17
Гомель. 09–17.12.1941.
Когда я очнулся, то обнаружил, что нахожусь в больничной палате. Четыре койки. Три пустых и на одной лежу я. Руки-ноги шевелились. Тело чувствовал. А вот голова болела и была обмотана бинтом. В горле сухость.
— Кто-нибудь… — еле слышно произнес я. — Подойдите…
В палату вошла медсестра, пожилая женщина в сером халате и косынке. Она склонилась надо мной и спросила:
— Очнулся, милок?
— Да…
— Как себя чувствуешь?
— Не очень… Что со мной?
— Тебя смерть коснулась. Пуля вдоль черепа прошла. По самому краешку. Думали, ты уже не выкарабкаешься, в беспамятстве был. Но доктор сказал, что надо немного подождать. Организм молодой и крепкий, а значит шансы, что ты в себя придешь, имеются.
— А где я?
— В Гомеле. Это госпиталь. Тебя вчера привезли. Имя и фамилию помнишь?
— Андрей… Погиба…
— Память не отшибло, хорошо.
— Воды…
— Сейчас, милок, погоди.
Медсестра принесла кружку теплой кипяченой вода. Я напился. Меня стало клонить в сон, и я отключился.
После сна, который пошел организму на пользу, меня навестил врач. Русский. Звали Борис Гаврилович. Фамилия — Сидоров. Специалист хороший и он, осмотрев меня, сказал, что я везунчик. А потом добавил, что мне нужен покой. Хотя бы неделю должен соблюдать режим и поменьше вставать. Он меня понаблюдает и, если не заметит каких-то ухудшений, выпишет. После чего я смогу вернуться в полк, который продолжал зачищать леса вокруг Гомеля.
От меня ничего не зависело. Поэтому я не спорил, смирился и выполнял все указания врача. Прошел день и у меня появились соседи, белорус и русский. Госпиталь хоть и для немцев, но восточных добровольцев тоже принимали, а медицинский состав смешанный. Исключений не было, отношение ко всем одинаковое, и мне это, конечно же, понравилось.
Так вот, о соседях.
Белорус оказался местным полицаем, глава районного отделения Яков Федорчук. Его подкараулил и подстрелил лесной снайпер. Сквозное ранение плеча. Мужик угрюмый и нелюдимый, разговаривать не любил и на вопросы отвечал нехотя, сквозь зубы. Судя по блатным татуировкам, в недавнем прошлом тюремный сиделец. Мне с ним разговаривать было не о чем.
А вот с русским общий язык нашли быстро. Василий Ростовцев, из эмигрантов, молодой, на пару лет старше меня, родился заграницей и проживал в Германии. Состоял в русской националистической партии, пару раз нелегально переходил границу и жил в России, а сразу после начала войны отправился помогать немцам. Попал в подразделение специального назначения «Седая голова» и под видом окруженца был заброшен к партизанам. Все разведал, узнал, где базы лесных вояк, и навел на нее казаков Кононова. Операция прошла удачно, но рядом взорвалась мина, и он схлопотал пару осколков. Про 102-й Донской казачий полк Ростовцев отзывался хорошо и на этом мы сошлись. Лежать скучно и мы много разговаривали. Сначала только на общие темы и военные, а на третий день, когда уже стали доверять друг другу, речь зашла о будущем. Полицая как раз увезли на очередную операцию и нам никто не мешал. Поэтому разговаривали предельно откровенно.
— Эх, Андрей, — осторожно повернувшись набок и посмотрев на меня, сказал Ростовцев, — добьем коммунистов, и такая жизнь начнется.
— Ну и какой, по твоему мнению, она будет? — я улыбнулся.
Он немного подумал и ответил:
— Рано или поздно, СССР надорвется. Коммунистические вожди пойдут на переговоры с немцами и им оставят земли за Уралом. Конечно, если японцы не вмешаются и не подомнут Дальний Восток и Сибирь. Третий Рейх заберет себе Украину, Белоруссию и Прибалтику. На меньшее немцы не согласятся. Все остальное останется нам. Это будет огрызок великой Российской империи, но мы сможем его облагородить и поднять страну с колен. А потом видно будет. Если нам не станут мешать, Российская империя возродится.
— Ты уж меня прости, Василий, но это фантазии.
— А я в это верю.
— Вера дело хорошее, она нужна. Однако ты только представь себе, сколько возникнет проблем. Что делать с населением, которое оболванено большевиками? Я сам воспитан коммунистами и сражался за советскую власть, поэтому знаю, о чем говорю, таких людей немало и они просто так не сдадутся. Каким будет строй возрожденной России? Монархия, республика или диктатура? Кто возглавит правительство? Как договариваться с рабочими и крестьянами? На какие средства восстанавливать промышленность? Каким образом будет происходить возврат экспроприированного имущества и земли прежним владельцам? Да и нужно ли кому-то что-то возвращать? Это только некоторые вопросы, которых тысячи.
