Книга: Рассечение Стоуна (Cutting for Stone)
Назад: Глава вторая. Край земли
Дальше: Глава четвертая. Слово искупителя

Глава третья. Христова невеста

Босоногие кули были людьми дружелюбными. Когда Гхош сказал им, какая предстоит работа, они сочувственно защелкали языками. Здоровенный детина с выступающей челюстью снял поношенный френч, его приятель стащил изодранный свитер. Они поплевали на руки, схватились за мотыги и принялись за дело; работа есть работа, пусть пришлось копать могилу, зато вечером появится бутылочка теджа или таллы, а глядишь, и женщина выкажет благосклонность. Пот выступил у них на лбах и руках, смочил лоскутные рубахи.
Небо хмурилось, вереницы серых туч неслись наперегонки, словно овцы на базар. Но к полудню распогодилось, чистый голубой свод простирался от горизонта до горизонта.
Матушка вызвала Гхоша в приемный покой. У колонны дожидался очень бледный сухопарый мужчина. Гхош понурился, уверенный, что это и есть Эли Харрис. Хорошо еще, спиной к нему стоит.
В помещении за занавеской Гхош услышал чье-то хриплое пыхтение, вдох-выдох, вдох-выдох, будто паровоз разводил пары. Вокруг носилок стояло четверо эфиопов, трое в пиджаках спортивного покроя, один – в плотной куртке. Их начищенные коричневые ботинки сверкали. Они потеснились, чтобы дать дорогу Гхошу, у одного под полой куртки мелькнула темно-красная кобура.
– Доктор, – человек на носилках протянул руку, попытался приподняться и сморщился от боли, – меня зовут Мебрату. Благодарю за то, что согласились осмотреть меня.
За тридцать, английский безупречен. Над волевым ртом тонкие усы. Во всех отношениях примечательное лицо, красивое, несмотря на сломанный нос, вот только осунулось от боли. Что-то в нем было знакомое. И ведь как стоически переносит боль. Его товарищи напуганы, а он спокоен.
– Клянусь вам, таких болей я никогда не испытывал. – Он улыбнулся, как улыбнулся бы человек, поскользнувшийся на банановой кожуре и желающий обратить все происшествие в шутку, и страдальчески сморщился.
«По-видимому, я не смогу вами сегодня заняться. Наша возлюбленная сестра умерла, и я с минуты на минуту жду известий о том, что обнаружили тело доктора Томаса Стоуна. Ради всего святого, отправляйтесь в военный госпиталь». Вот что хотел сказать Гхош, но перед лицом таких мук воздержался.
Вместо этого он взял протянутую руку и пощупал лучевую артерию. Пульс был сто двадцать ударов в минуту. Гхош мог легко определять частоту, даже не глядя на часы.
– Когда это началось? (Раздутый живот совершенно не вязался с худощавым, спортивным телосложением.) Давайте подробно…
– Я пытался… опорожнить кишечник, – смущенно проговорил полковник. – И внезапно почувствовал боль здесь. – Он показал на низ живота.
– Вы все еще находились в туалете?
– Сидел на корточках, да. Меня моментально раздуло и закрепило. Словно молнией поразило.
Чуткое ухо Гхоша уловило ассонанс. Рифма вызвала в памяти книжечку доктора Захарии Коупа «Диагностика острого живота в стихах». Он нашел это сокровище на пыльной полке букинистического магазина в Мадрасе. Кто бы мог предположить, что текст, полный мультяшных иллюстраций и шутовских стихов, вместе с тем можно использовать как серьезное учебное пособие? Пришли на память такие строчки Коупа о кишечной непроходимости:
Если вздулся внезапно живот,
Доктор мимо уже не пройдет.
Он задал следующий вопрос, хотя заранее знал ответ. Бывает, диагноз буквально написан у пациента на лбу. Или раскрывается в первой же фразе. Или обнаруживает себя в запахе; врач еще даже не осмотрел больного, а ему уже все ясно.
– Вчера утром, – ответил Мебрату. – Перед тем, как начались боли. С тех пор ни стула, ни газов, ничего.
Порой кишка узлом завяжется,
Да так, что мало не покажется…
– И сколько всего клизм вы поставили? Мебрату издал короткий смешок.
– Догадались, да? Две. Результата никакого.
У него был не просто запор, а именно непроходимость – даже газы не отходили.
Мужчины за дверью, казалось, заспорили.
Язык у Мебрату был сухой, бурый и обложенный. Налицо обезвоживание, не анемия. Гхош обнажил неестественно раздутый живот, что даже не следовал за дыханием и вообще едва шевелился. Это моя работа, подумал Гхош, доставая стетоскоп. День за днем. Животы, груди, плоть.
