Преподаватель общей геологии Георгий Алексеевич слыл среди студентов наиболее справедливым наставником, а «редкачи» вообще были от него в восторге — он по традиции каждый год руководил их учебной геологической практикой.

После второго курса весь курс уехал в Хакасию на полигон геологоразведочного факультета. Там, недалеко от станции Туим, на берегу озера с не очень звучным названием Собачье стояли полуразвалившиеся дома брошенной деревеньки. Студенты селились не в сгнивших домах, а в палатках на склоне небольшой сопки.

Днем ходили в учебные маршруты. Тут, в степях Хакасии, геологу есть на что посмотреть. Место для полигона выбрали отнюдь не случайно — здесь в свое время прошли многие именитые геологи. А фамилию одного знаменитого исследователя, собственноручно вырезанную на стволе старой засохшей лиственницы, и теперь еще можно прочитать, хотя за многие годы буквы поистерлись, расплылись.

Во многих местах сохранились старинные горные выработки, когда-то вскрывавшие самые разнообразные рудопроявления. Иногда студенты находили красивейшие кристаллы. И даже самоцветы. И в известняках, выстилавших берега озера Иткуль, встречалось множество окаменелостей палеозойской фауны и флоры. В общем, геологический музей да и только. Студенты с огромным интересом бродили по громадному природному музею.

Георгий Алексеевич не случайно стажировал только «редкачей», а не гидрогеологов, например («гидруш», как их называли). Обе группы «гидруш» почти сплошь состояли из девчонок — не очень-то шли парни в гидрогеологи. Вода, она и в Африке вода. А честолюбивым молодым мужикам непременно хотелось если уж искать, так что-нибудь этакое, повесомее да поосновательнее.

Георгию Алексеевичу нужны были парни, он и выбрал «редкачей». Днем они под руководством Иванкина ходили в учебные маршруты, а вечерами и в выходные под его же руководством занимались строительством. Под стены брошенных домов подводили сваи — ржавые бурильные трубы, этого добра на полигоне хватало. Трубами поднимали дома — на собственных плечах. У Григория сохранился снимок, где они держат на руках дом. Концы труб — на их плечах. Голых по пояс, чумазых, как дьяволы, «гераклов» согнуло в дугу, ноги широко расставлены, буграми вздулись мускулы на голых торсах — чувствуется немалое напряжение. А они весело скалят в фотоаппарат зубы и сам черт им не брат. Дом возвышается над ними чудовищным паланкином, из дверей которого свесил ноги «восточный деспот» Витя Пушка, и на лице его — надменность. Заменив нижние сгнивающие венцы, дом осторожно опускали. Переделывали перекосившиеся двери, окна. Штукатурили стены. В общем, всего помаленьку — рубили, пилили, строгали, таскали на плечах тяжеленные бревна. Каждому пришлось поработать и грузчиком, и плотником, и столяром, и каменщиком, и землекопом. Делали нужное дело — благоустраивали полигон и зарабатывали деньги. В итоге «редкачи» за лето помимо учебной программы проходили курс трудового воспитания. И кто не умел держать в в руках топор или рубанок, тот научился. А то ведь попадались и такие, что гвоздь вбить не могли без посторонней помощи. Подобные неумехи после практики смело брались за любое дело.

Георгий Алексеевич помимо того, что обладал профессорскими знаниями, имел самые разнообразные навыки и знал кучу полезных вещей. А попутно демонстрировал простую рабочую смекалку.

Уставали, конечно, парни. Ох, как уставали! И роптали поначалу, наработавшись до кровавых мозолей на руках. Но любая работа, где необходимо пораскинуть мозгами, имеет свойство затягивать. И даже те немногие, кто поначалу роптал, в конце практики не находили себе места, скучали в палатках. У них, что называется, чесались руки. По работе…

Каждое лето Георгий Алексеевич уводил очередную группу в горы Кузнецкого Алатау. К походу готовились заранее — сушили сухари, сушили картошку, нарезав ее ломтиками. Картошка на солнце темнела — чуть ли не до угольной черноты.

