«11-е сентября. По старому стилю, разумеется; хватит путаться в датах! Со вчерашнего дня решил вести дневник. Прошлая попытка была, кажется, в возрасте одиннадцать лет, и хватило меня тогда дня на три. Двухкопеечная бледно-зеленая тетрадка с таблицей умножения на обратной стороне обложки давно канула в лету.

Путешественники прежних времен правы — ежедневные записи выстраивают мысли, помогают лучше оценить происходящее. Наедине с листом бумаги приходится выбирать из событий наиглавнейшее и волей-неволей обдумывать.

Можно, конечно, открыть „Ворд“ — благо фотоэлементная „раскладушка“ исправно снабжает ноутбук энергией. Но это совсем не то — принтера нет, документ обречен оставаться на жестком диске. Что это за радость, скажите на милость?

Я заново открыл для себя письмо „от руки“. Компьютер отучает обдумывать фразу, прежде чем выплеснуть ее на бумагу. Зачем? Всегда можно удалить неудачный оборот, дополнить настуканное на клавиатуре. Тут — иное; первые несколько страниц, сплошную мешанину исчерканных строк, я попросту выдрал и выбросил.

Было еще соображение — пора осваивать старую, „дореволюционную“ орфографию. Но — не вышло: незнакомые правила не оставляют времени на неспешное обдумывание, главную прелесть ведения дневника. Стоит ли говорить, что и эти странички отправились в корзину?

12 сентября. Я снова на „Алмазе“ — здесь штаб нашего маленького отряда. Зарин, что ни день, устраивает совещания — своего рода попытки коллективного осмысления ситуации.

На меня поначалу смотрели на Илью-пророка, вещающего из пещеры в горе Кармель. И надо было видеть озадаченные физиономии офицеров, когда я заявил, что любое почерпнутое в книгах послезнание теперь обесценилось. Они никак не могли осознать, что наше вмешательство нарушило ход событий; как теперь не повернется дело, но точного повторения не будет. И чем дальше, тем сильнее разойдутся две версии истории.

И это уже началось: я обратил внимание, что ордер британской эскадры отличался от того, что известен по описаниям историков. Они конечно, могли и напутать, но есть и другое объяснение: после пропажи „Фьюриеса“ и первых визитов гидропланов британцы могли перестроить колонны.

Мелочь, разумеется, но и знак: на наши сведения полагаться нельзя! Разве что, на самые общие, касающиеся численности войск и кораблей. Но что касается тактики, стратегии, политики — все будет теперь иначе.

Особенно политики — у британского флота давно не случалось таких потерь. А если прибавить позорное бегство в Варну, то окажется, что Империя пропустила серьезный удар.

„Полагаете, англичане выйдут из войны?“ — спросил Зарин. Это вряд ли: после такого щелчка по самолюбию „просвещенные джентльмены“ наоборот, разозлятся всерьез. И примутся собирать по сусекам войска и корабли. А их немало: только в Средиземном море у англичан солидная эскадра. А есть еще Флот Метрополии, и эскадра адмирала Нэйпира на Балтике…

Что еще? Корабельный священник, отец Исидор растерян. Видимо, версия о множественности Вселенных и параллельных временах не монтируется в его сознании с христианскими догмами. Пару раз он порывался завести со мной разговор, но я уклонялся. Ну не готов я…

Впереди Севастополь. Отряд бежит на ост, обгоняя тяжко ползущий франко-турецкий караван. Оставшись без англичан, они не повернули назад, а лишь теснее сдвинули колонны. Зарин предположил, что союзники не имеют ясного представления о том, что произошло два дня назад. Я с ним согласен; картину, учиненного нами разгрома французы наблюдать не могли, между ними и избиваемым британским ордером растянулась колонна британских транспортов. Пушечный гром они, разумеется, слышали, но наверняка отнесли его на счет нападения эскадры Корнилова. А маневр британцев, внезапно отвернувших в сторону, могли истолковать тактической необходимостью.

