Глава 6

Мари Бонапарт впервые появилась в его кабинете осенним утром 30 сентября 1925 года. Темные глаза, уложенные волной волосы, изящные тонкие черты, подчеркнутые макияжем, стройное тело, окутанное шалью и ароматом духов. Удивленный с первого же взгляда ее странной красотой и манерой держаться, он несколько оробел. Мари была супругой Георга, принца Греческого и Датского, а также последней наследницей Бонапартов.

– Дорогой профессор, – начала она, прежде чем занять место по другую сторону письменного стола, лицом к нему, – даже не знаю, как благодарить вас за то, что вы согласились меня принять. Мне ведь известно, как вы заняты, и какой удачей было привлечь ваше внимание. Прошу вас: мне бы очень хотелось пройти с вами курс психоанализа. Ради этого я готова приезжать сюда. Изучение языков, на котором так настаивали мой любимый отец и бабушка, принесло свои плоды, так что я вполне могу говорить с вами по-немецки и даже предпочитаю, чтобы это было скорее по-немецки, а не по-английски. К тому же я знаю, что и вы владеете моим родным языком. Ведь ваше пребывание во Франции не прошло для вас даром, вы перевели произведения выдающихся людей, которые покорили вас в молодости: профессора Жана-Мартена Шарко из больницы «Сальпетриер» в Париже, Ипполита Бернхейма из университета Нанси. Мне известно, что вы учились у них технике гипноза, а главное, сумели понять природу недуга истеричных женщин, с которыми психиатры прежде обходились совершенно постыдным образом…

– Я знаком также с Рене Лафоргом, который прислал мне письмо, в котором рекомендовал мне вас, принцесса Бонапарт, – заметил Фрейд. – Он упомянул о дидактическом анализе, которым вы занялись.

– Да, я начала анализировать вместе с Рене Лафоргом, но потом предпочла остановиться, поскольку не чувствовала, что двигаюсь вперед. Мне знакомы ваши методы, и я ими восхищаюсь. Это и есть причина, по которой я решила вам написать, но успокойтесь, я не поставлю впереди желание заниматься дидактическим психоанализом, как это неуклюже определил Лафорг в адресованной вам записке.

– Ни один здравомыслящий психоаналитик не может знать заранее, способен ли его пациент заинтересоваться техникой психоанализа, чтобы в свою очередь применить ее к пациентам, – тихо сказал Фрейд.

Он подумал тогда о своих сподвижниках. Некоторые стали крупными психоаналитиками, хотя сами не всегда подвергались анализу по всем правилам. Таким, например, был случай Карла Абрахама, который никогда не вел эту работу над собой. Он вспомнил также о Максе Эйтингтоне, который положил начало этой разновидности строгой образовательной практики посредством амбулаторного, «прогулочного» психоанализа длительностью в «пять-шесть недель, то есть от десяти до двенадцати вечерних прогулок».

– Дидактическим, – добавил Фрейд, – психоанализ становится только в конце пути или по крайней мере после нескольких явных прорывов, совершенных во время сеансов… Но я полностью доверяю Рене Лафоргу, который уже добился прекрасных успехов среди своих французских сограждан, поскольку понял, насколько психоанализ обогнал классическую психиатрию. Он читал мои книги и в совершенстве владеет двумя языками, поскольку немецкий для него, уроженца Эльзаса, родной, а воинскую службу во время Первой мировой войны он проходил на другом берегу Рейна. Вы тронули меня, рассказав вашу историю о боготворившей отца девочке, которой тот пренебрегал, о растившей ее крайне суровой бабушке, о множестве нянек и воспитательниц… Но у меня не так много времени, и я не беру новых пациентов.

– Заверяю вас, что подчинюсь любым вашим требованиям. У меня достаточно средств, чтобы пробыть в Вене столько времени, сколько потребуется.

– Тогда скажите мне, принцесса: в чем ваша проблема?

Наступило молчание. Мари сжимала и разжимала руки.

– Вы говорите о жизни принцессы… Это не совсем то, чего я ожидала. Для мужа я никогда не имела большого значения. Тогда я еще не знала причины его холодности и не понимала, почему он так безразличен ко мне. И винила себя. Изводила себя вопросами: достаточно ли я красива, привлекательна, желанна. У меня были любовники, женатые. А у них были и другие любовницы помимо меня. Думаю, что мне никогда не удастся внушить настоящее желание всем этим мужчинам. Однако я знаю, что они меня любят, каждый по-своему. Но что-то в моей жизни вечно было не так. Словно я не разрешала себе жить. Словно мне надо было удерживать себя. Но от чего? Из-за того, что я не была сама собой, я сбивалась с дороги вместе с людьми, которые этого не стоили. В конце концов мне все стало безразлично. Я сказала себе, что никогда не выберусь из этого, никогда не буду счастлива и никогда не смогу испытать наслаждение.

– В противоположность тому, что, похоже, думает Лафорг, меня это не смущает, принцесса Бонапарт. Полагаю, вы вполне можете предпринять эту работу. Если вы мне скажете точно, что мешает вам жить.

