого утра. Интуиция подвела. В трубке послышался дрожащий голос доктора Либоу, сразу принявшегося перечислять признаки и симптомы. Переполнявшая радость не позволяла быть нетерпимым к старости, и Аарон Карр позволил старому доктору бормотать, а сам, прижав плечом трубку к уху, вложил в пишущую машинку чистый лист бумаги. Наконец, когда стало уже можно повесить трубку, он взялся печатать соображения по случаю с Уайлдером. Быстро заполнив страницу, вновь пробежал написанное глазами, понимая, что куда больше увлекся частностями, чем требовалось, – получалось едва ли не дословное изложение мыслей. А почему бы и нет? Запись может очень пригодиться, ее можно даже в книге использовать, может, целую главу – подробный отчет о процессе реабилитации, каждое сказанное слово.

Карр начал второй лист, слова приходили быстро, пальцы едва поспевали выстукивать их на клавишах. Не составляло никакого труда точно вспоминать, что он говорил, слова дважды врезались в его память, сначала в ходе подготовки, а потом во время разговора, зато теперь, когда он закончил собственную длинную речь, выяснилось, что трудно вспомнить в точности, каков был отклик Уайлдера. В общем, он и сказал-то очень мало. Тогда, когда его реакция выглядела как минимум адекватной, большего и не требовалось, зато теперь эти однострочные ремарки, редко доходившие до середины страницы, явно открывали дорогу домыслам и неверному толкованию. Ему казалось, что Уайлдер недостаточно серьезно оценивает случившееся, он слишком мало переменился, чересчур много оставалось в нем от человека, каким он был прежде (весь план наступления доктора был построен на этом посыле), но, если так оно и было на самом деле, то почему больной не говорил свободнее? Ничто так не отличает обладателей ПИС-1, как разговорчивость, неодолимое влечение к спору, неослабевающий позыв брать верх в любой перепалке. А не могло быть так, что больной – в душе – напуган больше, чем позволял себе показывать? Да, задуматься он его заставил, только вот о чем он думать будет?

Поток запомнившихся слов, заставлявший пальцы порхать по клавиатуре машинки, иссяк. Доктор взглянул на часы. День с ужасающей быстротой катился к вечеру. Теперь в любую минуту его могли вызвать. Воскресенье, с его плотным движением на дорогах, наверняка обернется одной-двумя авариями. Встрепенувшись, Карр снова застучал по клавишам, прислушиваясь одним ухом, не завоет ли сирена «Скорой».

Зазвонил телефон. И вновь интуиция его подвела. Звонили из регистратуры, спрашивали, разрешается ли доктору принимать посетителей: тут к нему пришла некая миссис Ингалз.

– Я подойду через минуту-другую, – сказал он, давая себе время сообразить, что делать. Притом что больной оказался так далеко от дома, доктор полагал проблему посетителей закрытой (ему не нужно было ничье вмешательство, особенно – сегодня), с другой стороны, трудно отказать в праве на посещение тому, кто для этого сорок миль одолел за рулем. Он остановился у входа в вестибюль, наполовину скрытый листвой искусственного филодендрона. Возле регистратуры стояла женщина. Сорок с хвостиком, полноватая фигура, в вязаном костюме цвета шоколада, не оставляющем места для настороженности, какую Карр всегда ощущал, сталкиваясь с изящно одетой женщиной. Вот она несколько изменила позу, лучше стало видно лицо, оно напомнило ему медсестру, которую он знал еще практикантом: чудесница в годах, она могла зайти в палату на двадцать коек и внушить каждому, даже самому престарелому, будто мама пришла домой и все теперь в мире снова будет нормально.

– Я доктор Карр, – заговорил он. – Вы, полагаю, справляетесь о мистере Уайлдере?

– Дафи Ингалз, – откликнулась она, прибавив «жена Рэя Ингалза» так, будто считала это ненужной формальностью. – Мы старые друзья Джадда, Рэй и я. Как он, доктор?

– У него все идет чудесно, – сообщил Карр, решимость которого была поколеблена, в голову полезли мысли, а не нанесет ли он Уайлдеру незаслуженный вред, отказав в такой жизнерадостной и приятной гостье. – В эти первые дни мы, разумеемся, стараемся обеспечить ему самый полный покой.

– О, я понимаю. Я, в общем-то, и не рассчитывала повидаться с ним. Но, вот, мимо проезжала: дочку отвозила обратно в Корнелл, – и просто решила заехать. Кэй-то нет, а тут дом и всякое такое. Я и подумала, что, может, смогу ему чем-нибудь по дому помочь.

– Вы, как я понимаю, соседи?

– Были ими много-много лет, пока они себе новый дом не построили. Мы и в компанию почти в одно время пришли. То есть Рэй и Джадд, я хотела сказать. Рэй химик, занимается красками. Мы у Дюпона работали, а потом сюда переехали, в Нью-Ольстер, я хотела сказать. И сняли дом на Дайвешн-стрит. Мы там совсем недолго прожили, не помню, сколько точно, но не больше месяца или двух, когда Джадд с Кэй приехали. Они поселились прямо рядом с нами и жили так все эти годы, так что, понятное дело, мы их очень хорошо узнали.

