6

Смоленская область. 27.08.1941.

— Погиба, на выход! — голос караульного разнесся по комнате и я поднялся.

Сейчас решится моя участь. Я это понимал и к двери шел без всякой охоты. Перед выходом, где меня ожидал конвоир, на миг оглянулся, и взгляд скользнул по лицам сокамерников. Они люди разные и в тюрьму фильтрационного лагеря НКВД попадали за разные проступки. Как правило, за дело. Один бабу изнасиловал. Второй мародерил. Третий проявил трусость и не выполнил приказ. А четвертый хотел перейти на сторону немцев и подбивал сослуживцев на измену. Вчера в тюрьме, бывшем актовом зале поселкового клуба, куда меня привели, было три десятка задержанных. Сейчас, спустя сутки, уже полсотни…

— Шевелись! — поторопил караульный. — Руки за спину!

Выполнив команду, я вышел в коридор. Охранник передал меня конвоиру. И он, командами указывая направление, повел меня к следователю. Все рядом, идти недалеко. Но пока шли, я в очередной раз попробовал понять, за что задержан. Ведь вроде все в порядке.

Отряд пошел на прорыв, и мы практически сразу вступили в бой. Наши услышали стрельбу и решились ударить навстречу. Несколько танков и две стрелковые роты смогли проломить хлипкую оборону немцев, которые особо не сопротивлялись, и нас вывели в тыл. А поскольку обстановка на этом участке фронта пока еще относительно спокойная, окруженцев отправили в фильтрационный лагерь.

Сначала с контрразведчиками побеседовали командиры. Потом дошла очередь до красноармейцев, и вопросы были стандартные. Документы сохранил? Как и при каких обстоятельствах попал в окружение? Кто еще с тобой был? Как прорывались? Что можешь сказать о том или ином человеке?

В общем, ничего сложного. Я отвечал предельно честно и проскочил. После чего вернулся к выжившим бойцам нашей роты, поужинал и начал приводить в порядок форму. Партизанщина кончилась — мы снова в регулярной армии.

Ночь прошла спокойно. А утром за мной пришли товарищи из органов. Сопротивляться было глупо, да и нечем, поскольку оружие отобрали. Пришлось смириться, сдаться и надеяться, что все обойдется, компетентные люди разберутся в моем деле, а потом я вернусь в роту и продолжу воевать.

Однако не все так просто. Пока я сидел в тюрьме, некоторые арестованные говорили — крытке, пообщался с другими бойцами и пришел к выводу, что на меня кто-то стукнул. Если специально никому на больной мозоль не наступал, под арест брать не стали бы, у сотрудников НКВД сейчас работы хватало, и судьба обычного красноармейца никого по большому счету не интересовала. Но что на меня могли нарыть? А главное — кому я перешел дорогу? Зацепиться можно только за одно, за убийство майора Ерошкина. Вот только уцелевшие бойцы нашего взвода отошли к реке раньше меня. Больше никто не выжил, и свидетелей не имелось.

— Стоять! — новая команда конвоира. — К стене!

Я повернулся лицом к серой шершавой стене. Боец доложил следователю, что привел арестанта, а затем подтолкнул меня прикладом в спину:

— Заходи!

Я вошел в небольшое помещение. Напротив стена, а на ней портрет Ленина. Под ним стол, на котором лежали стопки бумаг. За столом следователь, моложавый коротко стриженый брюнет с покрасневшими от недосыпа кругами под глазами. Справа от него одинокий стул, а на нем лейтенант Сафиулин. Как в песне: «Голова повязана, кровь на рукаве». Мой взводный выглядел паршиво, судя по всему, только из госпиталя, бинты свежие. Выжил все-таки. А мы думали, что он погиб на том злосчастном карьере, где немцы нас к земле прижали.

«Вот и свидетель того, что я убил Ерошкина», — промелькнула мысль, и в этот момент конвоир поставил для меня стул.

— Сесть! — приказал боец и остался за спиной.

Команду исполнил. Присел. Посмотрел на лейтенанта, и он сказал:

— Допрыгался Погиба? Думал, что убил командира роты и все шито-крыто? Нет уж… Придется отвечать…

— Спокойнее, — одернул лейтенанта следователь. — Всему свой черед. Когда я вас спрошу, тогда и говорите.

Лейтенант замолчал и дальше пошла рутина. Следователь хотел, чтобы я признался в невыполнении приказа, бегстве с поля боя и убийстве. А оно мне надо? Слово лейтенанта против моего. Поэтому я уперся — знать ничего не знаю, видеть ничего не видел, с майором Ерошкиным в том бою не встречался, отступил, когда остался один, а лейтенанту что-то померещилось, темно было, и он мог легко спутать меня с кем-то другим.

Разумеется, следователя, который пытался поскорее покончить с делом, такие ответы не устраивали. Ему проще выбить из меня признание вины, передать материалы в тройку и конец. Пять минут на обсуждение, потом приговор и к стенке. Или тюремный срок — это уж если повезет.

В конце концов, следователю все это надоело. Он выпроводил лейтенанта, который упорно стоял на своем и доказывал, что я убийца, из кабинета, вышел из-за стола и навис надо мной.

«Сейчас ударит», — подумал я и не ошибся.

