– Почему сразу тупик? – сказал Илюшин.

Однако по обескураженному лицу друга Сергей видел, что у Макара тоже есть ощущение выросшей перед ними стены.

Они продвигались так быстро, были так убеждены в истинности своих предположений. История пятнадцатилетней давности лежала перед ними свернутая, как ковер, и оставалось сделать лишь одно движение, чтобы он раскатился, открывая взгляду детальное полотно. Оба были уверены, что рисунок этого ковра им известен. Все фрагменты ложились один к другому, заполняя пространство гармоничным узором.

И вдруг выяснилось, что узор существует только в их воображении.

Ковер рассыпался на нитки.

– А если Прохор хотел создать заначку на будущее? – мрачно спросил Бабкин. – Старуха вот-вот помрет, ее сын запрет украшения в сейфе, и Савельев решает опередить…

Он замолчал, потому что Илюшин скептически пожал плечами.

– Не в характере Савельева такая предусмотрительность. Грабить старуху с сомнительным напарником, чтобы обеспечить себе будущее, которое и так обеспечено? Нет, Серега. Прохор тут ни при чем. Мы с тобой ошиблись.

«Как ни при чем, – хотел сказать Бабкин, – когда чертов старик как будто стоит за каждым деревом. В любом рассказе слышишь имя Прохора, в каждой щели блестит его хитрый глаз».

– Тебя сбивает с толку, что Савельев был кем-то вроде божка этого дома, – ответил Макар на его невысказанные мысли. – Ему стало скучно, а такие люди способны развеивать скуку лишь с помощью игры в других человечков. Когда-то он наблюдал, как ссорятся между собой его дети и племянницы. Ему стало интересно, продолжат ли внуки эту традицию.

– Думаешь, он врал насчет выбора призового щенка?

– Нет, не похоже. Это был приз. В детей можно играть очень долго.

– Как будто он в собственных не наигрался!

– Конечно, нет. Один его бросил, второй сбежал. К тому же они его не устраивали. Некондиционные дети, понимаешь? А тут шанс все исправить. Переиграть заново, уже с годным внуком. Мне вот интересно, как Прохор видел себе совместное будущее с тем, кого он выбрал…

Илюшин задумался.

– А мне интересно, кто убил Пашку Варнавина, – грубовато сказал Бабкин. – Макар, давай работать.

– Угу.

– Что – угу?

– Я думаю.

– Ты фантазируешь. – Бабкин встал и тряхнул Макара за плечи. – Давай, соберись! Нарисуй своих кракозябр, приглядись, почитай знаки на кофейной гуще… Ну, давай!

– Устал я, Серега, – сказал Макар, и Бабкин опешил. – Пора менять профессию.

Несколько секунд Сергей не сводил с него пристального взгляда, пытаясь понять, не издевается ли над ним Илюшин.

– Спятил, что ли?

Илюшин молчал.

– Макар, ты чего?

– Теряю хватку, – наконец нехотя сказал Илюшин. – Первая ступень по лестнице вниз.

– Какая еще ступень? Слушай, хорош бредить. Давай я тебе кофе сварю. Выпьешь и подумаем, что мы упустили.

Но на предложение выпить кофе Илюшин, кажется, первый раз за все время, что они были знакомы, ответил молчаливым отказом.

– И кофе не хочешь? – поразился Бабкин. – Ты здоров вообще, нет? Говорят, вирус с начала осени ходит…

– Я придумал историю, – сказал Илюшин, положив на ладонь кубик Рубика и глядя сквозь него. – Она меня увлекла. Так сильно увлекла, что за облаком фантазий я не заметил фактов.

– Факты говорили в пользу нашей версии!

– Они ее не опровергали. И то лишь до того момента, пока нам не попался под ноги самый основательный факт. Об него-то мы и споткнулись.

– Ну, споткнулись, – согласился Бабкин. – Первый раз, что ли? Встали, отряхнулись, пошли дальше.

– Вот именно. Далеко не в первый. Я не должен допускать таких ошибок, Серега. Но их все больше и больше. – Он поднялся и взглянул на Бабкина сверху вниз. – А ведь я был так поглощен этим делом… Ты сам видел, дружище. И что из этого получилось? – Он бросил кубик Бабкину и закончил: – Ничего.

