Часть первая
ЛОНДОН

Кеннет сказал:

— Мисс, вы случайно не знаете, где моя спальня?

Ширли грустно покачала головой:

— Боюсь, что нет.

Кеннет сказал:

— О, — и умолк. — Простите. Я пойду.

Ширли поколебалась — в ней собиралась решимость.

— Нет. Постойте. — Она сделала повелительный жест. — Отвернитесь на минутку.

Кеннет отвернулся и уперся взглядом в зеркало, где увидел свое отражение, а у себя за плечом — отражение Ширли. Она стояла спиной к нему и через голову стаскивала комбинацию.

Он сказал:

— Э… секундочку, мисс.

Моя рука, лежавшая между ног, дрогнула. Кеннет торопливо опустил зеркало — оно подвешено на шарнирах. Ширли оглянулась:

— А вы милый. — Комбинацию она уже стянула и теперь начала расстегивать бюстгальтер.

Рука моя задвигалась, лениво поглаживая грубую ткань джинсов.

Ширли спряталась за головой Кеннета. Кеннет сказал:

— Ну, э… симпатичное лицо — это еще, знаете ли, не все.

По-прежнему удерживая зеркало, он старался не смотреть в него, но время от времени совладать с собой не мог. При каждом взгляде лицо его слегка кривилось, как от физической боли. Ширли надела ночную сорочку.

Кеннет сказал:

— Не все то золото, что блестит.

Она вынырнула из-за его головы, тело уже закутано в короткий халатик, и сказала:

— Теперь можете повернуться.

Кеннет обернулся и посмотрел на нее. Казалось, он доволен.

— Ничего себе. Весьма вызывающе.

Ширли смущенно откинула со лба прядь.

Рука моя замерла. Я потянулся к кнопке «пауза», но передумал.

Кеннет принялся расхаживать по комнате, потом с напускным вызовом произнес:

— Ну, я полагаю, все, что здесь сегодня произошло, должно было вас довольно сильно напугать.

— Да нет, не очень. — Ширли села на двуспальную кровать из тяжелых дубовых досок.

Кеннет быстро подошел к ней.

— А меня — да.

Ширли сказала:

— У меня есть мысль, — и чуть подалась вперед. Кеннет отвернулся и вновь заходил по комнате.

Как бы самому себе он пробормотал:

— Да, и у меня парочка имеется.

Ширли сказала, похлопав по кровати:

— Подойдите и сядьте сюда. Присядьте же.

Заиграл оркестр, но никто из них этого не заметил. Кеннет присел с ней рядом. Она сказала:

— У меня есть предложение.

Кеннет ответил:

— Вот как?

Ширли придвинулась к нему чуть ближе:

— Почему бы вам не остаться сегодня здесь? Меня что-то не прельщает проводить ночь в одиночестве, а так мы составим друг другу компанию.

Едва Ширли это произнесла, Кеннет повернулся и склонился к ней. Какойто миг казалось, что они сейчас поцелуются.

Я внимательно смотрел.

Кеннет отвернулся:

— Да, это… довольно неплохой план, мисс, но… — Он встал и снова стал мерить шагами комнату. — Я… мы с вами еще не очень хорошо знакомы…

Он направился к двери. Ширли, казалось, что-то произнесла, но тихо и неразборчиво, после чего принялась отворачивать на постели простыни и взбивать подушки. Она снова отражалась, на сей раз — в большом зеркале напротив кровати. Она не заметила, как Кеннет дошел до двери. Он оглянулся, бросил на нее последний взгляд и тихонько выскользнул в коридор.

По-прежнему оправляя постель, Ширли произнесла:

— А я замечательно устроюсь… — Она обернулась и замолчала, увидев, что Кеннет уже ушел. — …в кресле.

Я нажал кнопку обратной перемотки.

На какой-то миг Ширли замерла: рот ее был приоткрыт, все тело сотрясалось. Затем она повернулась, разгладила постель, Кеннет спиной вошел в комнату, Ширли, казалось, что-то произнесла, села на кровать, Кеннет, казалось, что-то произнес, присел к ней, они, судя по всему, поговорили, он встал и зашагал спиной, быстро отошел от нее, она встала, Кеннет шагал и разговаривал, она поправила волосы, он отвернулся, она спряталась у него за головой, начала снимать ночную сорочку, лицо Кеннета то и дело кривилось, он дергал зеркало вверх и вниз, Ширли снова надела бюстгальтер, вынырнула из-за его головы, начала натягивать через голову комбинацию, что-то сказала, Кеннет торопливо поднял зеркало, что-то сказал, бросил в зеркало взгляд, и Ширли принялась снова протискиваться в комбинацию.

Я нажал на кнопку «пауза».