Вместо нормального бурчания через стетоскоп прослушивались высокие тоны, словно вода падала на оцинкованный лист. В качестве фона звучали размеренные тоны сердца. Достойно удивления, как хорошо звуки бьющегося сердца проходят через наполненные жидкостью кишки. В учебниках это явление не описано, ему не попадалось.
– У вас заворот кишок, – произнес Гхош, вытаскивая трубки стетоскопа из ушей. Голос его доносился откуда-то издалека и, казалось, принадлежал кому-то другому. – Петля ободочной кишки заворачивается вот так, – он продемонстрировал процесс на трубках стетоскопа. – Здесь это не редкость. Колон у эфиопов длинный и подвижный. Да еще и питание, как мы полагаем, играет свою роль.
Мебрату сопоставил свои симптомы со словами Гхоша и рассмеялся.
– Я рта не успел раскрыть, а вы уже все знали, доктор.
– Пожалуй.
– А кишка может сама развернуться?
– Нет. Ее надо развернуть. Хирургическим путем.
– Не редкость, говорите. А что происходит с моими соотечественниками, если они попадают в такую переделку?
В это мгновение Гхош вспомнил, откуда он знает это лицо. Незабываемая сцена.
– Без операции? Они умирают. Понимаете, кровоснабжение основания петли также прекращается. Кровь перестает циркулировать, и начинается гангрена.
– Слушайте, доктор. Как все не вовремя.
– Ясное дело, не вовремя! – взорвался Гхош, напугав Мебрату. – Почему вы явились сюда, в Миссию, позвольте спросить? Почему не обратились в военный госпиталь?
– Что вы еще обо мне знаете?
– Вы офицер.
– Эти клоуны, – он дернул подбородком в направлении приятелей, – они даже переодеться в штатское толком не сумели. Если башмаки у них не надраены, они словно голые.
– Вообще-то дело не только в этом. Много лет назад, когда я только прибыл сюда, я видел, как вы проводили казнь. Никогда не забуду.
– Восемь лет и два месяца тому назад. Пятого февраля. Я тоже всегда буду это помнить. Вы были там?
– Волей случая.
Они с Хемой просто ехали по городу и наткнулись на толпу. Пришлось выйти из машины и присоединиться к зрителям.
– Прошу понять, это был самый мучительный приказ из всех, что мне довелось выполнять, – сказал Мебрату. – Они были мои друзья.
– Я почувствовал это. – Гхош вспомнил, с каким достоинством держались приговоренные и палач.
По лицу Мебрату пробежала судорога, и они оба подождали, когда приступ минует.
– Это другая боль, – попытался улыбнуться офицер.
– Вам следует знать, – проговорил Гхош, – что сегодня нам звонили из дворца. Они просили матушку-распорядительницу сообщить им, если какой-нибудь военный обратится за помощью.
Мебрату выругался и попробовал сесть. Тут же в кабинет вбежали его сопровождающие. Завязался горячий спор. Больше офицеры комнату не покидали.
– Кто-нибудь известил их, что я здесь? – спросил больной.
– Нет. Матушка сказала мне, что не может отказать в помощи, если вам некуда обратиться.
– Спасибо. Поблагодарите ее от моего имени. Я полковник лейб-гвардии Мебрату. Кое у кого из нас были планы встретиться сегодня в Аддис-Абебе. Я прибыл из Гондара. И оказалось, что встречу следует отменить. Мы боялись, что мы… скомпрометированы. Еще в Гондаре меня схватила боль. Я обратился к врачу. Так же, как вы, он, наверное, знал, кто я такой, но ничего не сказал. Только велел обратиться к нему завтра для повторного осмотра. Он-то, должно быть, и сообщил во дворец, иначе зачем им обзванивать столичные больницы? Если меня здесь найдут, то повесят, как и тех. Вылечите меня. Сегодня я не могу обратиться в военный госпиталь.
– Тут есть еще одна проблема, – произнес Гхош. – Наш хирург… пропал.
– Мы слышали о вашей… утрате. Мне жаль. Если доктора Стоуна нет, тогда проведите операцию вы.
– Но я не могу…
– Доктор, у меня нет выбора. Если вы не сделаете мне операцию, я умру.
– А если бы ваша жизнь оказалась под угрозой? Решились бы вы на операцию? – резко вступил в разговор один из прибывших с полковником офицеров.
Полковник взял Гхоша за руку.
– Простите моего брата. – Он улыбнулся, будто желая сказать: вот видите, на что приходится идти, чтобы сохранить мир! А вслух произнес: – Если что-нибудь случится, вы можете с чистой совестью сказать, что ничего обо мне не знали, доктор Гхош. Ведь это правда. У вас насчет меня одни догадки.