Макар вышел, а Сергей остался в комнате, растерянный, недоумевающий, с головоломкой в руках. Она не была собрана по цветам. Илюшин первый раз не сложил ее.

– Что ж такое, – сердито сказал Бабкин, потому что нужно было что-то сказать. Демарш Макара выбил его из равновесия. Сергей не понимал, что делать с захандрившим Илюшиным, он вообще не представлял, что Илюшин и хандра совместимы друг с другом. Для хандры нужно относиться к себе всерьез. Легкий насмешливый Макар ничего не принимал всерьез, и в первую очередь самого себя.

Сергей покрутил головоломку в руках. Сдвинул одну грань, другую. Вспомнил, как Илюшин рассказывал, что рекорд по скоростному собиранию кубика Рубика составляет чуть меньше пяти секунд. Бабкин тогда еще поправил: минут. Макар сочувственно посмотрел на него и повторил: секунд, Серега, секунд.

– Пять секунд… – пробормотал Сергей, пыхтя над кубиком. – Совсем очумели.

Через десять минут он сдался и отложил проклятое детище венгерского изобретателя на стол. Но головоломка вывела его из себя. И заодно Бабкин разозлился на Макара.

Значит, Илюшин научился собирать кубик Рубика, взялся за головоломку посложнее, не преуспел и разочаровался во всем сразу. «Удобно, черт возьми! – сердито думал Бабкин. – Можно с трагическим видом сообщить, что ты ни на что не способен, и уйти в туман. А с делом Тишко кто будет разбираться?»

Желая высказать все накопившееся Макару и призвать его к порядку и благоразумию, Сергей обошел дом, но Илюшина не обнаружил. «Пес с тобой!» – в сердцах сказал он и вернулся в комнату.

Некоторое время Бабкин стоял перед столом с бумагами, чувствуя неприятную растерянность и не понимая ее причин. «Ну же! Берись за дело!»

И тут он сообразил. Финальный этап расследования всегда оставался за Макаром. Илюшин делал больше, чем фокусник, вытаскивающий из шляпы кролика перед ошеломленными детьми. Он упорядочивал хаос. По мановению его волшебной палочки факты выстраивались в логические цепочки, цепочки – в события, события – в реконструкцию преступления. Он приходил к парадоксальным выводам, и выводы эти оказывались верны.

Сергей всегда после его спектакля чувствовал себя ошеломленным, словно на его глазах фокусник вместо кролика вытащил из шляпы за уши Дэвида Копперфильда.

И вот представления не будет. Фокусник разочаровался в ремесле.

«Вовремя», – крякнул Бабкин.

Значит, придется разбираться во всем самому. Сам себе фокусник, сам себе шляпа, сам себе кролик.

Сергей перелистал материалы дела.

Сел в кресло, держа в ладони головоломку.

Положил ее на видное место.

Убрал ее с видного места.

Взял лист с илюшинскими закорючками и некоторое время рассматривал его, пытаясь увидеть за двухмерными рисунками объемную картинку.

Отложил лист.

Походил по комнате, подражая Макару, который вечно выводил его своим мельтешением.

Утомился сам от себя и раздраженно плюхнулся обратно в кресло. Под ним скрипнуло и пугливо хрустнуло.

«Давай еще мебель сломаем!» – разозлился Бабкин. Это все Илюшин виноват!

«Говорил ему: не надо, не берись! Послушался он меня? Как же! Вот пусть страдает теперь».

Мысль о том, что как раз Илюшин совершенно не страдает, а вот ему, Бабкину, приходится переживать за двоих, окончательно вывела его из себя. Единственным человеком, который мог в кратчайшие сроки довести флегматичного Сергея до такого состояния, был как раз Макар.

«Сам влез в это дело – сам пускай и разгребает!» – решил сыщик. После чего яростно схватил папку с материалами и углубился в чтение.

Поначалу он еще отвлекался, поглядывая на кубик. Но через десять минут вытащил из кармана свой блокнот и начал сосредоточенно делать записи.