В зеркале отражались лицо Кеннета и спина Ширли. Кеннет и Ширли вздрагивали. Я снова нажал на «паузу». Они чуть сдвинулись. Я нажимал на кнопку снова и снова. Они дергано задвигались. Ширли шевельнула руками. Еще раз. И еще. Она извивалась. Она снимала комбинацию. Стягивала ее через голову. Кеннет смотрел на нее. Он знал, что подглядывать за нею нельзя. Комбинация почти сползла с головы. Руки Ширли были задраны над головой.

Моя рука, лежавшая между ног, дрогнула.

Кеннет что-то произнес — беззвучно и медленно. Два слова, но казалось, они длятся долго. Затем Ширли продолжила стягивать комбинацию через голову. Вот закончила — в несколько дерганых приемов. Завела руки за спину. Пальцы нащупывали застежку бюстгальтера.

Рука моя лениво поглаживала грубую ткань джинсов.

Ширли обернулась. Начала делать шаг. Исчезла за головой Кеннета.

Кеннет стал что-то произносить.

В дверь постучали.

— Вот черт! — Я вскочил с кресла. Выключил видеомагнитофон. Экран из черно-белого сделался цветным, вернулся звук: мужской голос, очень низкий и громкий. На экране возник мужчина — он обнимал ребенка. Какая-то документалка. Я убавил в телевизоре звук и проверил, застегнуты ли у меня штаны.

Оглядел всю квартиру. В ней было очень неприбрано. Я решил, что с этим уже ничего не поделаешь, и пошел открывать. Кто там может быть — в четверть десятого вечера, в четверг?

Я приоткрыл дверь на несколько дюймов. Там стояла женщина.

У нее были проницательные и очень умные глаза, в которые я бы, конечно, смотрел не отрываясь, если б не прятал от нее взгляд намеренно, предпочитая разглядывать бледное лицо, слегка обсыпанное веснушками, и густые волосы с медным отливом. Она мне улыбнулась — но не заискивающе, а только чтобы сверкнуть отличными зубами и заставить меня улыбнуться в ответ, как бы трудно это ни было. Мне удалось воспроизвести нечто отдаленно напоминающее зловещую полуухмылку. Странно и захватывающе — обнаружить у себя на пороге незнакомку. Если б только удовольствие не портилось неудачным моментом и меня настойчиво не грызло ощущение, что где-то я уже видел эту женщину. Что мне полагается узнать ее и даже вспомнить имя. В левой руке она держала сложенный пополам лист бумаги; правой шарила по бедру, точно пыталась нащупать карман, куда этот листок спрятать.

— Здравствуйте, — произнесла она.

— Здравствуйте.

— Я вам не помешала, правда?

— Вовсе нет. Я просто смотрел телевизор.

— Дело в том, что… Э-э, я знаю, что мы с вами не очень хорошо знакомы, но подумала, что могу попросить вас об одной услуге. Если вы не возражаете.

— Да нет, нормально. Может быть, зайдете?

— Спасибо.

Пока она переступала порог моей квартиры, я пытался вспомнить, когда у меня вообще бывали гости. Наверное, после приезда мамы — никого два, а то и три года. Тогда же я в последний раз вытирал пыль и включал пылесос. О чем это она вообще: «Мы с вами не очень хорошо знакомы»? Странная такая.

— Повесить ваше пальто в шкаф? — спросил я. Она вытаращилась на меня, и только тут я заметил, что на ней нет никакого пальто — только джинсы и хлопчатобумажная блузка. Это меня несколько сбило с толку, но неловкость удалось погасить нервным смешком. Хихикнули мы вместе. На улице стояла жара, в конце концов, да и пока не стемнело.

— Итак, — произнес я, когда мы сели, — чем могу служить?

— Дело в следующем, — начала она.

Но стоило ей заговорить, как мое внимание привлекли пигментные пятна у нее на запястье, и я принялся гадать, сколько ей может быть лет. В ее лице и особенно в глазах светилось чуть ли не детское свежее любопытство, и лишь по одному этому признаку я бы решил, что ей максимум чуть за тридцать; однако что-то наводило на мысль, не ближе ли она к моему возрасту или даже старше: вероятно, уже за сорок, а то еще больше, и, пока я пытался решить для себя этот вопрос, до меня вдруг дошло, что гостья умолкла и ждет какогото ответа, а я не слышал ни единого слова.

Повисла долгая и мучительная пауза. Я встал, сунул руки в карманы и подошел к окну. Ничего не оставалось — только обернуться через несколько секунд и как можно вежливее попросить:

— Не могли бы вы повторить все это еще разок?

Она удивилась, но постаралась это скрыть.

— Конечно.