— Всему свое время, Андрей. Поверь, есть в эмиграции люди, которые времени даром не теряли и думали о будущем. Они знают, что нужно для возрождения России.
— Это те самые люди, которые сбежали из страны, когда стало припекать?
— А вот это уже обидно, Андрей.
— Прости, если я резок. Только я не привык душой кривить. Как есть, так и говорю.
— Понимаю. Но ты не прав. Взять моего отца, как пример. Он обычный уездный чиновник из дворян, но у нас не было своего поместья, и семья жила исключительно на жалованье. А его в один момент объявили врагом и едва не поставили к стенке. Отец чудом уцелел и был вынужден спасаться бегством. Разве можно ставить ему в вину, что он оставил Родину?
— Не про твоего отца речь. Он жертва обстоятельств, как и сотни тысяч других эмигрантов. Я говорю о министрах и прочих высокопоставленных особах. Сначала царя сдали, а потом сбежали. Если все-таки коммунисты не устоят, и появится Россия, которая со временем освободится из-под опеки немцев, они снова вернутся и попытаются перехватить власть. А если эти люди не смогли спасти империю, с какой стати им доверять? Вот так я думаю. И не я один. Как бы не вышло, что мы из одной кабалы в другую не попали. Сначала за Россию кровь прольем, а потом появятся всякие титулованные особы, банкиры и прочая гниль, которая сядет нам на шею и начнет из страны соки тянуть. Шило на мыло менять не хочется. Если возрождать Россию, она должна, в самом деле, стать новой, а не слепком старой.
— А ты не так прост, Андрей, — Ростовцев покачал головой.
— Был простак, да жизнь из меня его выдавливает. Опять же круг общения изменился. Раньше кто вокруг меня был? Детдомовские босяки, рабочие на заводе и красноармейцы. А сейчас казаки, эмигранты и бывшие царские вояки. Одного послушаешь, другого и третьего. Что-то в голове откладывается, и появляются собственные мысли, которых раньше не было.
— Ладно. Допустим, я фантазер и делать ставку на эмигрантов, которые уже построили план восстановления страны, не стоит. Сам-то что думаешь?
— Я еще молодой. Образования толкового нет, и жизни толком не видел. Какие у меня мысли? Самому бы уцелеть.
— И все-таки, Андрей. Я прошу ответа. Честного и прямого. Ты меня задел, и я хочу знать твое мнение. Какое есть.
Сказал «а», говори «б». Можно было послать Ростовцева куда подальше и отвернуться к стене. Однако я высказался:
— Я считаю, что в новой России необходима жесткая диктатура. По крайней мере, на первом этапе. Несколько военачальников, которые показали себя в реальных сражениях и за кем готовы пойти воины, должны создать правительство. Полная милитаризация общества. Все свободные люди обязаны иметь оружие. Чем больше будет на руках у народа стволов, тем меньше вероятность хаоса. Оградиться от всего мира штыками. В войну с союзниками не влезать, но помогать Германии. Эмигрантам ничего не отдавать, ни земли, ни заводы, ни фабрики. В крайнем случае, гарантировать растянутое по времени на десятилетия денежное возмещение, компенсацию. Крестьянам пообещать землю, у нас ее много, и создание вольных сельскохозяйственных общин. Рабочим долевое участие в заводах и фабриках с сохранением контроля со стороны государства, которое станет главным акционером всех крупных предприятий. Богатства недр тоже государственные. Озаботиться строительством дорог и модернизацией заводов, развитием технологий и образованием население. Образование, кстати, должно быть бесплатным. Как при Советах. Хотя бы на уровне начальной школы. Закон и порядок — два основных столба, на которых может подняться Россия. Простить всех коммунистов, кроме оголтелых и запачканных в крови сограждан, кто отречется от идей большевизма. Дать людям шанс начать новую жизнь с чистого листа. Необходимо примирение народов России. А еще надо не забывать, что перед законом все равны, и богачи, и бедняки. Как тебе мои мысли?
— Звучит неплохо, для уха приятно и душа твоим словам не сопротивляется. Но коммунистов необходимо уничтожить. Всех до единого, кто не сдался и не боролся против советской власти. И насчет земли ты поторопился. Как быть с церковными землями и имуществом?