Гхош набрал номер телефона Хемы. Ему пришло в голову, что полковник Мебрату и его люди наверняка плетут какой-то заговор. Иначе зачем им тайная встреча в Аддис-Абебе? Вот ведь головоломка: офицер, исполнитель казни и вместе с тем крамольник. Как с ним поступить? Конечно, его врачебный долг – сохранять терпение. Гхош не чувствовал к полковнику антипатии, не то что к его брату. Какая может быть неприязнь по отношению к человеку, который так стойко переносил боль?
Шумы в телефонной трубке перекрывались пульсацией крови в ухе, в такт ударам сердца.
Отрывистое «Алло!» Хемы свидетельствовало, что она не в духе.
– Это я, – быстро сказал Гхош. – Знаешь, что у меня за пациент сегодня?
Он изложил ей суть.
– И к чему мне все это знать? – Хема даже не дослушала до конца.
– Хема, ты меня поняла? Нам придется оперировать. Это наш долг.
Молчание. Он добавил:
– Они на все готовы. Идти им некуда. И они вооружены.
– Если они на все готовы, пусть сами вскрывают брюхо. Я – акушер-гинеколог. Скажи им, что у меня на руках двое новорожденных близнецов и я не в состоянии оперировать.
– Хема! – От ярости Гхош позабыл все слова. А он-то думал, она на его стороне. Хотя бы в том, что касается заботы о больных.
– Ты хоть понимаешь, что на меня свалилось? – спросила она. – Через что я прошла вчера? Тебя там не было, Гхош. Теперь я в ответе за каждый вздох малышей.
– Хема, я и не говорю…
– Ты проведешь операцию, старина. Ты ассистировал ему при завороте кишок, ведь так?
Разумеется, она имела в виду Стоуна.
Тишину нарушало только его дыхание. «Неужели ей все равно, если меня застрелят? Откуда такое отношение? Словно я враг. Словно я причина вчерашней беды. А может, я и полковника сюда пригласил?»
– Что, если мне произвести резекцию и анастомозировать толстую кишку? Или выполнить колостомию?*
* Хирургическая операция, во время которой часть ободочной кишки выводится наружу через переднюю брюшную стенку и вскрывается для дренирования кишечника или уменьшения давления на него.
– Я после родов. Нетрудоспособна. На работе отсутствую. Меня нет сегодня!
– Хема, мы обязаны… пациент… клятва «Гиппократа… Она горько рассмеялась.
– Клятва Гиппократа актуальна, если сидишь в Лондоне и пьешь чай. Какие еще клятвы здесь, в джунглях! Я знаю свои обязанности. Больному повезло, что у него есть ты, вот все, что я могу сказать. Все лучше, чем ничего.
И повесила трубку.
Гхош был специалистом по внутренним болезням, от и до. Инфаркты, пневмонии, неврология, лихорадочные состояния, сыпь, непонятные симптомы – здесь он был в своей тарелке. Он мог диагностировать, показана ли операция, но его не учили оперировать.
В лучшие дни Миссии, стоило Гхошу заглянуть в операционную, как Стоун моментально ставил его ассистентом. Это позволяло сестре Мэри немножко отдохнуть и вносило разнообразие в жизнь. Присутствие Гхоша нарушало благопристойность операционной, придавало всему какой-то карнавальный оттенок, но Стоун не возражал. Гхош сыпал вопросами, при нем Стоун разливался соловьем, наставлял, даже предавался воспоминаниям. По ночам Гхошу случалось ассистировать Хеме, если приходилось в экстренном порядке делать кесарево. Хема посылала за ним и при обширной резекции раковой опухоли яичников или матки.
А сейчас он оказался на месте Стоуна – справа от пациента, со скальпелем в руке, совершенно один. На этой точке его не было долгие годы. В последний раз по правую руку от больного он стоял во времена интернатуры. В качестве награды за хорошую работу ему дали прооперировать водянку оболочек яичка, причем штатный хирург находился рядом, в любую секунду готовый вмешаться.
По его указанию сестра вставила пациенту в анус газоотводную трубку и продвинула ее как можно дальше.
– Начнем, – сказал Гхош сверкающей чистотой стажерке, которая в халате и перчатках стояла с другой стороны стола в полной боеготовности. Шапочка и маска скрыли оспины у нее на лице. Ее глаза, хоть и покрасневшие, были все равно прекрасны. – Не начнешь – не закончишь, так что если хочешь закончить, то лучше начать, так?