И начала объяснять все заново, только на этот раз, стоя у окна, я понял, что передо мной — телевизор и я не могу оторвать глаз от смуглого и темноволосого улыбчивого джентльмена на экране. Он обнимал маленького мальчика и, судя по всему, изо всех сил старался ему понравиться, а мальчуган стоял по стойке смирно и таращился в пространство, чуть ли не отталкивая добродушного черноусого дядьку, с лица которого не сползала улыбка. Что-то во всей этой напряженной и неестественной сцене настолько завораживало, что я совсем забыл: я должен слушать женщину, и опомнился, только когда она почти закончила. И только тут осознал, что по-прежнему не имею ни малейшего понятия, о чем она говорила.

Повисла еще одна пауза — дольше и мучительнее первой. Свой следующий ход я сперва тщательно обдумал: глубокомысленная небрежная проходка в другой конец комнаты, где я столь же небрежно обопрусь ягодицами о край обеденного стола так, чтобы слегка отклониться назад, когда окажусь к гостье лицом. Вот тогда-то я и произнес:

— А вам не покажется затруднительным пройти все это снова по пунктам?

Несколько секунд она очень пристально меня разглядывала.

— Я надеюсь, что не обижу вас, Майкл, если поинтересуюсь: с вами все в порядке?

Вопрос резонный по всем меркам, но на честный ответ мне не хватало мужества.

— Видите ли, дело в моей сосредоточенности, — сказал я. — Она уже не та, что раньше. Наверное, слишком много телевизор смотрю. Если бы вы могли… еще раз… Я вас внимательно слушаю. Честное слово.

Рискованный финт. Нисколько бы не удивился, если б она после этого просто встала и вышла из комнаты. Она взглянула на листок бумаги в руке и, как мне показалось, задумалась, не бросить ли эту неблагодарную затею заставить меня прислушаться к нескольким простым словам на внятном английском языке. Но все же, набрав в грудь побольше воздуху, заговорила снова — медленно, громко и размеренно. Ясно, что это мой последний шанс.

И тут я бы прислушался — вот честное слово, прислушался бы: любопытство мое возбудилось, не говоря обо всем остальном, но мозг отказывался тормозить, все чувства вертелись вихрем — она назвала меня по имени, она только что назвала меня по имени — Майкл, она же точно сказала: «Я надеюсь, что не обижу вас, Майкл», а я даже припомнить не мог, когда ктото называл меня по имени, должно быть, еще когда мама приезжала, два, а то и три года назад, а самое смешное, что если она знает, как меня зовут, то вполне вероятно, что и я знаю ее имя, или знал раньше, или должен знать, наверное, нас когда-то знакомили. И я так увлекся, подбирая имя к ее лицу, помещая ее лицо в контекст ситуации, что совершенно забыл прислушиваться к ее медленной, громкой, размеренной речи, поэтому, как только она закончила, тотчас понял, что нам предстоит: нам предстояло гораздо больше — нам предстояло что-то гораздо больше и гораздо, гораздо хуже, чем еще одна долгая и мучительная пауза.

— Вы ведь совсем не слушали меня, правда?

Я кивнул.

— У меня такое чувство, — сказала она, быстро вставая на ноги, — что я попусту трачу время.

Она с упреком посмотрела на меня, а я, зная, что терять мне больше нечего, посмотрел на нее.

— Можно вас кое о чем спросить?

Она пожала плечами:

— Почему нет?

— Вы кто?

Глаза ее расширились, и мне показалось, что она даже отступила на шаг, хотя, насколько я видел, она не шелохнулась.

— Простите?

— Я не знаю, кто вы такая.

Женщина улыбнулась безрадостно и недоверчиво.

— Фиона.

— Фиона. — Имя тяжело плюхнулось мне в мозг — и никакого эха. — Мы должны быть знакомы?

— Я ваша соседка. Моя квартира — напротив вашей, через коридор. Я представилась вам несколько недель назад. Мы с вами встречаемся на лестнице… три или четыре раза в неделю. Вы здороваетесь.

Я поморгал и подступил к ней чуть ближе, откровенно рассматривая ее лицо. С неимоверным усилием напряг память. Фиона… Но имя не всплывало — я не слышал его, по крайней мере в последнее время. И хотя мне действительно показалось, что в лице ее проскальзывает нечто отдаленно знакомое, происхождение этого ощущения оставалось неявным: оно отдавало не столько повседневными встречами на лестнице, сколько тем чувством, когда тебе показывают выцветший снимок давно усопшего предка, в чертах которого еще можно разглядеть призрак фамильного сходства. Фиона…

— А когда вы мне представились, — спросил я, — я вам что-нибудь сказал?

— Да нет, не очень много. Мне вы даже показались довольно недружелюбным. Но с другой стороны, я не привыкла легко сдаваться, а потому продолжала с вами здороваться.

— Спасибо. — Я сел в кресло. — Спасибо вам.

Фиона осталась стоять у двери.

— Так я пойду?

