19

На расстоянии продолговатые бледно-розовые лепестки казались вырезанными из камня, а при прикосновении к ним поражали мягкостью и бархатистостью. Сладчайший аромат семи дивных розовых цветков, утвердившихся на тонких зеленых ножках в прозрачной вазе с чуть голубоватой водой, успел уже заполонить всю спальню.

Из глаз Натальи покатились слезы.

– Местные уверяют, что розовый лотос – это цветок верховного божества, самого Будды, – сказала за ее спиной Маренн. – И я им верю.

– Но я же говорила ему, что это опасно, – прошептала Наталья, неотрывно глядя на цветы.

– Кому? Тому, кто прислал этот букет? – Маренн встала рядом. – Я сейчас вспомнила, как однажды в Берлине Йохен прислал мне букет белых роз. Я тогда как раз потеряла нашего с ним ребенка, мне не хотелось жить, рейх находился на грани полного краха, тьма и отчаяние наступали с неимоверной стремительностью. Сил для сопротивления ударам судьбы уже не осталось. И вот только этим букетом белых роз Йохен и смог вернуть меня к жизни. За все последующие долгие годы разлуки я никогда не забывала об этом его подарке, хотя цветы он вручил мне не сам. Их просто привез какой-то офицер и поставил в моем кабинете. Но в букете я нашла крохотную записку, в которой было написано одно-единственное слово – «Люблю». В твоих лотосах записки, кажется, нет, но, по-моему, тут и без слов все понятно. Я не стану выпытывать у тебя, кто он, этот твой новый мужчина, ответь мне только на один вопрос, Натали, – мягко попросила она. – Это из-за него ты ушла от Франца? Мне казалось, ты привыкла к нему…

– Привыкла, мама, – кивнула Наталья. – Но привычки оказалось недостаточно, как видишь. А букет лотосов – от Тома, от капитана Роджерса. Однажды я рассказала ему, что Йохен дарил тебе белые розы даже на войне, и он пообещал сорвать для меня лотос.

– Вот видишь, а сорвал целых семь, – улыбнулась Маренн.

– Но я запретила ему делать это!

– Когда это мужчины слушали нас, женщин? Пора бы тебе уже привыкнуть к их вечному желанию верховодить, дорогая. И все-таки, Натали, ты уверена, что хочешь окончательно порвать с Францем? Просто на днях я получила письмо от Джилл, и она пишет, что он очень переживает. Тебе не жаль его? Как-никак, Франц потерял жену, долго был в плену, а теперь вот еще и размолвка с тобой… Может, прежде чем принять окончательное решение, ты хорошенько все взвесишь и обдумаешь?

– Я для того и уехала к себе на Монмартр, мама, – Наталья извлекла из вазы один лотос, вдохнула его аромат, – чтобы разобраться в собственных чувствах.

– А этот твой капитан Роджерс женат?

– Разведен. Детей не имеет. Я познакомлю тебя с ним, мама, – взволнованно произнесла Наталья.

– Я надеюсь.

– А как там Штефан? – сменила тему Наталья. – По-прежнему хулиганит?

– Хулиганит, – кивнула Маренн. – Я безумно скучаю по нему. Впрочем, я по ним по всем скучаю. Джилл пишет, что Клаус получил отпуск, и они с Эльке взяли Штефана на море. Там они приручают каких-то пауков. Оба ведь любят животных, ты знаешь.

– А как поживает Йохен?

– Он сейчас с Зигурд.

– Ей стало хуже? – Наталья вернула цветок в вазу.

– Увы, – вздохнула Маренн. – И я, как это ни удивительно, чувствую ее боль.

– Мама, но ведь, когда она уйдет, Йохен освободится!

– Ты считаешь, я должна радоваться этому? Не получается. Это горе, Натали, большое горе… – Маренн вздохнула и опустилась на диван.

Наталья подошла, присела рядом. Помолчав, сказала:

– Я тоже скучаю по Штефану. Он действительно очень похож на того, моего Штефана. Движениями, улыбкой, взглядом.

– Ты права, – согласилась Маренн. – Раньше я считала, что Штефан пошел в отца, а потом оказалось, что ошибалась.

– Второй Штефан тоже унаследовал многие твои черты, мама. Мне сейчас вспомнился тот день, когда он родился. – Наталья взволнованно посмотрела на Маренн. – Когда нам сказали, что у тебя остановилось сердце, я вдруг почувствовала жуткую пустоту и дикий страх. Но все время твердила себе: нет, нет, этого не случится, этого никогда не произойдет! Помню, бедная Джилл чуть не потеряла тогда сознание, а на Йохена страшно было смотреть: он побледнел как смерть. Думаю, за те несколько страшных секунд мир для всех нас буквально перевернулся. Франц постоянно держал меня за руку, а я твердила как заведенная: нет, не выйдет, не отдадим…

– И не отдали, – благодарно улыбнулась Маренн. – Все обошлось, слава богу. И Штефану уже пять лет, и он растет здоровым, веселым мальчиком.