Еще до обеда, до первого большого привала по горло вкусили геологической романтики. Рюкзаки становились тяжелее с каждым километром. Шли молча, яростно размазывая по рукам и лицам осточертевших комаров и проклиная тот день и час, когда приспичило выучиться на геолога. Лишь изредка слышался сдержанный смех, когда с железным грохотом падал Рома. Он нес не тяжелую, ко громоздкую жестяную печку и трубу к ней, торчащую выше его головы. Трубой Рома все чаще и чаще цеплялся за кедры и прочие хвойные преграды. Когда в очередной раз он с устрашающим шумом упал на ровном месте, Георгий Алексеевич обернулся (шел он в голове колонны), оценивающе посмотрел на поверженного Рому. Кивнул на него и сказал под общий смех:

— Пожалуй, тут и остановимся…

С огромным облегчением сбросили рюкзаки, повалились вслед за Ромой. Иванкин с прищуром оглядел их, спросил:

— Ну, орлы, кто умеет костры сооружать?

Уставшие орлы молчали — умельцев что-то не находилось. Георгий Алексеевич, улыбаясь одними глазами, достал из рюкзака легкий топорик и собрался было сам рубить хворост. Но поднялся один, поднялся другой, а еще через минуту никто не сидел без дела — двое пошли к реке за водой, еще двое возились с продуктами, несколько человек таскали хворост, другие рубили его. Сам Иванкин, удовлетворенно посматривая на студентов, вырубал рогульки для костра.

Часа через два двинулись дальше. Георгий Алексеевич повел отяжелевший после обеда отряд медленно. Останавливался возле интересных скальных обнажений. Показывал. Объяснял. И студенты уже не просто шли, погруженные в самые мрачные от переутомления думы. Теперь они шли как настоящие геологи-поисковики — все вокруг замечая, на все обращая внимание. Многие достали из рюкзаков геологические молотки, внимательно рассматривали образцы породы. Наверное, поэтому и усталость переносилась легче.

Тайга становилась все более мрачной и труднопроходимой. Шли настоящими дебрями, и не один из них думал о том, что здесь не ступала нога человека. И, конечно же, здесь могло быть никем не открытое месторождение. Даже Витя Пушка стал внимательно рассматривать камни, которые попадались все реже. И когда увидел покрытый мхом, странно правильной формы булыжник, раздолбал его в прах.

— Братцы! — возопил Пушка и бросился догонять уходящих товарищей. Остановились — несомненно, Пушка нашел что-то интересное. Ни сейчас в походе, ни в учебных маршрутах Пушка особенного рвения к найденным каменюгам не проявлял, резонно полагая, что и без него их все переколотят. Останется только посмотреть, что именно там наколотили горе-геологи. И вообще больше живностью, всякими травками да букашками умилялся. А тут, ишь ты, как его разохотило! Ждали с нетерпением — чем черт не шутит — вдруг и в самом деле месторождение! Вот бы они утерли нос многоопытным геологическим асам! А месторождение назвали бы Викторией — и в честь первооткрывателя, и в честь собственной победы…

Запыхавшийся Пушка подбежал к Георгию Алексеевичу и с ходу сунул ему под нос отколотый образец:

— Кирпич?!

Иванкин взял образец, повертел его в руках.

— Да, кирпич…

Ошарашенные «редкачи» воззрились на злосчастный кирпич, не зная о чем и думать — не с самолета же он упал. Вот тебе и не ступала нога человека, вот вам и месторождение…

Иванкин равнодушно бросил кусок кирпича и, ничего не объясняя, повел отряд дальше. Метров через сто тайга расступилась, и они вышли на широкую поляну. На берегу речки стояло странное, почерневшее от времени бревенчатое сооружение, чем-то похожее на карикатурный комбайн.

Сделали привал. Расселись кто где и стали слушать Георгия Алексеевича. Он объяснил, что сооружение это предназначено для промывки золотоносного песка. В начале века тут вели промышленную добычу золота.

— Как же сюда затащили все это? — с недоумением спросил кто-то.

— Зимой, где возможно, на санях по льду реки. А дальше — волоком.

С полчаса с любопытством осматривали сооружение. Иванкин терпеливо объяснял принцип его работы. Потом сказал:

— А теперь, друзья, сделаем безостановочный марш-бросок до первых скал. Это необходимо, чтобы завтра до темноты выйти к зимовью. Не отставать! Плакать молча!

Марш-бросок, если можно так назвать утомительное движение по едва заметной тропинке с многочисленными завалами, через которые нужно переползать, длился часа три и вымотал всех до предела. Приходилось только удивляться самому Иванкину. Пожилой уже — с их точки зрения — человек, он, казалось, не знал усталости. «Друзья» же, которые были моложе его в два с половиной раза, и то порою не выдерживали — один на ходу ткнулся к дереву, сполз на землю.