— Нет — прошу вас. Пожалуйста, будьте ко мне снисходительны. Возможно, у нас еще что-нибудь и получится. Сядьте, пожалуйста.

Фиона помедлила и приоткрыла дверь на лестничную площадку. Я сделал вид, что не заметил: дверь осталась открытой, когда Фиона пристроилась на краешке дивана, неестественно выпрямив спину и сложив на коленях руки.

— О чем вы только что говорили?

— Вы хотите, чтобы я все заново повторила?

— Вкратце. В двух словах.

— Я просила вас оказать мне финансовую поддержку. Я собираю пожертвования на велосипедный поход — для больницы. — И она передала мне лист бумаги, примерно половина которого была покрыта подписями.

Несколько строк вверху листка объясняли суть этого события и цель сбора средств. Я пробежал по ним глазами и сказал:

— Сорок миль — это же очень далеко. Должно быть, вы хорошо подготовлены.

— Ну, раньше я ничего подобного не делала, а теперь подумала, что неплохо бы поездить и на людей посмотреть.

Я сложил лист вдвое, отодвинул его в сторону и на минуту задумался. Я чувствовал, как во мне вздымается новая энергия, меня подмывало расхохотаться, и соблазн этот, как ни странно, был весьма силен.

— Знаете, что самое смешное? Сказать вам?

— Пожалуйста.

— Это самый длинный разговор, что был у меня, — то есть, больше, чем сейчас, я ни с кем не говорил, — наверное, за последние два года. Куда там — больше двух лет. Самый длинный.

Фиона недоверчиво рассмеялась:

— Но мы же едва словом перемолвились.

— И тем не менее.

Она снова засмеялась.

— Какая нелепость. Вы что — на необитаемом острове живете?

— Нет. Вот тут и живу.

Она смущенно тряхнула головой:

— Как же так?

— Не знаю. Мне просто не хотелось. Это не сознательное решение или чтото еще — просто случая ни разу не представилось. Вы удивитесь, но это оказалось очень просто. Наверное, в прежние времена с кем-нибудь разговаривать мне приходилось — в магазинах и прочих местах. Теперь все покупать можно в супермаркете, деньги получать — в банкомате. Вот, пожалуй, и все.

Мне в голову пришла одна мысль, я встал и снял телефонную трубку. Аппарат пока не отключили.

— А вам мой голос странным не кажется? Как он звучит?

— Нормально звучит. Вполне обычно.

— А эта квартира? Здесь не воняет?

— Ну, немного… душновато.

Я взял пульт, чтобы выключить телевизор. Мальчишки с остановившимся бессмысленным взглядом и такой же прямой и напряженной спиной, как у Фионы, на экране уже не было, однако добродушный дядька с широченной ухмылкой и густыми черными усами все еще скакал — только на этот раз он был в военной форме и его окружали мужчины того же возраста, национальности и выправки. Несколько секунд я смотрел на него, и в голове начало сгущаться еще одно воспоминание.

— Я знаю, кто это, — сказал я, щелкнув пальцами. — Это… как его… президент Ирака.

— Майкл, все знают, кто это. Это Саддам Хусейн.

— Точно. Саддам. — И перед тем, как выключить телевизор, я спросил: А что за мальчик был с ним? Мальчик, которого он пытался обнять?

— Вы что — новости не смотрите? Один из заложников. Саддам демонстрирует их по телевизору, как скот или вроде того.

Прозвучало не очень внятно, но я понимал, что сейчас не время для подробных объяснений. Я выключил телевизор и сказал, с интересом прислушиваясь к собственному голосу:

— Простите меня, вероятно, вы думаете, что я невежа. Вы не хотите чегонибудь выпить? У меня есть вино, апельсиновый сок, пиво, лимонад и даже немного виски. Мне кажется.

Фиона замялась.

— Дверь можем оставить открытой, если вам хочется. Я не возражаю.

Тут она улыбнулась, откинулась на спинку дивана и положила ногу на ногу:

— Ну а почему ж нет? Это будет очень славно.

— Вина?

— Нет, наверное — апельсиновый сок, пожалуйста. А то в горле все пересохло.