Так или иначе, караван идет к Крыму. Встреча с разведкой под командованием адмирала Лайонса — четыре корабля, в их числе винтовой „Агамемнон“ — должна состояться со дня на день, в трех десятках миль от мыса Тарханкут. В известной нам истории союзники выбрали Евпаторийскую бухту, а не Качу; но как поступят теперь — можно только гадать. Возможно, не дождавшись „отставших“ англичан, они повернут обратно?

Ох, не верится… Решившись однажды на вторжение, французский маршал Сент-Арно и лорд Раглан (ушедший в разведку на „Карадоке“), уже не отступят. Единственный их оппонент — генерал Броун, но он возвращается в Варну и там, надо думать, будет всячески тормозить отправку повторной экспедиции. Мол, надо подготовиться, понять, что там у русских за чудеса, корабли подтянуть…

Звучала мысль: пристроиться в хвосте каравана и пощипать его по ночам. В самом деле — прожектора вместе с качеством артиллерии гарантируют тепличные условия боя, ни о каком ответном огне и речи быть не может. За две-три ночи можно нанести значительный урон.

Зарин эту затею зарубил. Ночью большую часть снарядов разбросаем зря, а погреба и так далеко не полны. Снарядный голод пятнадцатого года сказался и на флоте, а уж авиаматки и вовсе снабжали по остаточному принципу. С „Алмаза“ даже забирали снаряды для передачи на другие корабли. На „Заветном“ дела обстоят не лучше — его комендоры снарядов жалеть не привыкли, и в недавнем бою несколько перестарались.

Из трех наличных торпед извели две. Есть еще мины — испытанная система 1912-го года с гидростатом для установки на заданное заглубление. Отправляясь в набег к Зонгулдаку, „Заветный“ принял на слипы полный комплект, восемнадцать штук. Горячие головы предлагали разбросать букеты из плавучих мин на пути каравана, но Зарин с Краснопольским воспротивились, не желая остаться безоружными в грядущих сражениях. К тому же, чтобы грамотно спланировать атаку, нужна воздушная разведка, а тут Эссен категоричен: „если не хотите лишиться последних аппаратов, дайте хоть двое суток на ремонт и переборку моторов!“

Да и погода не благоприятствует. С вечера восьмого сентября зарядил дождь. Волнение поднималось до четырех баллов, о полетах можно было забыть. Распогодилось лишь сегодня к утру; от горизонта до горизонта — зеркальная гладь, редкая для Черного моря.

Не все в порядке и с кораблями. В холодильниках „Алмаза“ обнаружились течи, появились неприятные вибрации, греются опорные подшипники вала. Старший механик не желает говорить о ремонте в море: „уставшие механизмы, работают на пределе, и чрезмерно надрывать их рискованно. Одно дело, заменить несколько трубок и подрегулировать подшипники, и совсем другое — расхлебывать последствия серьезной аварии, не имея ни мастерских, ни классных специалистов Севастопольского порта.“

Так что союзники пока предоставлены собственной судьбе, и отряд накручивает на валы милю за милей до Севастополя. Старшие офицеры и боцмана лютуют: повсюду драят, красят, чистят, скоблят — приводят корабли в парадный вид для встречи со славными предками…

Ведение дневника способствует рефлексии. Ступив на палубу „Заветного“, я старался оставаться сторонним наблюдателем. Ограничивался советами, подсказками, пророчествами; наслаждался, как мог, ролью пришельца из грядущего. „А великих дел не видать!“ — как сказал устами царевны Софьи классик советского исторического жанра. Конечно, показывать картинки на экране, рассуждать о тактиках и стратегиях — занятие выигрышное и необременительное, но, когда рядом воюют и погибают, становится не по себе. Так что рефлексия — рефлексией, а пора вам, товарищ Велесов, заняться чем-то посущественнее. Чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые годы, как писал Островский.

Что-то тянет меня сегодня на классиков. Может, к дождю?»