Все детали преступления они с Илюшиным уже обсуждали много раз. Однако Бабкин упорно шел той же тропой, еще более внимательно глядя по сторонам, чем прежде. Он не знал другого способа найти ответ. Забыт оказался листок с илюшинскими рисунками, заброшена головоломка. Сергей делал то, что умел делать хорошо: въедливо, кропотливо, с тщательностью опытного грибника поднимал палкой каждый лист, под которым мог скрываться его боровик.

Вениамин Варнавин. Никаких доказательств причастности к убийству старухи. Они с Илюшиным с радостью ухватились бы за эту версию, но супруги не покидали Литвиновку. А значит, не было мотива для второго убийства.

«Нет, это объяснение в любом случае не прокатило бы, – думал Бабкин. – Вот узнал мальчик Паша в одном из грабителей своего отца. И что? Из всего, что мы о нем слышали, вытекает лишь одно: он бы порадовался за батю. И за себя заодно».

С Тамарой Варнавиной та же история. К тому же Сергей не мог представить, что должен был сотворить подросток, чтобы мать решилась на убийство.

Людмила Кошелева, мать Вероники и Женьки. Отпечатки в доме Изольды принадлежат ей. Но зачем убивать старуху ради драгоценностей, если ее всю жизнь содержит Давид Дарницкий?

– Стоп! – вслух сказал Сергей.

Минуточку, минуточку…

Он внимательно перечитал показания Давида и Людмилы. На первый взгляд, расхождений не было. А самое главное, не было мотива.

Но что, если Людмила пришла не за драгоценностями?

Бабкин сам нарисовал схему, на которой стрелками пересекались облака с вписанными в них именами: Давид, Софья, Людмила, Изольда.

Старуха, погруженная в судьбу сына глубже, чем в свою собственную – не могла ли она узнать о том, что у Давида есть любовница? Странно, что они с Макаром не подумали об этом раньше. Ее дом, ее святилище, в которое не допускались чужие – никто, кроме сына с женой, – он не мог не хранить отпечатки чужой жизни, коснувшейся краем ее собственной. Запах духов, упавший волос… «Черт возьми, Изольда должна была знать, что в ее дом приводят постороннюю бабу!»

Но тогда… что получается? Если старуха проведала о романе сына, она пришла в ярость. И наверняка пригрозила любовнице, что расскажет обо всем его жене. Давид мог сколь угодно пылко любить свою розовощекую Людмилу, но расставание с семьей для него было смерти подобно. Из таких как Давид получаются плохие мужья, но отцы они прекрасные и ради детей готовы пожертвовать всем. Давид бросил бы любовницу. И Людмила осталась бы без содержания. «Если это не достаточный мотив для убийства, то я баран!»

Бабкин воодушевленно вскочил и шагнул к двери, собираясь изложить Макару свои догадки.

Но возле самого выхода его внезапно осенило. Он вернулся, проверил даты и выругался.

Все дети Давида и Софьи были рождены уже после смерти его матери.

– Черт! – сказал Бабкин. – Черт, черт!

«Я баран».

Если не было детей, Изольде нечем было шантажировать сына. Версия рассыпалась в пыль.

Сергей печально смотрел на ее останки. А как все отлично складывалось! Он ни на секунду не усомнился в том, что именно женщина вроде Людмилы – легкомысленная, поверхностная, убежденная в том, что кузнецы ее счастья и благополучия ходят где-то рядом, – именно такая женщина способна на жестокость. Ее не остановило бы ни родство Изольды с Давидом, ни возраст мальчика.

«Значит, не Людмила. Ладно, кто у нас следующий?»

Ему вспомнилось ялтинское побережье, куда его привезли в детстве. Больше всего мальчика поразила фанерная фигура моряка с овальной дыркой для лица. Он заставил мать сфотографировать его, и до сих пор где-то в завалах хранился пожелтевший бумажный снимок, на котором маленький Сережа сурово глядел из-под матросской бескозырки, причем между его физиономией и фанерой оставался зазор в пол-ладони. Для его маленькой мордочки вырез был велик.

Сергея не оставляло чувство, что он делает то же самое: приставляет живых людей к лекалу убийцы и ждет, кто впишется туда лучше остальных.

Но этот способ ему не нравился. Это был илюшинский метод, а не его.