Большое рассеченье проведи,
Здесь маленьким тебе не обойтись.
Добудь петлю, ощупай, огляди,
По часовой по стрелке поверни
И трубку вставь, и пропихни, и тут
Скопившиеся газы отойдут.
Если колон раздуло до размеров дирижабля, легче легкого повредить кишку и выплеснуть ее содержимое в брюшную полость. Он надрезал брюшную стенку по срединной линии, затем осторожно, как сапер на разминировании, углубил разрез. Когда уже отчаялся (ничего не происходило), перед ним внезапно раскрылась блестящая брюшина – нежная мембрана, выстилающая брюшную полость. Он рассек брюшину – выступила жидкость соломенного цвета. Вставив в рану палец и используя его в качестве ограничителя, Гхош произвел чревосечение на всю длину разреза.
Сразу же, словно аэростат из ангара, выплыл колон. Гхош затампонировал края раны, вставил большой ретрактор Бальфура, чтобы раскрыть операционное поле, извлек из раны перекрученную петлю и уложил на тампоны. Она была толщиной с автомобильную камеру, темная и налитая жидкостью, не то что прочие спирали, дряблые и розовые. Глубоко в брюшной полости он увидел точку перекрута. Осторожно манипулируя двумя участками петли, он повернул ее вокруг оси по часовой стрелке, как учил Коуп. Послышалось бульканье, и синюшность раздутой части стала исчезать. По краям к ней вернулся розовый цвет.
Сквозь стенку кишки прощупывалась трубка, которую вставила сестра. Он продвинул по твердому стержню кишку – словно занавеску натянул на карниз. Когда трубка достигла раздутой части, послышалось громкое шипение и в подставленное ведро толчками полилась жидкость.
– Все встанет на места, петля сократится, и мука моментально прекратится, – весело сказал Гхош, и стажерка, понятия не имевшая, о чем это он, подтвердила:
– Да, доктор Гхош.
Гхош пошевелил пальцами в перчатках. Они были ловкие и сильные – настоящие руки хирурга. Такого не испытаешь, подумал он, пока не возьмешь на себя высшую ответственность.
Когда он, закончив, сдирал с себя перчатки, за стеклом распашной двери мелькнуло лицо Хемы. Мелькнуло и исчезло. Гхош бросился за ней и догнал в коридоре. Хема тяжело дышала.
– Ну как? – спросила она. – Все хорошо? Оба улыбались.
– Да… Всего-то и надо было развязать петлю. В его возбужденном голосе слышалась гордость.
– Она может опять закрутиться.
– Ну, выбора-то у него не было: я или ничего, тем более что другой доктор ни шиша не помог.
– Это верно. Счастливчик ты. Мне пора. Алмаз и Розина присматривают за малышами.
– Хема?
– Что?
– Ты бы мне помогла, возникни у меня осложнения?
– Нет, мне просто захотелось ноги размять… – В глазах у нее мелькнула искорка. – Болван. Сам-то как думаешь?
В устах Хемы даже сарказм звучал как подарок. Гхош чуть не запрыгал на месте, будто шаловливый щенок, уже забывший недавнюю затрещину.
– Вчера я проезжала мимо того места, где вешали, и думала об этом. – Хема задумчиво глядела на Гхоша. – Ты что-нибудь ел сегодня?
Только сейчас он заметил: его возлюбленная, его незамужняя мадрасская красавица стала еще курпулентнее. Между сари и блузой появились сочные складки, да и намек на второй подбородок стал бросаться в глаза.
– Я ничего не ем с тех пор, как ты укатила в Индию. (Что было почти правдой.)
– Ты похудел. Тебе не идет. Идем покушаем. Еды масса, целые тонны. Каждый приносит что-нибудь съестное.
И Хема направилась к выходу. Гхош смотрел, как плавно колышутся у нее ягодицы, какие у нее мягкие, округлые движения. Любимого тела стало больше. Не время, конечно, но Гхош почувствовал возбуждение.
Одеваясь, он все думал про операцию. Может, стоило зафиксировать сигмовидную кишку на брюшной стенке, чтобы больше не заворачивалась? Он же видел, как Стоун это делает, – колопексия*, так, кажется, этот прием называется. Стоун предостерегал его против колопексии или, напротив, рекомендовал? Надеюсь, все тампоны удалили. Взглянуть бы еще разок, пересчитать, проверить, не кровоточит ли какой сосуд. Он вспомнил слова Стоуна: «Когда брюшная полость вскрыта, она под твоим контролем. Но стоит тебе ее зашить, под контролем оказываешься ты».
* Операция подшивания толстой кишки, рассчитанная на уменьшение ненормальной подвижности того или иного ее отдела.