— Ну что, дядя Спиро, дождались? Как с ночи заштилело, так до сих пор ни ветерка. — капитан Белых мотнул головой, указывая на обвисший грот. — А говорил, к вечеру будем в Одессе!

— И будем! — насупился старик. Он болезненно воспринимал любую критику со стороны пассажира. — Спиро Капитанаки свое слово держит, это тебе…

— Да-да, помню… — устало махнул рукой капитан. — Это мне всякий скажет, хоть в Варне, хоть в Анапе. И все же, за каким рожном мы в море столько околачивались? Еще два дня назад свободно могли бы до берега дойти!

— Какой ты умный, нэарэ! — притворно восхитился контрабандист. — Почему не ты здесь главный, а старый Капитанаки? Уж не потому ли, что он знает, что все эти дни берег сторожил подъесаул Тюрморезов со своими хлопцами? А с Тюрморезом договориться неможно: сколько не предлагали, все впустую! И Апостолокакис предлагал, и Коля-не горюй с Пересыпи, и Андроник Христолиди. Не берет!

— «Ты ведь меня знаешь, Абдулла…» — пробормотал Белых. — «Я мзду не беру. Мне за державу обидно.»

— Вот и я говорю — обидно! — закивал грек. — А уж как уговаривали, какие деньги сулили…

— Слышу, дядя Спиро, слышу. Правильный мужик этот ваш подъесаул, надо познакомиться…

Контрабандист покосился на спецназовца с подозрением.

— Цикудью он горазд хлебать! В его дежурство к берегу и не суйся, учует и изловит. Потому и ждали два дня. Да и ветер плохой был, трамонтаде. Зачем искушать судьбу? Подождали — и хорошо!

У Белых на этот счет имелось иное мнение. Ничего хорошего в том, чтобы загорать посреди гладкого, как скатерть моря, капитан не видел. Хотя, по-своему дядя Спиро прав — тяжело груженой шхуне непросто лавировать против норд-оста — «трамонтаде», как звал его на итальянский манер контрабандист. У черноморских мореходов в ходу своя терминология, отличающаяся от привычной: например, нос судна здесь называют «прова», корму— «пупа», якорь — «сидеро». А над флотскими — «хлотскими» — терминами подтрунивают беспощадно…

— Как без ветра идти дядя Спиро? На веслах? Далековато — верст десять, не меньше!

— А хоть бы и на веслах? — ухмыльнулся старик. — Хоть бы и все двадцать? Вон сколько свободных рук! И арнауты твои потрудятся, Святитель Николай праздность не одобряет.

Белых представил, как боевые пловцы закатывают рукава тельников и берутся за длинные весла, уложенные сейчас вдоль фальшбортов.

«Как бы инвентарь не поломали, а то тащи эту шаланду моторкой. А где бензин брать?»

— Вапора! Дядя Спиро, вапора от Аккермана!

Мальчишеский голос доносился из вороньего гнезда — корзины с плетеными из ивняка бортами на грот-мачте. Кричал двенадцатилетний Ставрос, юнга и внучатый племянник шкипера. Грек вскочил и, приглядевшись, ткнул пальцем на запад. Там, на фоне зеркально-недвижного моря чернела крохотная клякса.

— «Воронцов», больше некому! — сдавленно прошипел грек. Веселость его как рукой сняло. — Сюда ползет, гамо'тон панагия'су! Не свезло… дело совсем бамбук! Идет с депешами для графа Строганова. На борту у них воинская команда — остановят, досмотрят… Время-то военное!

— А Строганов — это кто? — осведомился Белых. Пятнышко на горизонте не вызывало у него особых опасений. Пока.

— Большой человек! — дядя Спиро поднял заскорузлый палец с черным обгрызенным ногтем. — Их высокопревосходительство генерал-губернатор новороссийский и бессарабский. В Одессе все по его слову делается!