Кухонька оставалась самым чистым местом в моей квартире. Пыль я никогда не вытирал и пылесосом не пользовался — стороннему наблюдателю пыль в глаза не бросается, на нее можно и не обращать внимания, а вот пятна и кляксы засохшей еды на сверкающих белых поверхностях я терпеть не мог. Поэтому только удалившись в кухню и включив стоваттные софиты, бесстрашно залившие лучами чистого, яркого света все сверкающие углы и закоулки помещения, я вернул себе немного уверенности. Медленно сгущались сумерки, и первым делом, подойдя к раковине, я увидел отражение собственного лица, призрачно зависшее за моим окном на высоте пятого этажа. Именно к этому лицу Фиона обращалась последние пять минут. Глаза припухли от недосыпа и налились кровью от бесконечного разглядывания телевизионного экрана; в уголках рта начали вырисовываться глубокие борозды, хотя отчасти их скрывала двухдневная щетина; подбородок был по-прежнему относительно тверд, но еще три-четыре года — и он, вероятно, обвиснет и удвоится; волосы, некогда рыжевато-каштановые, теперь были исполосованы сединой и отчаянно нуждались в стрижке и укладке: они торчали дыбом; еще виднелись остатки пробора, но настолько неуверенные и тщетные, что легко извинить наблюдателя, не разглядевшего их вовсе, — да и вообще, был ли пробор? Лицо и впрямь не очень дружелюбное, глаза, глубокие и бархатисто-синие, если и намекали некогда на бездонные возможности, то теперь смотрели отчужденно и настороженно. Однако лицо оставалось честным. Такому лицу можно доверять.

А если заглянуть глубже — что там? Я всмотрелся в сумерки. Там немного. В окрестных домах зажглись разрозненные огоньки, из открытых окон неслось тихое бормотание телевизоров и стереосистем. Душный августовский вечер, типичный для лета, которое, казалось, извлекает злобное удовольствие, испытывая лондонцев на выживаемость, денно и нощно накрывая их волнами густой жары. Поглядев вниз, я заметил в скверике какое-то движение. Две тени — одна очень маленькая. Старушка выгуливает собачонку, и та, должно быть, очень старается не отставать, бросаясь от одного кустика к другому, а все нервы у бедняги натянуты до предела и звенят от тайных вечерних наслаждений. Я прислушался к прерывистым шорохам и шелестам — если не считать периодического воя далеких сирен, другие звуки не прорывались сквозь монотонный гул Лондона, доносившийся как из-под земли.

Отвернувшись от окна, я вытащил из холодильника пакет апельсинового сока, отколол в стакан три или четыре кубика льда и залил их соком. Пока кубики поднимались к краю стакана, их мелодичное постукивание друг о друга радовало слух. Я налил себе пива и вынес напитки в гостиную.

Остановившись на пороге, я попробовал взглянуть на комнату с той же объективностью, с какой вынес приговор собственному отражению: мне хотелось представить впечатление, произведенное моим жилищем на Фиону. А та наблюдала за мной, поэтому времени было немного, однако кое-какие быстрые наблюдения произвести удалось: например, шторы, доставшиеся от прежних хозяев, и картины, купленные много лет назад, совершенно не отражают моих нынешних вкусов; слишком много поверхностей — стол, подоконники, верх телевизора, каминная полка, — и все завалено бумагами, журналами и видеокассетами, а не украшено тщательно подобранными предметами искусства, которые могли бы придать комнате объем и отпечаток личности; книжные стеллажи, возведенные мною собственноручно, но тоже много лет назад, от книг преимущественно очищены (те были свалены в картонные коробки, башней громоздившиеся в свободной спальне) и набиты видеокассетами с готовыми записями или обрывками фильмов и телепрограмм, записанных с эфира. Кассеты стояли рядами, громоздились стопками. Вот комната, подумал я, и она представляет собой нечто не слишком отличное от лица, отразившегося в кухонном окне: в ней имеется потенциал радушия, однако смесью небрежности и пренебрежения она превращена во что-то несуразное и чуть ли не сверхъестественно безликое.

Через несколько минут беседы Фиона заявила о квартире следующее: ей кажется, что здесь не хватает комнатных цветов. Она очень хвалила цикламены и гибискусы. Лирически превозносила цинерарии и декоративную спаржу. В последнее время особенно без ума от цинерарии, сказала она. Мне раньше никогда не приходило в голову покупать домашние растения, и я попробовал вообразить, каково делить с живым и растущим организмом эту комнату, а также весь мой черствый мусор из фильмов и журналов. Я налил себе еще пива, а ей принес апельсинового сока, и на этот раз она попросила добавить в него водки. Мне стало ясно, что женщина она добрая и дружелюбная, поскольку, когда я подсел к ней на диван заполнить бланк пожертвований, осталась весьма довольна тем, что ноги наши случайно соприкоснулись, в сторону не дернулась, — а когда я вписывал сумму и ставил подпись, бедра наши касались друг друга довольно долго, и я не мог понять, как это случилось, наверное, это Фиона придвинулась ко мне поближе. Вскоре выяснилось, что и уходить она не торопится, ей почему-то нравится со мной разговаривать — с человеком, которому в ответ и сказать-то нечего, — и поэтому я пришел к выводу, что она сама как-то храбро, неприметно и безрассудно истосковалась по общению: хоть я сегодня вечером и неважный собеседник, а поведение мое в самом начале явно ее напугало, она все же не уходила, все больше и больше расслаблялась и становилась все разговорчивей. Не помню, сколько она у меня просидела и о чем мы с нею говорили, помню только, что мне это поначалу нравилось — все эти непривычные занятия разговорами; и только много времени спустя, должно быть после нескольких стаканов, я снова почувствовал, что утомился и мне уже не по себе. Даже не знаю, почему это произошло — мне попрежнему нравилось разговаривать с нею, — но неожиданно меня охватило неодолимое желание остаться одному. Фиона продолжала говорить, я ей, наверное, даже что-то отвечал, но внимание мое начало рассеиваться и вновь сосредоточилось на Фионе, только когда она сказала:

— Я не выключаюсь.