Хлесткий удар в челюсть сбросил меня со стула и сразу два удара ногой в живот. Я зажался, ждал продолжения, а следователь присел на корточки и, подпустив в голос сочувствия, заговорил:

— Пойми ты, дурила, если признаешь вину, все сложится хорошо. Считай, сотрудничество со следствием. Врать не стану, явку с повинной оформить не получится. Но тебя не расстреляют. Получишь пятнадцать лет и поедешь на восток, подальше от войны и фронта. А потом все в твоих руках. Государство может дать тебе шанс искупить проступок кровью…

— Я не убивал Ерошкина… — выдохнул я. — Лейтенант ошибся…

— Жаль, — следователь поднялся. — Сегодня еще подумай, а завтра у тебя будет выбор. Подписываешь признание и живешь. Или упираешься, и тобой занимаются бойцы охранного взвода. Они парни крепкие и на расправу скорые, быстро из тебя отбивную сделают. Понял?

— Да.

Следователь сказал конвоиру:

— Увести.

Боец отвесил мне легкий пинок:

— Подъем!

К счастью, следователь меня не покалечил, хотя мог. Однако завтра меня дожмут. Даже если я не сдамся, здоровье потеряю, тут следователю можно было верить.

Конвоир отвел меня к остальным арестантам, и я прилег в уголке. В голове сотни мыслей и ни одной веселой. Куда ни кинь — всюду клин. Поэтому, скорее всего, чтобы сберечь здоровье, мне придется подписать признание. Может, не обманет следователь, и я еще поживу. Хоть в тюрьме, но люди и там как-то приспосабливаются…

Совершенно незаметно я задремал, и меня не тревожили. Однако в состоянии покоя я находился недолго. Рядом что-то взорвалось, стекла вылетели и я очнулся.

— Бомбежка! — закричал кто-то.

— Конвоир! Выпусти! — ударил кулаками в дверь другой арестант.

— Хана нам! — истерично заверещал третий.

Я остался на месте, потому что дергаться бессмысленно. Чему суждено произойти, то и случится. Здесь и сейчас от меня ничего не зависело.

Авианалет продолжался недолго, несколько минут, и в здание клуба немецкие летчики не попали. Рядом штаб стрелкового корпуса и артиллерия. Видимо, они в приоритете. Вот только сразу после налета началась перестрелка, и я не стерпел, поднялся и подошел к окну, которое было забрано крупными железными прутьями.

Судя по звукам, в поселке разгорался полноценный бой. Винтовки, автоматы, пулеметы и гранаты. В ход шло все, а это не просто так.

— Кто же это на красноперых налетел? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил приблатненный пожилой боец, которого поймали на воровстве.

Краткая пауза и ответ из толпы:

— Это немцы. Я стрекот их автоматов и пулеметов с нашими не спутаю.

— Так чего нас здесь держат?! — возмутился щуплый вихрастый паренек в порванной гимнастерке. — Пусть выпустят и дадут оружие!

— Сиди на попе ровно, — цыкнул на него приблатненный. — Умник нашелся. Ты, сынок, сейчас для советской армии враг. Или ты наседка, которой среди нас не место?

Все посмотрели на щуплого бойца, который рвался в бой, и он стушевался, вжал голову в плечи и промолчал.

Тем временем по соседнему окну стеганула шальная автоматная очередь. Любопытный арестант, который к нему прилип, получил пулю в шею и, заливаясь кровью, упал. Я его участь повторять не хотел и юркнул к стене. Но перед этим увидел немцев. Несколько автоматчиков, судя по экипировке десантники, перебегая с места на место, стреляли и быстро продвигались к развалинам горящего невдалеке штаба корпуса.

«Ловкие бойцы», — машинально отметил я и затих…

Тогда я не знал и не мог знать, что немцы перешли в очередное наступление. Они рвались к Вязьме, которая находилась в тридцати километрах от нас, и очередной рывок противника вперед для советских командармов стал неожиданностью. Красные военачальники не предполагали, что немцы смогут так быстро перегруппировать силы и подтянуть резервы. Думали, что у них еще есть неделя. Но ее не было, и спустя сутки начнутся кровопролитные бои за окруженную Вязьму. Сопротивление советских войск будет сломлено и немцы еще на сто с лишним километров приблизятся к Москве…

Такие вот дела. Невеселые. А что касательно нас, то немецкие десантники уже через час заняли поселок. Еще через два часа появилась германская мотопехота, а ближе к вечеру всех арестантов вывели во двор клуба и построили.

Чего ждем или кого? Мы не знали. Может быть, даже пустят в распыл.

Народ заволновался. Однако разговорчики быстро пресекались немцами, которые не стеснялись постреливать над головами и отвешивать арестантам пинки.

Во дворе нас продержали недолго. Вскоре появился немецкий офицер, который довольно чисто говорил по-русски. Он прошелся вдоль нашего строя, отпустил пару соленых шуток и поинтересовался наличием командиров, комиссаров и жидов. Приблатненный ответил ему, что таковых нет. После чего офицер приказал ему выйти из строя и отдал солдатам приказ на немецком вернуть нас обратно.

Интересные какие финты судьбина крутит. Утром я был преступник и меня охранял боец НКВД. А вечером я уже военнопленный и меня охраняет немецкий солдат. Пожрать при этом, конечно, не дали. Про нас просто позабыли и хорошо еще, что было вдоволь воды, а то бы совсем загнулись.