«Ладно, – вздохнул он, – что у нас с Евгенией Кошелевой?»

Евгения Кошелева украла ценнейший александрит из спальни Изольды. И все, что она делала потом, было подчинено одной идее: вернуть его себе. Она не знала, что камень цел, пока перед смертью Раиса не вспомнила о том, что поменяла Тишке один кулон на другой. Тот, который девочка считала стеклышком, был спрятан в тайнике под подоконником библиотеки, а второй, иконка со святым Николаем, утонул во время купания. Женька начала планомерно обыскивать дом, но не успела: приехала наследница. Женька отыскала тайник, однако ей снова испортили все дело: Алексей Савельев забрал александрит у нее, отдал Тишке, а та надела его на шею.

Поразительно, с какой настойчивостью судьба отбирала этот камень у старшей из сестер Кошелевых. «На ее месте я бы задумался». Закончилось тем, что взбешенная Женя ударила Тишку по голове, но и тут ей не повезло. Алексей Савельев не вовремя вышел из дома – или вовремя, зависит от точки зрения. Бабкин хмыкнул. Впору решить, что александрит хранит новую хозяйку. Сам он, впрочем, в удивительные свойства камней не верил. В стечение обстоятельств – верил. И в непродуманные планы, приводящие к непредвиденным результатам – тоже. Женька все делала неправильно и добилась того, что ей пришлось бежать из дома.

Но старуху она не убивала.

Могла ли она ударить Пашку? Допустим, парень пригрозил, что выдаст ее фокусы деду. Бабкин с Илюшиным так уцепились за скрытые в тени фигуры двух грабителей, что совсем забыли о девчонках. Тишке было все равно, понравится ли она деду, но Женька хотела быть первой. Она бы бросила мать, переехала в Литвиновку, подчинила свою жизнь капризам старика.

Если Пашка собирался ей помешать, ударила бы она его вазой по голове?

«Да, – подумал Сергей. – Она могла. Но если и так, мы об этом никогда не узнаем. Улик нет. А сама Женя не признается даже на смертном одре, это вам не Раиса».

Он вытащил из кипы документов фотографию, сделанную в июне двухтысячного года. Кто же, кто из них? Всего двенадцать человек, а он не может найти среди них убийцу. Ему известен весь тот день буквально по часам, известны отношения, связывающие этих людей… И ничего. Такое ощущение, что не хватает единственного факта, маленького обстоятельства, которое заставит увидеть всю картину под другим углом.

Юрий Савельев. Есть возможность, как и у всех остальных, но нет мотива. Он симпатизировал парню. Таскал его повсюду с собой. Если кому и следовало убивать Пашку, так это Лелику, ревновавшему его к отцу.

Алексей Савельев. Утверждает, что во время убийства следил за Вероникой, и та подтверждает его слова.

«Эдак я сделаю круг и вернусь к тому, что Павла убила Яна Тишко».

Бабкин терпеливо начал все заново. Отдельно – все, что касается убийства старухи, отдельно – собранные факты о гибели Павла Варнавина. Данные по Геннадию Козицкому положил перед собой. «Если у парня был сообщник, то кто он? Кто из этих двенадцати, вернее, десяти – если Тишку и ее мать мы вычеркиваем?»

Тот же путь, и снова бесплодно. Часы показывали двенадцать – он сидел над делом уже три часа. Но Бабкина охватило тихое, спокойное упрямство. Он найдет ответ. Никаких догадок, и к черту озарения! Если не вышло со свидетелями преступления, значит, они найдут сообщника Козицкого иначе.

«Драгоценности».

Бабкин взял пачку фотографий и задумчиво перебрал одну за другой. Александрит, редкий камень, по которому можно было бы выйти на преступников, за пятнадцать лет нигде не всплывал – и это понятно: сначала он находился у Тишки, а потом долгие годы хранился в тайнике под подоконником. Но где остальные?

Он вошел в почту, где ждало письмо Давида. Характеристики камней в украшениях, год изготовления, особенности, маркировка… Сергей плохо представлял, какой объем работы нужно провернуть, чтобы среди ежегодно перепродаваемых ювелирных изделий отыскать след хотя бы одного из украшений Изольды. Но он внезапно понял, кто может ему помочь.