— Простите?

— Я не выключаюсь. — И она кивнула на мою руку.

Я к тому времени вернулся в кресло напротив и, сам того не сознавая, взял видеопульт. И теперь он был направлен на нее, а палец мой замер на кнопке «пауза».

— Ну, пожалуй, пойду, — сказала она и поднялась с дивана.

Пока она шла к двери, я вдруг подумал, что надо бы как-то спасти ситуацию, и выпалил:

— Наверное, я куплю себе какое-нибудь растение. Тут все станет подругому.

Фиона обернулась.

— У меня по пути с работы есть небольшая теплица, — тихо сказала она, — я могу вам купить, если хотите. Завтра принесу.

— Спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.

И она ушла. Несколько секунд после того, как за нею закрылась дверь, я переживал любопытное ощущение: одиночество. Но одиночество это смешивалось с облегчением. А еще чуть погодя облегчение совершенно вытеснило одиночество, затопив и успокоив меня, мягко подвело к креслу. На подлокотниках кресла ждали два моих друга, два испытанных соратника пульты управления видеомагнитофоном и телевизором. Я включил их, нажал на «воспроизведение», и Кеннет произнес:

— Ну, э… симпатичное лицо — это еще, знаете ли, не все.

На следующее утро я проснулся с ощущением, что произошло нечто мимолетное. Событие это, чем бы оно ни оказалось, на данной стадии никаких попыток анализа не переживет; мне же очень хотелось воспользоваться его самым непосредственным симптомом, а именно небывалым в последнее время всплеском умственной и физической энергии. Вот уже несколько месяцев на моем ментальном горизонте клубилось и нависало несколько довольно неприятных задач, но в тот день я почувствовал, что бремя их стало легче и они просто расстилаются передо мной, нисколько не угрожая, а и вовсе даже маня, словно ступени, уводящие в светлое будущее. Я не стал залеживаться в постели. Встал, залез под душ, сварганил себе кое-какой завтрак, вымыл посуду и принялся пылесосить. Прошелся повсюду тряпкой, соскребая слой слежавшейся пыли — такой толстый, что после каждого мазка тряпку приходилось вытряхивать в окно. Затем, слегка утомившись, начал бессистемно прибирать и переставлять вещи. Среди прочего меня очень беспокоило, смогу ли найти некоторые бумаги на тех же местах, где оставил их много месяцев назад, — я намеревался днем заново ознакомиться с ними и взяться за работу. Поиск занял около получаса, но бумаги все-таки нашлись, и я сложил их в стопку на очистившемся столе.

Вне всякого сомнения, день складывался весьма необычно, и я усугубил его необычность еще одним поступком. Вышел на прогулку.

Квартира моя располагалась в глубине большого многоквартирного дома, фасадом выходившего на парк Баттерси. Хотя это послужило чуть ли не главной причиной ее покупки лет семь или восемь назад, преимуществами географического положения я пользовался редко. Обстоятельства иногда вынуждали меня ходить через парк, это верно; однако сознательно спуститься в парк ради удовольствия или размышлений — совсем другое дело. Прежде я не обращал ни малейшего внимания на окружавший меня пейзаж, правда, как выяснилось, делать этого не собирался и сейчас, поскольку на прогулку отправился, в первую очередь надеясь прийти к определенному решению, которое, как и многое другое в жизни, откладывал слишком долго. Но оказалось, что в своем заново пробужденном состоянии я менее обычного способен игнорировать окружающий мир, а потому поймал себя на том, что проникаюсь расположением к этому парку, который доселе отнюдь не считал самым привлекательным в Лондоне. Трава пожухла, клумбы на солнце потрескались и посерели, но их краски изумили меня все равно. Я словно увидел их в первый раз. Под небесами невозможной голубизны орды загорающих подставляли себя яркому солнцу; их порозовевшие тела местами были прикрыты кричаще-яркими лоскутами одежды, а головы покачивались в такт солнечным лучам и отупляющим ритмам магнитофонов-«мыльниц» и плейеров. (В воздухе мешалась самая разная музыка.) Урны были переполнены бутылками, банками и обертками от сэндвичей. Казалось, я очутился на каком-то празднике, где напряжение и негодование маячат далеко на заднем плане, и то, вероятно, лишь потому, что жара, как обычно, граничила с невыносимой, а скорее всего — просто потому, что в глубине души все мы знали, что парк Баттерси далеко не самое лучшее место, чтобы жарой этой изо всех сил наслаждаться. Интересно, сколько еще человек мечтают сейчас оказаться в деревне, среди настоящей природы, рядом с которой парк — лишь непристойная пародия? В его северо-западном углу, недалеко от реки, кто-то попытался воссоздать отдельный садик и обнести его стеной. Пока я несколько минут сидел там, мне этот уголок напомнил сад за фермой мистера Нутталла, где мы играли с Джоан. Но здесь вместо зачарованной тишины, которую в детстве мы принимали как вещь совершенно естественную, я слышал громыхание грузовиков и гул пролетающих самолетов; и с деревьев за нами наблюдали не воробьи и скворцы, а заносчивые городские голуби да жирные черные грачи размером с приличную курицу.

