Евгений долго тряс Григорию руку. Пусть не дружили они в студенчестве, но теперь, спустя годы, все сокурсники стали друзьями. Это как в далекой загранице, когда двое совершенно незнакомых земляка при случайной встрече чувствуют себя едва ли не кровными братьями.

Снова заговорили о прошедшем юбилее. Долго смеялись, слушая рассказ Хромого о том, как проходил прощальный вечер у «редкачей». Повзрослевшие и умудренные жизненным опытом, они не удержались и тряхнули, так сказать, молодостью, растеряли за столом всю свою солидность. И вечеринка прошла по давнему сценарию. Все мальчишники у «редкачей» начинались и кончались примерно одинаково. Первым, как правило, «притомлялся» Витя Пушка. Он и трезвый-то спал так, что из пушки не разбудишь, за что и получил свое прозвище. Редкостной сонливостью и ленью Пушка прославился на весь курс.

Монотонный голос лектора клонил вечно невысыпающихся студентов в дремоту. Они крепились, старательно конспектировали — по чужим конспектам не очень-то приготовишься. Минут через двадцать в лекторские многозначительные паузы, делаемые с профессиональным умыслом для усиления восприятия, начинали врываться легкие похрапывания. Студенты оживлялись, оборачивались, искали глазами Витю Пушку. Тот сидел невозмутимо и спал, подперев кулаком голову. Не один он засыпал на лекциях. Дремали даже самые прилежные девчонки, мило приоткрывая нацелованные накануне губы. Но они обычно мгновенно просыпались. А вот с Пушкой ничего подобного не случалось. Он сидел непоколебимо, ручку держал твердо и даже время от времени бессознательно, но явно в целях конспирации водил он вслепую по тетради, рисуя немыслимые синусоиды. Более того, когда лектор в ответ на оживление в аудитории повышал голос или, меняя интонацию, призывал к порядку, следовала немедленная реакция на изменение шумового фона. Пушка приоткрывал веки и смотрел на лектора осовевшими, ничего не видящими глазами. Студенты не выдерживали, и аудиторию заплескивал хохот, разбегаясь волнами от «места засыпания». Пушка вздрагивал, окончательно просыпался, некоторое время что-то конспектировал для отвода глаз. Но вскоре все повторялось сначала…

На юбилей Витя Пушка прибыл ничуть не изменившимся. Как говорится, каким он был, таким он и остался. Геолог из него, несмотря на светлую голову, получился никудышный. Оно и понятно — ох как нелегка эта гордая, но жестокая профессия!.. Семейная жизнь у Пушки, конечно, не удалась. В общем, не везло в жизни не приспособленному к ней Пушке. Но он остался прежним. И с такими вот людьми как-то легче жить в неустроенном нашем мире. Придают они ей некоторый тонус, скрашивают ее, ничего не требуя взамен. Глядишь на такого битого-перебитого, но неунывающего человека, не озлобившегося на всех и вся, и словно сам очищаешься от скверны…

На юбилее Пушка, к всеобщему восторгу, всюду забывал свой портфель. Где только не носило сокашников — им непременно хотелось посмотреть все памятные места, с которыми связаны воспоминания их молодости. То и дело приходилось искать портфель Пушки и возвращаться за ним. Может быть, портфель даже специально прятали, чтоб потом веселой и шумной толпой вернуться обратно. А провожая Пушку, портфель уже не нарочно забыли, в камере хранения, и недавно Хромой получил от товарища телеграмму с просьбой забрать портфель оттуда и посылкой отправить хозяину.

В портфеле были рукописи со стихами. Пушка стал поэтом.

На прощальной вечеринке он долго читал свои лирические стихи однокашникам, никогда не проявлявшим особой чувствительности. А тут притихли суровые «редкачи», удивляясь самим себе, — надо же, внимаем! И они долго бы слушали и удивлялись, но Виктор, следуя давней традиции, «притомился». Будить его не стали.