– Да, разумеется, – кивнул он, поняв, какая перед ним открывается возможность. – Послушайте, миссис Ингалз, я понимаю, вам еще предстоит неблизкий путь, но не могли бы вы уделить мне минуту-другую? Видите ли, я вправду испытываю затруднение: пытаюсь хоть немного представить, что за человек мистер Уайлдер, поговорить же с кем-то из членов его семьи не представляется возможным, а без этого очень нелегко.

– Разумеется, расскажу все, что смогу, – ответила женщина довольно дружелюбно, но с нотками сдержанности в голосе, которых вполне хватало, чтобы понять: перед ним отнюдь не сплетница, которая рада языком молоть. Все же она, отвечая на его приглашение, присела, натянула юбку на полные колени, смахнула назад прядь некогда рыжих волос, нависшую надо лбом, и, не дожидаясь вопросов, начала: – Джадд, он руководит в рекламой компании продвижением товаров и всяким таким.

– Да, это мне известно.

– Он удивительно талантливый. Рэй всегда говорил, что не понимает, отчего Джадд так держится за компанию, есть столько всего, чем он мог бы заняться, ну, знаете, Бродвей, там, Голливуд.

– А он все держится, – подсказал доктор. – И уже, я прав, двенадцать лет?

– Ведь и не подумаешь, что так давно, но, видно, так оно есть. Да, Джулии было девять, когда мы приехали, а ей только что двадцать один год исполнился, мы день рождения отметили. Это моя дочка, та, которую я в Корнелл отвожу.

– Прекрасная школа, – заметил Карр, уловив ее намерение увести его в сторону, а потому гадая, стоит ли вообще продолжать. Рискнул: – А как, по-вашему, почему он за компанию держится? – Ответом был лишь ничего не выражающий взгляд. – Жена на него влияет?

– Кэй?! – вскинулась она. Довольно резко, но быстро смягчилась: – Откуда мне об этом знать? Мы с Кэй никогда не были настолько близки, чтобы… Нет, я не говорю, что она не замечательный человек – и в мыслях нет. Просто вот это я точно знаю: когда Джадд решил свой дом строить, до этого они все годы снимали жилье, понимаете, я знаю, что Кэй не очень-то горела таким желанием.

– Когда это было, миссис Ингалз, – строительство дома?

– Да пару лет назад. Сказать правду, я тогда тоже немного удивилась, ведь Джадд все время говорил, что не хочет обременять себя, обзаводясь недвижимостью.

– Так вас это поразило? – Карр осекся, осторожно перефразируя вопрос. – Миссис Ингалз, у вас не сложилось впечатления, что решение построить дом говорило о какой-то перемене в его отношениях ко всему, в видах на будущее?

– Не поняла, что вы хотите сказать, доктор.

– Ну, не захотели вы тогда самой себе сказать или подумать про себя: «Совсем другой стал человек, не такой, какого я знала»?

Женщина рассмеялась:

– Только не про Джадда – с ним никогда не знаешь, что он может сотворить. – Улыбка погасла, затерялась в серьезнейшем выражении, какое обрело ее лицо. – Единственное, что могло бы заставить меня о чем-то задуматься. Ну да, что удивило, так удивило – он ведь строиться стал в Лисьей Долине. То есть прямо бок о бок со всем начальством компании. А ведь он всегда этого чурался – якшаться с народом из компании.

– А было еще что-то необычное, что вас удивило? – Спросил и тут же пояснил: – Возможно, миссис Ингалз, вам это покажется недостойным внимания, но, смею вас уверить, все вами рассказанное очень мне поможет.

– Думаю, что нет, – сказала она. – Конечно, после переезда мы с Джаддом и Кэй виделись нечасто. Всего-то, кажется, в нескольких кварталах, а вот… – Умолкла, пораженная какой-то мыслью. – Это такая мелочь, наверное, и смысла в ней никакого, точно, никакого, но я помню, как Рэй смеялся над тем, что Джадд «Ривьеру» покупает.

– «Ривьеру»?

– Ну да, это такая мелочь, над которой мы всегда смеялись: знаете, Джадд всегда упорно покупал машины не как у всех. Много лет проездил на «Крайслерах». А тут вдруг, когда он переехал в Лисью Долину, в общем, у всех были «Ривьеры», вот и Джадд тоже себе купил. Рэй думал, может, им какую-то особую скидку сделали или еще что, но все равно, не очень это на Джадда было похоже.

Пораженный еще одним подтверждением того, что у Уайлдера был предынфарктный синдром, доктор раздумчиво пробормотал:

– Да, это интересно, на самом деле очень интересно. – Женщина стала подниматься, вынуждая его признать: – Да, понимаю, вам уже пора ехать.

– Вы не передадите Джадду…

Неожиданно пришло в голову, как можно продолжить этот разговор:

– Вы обратно той же дорогой поедете?

– А как же – завтра.

– Не могли бы на некоторое время сюда заехать, пожалуйста? Уверен, к тому времени состояние вполне позволит ему принять гостью.

– Рано еще будет. До полудня. Мне надо вернуться вовремя.

– Миссис Ингалз, сколько бы ни было времени – прошу вас, подъезжайте. Просто спросите меня. Я знаю, что мистеру Уайлдеру будет приятно вас видеть, и мне – тоже.