– Ты думаешь, что Крис Армстронг умер потому, что я сделала слишком мелкое иссечение? Что надо было резать глубже?

– Я думаю, – укоризненно покачала головой Маренн, – что ты тут вообще ни при чем. Полагаю, виноваты врачи, заполнявшие его карточку. Это они недобросовестно отнеслись к своим обязанностям.

– Что ты имеешь в виду?

– Судя по внезапности реакции, которая, с твоих слов, произошла во время операции, у Армстронга случился анафилактический шок. Ты говоришь, у него резко снизилось артериальное давление и он начал задыхаться? А это может означать только одно: Армстронг страдал аллергией на какой-то лекарственный препарат, но в его карточке это почему-то отмечено не было. Так что он умер не из-за ошибки хирурга, а от этого самого шока, я уверена. Интоксикация организма, вызванная аллергией на один из препаратов, оказалась слишком острой, чтобы твои реанимационные усилия дали положительный результат. Считаю, что виновный в подобной халатности должен понести заслуженное наказание.

– Ты полагаешь, это не моя вина, мама? – Выдернув шпильки из волос, Наталья нервно накручивала концы прядей на запястье.

– Разумеется, не твоя, Натали! Ты же не могла знать о состоянии организма Армстронга до его ранения. К сожалению, в полевых условиях мы не имеем возможности провести подробное исследование крови. Выявить аллергены, например. Все это должно быть произведено медиками еще до отправки человека на войну. И все непременно должно быть отмечено в его карточке, чтобы мы знали, что можно вводить во время лечения либо операции, а что нельзя. И в случае с Армстронгом кто-то явно не доработал. А ты все делала правильно. У него был острый внутрибрюшной абсцесс, который обычно бывает окружен очень толстой оболочкой. Поэтому антибиотики не могут проникнуть через нее и подавить инфекцию. А прополаскивания – ты знаешь, как я к ним отношусь, – это прямой путь к перитониту. Если даже и добьешься с их помощью положительного результата, то полоскать придется недели две, не меньше. Сроки для полевой хирургии совершенно неприемлемые. Нет, я считаю, что метод древних египетских врачей не утратил своей актуальности и в наши дни: где гной – там срочная эвакуация. Так что ты, повторяю, все делала правильно. А вот наркоз, который Армстронгу дали, опираясь, естественно, на данные его медицинской карточки, оказался для парня неподходящим. Сказать, что ему просто не повезло, я не могу – не люблю этого выражения, – нахмурилась Маренн. – Что значит – «не повезло»? Более циничного высказывания, особенно для таких случаев, я и подобрать не смогу. Да у человека попросту украли жизнь! Какие-то тыловые деятели, грешащие безалаберностью и безответственностью. А жизнь парню никто уже не вернет. Нет, я этого так не оставлю, – она решительно хлопнула ладонью по поручню дивана, выполненному в форме драконьей лапы, – я обязательно доложу о случившемся представителям медицинского корпуса. А если потребуется, и до самых верхов дойду. Документы всегда должны заполняться точно и скрупулезно! Впрочем, это же американцы, – улыбнулась она с некоторой долей иронии. – Это ведь не у нас в СС, где за все шесть лет войны ни в одну карточку солдата или офицера не закралось даже малейшей ошибки. Ни в одной дивизии! Все всегда отражалось точно и досконально, все соответствовало действительности. А с американцев какой спрос? Они и имя с фамилией могут забыть написать. А виноват потом хирург. Но ты не расстраивайся, все утрясется, – Маренн обняла Наталью, успокаивая. – Я знаю, к смерти невозможно привыкнуть, но и уверенности в себе мы терять не должны. Иначе начнем совершать ошибки одну за другой.

– Ты, как всегда, права, мама. – Наталья вздохнула и вдруг спросила: – А откуда Джилл знает о Франце? Он что, приезжал к ней?

– Да, приезжал. Спрашивал, когда ты вернешься. А его, я так понимаю, ждет неприятный разговор?