– Теперь я понимаю, что ты имел в виду, Томас, – пробормотал Гхош.
Уже поздним вечером больничный персонал собрался у отверстой ямы, стенки которой были укреплены досками. Времени терять не следовало, ибо по эфиопской традиции, пока тело не предано земле, никто не вправе съесть ни кусочка. То есть у медсестер и стажерок маковой росинки во рту не было. По тропинке, по которой санитары пронесли гроб, сестра Мэри частенько прогуливалась, в этой рощице сидела на скамейке. Хема шла за гробом со служанкой Стоуна Розиной и с Алмаз, служанкой Гхоша; женщины по очереди несли двух спеленутых крох.
Гроб поставили на краю могилы и сдвинули крышку. Те, кто еще не видел тело, столпились вокруг, слышались всхлипы и сдавленные рыдания.
Медсестры облачили сестру Мэри в наряд Христовой невесты. Скапулярий призван был свидетельствовать, что ее есть Царствие Небесное, символизировал, что она умерла для мира, но в сгущавшейся мгле больше не казался символом. Накрахмаленный нагрудник походил на детский слюнявчик, белая ряса была препоясана плетеным белым шнурком. Ее руки были сложены на груди и покоились на Библии и четках. Босоногие кармелитки и вправду изначально не носили обуви, но орден сестры Мэри Джозеф Прейз разрешал сандалии. Все-таки матушка велела ничего не надевать ей на ноги.
Матушка решила не посылать за отцом Делароза из церкви Святого Иосифа, потому что он вечно был чем-то недоволен, а уж в Миссии и подавно бы нашел к чему придраться. Монахиня чуть было не пригласила Энди Мак-гвайра из англиканской церкви, человека добродушного и легкого в общении, но в конце концов пришла к заключению, что лучше всего будет, если сестру Мэри проводит в последний путь ее семья – персонал Миссии. Тот же инстинкт подсказал матушке распорядиться, чтобы Гебре подготовил краткую молитву, и обрадовалась, увидев, как польщен оказался Гебре поручением. Сестра Мэри всегда относилась к Гебре с уважением, хотя обязанности сторожа и садовника мешали ему исполнять пастырский долг.
Воздух был холоден и неподвижен. Матушка воздела руки: – Сестра Мэри Джозеф Прейз сказала бы: не печальтесь обо мне. Во Христе мое спасение. Во Христе и наше утешение.
Тут матушка потеряла мысль. Что там еще было? Она кивнула Гебре, который был в кипенно-белом облачении до колен, дополненном брюками и тугим тюрбаном на голове. Это была его парадная экипировка, надеваемая только раз в году, на праздник Крещения, Тимкат. Богослужение Гебре проводил на языке геэз*, древнем библейском языке церкви.
* Один из языков эфиосемитской группы семитской ветви афразийской языковой семьи. Письменный язык Эфиопии с IV-V вв., а по некоторым данным, и с несколько более раннего времени. Как язык литературы находился в употреблении вплоть до середины XIX в., когда был вытеснен из этой сферы амхарским. В качестве языка христианского богослужения, а также источника для образования научных терминов используется по настоящее время.
Читал он с выражением и был краток. Медсестры и стажерки подхватили любимый гимн сестры Мэри, которому она сама их научила и который они исполняли по утрам в часовне общежития:
Христос воскрес, и смерти нет!
Христос принес нам счастья свет!
Когда б остался мертвым Он,
Мир был бы в скверну погружен.
Он преградил дорогу злу,
За то поем Ему хвалу!
Аллилуйя!
Все подались вперед, чтобы бросить последний взгляд на покойную. Гебре потом говорил, что сестра Мэри сияла, лицо ее дышало умиротворением, земные мучения для нее закончились. Алмаз настаивала, что, когда крышку сдвинули, запахло сиренью.
Гхошу сестра Мэри, казалось, говорила: не теряй зря времени. Не носись попусту со своей неразделенной любовью. Оставьте земли свои ради меня.
Хема, стоя у гроба, молча поклялась сестре Мэри, что не оставит нас, как будто мы ее родные дети.
Кули на веревках опустили гроб в могилу. Высокий по эфиопской традиции возложил тяжелые камни на крышку, чтобы гиены не добрались до тела.
Двое мужчин закидали могилу землей, и погребение завершилось. Рыданиям конца-края не было видно.
Шиву и меня, для кого все было в новинку, причитания напугали. Мы открыли глаза и принялись всматриваться в этот мир, уже оказавшийся несовершенным.
Назад: Глава вторая. Край земли
Дальше: Глава четвертая. Слово искупителя