– Почему я все порчу в своей любовной жизни? Почему отношения с мужчинами всегда оставляют меня неудовлетворенной? Почему я неспособна достичь оргазма?

В письме, которое Рене Лафорг адресовал доктору Фрейду, он представил Мари Бонапарт женщиной, страдающей достаточно серьезным неврозом навязчивых состояний, который хоть и не повредил ее умственные способности, тем не менее нарушил общее равновесие психики. Для него случай был серьезным. Мари подвергала свою жизнь опасности, поскольку пыталась разрешить проблему своей фригидности с помощью многочисленных хирургических операций.

Она проговорила, наверное, несколько часов. Он слушал ее со всем своим «свободно плавающим», но при этом цепким вниманием – тем умением слушать, которое составляет силу выдающихся психоаналитиков и которое вызывает у его пациентов желание рассказать все, раскрыть свои самые глубоко запрятанные, удручающие и пугающие их секреты, свои экзистенциальные сомнения и мучительные вопросы.

В свои сорок три года она имела мужа, любовника, двоих детей, но ей так и не удалось обрести счастье. Она испытывала странное чувство, будто смотрит на свою жизнь со стороны: не живет тем, чем хотела бы жить, и не является той, кем хотела бы быть. И словно вечная девочка-подросток, постоянно ожидает чего-то, что так и не происходит. Кроме редких моментов, часто обязанных счастливым встречам, она не чувствовала себя адекватной самой себе. А с возрастом возможное уступило место разочарованиям. Хотя она была принцессой и по рождению, и по замужеству, ее жизнь стала катастрофой, а любовные связи – неизменно оканчивались полными провалами.

Первый мужчина, которого она полюбила, работал на ее отца: его звали Леандри, и он был женат. Поняв, что Мари испытывает к нему нежные чувства, он стал манипулировать ею: просил писать ему письма, уговорил прислать ему прядь волос, что она и исполнила, вложив их в маленький пакетик и надписав собственной рукой: «Антуану Леандри от страстно любящей Мари, которая никогда его не забудет». А потом четыре года шантажировал ее этой компрометирующей перепиской, в которой она отдавалась ему душой и телом.

Ее брак с принцем Георгом Греческим и Датским обернулся маскарадом в первые же годы. Супруг, обнаруживший гомосексуальные наклонности, сожительствовал с собственным дядюшкой, Вальдемаром Датским, отпрыском семейства, состоящего в родстве с царствующими династиями Европы, Греции, России и Соединенного королевства. В своей стране он был адмиралом флота и покровителем юного Георга с четырнадцатилетнего возраста. Объединявшие их узы никогда не прерывались, да так что их дети, Пьер и Эжени, называли Вальдемара «Daddy two». Поняв, что ее тело никогда не интересовало мужа, Мари глубоко огорчилась и сделала вывод: чтобы стать счастливой, ей надо искать других любовников. Но тогда она еще не знала, что они тоже не удовлетворят ее, поскольку ей никак не удавалось достичь наслаждения. Как раз за этим она и пришла к венскому психоаналитику: оргазм стал главной целью ее поиска – ее наваждением, Граалем. Однако наперекор его мнению, а быть может, и чтобы бросить ему вызов, Мари посетила в Вене профессора Гальбана: этот хирург делал женщинам особые операции, суть которых состояла в том, чтобы сблизить клитор с влагалищем и таким образом благоприятствовать оргазму. Фрейду не удалось отговорить ее от этого болезненного предприятия. Она не излечилась и продолжила анализ. Но эти частые хирургические вмешательства свидетельствовали о том, что ее случай был серьезным.

Она много размышляла и даже опубликовала под псевдонимом А.Э. Наржани работу «Рассмотрение анатомических причин женской фригидности», в которой пришла к выводу, что отсутствие оргазма у женщин вызвано неудачным расположением клитора по отношению к влагалищу. В этой научной статье, написанной на основе опроса двухсот женщин, она развивала идею, что клитор – главный орган сексуального наслаждения женщины, какой бы ни была чувствительность «влагалищных утолщений». Для женщины клитор, аналог пениса, при половом акте столь же необходим, как и пенис для мужчины. И она педантично описывала то, что называла «проточно-клиторальным диаметром», то есть область между клитором и мочеиспускательным протоком, размеры которой варьируются в зависимости от реальной анатомии, хотя анатомические атласы это игнорируют. А для нее существовала определенная связь между проточно-клиторальным диаметром и оргазмом. Более того, основной причиной фригидности она считала увеличенное расстояние между клитором и влагалищем.

С первых же сеансов Мари рассказала о своих детских травмах и о вопросах, которые за ними последовали. Она родилась в Сен-Клу, на холме, возвышавшемся над Парижем и Сеной, в доме, окруженном деревьями и лужайками. Ее мать умерла при родах, а она стала одной из самых состоятельных наследниц Европы. До трех с половиной лет ею занималась днем и ночью молодая няня, Роза Буле, пока бабушка Мари не прогнала ее. В доме жил также Паскаль Синибальди, сводный брат ее отца, «шалопай», который был старше ее на двенадцать лет.