– Я еще ничего не решила, мама…

– Однако каким бы ни оказалось твое решение, помни, дорогая, что я всегда на твоей стороне. И если выберешь Тома, я постараюсь наладить с ним такие же дружеские отношения, как с Францем. Уверена, что Джилл поступит так же. И даже Йохен. Хотя ему конечно же будет сложнее, чем всем нам. Но тебя это не должно заботить. Вопрос с Йохеном я улажу сама. Главное, о чем я прошу тебя, Натали, – Маренн сделала паузу, – прежде чем рубить с плеча, еще раз хорошенько все взвесь. Разбитая чашка, даже если ее потом склеить, целой уже никогда не будет.

– Я понимаю, мама. Оттого мне и так тяжело сейчас.

– Верю.

– Джилл часто пишет? – решила Наталья отвлечься от тягостной для нее темы.

– Да, как обычно. Почти каждый день. Раньше, во время войны, она была ограничена в возможностях связаться со мной, но Шелленберг частенько баловал ее. Как только увидит, что Джилл заскучала, сразу говрит: ладно, мол, сходи, позвони маме, скажешь, я разрешил. А теперь у кого ей просить разрешения? Американское командование далеко, в Вашингтоне. Вот она и перешла на письма. Правда, наладила канал через французский МИД, где работает, так что письма приходят с дипломатической почтой очень быстро. Позволь, я зачитаю тебе последнее. – Маренн встала, подошла к столу, взяла сложенный вчетверо лист бумаги, развернула его и начала читать: «Каждый вечер, когда Пауль приезжает из клиники, а я возвращаюсь из министерства, сразу после ужина мы берем Женевьеву и втроем поднимаемся в твой кабинет, где и сочиняем сообща письмо. Мы очень, очень без тебя и Натали скучаем. Как жаль, что вы обе постоянно заняты и не можете писать нам так же часто, как мы вам. А нам хочется знать обо всем, что у вас там происходит. Нам интересен каждый ваш шаг. Мамочка, я даже и подумать не могла, что мне снова придется ждать тебя с войны… – голос Маренн дрогнул, – …но утешает, что ты теперь там не одна, а с Натали. Я тоже не одна здесь. Со мной Пауль и Женевьева. Втроем ждать не так страшно, как одной. Раньше, когда ты уезжала на фронт, меня успокаивал Ральф. А теперь успокаивает Пауль».

– Они все-таки сблизились, – улыбнулась Наталья. – Молодец Пауль, проявил терпение. Мне кажется, он очень подходит нашей Джилл.

– Пауль был влюблен в Джилл еще в Берлине. Просто тогда там все рушилось, а она встречалась с Ральфом. А потом одна за другой последовали напасти: смерть Ральфа, тяжелое ранение Джилл, ее проклятая опухоль, от которой с трудом удалось избавиться. Но я рада, что Пауль не забыл свою любовь к Джилл. Мне было бы намного тяжелее покидать дом, оставляя ее там одну. – Вздохнув, Маренн вернулась к письму: «Айстофель грызет тюбики с зубной пастой точно так же, как тот Айстофель, который был у нас раньше. Женевьева его ругает, как ругала когда-то Агнесс. Клаус приучил пса понимать только немецкий язык, и теперь тот совсем не слушается Женевьеву, когда она говорит с ним по-французски. Вот сейчас у нас в Версале идет дождь, барабанит по оконному стеклу. А Женевьева взяла зонт и повела Айстофеля на прогулку. Пауль пошел с ними, чтобы помочь в случае чего. Когда вы с Натальей уехали, Айстофель несколько дней тосковал, бродил как неприкаянный…»

Наталья отошла к окну. В лунном свете неподвижно серебрились широкие листья пальм, таинственно поблескивал храм Будды.

– А что Джилл пишет о Франце? – спросила она, не оборачиваясь.

– О Франце, к сожалению, всего один абзац, – ответила Маренн и зачитала: «Вчера приезжал Франц. Спрашивал, когда вернется Натали. Сказал, что на днях заедет снова. Недолго поиграл с Паулем в теннис, но все время был грустен. Мне показалось, что он сильно осунулся и похудел».

– Мне нужно выбрать одного из двух, а я никак не могу на это решиться, – глубоко вздохнула Наталья.

– Если не выберешь сама, – подошла к ней, сложив письмо дочери, Маренн, – за тебя это сделает жизнь. Так всегда бывает. Но выбор ее, к сожалению, не всегда оказывается лучшим. Словно в насмешку над твоей нерешительностью. Правда, осознаешь это не сразу. Так что советую не доверять фатуму, а выбирать самой. Как бы трудно тебе при этом ни было. Я хорошо запомнила уроки жизни: когда слишком долго с чем-то тянула, она жестоко меня за это наказывала.

– На самом деле изначально я хотела всего лишь позлить Франца, – Наталья повернулась лицом к лотосам, – а оно вон как все закрутилось…

– Так всегда и бывает, девочка моя.