Глава 21

Они ехали со смешанными чувствами – надеждой и тревогой. Каждая остановка казалась опасной. Они боялись внезапной проверки, хотя бумаги вроде были в порядке, а гестаповцы даже заставили доктора Фрейда подписать документ, подтверждающий, что германские власти обращались с его семьей «со всем уважением и вниманием к его научной известности», так что у него нет ни малейшей причины жаловаться. Интересно, слышали ли они, как доктор добавил с присущей ему убийственной иронией: «Всем сердечно рекомендую любезность господ из гестапо!»?

Джон Уайли, представитель Америки в поезде, присутствовал для того, чтобы успокаивать Фрейда и его родных при появлении на каждой станции контролеров в униформе. К счастью, Анна предусмотрела все: доктор Штросс часто давал ее отцу нитроглицерин и стрихнин, чтобы успокоить неизбежное чувство тревоги.

– Вот мы и свободны, – бормотал Фрейд.

И свобода была обретена им вместе со славой во время триумфального прибытия на Восточный вокзал в Париже. Чтобы встретить их, ослепленных вспышками фотоаппаратов, явилось столько народу, что они оробели. Все кричали, как они рады видеть их здесь, вне досягаемости нацистского чудовища.

Стоило Фрейду сойти с поезда, как на него накатила волна эмоций и новой энергии. Проезжая через Латинский квартал по дороге к дому Мари Бонапарт, Зигмунд Фрейд уточнил свои юношеские воспоминания. Он тогда жил в маленьком пансионе на улице Руайе-Колар и был учеником и последователем прославленного Шарко. Днем работал рядом с ним, а вечером отправлялся на светские вечера в его прекрасной квартире, где встречал знаменитых обитателей столицы. Париж был тогда переполнен туристами, приехавшими посмотреть на Эйфелеву башню и Большую выставку. Его ученичеством руководила Огюстина-Виктуар, супруга учителя. Это она посоветовала ему сходить послушать Иветту Гильбер, певицу-дебютантку в кафешантане «Эльдорадо». Он не забыл это, и через тридцать семь лет, когда Иветта приехала в Вену, чтобы дать сольный концерт, послал ей цветы и пригласил в «Бристоль» на чаепитие. Она подписала ему свое фото, которое он повесил на видном месте в своем кабинете рядом с фотографиями Лу Андреас-Саломе и Мари Бонапарт.

Во время одного из этих знаменитых приемов у Шарко он встретил врача Жиля де Ла Туретта. И до сих помнил их политическую беседу, во время которой невролог предрек «самую ужасную из войн с Германией». Фрейду стало не по себе, и он сказал, что чувствует себя скорее евреем, нежели австрийцем. И вот он, гонимый еврей, снова возвращается сюда, хотя его родной язык немецкий, и вся его культура и само его существо сформировались в Вене. Ему, словно Вечному жиду, суждено скитаться со своим плащом по столицам Европы в поисках крова. Вот он, с багажом, набитым книгами и унаследованными от отца менорой и старинным гримуаром на древнееврейском, колеблющийся между прошлым и будущим, в панических поисках земли, где бы он смог жить, не странствуя. Его можно узнать по шаткой поступи и беспокойному взгляду. Старый еврей-ашкенази в заношенном пальто, вырвавшийся из штетла, выживший в гетто, бегущий от своей тени. За тысячелетия он уже обошел всю Европу и, обогатившись этим опытом, изобрел науку, чтобы понять человека и разрешить тайну зла, которое люди причиняют друг другу.

Он вспоминал на набережных Сены долгие прогулки летними вечерами, когда вода искрилась тысячей отблесков, а он мечтал о славном будущем. Он тогда думал, что никогда не видел ничего столь же прекрасного. Прямо напротив собора Парижской богоматери вырастал Лувр, музей, который зачаровывал его древними сокровищами. Мысленно он переносился к невесте, Марте, а в то же время ноги несли его к Сорбонне, к Люксембургскому саду, а потом он терялся в маленьких улочках, пересекавших бульвары Сен-Мишель и Сен-Жермен, прежде чем вернуться в крошечную каморку, где написал ей множество страниц о своей любви.

Свои первые письма он начал здесь, в этом городе, видевшем, как зарождались величайшие эпистолярные романы. Он так много здесь узнавал, трудился, размышлял, мечтал. А также часто оставался в одиночестве, и потому писание стало его утешением. Когда больше ничего не оставалось, когда он чувствовал себя подавленным и ушибленным жизнью, когда предавался мрачным мыслям, не видя выхода, когда терял надежду, у него всегда была возможность писать. Когда он чувствовал себя оторванным от родных, когда ему хотелось обрести утешение в глазах матери и смех сестер, он мог обнять их и коснуться кончиками пальцев, в которых держал перо. Он брался за него, когда ему было холодно без огня, когда хотелось есть после скудной трапезы: по крайней мере это ничего ему не стоило. Требовались лишь чернила, бумага и марка. И мало-помалу прояснялся его взгляд на мир, рождались идеи, ум становился более зрелым, и он начинал понимать, кто он такой. Он уже анализировал себя. У него случались головокружительные прозрения и прекрасные полеты мысли. Позже в области мышления ему понадобилась начать все с чистого листа, чтобы сломать установившиеся рамки и начать исследование загадок бессознательного – так, как он это делал в письмах, которые позже адресовал Флиссу.

Наконец они прибыли к дому в 16-м округе Парижа, к окруженному парком частному особняку, купленному Мари Бонапарт для своего супруга, который жаловался, что слишком часто видит пациентов в их доме в Сен-Клу. Здесь она принимала друзей или членов семьи, оказавшихся в столице проездом.

День прошел как во сне. Фрейд отдыхал в шезлонге в тенистом парке с Мартой, Анной и Эрнстом. Мари была так рада оказать ему гостеприимство, что не знала, чем бы ему угодить, чтобы сделать его жизнь здесь еще приятнее. Эта семья стала для нее словно ее собственной, близкой ее сердцу, она трогала ее и делала счастливой. Они вместе с Мартой ухаживали за Фрейдом. Анна тоже выглядела успокоившейся и счастливой – чувствовалось, что она рада оказаться здесь. Мари так часто рассказывала ей об их французских резиденциях, что Анне порой казалось, что она помнит их, хотя впервые приехала в Париж. Зигмунд, в плаще и кепке несмотря на температуру, полулежал в шезлонге и о чем-то беседовал с Эрнстом, сидящим у его ног. В Берлине он старался свести Фрейда с профессором Шрёдером, известным своим искусством делать зубные протезы. Он объявил, что снял дом № 39 на Элсуоти-роуд неподалеку от внушительного вокзала Сент-Панкрас. Это также близко к зеленому району Примроуз-Хилл на севере Лондона. Оттуда можно даже любоваться знаменитой Риджент-стрит, собором Св. Павла и прекрасным видом на Сити. Эрнст подумал, что там они могли бы освоиться с городом и оценить его благодаря панорамному виду, который открывается из дома, пока не найдут себе окончательное жилище.