Бабушка берегла ее как зеницу ока, но была строга. Говорила ей: «Тебе незачем быть смазливой, ты богата». Мари обожала своего отца, но тот большую часть времени отсутствовал из-за своих научных трудов.

Ею занимались многочисленные, слишком многочисленные воспитательницы и учителя: полная мадам Прувё, умевшая утешать ее в случае огорчения и которую она называла Пампусиком; Люси, которую уволили, как и Розу, когда Мари исполнилось шесть лет, из-за чего она очень горевала. История повторялась. А потом у нее появилась Мимó – уменьшительное от Мимоза – это прозвище Мари (маленькая Мими) дала ей «из-за цветочков мимозы в ее ласковых руках». Мимó заменяла ей мать, пока она была ребенком и подростком, и до самой своей смерти пеклась о ней не меньше родной матери. Когда она умерла на следующий день после объявления войны, это стало для Мари настоящей драмой. Она похоронила ее в Версале, рядом со своими родителями, дедушками и бабушками. Благодаря Мимó у нее было детство: та играла вместе с ней, нежила и называла ее «моя Штучка-Жужжучка», рассказывала ей, как была горничной на пассажирских судах, куда была вынуждена наняться, когда потеряла любимого мужа и обоих своих детей. Мимó так любила девочку, что даже сумела установить связь с ее умершей матерью, научив Мари молиться за нее каждый вечер, тайком от отца и бабушки, убежденных атеистов, никогда не водивших ее ни на кладбище, ни в церковь. Малышка всерьез думала, что Бабушка и Папа убили Мамочку, чтобы завладеть ее золотом. До двадцати двух лет, то есть до возраста, когда мать родила ее, Мари была убеждена, что тоже умрет от туберкулеза, как и она.

В детстве Мари вела дневник, который доверила Фрейду. Эти дневники были ее страстью. С тех пор как ей исполнилось шесть лет, она отмечала все события своей жизни, всё, что воображала или чувствовала. Ей так нравилось движение напитанного чернилами пера по чистой гладкой бумаге, что она испытывала от этого физическое наслаждение. Свои первые истории она написала по-английски и по-немецки, чтобы не смогла прочесть бабушка, и потом уже не останавливалась, ни в отрочестве, ни во взрослом возрасте, рассказывая о своей повседневной жизни, об интеллектуальных встречах, о своей семье. О своем неудавшемся браке. Об обманувших ее ожидания любовных увлечениях. О своих первых отношениях со старшим сыном Вальдемара, принцем Ааге, потом о связи с молодым женевским хирургом тридцати одного года, доктором Альбером Реверденом, с которым она свела знакомство во время Балканской войны, когда пыталась быть полезной Греции. Выхаживая репатриантов в импровизированном госпитале военной школы и участвуя вместе с королевой Греческой в организации плавучих госпиталей, предназначенных для эвакуации раненых, она и встретила этого делегата от швейцарского Красного Креста. Потом они переписывались, поскольку ей пришлось вернуться в Париж, а он продолжил свои миссии. Она еще виделась с ним несколько раз в столице, но вскоре это приключение закончилось из-за их географической отдаленности друг от друга, а еще потому, что Альбера вытеснил гораздо более обаятельный любовник.

Во время приема у маркизы де Ганэ она встретила Аристида Бриана, человека, прославившего свое имя. Она называла его своей великой любовью. Ее связь с этим известным общественным деятелем, занятым сначала политикой, потом войной, которая тогда свирепствовала в Европе, была на первых порах платонической, почти отеческой с его стороны: он был старше ее на двадцать лет. С ним она познала тайную и наполненную угрызениями совести связь, с ее взлетами и падениями. Политик опасался слухов, а также принца Георга. Она же со своей стороны утверждала, что осознала дочерний характер своей любви к нему. И облагодетельствовала своего возлюбленного, осуществив его мечту: купила ему исторический замок в департаменте Атлантическая Луара, крепость, построенную в XIII веке. Но война их разлучила. Аристид в конце концов удалился на маленькую ферму, которую сам приобрел для Берты, с которой прожил более десяти лет. Мари в очередной раз оказалась отвергнутой.

Позже, у изголовья своего тяжело больного отца она встретила доктора Жана Труазье, мужа своей лучшей подруги Женевьевы, и завязала с ним страстный роман. Отношения, начатые в 1922 году, оставались тайными и все еще длились. У него была и другая любовница, но ее это не смущало. Напротив, она даже нуждалась в том, чтобы ее любила пара или даже целая семья, если возможно. Она чувствовала себя такой одинокой, потерянной и думала, что ее жизнь лишена смысла. Психоанализ стал для нее жизненно необходимой целью. Разочарованная в неудавшихся любовных историях, встречах и разрывах, она искала своего счастья через наслаждение, но так и не смогла достичь его.