— Ну, раз генерал-губернатор, тогда ясен пень… — пробормотал Белых и потащил из тактической суки бинокль. Несколько минут он вглядывался в горизонт, потом опустил бинокль и повернулся к греку. На лбу капитан-лейтенанта прорезалась тревожная морщинка. Крошечная, едва заметная…

— Дядя Спиро, а что, депеши этого Строганова всегда возят под красным флагом?

— Мужики, вы же слышали — генерал запретил! И кэп тоже! На что вы меня толкаете — на прямое нарушение приказа?

— Тебе запретили выходить на связь. — терпеливо повторил Андрей. — А также, пытаться установить двусторонний контакт с любой неизвестной станцией. А какой тут контакт?

— Щелкнешь пару раз тангентой — и все дела! — подхватил Валентин. — Будто нервы успокаиваешь. Ты же нервничаешь, верно? Знаешь, как человек пальцем по столу стучит? Машинально. Спроси его потом — он и не скажет, сколько раз стукнул и зачем…

При слове «стукнул» старлей слегка изменился в лице, а Андрей ухмыльнулся. Валентин, уловив эту пантомиму, покраснел.

«..Вы бы, товарищ инженер, приучались фильтровать базар. Это вам не в родном НИИ языками чесать, здесь любое слово так может отозваться, что мало не покажется…»

— Вы из меня истерика не делайте! — разозлился Бабенко. — «Машинально», «нервы»… Думаешь, начальство — идиоты и ничего не понимают?

В «курилке» под свесом вертолетной палубы, никого не было, кроме троих заговорщиков — инженера Валентина Рогачева, майора ФСБ Андрея Митина и командира БЧ-4 Никиты Бабенко. Так что беседа шла прямым текстом, без намеков и недоговорок.

— А я уж и не знаю, что про ваших начальников думать! Нет, не идиоты, конечно — но, может, он и правда не понимают, что происходит?

Старший лейтенант с упреком посмотрел на Валентина, но тот сделал вид что не заметил. Радист вздохнул — штатский, что с него взять?

— Нет, в самом деле! — не унимался инженер. — Мы в чужом мире! А вы все: «не велено», да, «приказ»! Ребята, вокруг — то, о чем раньше только фантасты мечтали, а мы все думаем, как бы начальство не рассердить! Какое-то унылое копошение, противно…

— Сразу видно, что ты, Валя, в армии не служил! — назидательно сказал Андрей. — Походил бы строем да покопал от забора и до обеда — избавился бы от фантазий! Неведомое ему… лучше со своими приборами разбирайся! Чтобы значит, сделать сказку былью, а неведомое — ведомым! А то начальство ругать всякий горазд…

— Издеваешься, да? — обиделся Рогачев. — Глумишься? Но я на самом деле не понимаю, почему генерал с вашим кап-два ведут себя так нерешительно! Современный боевой корабль, техника, оружие — а мы прячемся за горизонтом! Словно в замочную скважину подглядываем… Нет, чтобы показать этим европейским козлам, кто в доме хозяин!

— У нашего Вали прорезался боевой дух! — восхитился Андрей. — Теперь супостатам точно трындец. Осталась мелочь: поднять мятеж, покидать за борт Фомича с Кремнем, вручить господину инженеру именной абордажный тесак — и в бой!

Валентин насупился. Он не в первый раз этот заводил разговор. И Андрей знал, что инженер не одинок — кое-кто из офицеров уже посматривает на командиров с недоумением.

— Вот вы отшучиваетесь, Андрей Владимирович, а я ведь серьезно! Почему бы не помочь предкам? С нашими-то возможностями…

— А какие у нас возможности? Ну да, шестиствольный артавтомат, скорострельность для этого времени нереальная. Да, какую-нибудь посудину вроде греческой шхуны можно одной очередью пополам перепилить! Только, друг мой Валентин, снарядов в боеукладке всего ничего — две тысячи, на двадцать секунд непрерывного огня. А дальше что делать?