– Моня, идите сюда! – позвал Дворкин, закрыв телефонную трубку ладонью. – Это до вас. Тот частный детектив, Бабкин.

– И чего он хочет? Я занят!

– Он хочет вас! И не врите, Моня, вы свободны. Кому сдался такой старый шмурдень!

Моня Верман кряхтя, подошел к полке, на которой стоял раритет – стационарный телефон с дисковым набором.

– Зачем ты меня терзаешь? – страдальчески спросил он в трубку. – Что тебе опять от меня надо? Сколько можно звонить?

Бабкин последний раз имел дело с Верманом четыре года назад.

– Простите, что так часто беспокою! – пробасил он. – Но у меня тут дело. Насчет камешков. Нужна консультация.

Дворкин, стоявший рядом, знаками отчаянно показывал Моне, что услуга платная.

– Снова хочешь кого-нибудь посадить? – огорчился Моня. – Сема, вы слышите? Они с этим поцем Илюшиным опять берут честных людей за те места, которые не принято называть вслух в приличном обществе.

Бабкин отвык от вермановской манеры общения. Но сейчас, слушая его слегка гнусавящий голос, он живо представил и длинный коридор, и черный телефон на полке, и двух маленьких толстых Шалтай-Болтаев, подмигивающих друг другу. На секунду мрачный дом Савельева отступил и поблек перед выступившими из темноты двумя веселыми прохиндеями.

– Черт возьми, Моня, до чего же я рад вас слышать! – прочувствованно сказал Сергей. – Вы даже представить не можете.

Верман недоверчиво шмыгнул.

– Ладно, – снизошел он. – Будет тебе консультация. Бесплатно.

– Со скидкой! – выкрикнул Сема, не удержавшись.

Бабкин коротко изложил суть дела, и Верман задумался.

– Перезвони через десять минут, – приказал он. – Я должен это обсудить.

Бабкин приободрился. Если кто и мог навести его на след пропавших драгоценностей, то лишь два ювелира, бывшие мошенники.

Впрочем, насчет бывших он не стал бы ручаться.

Моня перезвонил сам. И телефон отыскал в книжке, и сотовый достал, который терпеть не мог.

– Нечем мне тебя порадовать, паря, – сказал он совсем другим тоном, без обычной своей дурашливости. – Плучник был хороший мастер, но только мастер. Не художник. Не творец. Выдающихся камней у него в работе не было.

– Это значит, что, если камни продавали отдельно, мы их не найдем?

– Ну, тебе может очень повезти… – с сомнением сказал Верман. – Но рядом со мной стоит Дворкин и машет своей головой так, что с нее вот-вот слетит последний пух. А когда Дворкин машет головой, это значит, что он сочувствует твоим бесплодным попыткам.

– А если не по отдельности? – Бабкин в отчаянии ухватился за последний шанс. – Если все-таки украшения продавали в неразобранном виде?

– В неразобранном! – фыркнул Моня. – Ну, тогда все выглядит немного веселее. Но очень немного! Надо пробивать каждое по поиску, обшарить наши профильные форумы, поспрошать знающих людей… Может что-то всплыть. Маловероятно! Но исключать нельзя. – Он помолчал со значением, пока приунывший Бабкин осмысливал новости, и добавил: – Ты еще слушаешь или уже рыдаешь?

– Скриплю зубами, – мрачно сказал Сергей. – Вся надежда была на то, что по цепочке выйдем к тому, кто продавал драгоценности.

Он не удержался и вкратце изложил Верману суть дела Яны Тишко.

– Ты меня так убеждаешь, будто я могу купить у тебя эту Тишко, – пробурчал ювелир, когда он закончил.

– Да боже упаси! Я вас ни в чем…

– Считай, что у тебя получилось, – прервал его на полуслове Моня. – Пришли мне фотографии. Посмотрю, что можно сделать.

– Моня, я вам до старости лет нимб буду полировать, – пообещал Бабкин.

– Чтобы золото с моего нимба прилипло к твоим алчным лапам? – живо отреагировал Верман. – Нет, благодарю. Жду фотографии. И учти, мне нужны качественные копии. Хотя для начала можешь сбросить и телефонные снимки. Не мне, Дворкину на мобильник. Запиши!