Что касается моего решения, то пришел я к нему довольно быстро. В начале недели я получил уведомление из банка, сегодня утром распечатал конверт и без особого удивления обнаружил, что на балансе у меня большой перерасход. Остается только что-то сделать с той глыбой рукописи, что лежит у меня на столе. Если повезет — и, возможно, если случится чудо, — на ней удастся что-то заработать, но в любом случае прочесть ее следует как можно быстрее, чтобы понять, как подступаться к издателям.

Вернувшись домой, я не мешкая взялся за дело. Мне удалось одолеть около семидесяти страниц, когда в дверь позвонила Фиона. День уже клонился к вечеру. В руках Фиона держала два больших бумажных пакета с ручками, из одного торчали зеленые листья.

— Вот те на! — сказала она. — А вы изменились. (Помню я эти ее довольно нелепые восклицания — до сих пор помню. «Вот те на!» было одним; другим — «Это ж надо!».)

— Правда? — спросил я.

— Так я вас просто в неудачный вечер застала, да? Вчера, я имею в виду?

— Наверное. Сегодня я… больше в себе.

Она поставила пакеты на пол:

— Я вам вот чего принесла. Их нужно пересадить. Можно, я их тут пока оставлю, а сама зайду к себе, немного приведу себя в порядок и все такое, а потом вернусь и помогу вам?

Когда она ушла, я заглянул в пакеты. В одном были растения, в другом довольно внушительные керамические горшки с блюдцами, а также какие-то свертки и газета. В последний раз я заглядывал в этот таблоид очень давно, но, вспомнив, что сегодня пятница, вытащил газету из пакета и быстро пролистал примерно до середины. Найдя что искал, я улыбнулся и принялся читать заметку — сначала без особого интереса, но через несколько строк уже нахмурившись: в памяти что-то тренькнуло. Я сходил в свободную спальню комнату, где устроил кабинет и куда никогда не заглядывал, — и вынес большую коробку, набитую газетными вырезками. Когда вернулась Фиона, я рылся в бумажках.

Фиона забрала пакеты, ушла в кухню и занялась пересадкой. Было слышно, как она передвигает что-то, открывает и закрывает краны. Через какое-то время она произнесла:

— Должна сказать, кухня у вас до ужаса чистая.

— Я сейчас помогу, — отозвался я. — Большое вам спасибо. Я должен вернуть вам деньги.

— Не говорите глупостей.

— Ха!

Я нашел вырезку и с этим торжествующим восклицанием вытянул ее из коробки. Явное свидетельство того, что память моя по-прежнему крепка помимо всего прочего. Разложил газету на обеденном столе, открыл на нужной странице, рядом пристроил вырезку и тщательно перечитал обе заметки. И нахмурился еще сильнее. Войдя в комнату с горшком в руках, Фиона сказала:

— Знаете, я бы не отказалась выпить.

— Простите. Конечно. Я просто искал ее колонку. Что скажете?

Увидев, что я читаю ее газету, Фиона принялась оправдываться:

— Понимаете, я ее не покупала. Нашла в метро. — Потом взглянула на одинаковые фотографии Хилари Уиншоу наверху обеих страниц и скривилась: Кошмарная женщина. Надеюсь, вы не из числа ее поклонников?

— Вовсе нет. Но у меня к ней профессиональный интерес. Вы почитайте, пока я вам что-нибудь приготовлю, а потом скажете, что думаете.