Этот аргумент Валентину приходилось выслушивать уже не раз. По всему «Адаманту» только об этом и спорили — разумеется, с оглядкой на начальство. Не далее, как сегодня утром, Андрей слышал, как матрос-контрактник втолковывал приятелю, что-де «надо догонять караван по ночам и через ПНВ расстреливать линкоры в корму. Там офицерские каюты, перо руля; без командиров и управления любой корабль превратится в обузу». И в ответ получал другой тактический перл: тоже ночью, по тепловизору вычислять паровые корабли и бить точно в котлы. Взрыва, может, и не будет, а вот хода неприятель лишится…

— Я мог бы привести тысячу доводов, — ответил Андрей. — Но главный все равно будет один: наше руководство не понимает, что делать дальше. Ни генерал, ни Кременецкий не ожидали, что окажутся в прошлом, это предстояло сделать «Можайску» с «Помором» и специально подготовленным людям. Кремню — тому вообще ничего не сообщили, он и о Проекте только здесь узнал. Велели принять на борт группу товарищей и следовать в указанный район, а зачем — не ваша забота, товарищ капитан второго ранга! Если бы эксперимент прошел штатно, он так ничего бы не узнал, кроме официальной версии — испытания новой системы электронной маскировки.

А вы, значит, знали? — язвительно осведомился старлей. Командиру корабля сообщить не сочли нужным, а вы в курсе?

— Я, Никита, служу в центральном аппарате ФСБ. И состою в рабочей группе Проекта. Так что да — в курсе.

— Тогда вы должны знать, что планировалось делать? — не сдавался радист. — Или не было никакого плана? Думали: «на месте разберемся?»

— План был, и я с ним знаком. Как и Фомич. И знаю, что пытаться выполнить его нашими силами — это даже не авантюра, а попросту, бред. Вот генерал с Кременецким и пытаются понять, что делать дальше.

— Что-то долго пытаются… — буркнул Рогачев. — Две недели прошло, а мы все болтаемся как кое-что в проруби и ждем у моря погоды…

— Если мы чего-то и ждем, так это твоего доклада. Пока не будет чего-то определенного насчет возвращения, генерал не то что стрелять — даже контакт устанавливать не станет. Ни с местными, ни с этими, с Первой Мировой.

— Мужики, может, хватит? — не выдержал старший лейтенант. — Пусть начальство думает, у него звезд больше. А наше дело — исполнять.

— Нам генерал не указ. — ответил Андрей. — Валя — гражданский сотрудник, а я служу в ФСБ. Инструкций о порядке подчинения в данной ситуации нет, потому как никто себе и вообразить такого не мог. Мы все, включая Фомченко, считай, на экскурсии, наблюдали за экспериментом со стороны. Если есть здесь законная власть — то это Колесников. «Первый, после бога», помнишь? Да и то, пока мы на «Адаманте».

— «Пока»? — недоуменно вздернул брови старлей. — Ты что, куда-то собрался?

— Никуда я не собирался! Просто, если Валя нас в ближайшее время не порадует — все равно придется что-то предпринимать. И тут без разговора по душам с Фомичом не обойтись. Так что, Никита, хорош ломаться как маца на Пасху, врубай свою шарманку и передавай. А то начальство со своей нерешительностью и правда доиграется…

— Да не могу я! — чуть не заорал командир БЧ-4. — У меня прямой приказ командира корабля: ни с кем из посторонних на связь не выходить без его прямого распоряжения! А в случае…

— А кто говорит о посторонних? — коварно улыбнулся Андрей. — Мы собираемся подать сигнал члену координационного штаба, кандидатура которого утверждена — официально, заметь! — на самом высоком уровне. Между прочим, он здесь единственный, кто полностью осведомлен о задачах Проекта. Вот, Валентин считает, что у него могут быть сведения, необходимые для возвращения!

— Точно, — подтвердил Рогачев. — Считаю. Без него никак.

— Вот видишь! Если хочешь увидеть сына, — на каком месяце твоя жена, на шестом? — делай, что тебе говорят!

Старлей обреченно махнул рукой.

— Ладно, пес с вами. Но уговор: только эти ваши «четыре-два», и ничего больше!