Жизнь наизнанку
Жить было трудно. Все продукты и товары стоили безумно дорого, люди вокруг были жутко уставшие. Но самым страшным для Вернадского было то, что они уже который год жили по чужим домам почти без своих личных вещей. «Революция – и особенно большевизм ужасны именно таким влезанием в душу, в самое интимное», – писал Вернадский в дневнике.
Посоветовавшись друг с другом, семья Вернадских приняла решение уезжать из страны. А вдруг это видение начало осуществляться? Думали, куда: либо Англия, либо Штаты. Вернадский начал готовиться к заграничной командировке – он пока не думал о своих планах как об эмиграции. Британская ассоциация прислала ответ, что окажет содействие в переезде Вернадских в Англию. Забота о трудоустройстве легла бы в таком случае на плечи Владимира.
В Ялте уже стоял корабль, готовый взять на борт русского академика Вернадского с женой. 20 сентября было решено, что Ниночка остается с Георгием, а старшие Вернадские уедут.
Владимир был готов к новой работе, предвкушал библиотеки и лабораторию Лондона, его Британский музей с самой крупной в мире коллекцией силикатов. Струве одолжил ему на первое время 100 фунтов стерлингов.
В Таврическом университете всем было известно, что Вернадский вот-вот покинет страну, но, когда прежний ректор умер, Владимира назначили на эту должность. Ему также предоставили квартиру и все условия для того, чтобы он передумал уезжать.
Все сотрудники университета по очереди приходили к Вернадскому и упрашивали его остаться. У Вернадского было сильно развито чувство долга. Как он мог уехать, когда столько людей в нем нуждались? Так выглядела еще одна точка бифуркации в жизни ученого. Кто знает, как сложилась бы его научная карьера, если бы Вернадский сел на корабль до Лондона? Осуществилось бы его видение?
Вернадский взял под опеку почти 2 тысячи преподавателей и студентов. Начал, как и всегда, с того, что считал самым важным в жизни любого университета – с автономии. Ведь только свободный университет сможет воспитать свободного человека.
«Ибо наше время – время крушения государства, полного развала жизни, ее обнаженного цинизма, проявления величайших преступлений, жестокости, время, когда пытка получила себе этические обоснования, а величайшие преступления, вроде Варфоломеевской ночи, выставляются как идеал, время обнищания, голодания, продажности, варварства и спекуляции – есть вместе с тем и время сильного, искреннего, полного и коренного подъема духа. Это время, когда все величайшие задачи бытия встают перед людьми как противовес окружающим их страданиям и кровавым призракам», – писал он в статье.
11 ноября 1920 года красные захватили Крым. Георгий Вернадский, который был с белыми, вместе с женой отплыл в Константинополь. Первой реакцией Вернадского-старшего тоже было желание бежать. «Уже сидя на таратайке, мне вдруг ярко представилась мораль моего бегства среди привилегированных, когда кругом оставались многие, которые не могли бежать – не было перевозочных средств. Мы вышли».
Бежать тогда значило эмигрировать насовсем. На такой шаг Вернадский не готов был пойти никогда.
Со сменой власти Таврический университет остался под контролем Вернадского, но никакой автономии уже можно было не ждать. Начались коренные преобразования. Всем профессорам надо было пройти анкетирование и ответить на вопрос, как они относятся к красному террору. Так как Вернадский всегда высказывался против насилия, ответ был очевиден. Кто-то из сотрудников ответил то, что думал, и их всех уволили. А Вернадского как ректора вызвали в правительство для выяснения. Выяснять было особо нечего, и Владимира принудили уйти в отставку.
Тем не менее он все еще был председателем КЕПС. Вернадский написал в Киев Крымскому, которому когда-то оставлял свою рукопись, и поинтересовался ее судьбой. Он собирался продолжить работать в Крымской КЕПС и попросил Ольденбурга и Ферсмана прислать из Петрограда все, что могло понадобиться, чтобы преподавать минералогию.
Тем временем Академия наук вызволила своих членов из Крыма. Из Севастополя пришел санитарный поезд, к которому прицепили «профессорский вагон».
По дороге Вернадский рассуждал о том, правильно ли он сделал, что не эмигрировал, пока была такая возможность. 28 февраля он писал в своем дневнике: «С одной стороны, чувство России, нежелание расстаться с Ниночкой, некоторый страх перед новым путем, перед овладением [английским] языком – тогда на меня повлияли. Хотя я сознавал возможность прихода большевиков. И сейчас много мечтаний и предположений. Может быть, явится соблазн большой организационной работы по высшей научной работе и по народному образованию в России? Но сейчас опять старые мысли об Институте живого вещества на берегу океана в Америке. И очень вероятно, что это будет. А может быть, начало удастся положить здесь сейчас?»
Поезд добирался две недели и 9 марта прибыл в Москву. Сергей Ольденбург встретился с Лениным, и они пришли к некоему компромиссу. Академики признавали власть Советов и соглашались выполнять правительственные заказы, а Советы давали относительную автономию академии и содержали ее. Благодаря Ольденбургу академию удалось спасти от голода.
Спустя месяц Вернадские вернулись в Петроград. Город был неузнаваем. В «Доме академиков» им выделили только 4 комнаты против прежних 8. Верная домработница Прасковья Кирилловна, пройдя через красных и белых хозяев, смогла вернуться к Вернадским, и больше они не расставались.
Жизнь налаживалась. Вернадский подал в отставку с поста президента Украинской академии наук и снова стал руководить Геологическим и минералогическим музеем, который ничуть не пострадал во время войны. Ниночка поступила в Военно-медицинскую академию.
Борис Леонидович Личков прислал ему его рукопись про живое вещество, которую сохранил Краснов. Вернадский продолжил работу по этой теме и вскоре устроил первую публичную лекцию по живому веществу. Она называлась «Начало и вечность жизни».
Вернадский собрался ехать на Мурманскую биологическую станцию изучать океаническое живое вещество.