Колонку печатали уже больше шести лет, и она по-прежнему называлась «ПРОСТОЙ ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ». Фотография тоже не изменилась. Каждую пятницу видный телевизионный магнат и любимица средств массовой информации высказывалась на любую тему, которая захватывала ее воображение: с равной убежденностью она могла разглагольствовать о чем угодно — от государства всеобщего благоденствия и международного положения до длины юбок членов королевской фамилии на последних светских приемах. Бесчисленные читатели за много лет, казалось, прониклись очарованием милой привычки Хилари Уиншоу признаваться в практически полном незнании предмета, о котором она бралась рассуждать; особенно показательна в этом отношении была ее склонность к весьма резким суждениям, касающимся самых противоречивых книг и кинофильмов. При этом она радостно сообщала, что времени прочесть или посмотреть их у нее так и не нашлось. Еще одной выигрышной чертой Хилари была ее способность великодушно включать любого читателя в свой круг посвященных — она с готовностью и в мельчайших подробностях описывала свои хозяйственные мероприятия, возносясь до праведного негодования, если речь велась о выходках строителей, сантехников и декораторов, казалось нескончаемой чередой сменявших друг друга в ее огромном доме в Челси. Интересный, но малоизвестный факт — за свой поток чепухи мисс Уиншоу получала гонорар, раз в шесть превышающий жалованье квалифицированного школьного учителя и в восемь — штатной медсестры Национальной службы здравоохранения. Доказательства этому у меня тоже имелись.

Две заметки, которые я выбрал для сравнения, отражали политические воззрения Хилари. Хотя разделяли их примерно четыре года, здесь я представляю их читателям так же, как их прочли мы с Фионой, то есть рядом.

|СЕГОДНЯ на моем рабочем столе |Нечасто от телевизионной передачи | |оказался бюллетень группы, |меня физически тошнит, но вчерашняя | |называющей себя «Борцами за |стала исключением. | |демократию в Ираке», или, |Есть ли в этой стране хоть кто-то, | |сокращенно, БЗДИ. |чей желудок не взбунтовался при виде| |Они утверждают, что президент страны|Саддама Хусейна в программе | |Саддам Хусейн — жестокий диктатор, |«Девятичасовые новости», когда он | |насаждающий свою власть пытками и |демонстрировал перед камерами так | |устрашением. |называемых «заложников», которых | |Так вот, у меня для этой кучки |коварно предлагал использовать в | |глупых БЗДунов есть один хороший |качестве живого щита? | |совет: тщательнее проверяйте факты! |Этот кадр будет преследовать меня до| |Кто поддерживает программы |конца моих дней: вид беззащитного и | |социального обеспечения, вызывающие |явно перепуганного насмерть малыша, | |в Ираке такие масштабные улучшения |которого треплет и лапает один из | |жилищного домостроения, образования |самых кровожадных и безжалостных | |и медицинского обслуживания? |тиранов современности. | |Кто в последнее время дал иракцам |Если из подобного отвратительного | |право на получение пенсии и |спектакля и можно извлечь какую-то | |минимальной заработной платы? |пользу, то пускай так называемое | |Кто установил новые и более |«мирное» лобби наконец придет в себя| |эффективные оросительные и дренажные|и поймет, что мы не можем просто | |системы, кто предоставляет местным |сидеть и смотреть, как этому | |фермерам щедрые кредиты и обещает |Ближневосточному Бешеному Псу сходят| |«здоровье для всех» до 2000 года? |с рук кошмарные злодеяния. | |Кого даже такой персонаж, как |Я говорю не только о вторжении в | |президент Рейган, приказал |Кувейт. Все одиннадцатилетнее | |вычеркнуть из списка политических |правление Саддама Хусейна — одна | |деятелей, обвиняемых в поддержке |нескончаемая омерзительная история | |терроризма? |пыток, жестокости, устрашения и | |И кто из всех лидеров Ближнего |убийств. А если вы мне не верите, | |Востока начал столь рачительно |ознакомьтесь с информационными | |тратить средства, что на помощь в |листовками, публикуемыми БЗДИ | |перестройке своей страны вызвал |(«Борцами за демократию в Ираке»). | |огромное количество именно |Не может быть никаких сомнений: | |британских строителей и |времена нравственных передержек | |промышленников? |позади. Настала пора действовать. | |Совершенно верно — «жестокий |Давайте молиться за то, чтобы | |мучитель» Саддам Хусейн. |президент Буш и миссис Тэтчер это | |Поэтому не надо БЗДеть! Возводите |поняли. И давайте молиться за то, | |лучше поклеп на этих сявок-аятолл. |чтобы смелый и отважный мальчик, | |Жизнь в Ираке, может, и далека от |которого вчера вечером мы все видели| |совершенства, но она стала гораздо |на экранах своих телевизоров, выжил | |лучше, чем была много лет до этого. |и забыл о своей встрече со злобным | |Поэтому руки прочь от Саддама. Я |Багдадским Мясником. | |заявляю, что это человек, с которым | | |можно вести дела. | |

Фиона дочитала и несколько секунд смотрела на меня.

— Я не уверена, что поняла, в чем тут дело, — сказала она.