— С церковью можно договориться, тем более силы у нее сейчас нет, и она не скоро восстановится. Что-то вернуть, а что-то пока оставить под контролем государства.
— А с теми землями, что раньше принадлежали казакам?
— Казаки сами с этим вопросом разберутся.
— Отдельно от государства?
— Совсем отдельно не получится. Но у нас до революции были законы и обычаи. Вот на них и станем опираться.
— Ага, — он усмехнулся, — а потом независимую Казакию провозгласите?
— Насчет Казакии не знаю, но свое мы не отдадим.
— Вот-вот. И что получится? Как будете крестьян, которых советская власть вместо расказаченных станичников в ваши хаты заселяла, с Дона и Кубани выдавливать?
— Вопрос решим.
— Знаю я, как вы решать станете. Всех, кто не казак и пришлый, при большевиках ваши земли занял, под корень изрубите. Вот и все примирение народов, о котором ты толкуешь. Пока речь идет про всю Россию вроде как правильно. Хватит резать друг дружку. А как своего кровного коснулась, сразу рука к шашке потянулась.
Во многом Ростовцев был прав, что касается казачества, точно сказал, по собственному опыту сужу. Практически все казаки из полка Кононова, так или иначе, пострадали от Советов. Кто-то сидел в тюрьмах или сибирских лагерях, кто-то потерял родственников и был выселен, а кто-то сменил фамилию и скрывался. Обида на большевиков и ненависть, которую казаки к ним испытывали, должны были найти выход. И я был уверен, что когда мы доберемся до земель казачьего Присуда мои товарищи прольют много крови. Не только советских бойцов, но и тех людей, кто занял их родовые станицы. Поэтому спорить с Ростовцевым я не стал. Промолчал. А потом привезли Федорчука и мы стали обсуждать последние сводки с фронта…
Неделя пролетела быстро. Я шел на поправку и мне разрешили выходить в коридор госпиталя. Еще день и я вернусь в полк. Но перед выпиской меня навестил сотник Тихонов. Он был бледен и на его шее виднелся бинт. Судя по всему, ему тоже досталось в боях с красными кавалеристами.
— Поздорову ли живешь, Андрей? — вымученно улыбаясь, спросил он.
— Слава Богу, уже почти здоров, — ответил я. — А вы как, господин сотник?
— Ничего. Зацепило малость, но обошлось. Сантиметр влево или вправо — конец. Но Бог милует. Я тут в штабе был, решил тебя навестить. Раньше не мог.
— Я все понимаю.
— Тебя когда выписывают?
— Вроде бы завтра.
— Добро. Пришлю за тобой Савельева.
— Он живой? — обрадовался я.
— Да. Без единой царапины из боя вышел и тебя вытащил. Поэтому все благодарности ему, он твой спаситель, не бросил командира.
— В моем взводе потери большие?
— Половина казаков под тем хутором легла, шестнадцать человек.
— А полицаи и связист?
— Связиста в подвале завалило. Наверху пожар начался и он задохнулся. А из полицаев только один выжил. Мы торопились, но немного опоздали. Встретились с разведкой большевиков, была перестрелка, и к хутору подошли как раз в тот момент, когда ты танк подбил. Это большевиков притормозило, а тут мы появились и погнали их. Ох, и хорошо гнали. Так, что у них пятки сверкали. В тот день даже один танк взяли, у него двигатель сдох. А вообще трофеи серьезные, и пушки, и повозки с боеприпасами, и полковые радиостанции. Правда, самого Белова прищучить не удалось. Он из колечка все-таки вырвался. Но ничего, еще встретимся. А ты, Андрей, молодец, не сдрейфил. Я о твоем подвиге Кононову доложил, а он самому Шенкендорфу похвалился, мол, вот какие у меня казаки, не отступают. Медалей нам пока никаких не обещают, однако чин старшего урядника и наградное оружие ты себе обеспечил.
— Рад стараться, господин сотник.
— Ну, бывай, Андрей, — он подмигнул мне. — Ждем тебя в сотне.
Тихонов ушел, а я вернулся в палату. День и ночь пролетели, а утром с меня сняли повязку, принесли зеркало и я увидел свою рану. С правой стороны головы между коротко стриженных русых волос багровая полоса. Если отпустить волосы и зачесывать их на одну сторону, ее не видно. Но Ростовцев посоветовал бриться наголо, тогда у меня появится устрашающий вид. Возможно, он прав. Надо над этим подумать.
После полудня, с моим оружием и одеждой, прибыл урядник Савельев. Меня выписали и, простившись с медсестрами и врачами, я отправился воевать дальше. Короткая передышка позади. Я все еще жив и относительно здоров, а впереди война.