Верман продиктовал номер.

– Но особо ни на что не рассчитывай!

Ювелир повесил трубку, а Бабкин благословил про себя двух старых мошенников.

Может быть, у них ничего и не выйдет. Но в деле появился хоть какой-то просвет. Если найти покупателей не сумеют Моня с Семой, значит, не сумеет никто. Зато Сергей будет знать, что сделал все от него зависящее.

Он включил верхний свет, разложил на столе фотографии и стал выкладывать по одной и снимать на камеру в телефоне. Щелчок – кадр, щелчок – кадр. Всех деталей украшений передать не удавалось, как он ни старался. Сергей задумался, где можно отсканировать снимки. Вряд ли в доме есть нужная техника… значит, завтра придется сгонять в райцентр.

Размышляя о том, во сколько выехать, он вдруг замер. Опустил телефон.

Его царапнуло что-то – легонько, словно шершавой веточкой провели по руке.

Он посмотрел на лежавшую перед ним фотографию. Кольцо. Золотое. С каким-то фиолетовым камнем, пес его знает каким. Ну и что?

Бабкин покрутил снимок перед глазами так и сяк, сказал себе, что нечего выдумывать, и взялся за следующий.

Шершавая веточка снова прикоснулась к его руке.

Сергей отложил фотографию браслета и вернулся к кольцу. Прислушался. Нет, ничего не екает внутри, не подсказывает, куда смотреть.

Тишина.

Но вместо того, чтобы продолжить свое занятие, Бабкин принялся задумчиво перебирать глянцевые карточки. Он уже делал это прежде. И в квартире Давида, и после, когда они с Илюшиным рассматривали так и не найденные украшения. Но сейчас он ни о чем не размышлял. Не вглядывался в драгоценности Дарницкой, а просто скользил по ним взглядом. Так житель прибрежного городка бездумно взирает на рябую поверхность моря, не пытаясь отыскать в синих волнах лодку или пловца, не сосредотачиваясь ни на одной мысли, ловя и удерживая одно лишь ощущение огромного живого пространства.

На очередном снимке что-то заставило сыщика выйти из этой искусственной безмятежности. Он сосредоточился и посмотрел на украшение.

Серьги. Красивые. Красные. Наверное, с рубинами, а может, и с гранатами, он их в жизни не отличит. Нет, гранат, кажется, не драгоценный камень, и Изольда увлекалась только ими. Значит, рубин. Огранен в форме капли. Когда на него падает свет, он искрится и сверкает в ушах. А когда не падает, издалека напоминает каплю крови…

Бабкин вздрогнул и выронил фотографию.

Но тут же схватил ее и жадно вгляделся снова.

Ошибки быть не могло. Эти темно-алые камни он уже видел однажды. Подруга Дворжика, питающая пристрастие к коктейльным платьям, была в них, когда Сергей приезжал к ним домой.

Из всей груды собранных фактов четыре вылетели, словно карты из компьютерного пасьянса, и выстроились перед ним в ряд.

Дмитрий Дворжик знал Козицкого. Дмитрий Дворжик работал в фирме по установке сигнализаций. У Дмитрия Дворжика был приятель, скрывшийся в неизвестном направлении. А мальчишка – свидетель смерти Козицкого видел двоих, бегущих за ним по путям. Двоих!

И теперь жена Дворжика носит одно из тех украшений, которые пропали из дома Изольды.

– Ах ты сволочь! – медленно сказал Сергей.

Он дернулся было за курткой, вспомнил, что оставил ее внизу, схватил телефон и кинулся наружу, на ходу пытаясь набрать номер Макара.

Черт возьми, он все-таки раскрыл это дело. Сам, без вмешательства Илюшина и даже без помощи ювелиров. Вытащил кролика из шляпы!

Бабкин распахнул дверь и нос к носу столкнулся с Макаром.

– Я вот тут подумал, – сказал Илюшин как ни в чем не бывало. – А что, если Дворжик не ошибся, рассказав про Варнавина, а соврал, чтобы сбить нас с толку? Давай-ка его навестим.