— Братцы, не могу больше…

Студенты и не подозревали, что начал действовать жестокий профессиональный отбор на пригодность. К сожалению, он нередко чересчур запаздывает и ломает, казалось бы, сложившиеся судьбы. Тому парню повезло — он вовремя успел проверить свои возможности и институт окончил по другой специальности, не связанной с такими перегрузками.

На ночлеге натянули палатки. Но многие последовали примеру Иванкина. Устроились поближе к прогоревшему костру — развели его огромный, почти пионерский, и угли источали тепло всю ночь — под кедрами настелили хвойного лапника и расположились на нем, с головой зарывшись в брезентовые чехлы от спальников. Тяжелые ватные спальники оставили, конечно, на полигоне — их только на тракторе возить, а чехлы Иванкин велел взять:

— И не, замерзнете, и комары не прокусят.

На второй день шли по гольцам Кузнецкого Алатау. Тайга осталась внизу. Лишь на обширной террасе у подножия самой высокой вершины Кузнецкого Алатау — горы Верхний Зуб — стоял негустой лес. На берегу озера — вместимое зимовье. В нем установили принесенную новую жестяную печку — от прежней, стоявшей тут когда-то, остались лишь железные «лохмотья». Протопили, выгоняя затхлость и сырость, и сразу как-то уютно стало в ветхом домике — не зря, значит, тащили сюда треклятую печку.

Иванкин все-таки очень устал. Непрерывно пил большими кружками крепкий чай. Парни же разбрелись вокруг сзера. Оно называлось Рыбное. Георгий Алексеевич объяснил, что озеро особенное — горное и таежное одновременно. Поэтому в нем водится таежная рыба хариус, предпочитающая чистейшую воду. Сибирская форель.

Любители порыбачить вскоре стояли на берегу с удочками, а самые заядлые пошли вниз по речушке, вытекающей из озера. Затемно возвращались один за другим рыболовы, вываливали серебро улова на разостланный возле костра брезент. Рыбины прыгали, выгибаясь дугой. Одна умудрилась сигануть в костер.

— Сама подсказывает, что нам нужно делать…

Иванкин вытащил незадачливую рыбину из огня, достал охотничий нож и ловко выпотрошил ее. Нашел в рюкзаке лист бумаги, плотно обернул им рыбу в несколько слоев и швырнул обратно в костер, в самое пекло. Бумага сразу вспыхнула. Студенты с недоумением посматривали на Иванкина — что он делает, обгорит ведь хариус, обуглится. Тот выждал несколько минут, выхватил из огня черную головешку, некогда бывшую рыбой. Подбрасывая на ладонях, остудил немного и ловко сорвал черную корку с одного бока, затем с другого. Посслил и с аппетитрм стал есть. Парни смотрели во все глаза — бумага вопреки ожиданиям не сгорела полностью, не дался огню нижний ее слой, прилипший к чешуе. Рыба же благодаря бумаге не обуглилась, а испеклась.

До поздней ночи пекли в костре хариусов.

На следующий день совершили восхождение на Верхний Зуб. В Кузнецком Алатау горы, относительно невысоки, даже внушительный на вид Верхний Зуб дотянул всего до высоты 2178 метров. В общем, не Памир, не Тянь-Шань и не Альпы. Но граница вечного снега тут, в Сибири, намного ниже, и с Верхнего Зуба открылась прекрасная панорама молодых островершинных гор альпийского типа — частокол «зубов» с языками снежников и ледников по склонам.

Синее небо с белыми курчавыми облаками, цепляющимися за белоснежные вершины. Только две краски — белая и синяя. Но какой чистоты!

Стояли притихшие студенты на плотном снегу. Загорали, раздевшись по пояс, — комаров тут нет. Смотрели в лицо первозданной природе, и незнакомое чувство переполняло их, вспомнилась песня:

На всю жизнь запомнились Григорию горы Кузнецкого Алатау. Позже он побывал на более внушительных пиках Памира и Тянь-Шаня, но, штурмуя их, всегда вспоминал свою первую покоренную вершину — Верхний Зуб. Как гордо стоял он тогда, возвышаясь над Кузнецким Алатау, над всем этим величием. И, замирая, думал, что, может быть, где-то рядом бродит снежный человек…»